Белая береза

      - Да зачем, зачем?
      - Надо, - Фая отвернулась. - По личному делу.
      - По личному? - Марийка даже отпрянула.
      - А что, у меня, по-твоему, не может быть личных дел? - заговорила Фая горячо. - Вы все меня девочкой считаете, а мне уже полных семнадцать, уже восемнадцатый пошел, это забыли?
      - Фая, да что ты говоришь?
      - А ты слушай, вот и услышишь, что говорю!
      Марийка вгляделась в лицо Фаи, словно после долгой разлуки, и вдруг с изумлением увидела: да, она уже не сестренка, а сестра... Как она окрепла и расцвела за это лето! Все была не по-крестьянски худенькой, тонкорукой и неловкой. А теперь точно налилась: округлились руки и грудь, появилась хорошая стать. А как изменились лицо и глаза! Куда девался беспечный и наивный взгляд? И в выражении смугловатого, густо рдеющего лица и во взгляде больших черных глаз отражалось так много внутренней душевной работы и так много самых разнородных чувств, что на нее нельзя было смотреть спокойно. От всего ее существа веяло и решимостью, и большой верой, и счастьем, и печалью... Марийке вдруг припомнилось многое, чему она в свое время не придавала значения: и то, как Фая старалась одеваться нарядно, и то, как однажды беспричинно плакала среди ночи, и то, что частенько стремилась к уединению, была всегда немного грустной и чем-то смущенной. Да, она вступила в девичество! Да, для нее настала (в такое грозное время!) чудесная пора первой любви!
      "Уж не Костя ли у нее на уме?" - подумала Марийка и ласково обняла сестру за плечи.
      - Хорошо, пойдем вместе!
      ...На рассвете Марийка и Фая, встав на лыжи, по овражку спустились от огородов к южному подножию взгорья, сделали большой крюк по полям, затем пересекли дорогу, ведущую в Болотное, и взяли путь прямо на север, через замерзшее болото и озеро, в Лосиное урочище. Восход солнца они встретили уже в глубине леса.
      С вечера крепко подморозило, а затем все притрусило порошей, и на восходе солнца весь лес опять стоял в нарядном зимнем убранстве. Марийка и Фая одна за другой шли "зимником", на котором нынче, впервые за много лет, не было санного следа. Иногда то справа, то слева от дороги открывались просторные болотистые поляны. Здесь было особенно хорошо: мелкие елки, ольховник, березнячок и высокие сухие травы покрыты порошей; розовый снег всюду так легок, что, казалось, дунь хорошенько - и над лесом заиграет метель. За год до войны в здешних лесах был богатейший урожай еловых шишек, и поэтому в урочище все еще держалось много белок. Морозец был не сильный, и белки, покинув теплые гнезда, сладко завтракали; в лесной тишине хорошо слышалось, как они грызли шишки и роняли объедки; от елей, где они трудились, спокойно, едва колышась, летели легкие крылышки еловых семян.
      Марийка, сама не понимая отчего, испытывала в этот час чувство необычайной радости и близости чего-то хорошего, значительного в жизни. Нет, она не забывала и, конечно, никак не могла забыть, что шла в отряд с печальными вестями. И все же, как это ни странно, как ни грешно, но ей легко и приятно было наслаждаться своими чувствами. Как она могла отвергнуть эти чувства? Она была уверена, что сегодня после тяжелых недель страданий и раздумья начиналось что-то новое в ее жизни...
      Останавливаясь, Марийка втыкала палки в снег, поправляла пуховый платок, все время прикрывавший горячие щеки, и кричала настигавшей ее сестре:
      - Хорошо, а?
      Фая была в еще более радостном и возбужденном состоянии, чем сестра. Она тоже чувствовала, что в ее судьбе свершается что-то очень важное и большое.
      - Чудесно! - на бегу отвечала она сестре.
      Марийка и Фая несли в отряд печальные вести о новом ограблении деревни, но не могли не радоваться своему счастью: они были молоды, они ждали больших перемен в жизни, а вокруг стоял родной зимний лес, и над ним, как в сказке, поднималось нежное, точно кукушкин цвет, розовое утро...
      X
      ...Прошло около месяца с тех пор, как Степан Бояркин начал собирать свой отряд в Лосином урочище.
      В октябре тыловые немецко-фашистские части, которым предстояло осваивать захваченные земли, проникали в глухие ржевские места очень медленно: мешала распутица. Немецкая оккупационная власть только начинала пускать свои ядовитые черные корни в ржевскую землю.
      В некоторых деревнях, как это ни странно, жизнь текла довольно спокойно. Были случаи, когда здесь, не таясь, жили председатели сельских советов и колхозов, коммунисты, комсомольцы и активисты. Открыто жили и "окруженцы" - наши солдаты и офицеры, по разным причинам отставшие от своих частей. Многие из этих людей еще плохо представляли себе, что их ожидает, и не знали, с чего начинать борьбу с врагом, тем более что они и не видели его в своих деревнях. Но жизнь с каждым днем все настойчивее подсказывала, что сейчас нельзя сидеть сложа руки ни одной минуты, и советские люди даже из тех деревень, где еще не появлялись оккупанты, постепенно уходили в леса.
      В конце октября в лесах вокруг Ольховки таких людей собралось много. Из них и создался партизанский отряд Степана Бояркина.
      В лесной сторожке отряд находился недолго. Для основной стоянки отряда Бояркин отыскал в глубине болотистого Лосиного урочища высокое и сухое место. В сторожке остался передовой пост.
      Степан Бояркин лучше многих в отряде понимал, что борьба с врагом предстоит большая, трудная и, вернее всего, займет немало времени. Когда-то он служил в армии, знал основы военного дела, знал, какими качествами должен обладать воин, чтобы быть победителем. С первых же дней Бояркин стал смотреть на войну как на тяжелый и опасный, но совершенно необходимый труд. А Бояркин привык трудиться.
      Много энергии затратил отряд на создание своего лагеря на Красной горке. Кроме него, несколько продовольственных баз было создано в разных местах Лосиного урочища. Около них партизаны отрыли на всякий случай и тщательно замаскировали землянки.
      Одна группа партизан специально занималась сбором оружия. На нескольких подводах она съездила к Вазузе, где шел бой, и привезла оттуда много винтовок, несколько станковых и ручных пулеметов, ящики гранат, тола, патронов и разного другого военного снаряжения. Затем оттуда привезли даже 45-миллиметровую пушку, которую, по словам мастеров, легко было отремонтировать и пустить в дело.
      Боевые дела в октябре отряд Бояркина проводил от случая к случаю. Живо, с успехом велась только разведка: партизаны шныряли всюду, добывая самые различные сведения о враге.
      Разведчики Бояркина ежедневно сообщали об активных действиях каких-то партизан в разных местах западнее Болотного. Вскоре разведчики принесли листовку к населению, призывающую бороться с оккупантами. На ней была подпись: "Болотнинский райком ВКП(б)". Увидев листовку, Бояркин воскликнул радостно:
      - Это Воронин, честное слово!
      Партизаны начали гадать:
      - Где он может быть?
      - Надо идти в Гнилое урочище!
      XI
      Утром разведчики собрались идти в Гнилое урочище, как вдруг на стоянке в сопровождении партизан с передового поста появилась конная группа.
      Бояркин в это время обтесывал бревно для новой, запасной землянки. Увидев на тропе конных, он воткнул в бревно топор и присмотрелся. Впереди на гнедом тонконогом жеребце ехал плотный усатый мужчина в сером военном плаще и шапке из пыжика. Бояркин резко шагнул через бревно:
      - Товарищ Воронин!
      Воронин спешился первым.
      - Узнал?
      - Едва узнал, честное слово! По взгляду да по этой шапке. А усы... Никак не признать!
      - Ну, рад видеть!
      - Я тоже... Вот не ждал, не гадал!
      Вокруг собрались партизаны.
      Обращаясь к Бояркину, Воронин пожаловался:
      - Едва, брат, добрался до тебя! Ох, и наломало в седле! Нажил дурацкую привычку ездить в машине, а теперь вот... Ну, ничего, скоро поправим дело... Машина-то у меня в отряде, только случилась поломка. Скоро отремонтируем.
      - Машину? - переспросил Степан Бояркин. - А зачем?
      - Как зачем?! Ездить по району.
      - На машине?
      - А если я не могу верхом, что поделаешь?
      Степан Бояркин, как и раньше, когда был председателем колхоза, прежде всего пригласил Воронина закусить с дороги. А Воронин, как и до войны, когда был только секретарем райкома, сказал на это привычные слова:
      - Нет уж, Степан Егорыч, сначала покажи, как живешь...
      Бояркин повел гостей по лагерю, а группа партизан осталась на месте, помолчала, а затем один, хмыкнув, раздумчиво сказал:
      - Вот-те номер! Машину ремонтирует!
      Он обратился к коноводу Воронина:
      - Врет ведь, а?
      - Честное слово, ремонтирует! - ответил коновод. - Дал задание: пустить машину как можно скорее, а тот копается, даже тошно смотреть!
      Гости осмотрели землянки. Они были построены капитально, покрыты дерном, в каждой кирпичная печь с просторной лежанкой, на которой удобно сушить обувь. Нары пахли смолой, на них лежала еще не истертая, свежая солома, кое-какая одежда, вещевые мешки. В двух землянках было пусто, в третьей - спали партизаны.
      - Ночью работали, - пояснил Бояркин.
      - Тихо, не буди, - сразу задержал его Воронин и, осторожно ступая, пошел обратно.
      Рядом среди кудлатых елей несколько человек рыли котлован для четвертой землянки.
      - Трех не хватает? - спросил Воронин.
      - Нет, пока хватает, - ответил Бояркин. - А все же решил сделать еще одну на всякий случай. Народу может прибавиться, а тут зима...
      Кое-кто из партизан в котловане опознал Воронина. Заметив это, Воронин спросил:
      - Узнаете, что ли?
      - Как вас не узнать, товарищ Воронин! - охотно ответил пожилой мужчина с рыжеватой бородкой. - Хотя вы и при усах, а обличье никуда не денешь!
      - А я тебя, Зеленцов, тоже сразу узнал. Тихон Миронович, да? Не ошибся? Как твоя молотилка?
      - Молотилку сгубил, - мрачновато ответил Зеленцов.
      - А если потребуется срочно наладить?
      - О, только бы потребовалось!
      Молодой парень в драповом пальто спросил:
      - А меня не узнаете, товарищ Воронин?
      - И тебя узнаю. Учитель Кружилин? Из Заозерной?
      - Совершенно верно.
      Недалеко от жилых землянок находился продовольственный склад; рядом с ним дымилась полевая кухня с помятыми боками. В сотне метров от землянок, в овраге, где журчала ржавая лесная речушка, располагалась хозяйственная часть лагеря: здесь был устроен сарайчик для лошадей, сложено сено в стожок, стояли телеги, на сучьях деревьев висела сбруя...
      - Ну, брат, настроил ты! - заметил Воронин.
      - Все нужно!
      Инструктор райкома Корнилов подивился:
      - Не хуже, чем у нас!
      - Пожалуй, не хуже, - согласился Воронин, пошевелив отрастающими усами, и Бояркину вдруг показалось, что сделал он это от какого-то внутреннего недовольства. - Да, не хуже, не хуже! - повторил он и еще раз подернул усами. - Но мы начали готовить свой лагерь задолго до отступления нашей армии, а он ведь после отступления... И сделано все капитально, основательно!
      - Плохо не умеем, - ответил Бояркин.
      - Да, это привычка!
      - А теперь, Степан Егорыч, - заключил Воронин, - можно и подкрепиться с дороги. Угощать-то чем будешь? Как в колхозе?
      За угощением Воронин ничего не говорил, а только расспрашивал Бояркина, и тот, чувствуя, что лагерь понравился секретарю райкома, оживленно и подробно рассказывал о всех своих делах за три недели.
      - Ну, а теперь, брат, я скажу тебе кое-что... - заговорил Воронин, выслушав Бояркина, и выпрямился за маленьким деревянным столом. - Ты, конечно, не знал этого... Ты должен был уехать, и мы тебе поэтому ничего не говорили. Но раз ты остался и всерьез задумал партизанить, открою все карты...
      И Воронин рассказал, как задолго до отступления нашей армии райком получил указание подготовиться на всякий случай к длительной партизанской войне. В Болотном был создан партизанский отряд; за несколько дней до отступления Красной Армии он тайно ушел в лес, где заранее был подготовлен лагерь. Отряд имеет продовольственные базы, много оружия, радиопередатчики, типографию, небольшой двигатель и даже кино. Как только наши войска отступили на восток и появились немцы, районный отряд, не теряя времени, начал энергично действовать. Налеты и диверсии западнее Болотного, по дороге Вязьма - Ржев и на шоссе, идущем к Москве, - его дела.
      Бояркин слушал все это, не сводя изумленного взгляда с Воронина, впервые он узнал, как партийная организация широко развернула партизанскую войну в районе.
      - Теперь о тебе, - сказал Воронин, закончив рассказ о районном отряде. - Тут, брат, у нас будет серьезный разговор! - Воронин прикрякнул и улыбнулся всеми черточками усталого морщинистого лица, что означало: разговор предстоял действительно серьезный. - Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты остался с твердым намерением бить и бить немца-фашиста. Однако вот тут уж я должен тебя огорчить. Долго ли ты был в армии?
      - Два года, - ответил Бояркин.
      - А на войне?
      - На войне? Нисколько!
      - А председателем колхоза?
      - Ну, это вам известно, товарищ Воронин! Почти десять лет, без перерыва.
      - Так вот, - продолжал Воронин, - совершенно понятно и оправдано, что ты хотя и хочешь воевать, но пока не умеешь, а заниматься мирным трудом, разными хозяйственными делами умеешь хорошо, даже отлично!
      Бояркин воскликнул с досадой:
      - Но ведь все, что сделано, - все необходимо!
      - Погоди, брат, выслушай! - Воронин наклонился и ласково потрогал Бояркина за руку, лежавшую на столе. - Я тебя не хочу винить, ты этого не думай. Как все, ты привык к мирной работе. Погоди, погоди! Эта многолетняя привычка к мирной созидательной работе и сейчас, как я подметил, совершенно независимо от твоего желания, берет над тобой верх. Вот ты создал отряд. Очень хорошо, большое тебе спасибо за это от партии. А зачем ты его создал? Воевать? Конечно.
      - Мы кое-что сделали, - возразил Бояркин.
      - Знаю, молодцы! - сказал Воронин. - Но все же, Степан Егорыч, как ни обижайся, а хозяйская жилка в тебе говорит сильнее, чем военная. Ты сам, я думаю, не заметил, что чересчур увлекся хозяйственной работой. Я тебе прямо скажу: за короткий срок, только за три недели, ты сделал очень и очень много! Не хуже, чем в нашем отряде, хотя там все и делалось заранее. Ты построил лагерь, заготовил продовольствие и оружие. За три недели все это мог сделать только такой работник, как ты, имеющий большой хозяйственный опыт. Ты прошел десятилетнюю школу в колхозе, и вот она дает свои плоды...
      Степан Бояркин, всегда внешне спокойно принимавший критику, не выдержал, встал из-за стола, умоляюще воскликнул:
      - Но ведь все надо же, надо! Без этого нельзя, товарищ Воронин, никак нельзя! Если всего этого не делать, мы пропадем зимой!
      - Совершенно верно! - охотно согласился Воронин и этим сразу же заставил Бояркина успокоиться и сесть на место. - Абсолютно верно! Но!.. Погоди, дай же сказать, что ты какой стал, а? Ты ведь помнишь: когда-то мы учились сочетать различные сельскохозяйственные работы, особенно в напряженные страдные дни. Причем говорили: надо сочетать, но не забывать главное из того, что сочетаешь! И здесь так же! И здесь надо сочетать все работы, но не забывать при этом главное. А главное - бить врага!
      Выдалась минута молчания.
      Снаружи в землянку долетели возбужденные голоса партизан.
      Степан Бояркин посмотрел на Корнилова, словно ища у него сочувствия, и сказал:
      - Но ведь вы сами сказали, что свой лагерь подготовили заранее, до прихода немцев... Заранее подготовили, а теперь только воюете. А мне как быть?
      - Совершенно верно, условия разные, - опять охотно согласился Воронин, и эта его манера внезапно соглашаться там, где, казалось бы, надо спорить, опять озадачила Бояркина. - Мы готовили лагерь и базы в сентябре. Но разве мы могли тогда бить фашистов? Их же не было в наших местах! Тогда... понимаешь, тогда строительство лагеря и баз было для нас главным делом. А пришли немцы - мы стали бить их, и это стало для нас главным. У нас, как видишь, дело обстояло проще. У тебя гораздо сложнее. Ты начал действовать в такой обстановке, когда надо прежде всего бить немцев и одновременно создавать лагерь и базы. Все, все надо делать и делать обязательно, но прежде всего - бить врага! Я хорошо знаю, что вы кое-что сделали. Но разве твой отряд может делать лишь кое-что? Не сомневаюсь, что он способен на большие дела!
      Бояркин долго сидел задумавшись.
      В землянку вошла белокурая девушка в легонькой курточке и фартуке убрать со стола. Когда она входила, в открытую дверь опять донеслись возбужденные голоса партизан.
      - Что они там кричат? - спросил Бояркин.
      - А шут их знает! Известно, горлопаны! - сердито ответила девушка. Заспорили из-за какой-то машины... В ремонте она где-то... И пошло! А теперь и о машине забыли, а спорят о войне. Известно, горлопаны!
      Забрав посуду, девушка ушла.
      Воронин взглянул на Бояркина.
      - Обиделся?
      - На правду как обидишься? - ответил Бояркин. - Да, тут я недодумал. По ближним деревням, положим, и немцев-то нет. Но наша задача, конечно, не ждать, когда они придут к нам в лагерь. Надо их искать и бить, это я понимаю.
      - А что их искать? Вон рядом, в твоей Ольховке!
      - В том-то и дело, что рядом, - сказал Бояркин. - Только поэтому я их пока и не трогал. Думал, пока устраиваемся да окрепнем, не трогать их в Ольховке - боялся, не открыть бы свое место. А теперь, пожалуй, пора! Теперь мы все обдумаем и начнем готовиться к этой операции. Сами понимаете, ведь нельзя с бухты-барахты?
      ...Через час на поляне у главной землянки были выстроены все партизаны, находившиеся в лагере, и Степан Бояркин зачитал приказ о том, что отныне его отряд является составной частью районного партизанского отряда.
      XII
      Через день в лагере отряда на Красной горке появилась группа наших солдат, - немало таких групп бродило в те дни по ржевским лесам. Солдаты были в обтрепанных, прожженных шинелях, держались молчаливо, сторожко, а когда кто-либо заговаривал с ними, отвечали коротко:
      - Вон командир! Обращайтесь к нему.
      Командовал группой лейтенант Илья Крылатов. Это был молодой, высокий, чернобровый и черноглазый человек с густой черной щетинкой на смуглых щеках и подбородке - весь точно молодой могучий ворон. По тому, как он двигался, говорил, прикрикивал на солдат, Степан Бояркин сразу понял, что лейтенант властолюбив и своенравен.
      Судьба этой группы очень заинтересовала Бояркина, Отряд готовился к боевым делам. Операции предстояли большие, в частности разгром комендатуры в Ольховке. Вот почему у Бояркина сразу же появилась мысль оставить группу в отряде.
      За день в землянке, где поселилась эта группа, не однажды побывал Костя, неделю назад назначенный вестовым Степана Боярккна. По поручению командира он присматривался к солдатам-пришельцам...
      Костя очень быстро освоился в отряде и стал опять таким же, каким был в армии, - всегда бодрым, расторопным, заботливым; словом, он имел все качества вестового, без которого любому командиру трудно выполнять свои обязанности. В распахнутом рыжеватом полушубке, под которым виднелась гимнастерка, в треухе из серой мерлушки, он с утра и до вечера без устали носился по всему лагерю: то передавал приказы командира, то вызывал к нему людей, то забегал к своим товарищам-комсомольцам потолковать о делах и раздобыть самосада, то на кухню и прачечную - поболтать с девушками... Большую часть дня он проводил на свежем воздухе и от этого посвежел, порозовел; избавился он и от заикания, что так мучило его и, раздражало. Молодом подвижной парень, белокурый и сероглазый, с пухловатыми свежими губами и веселым, чуть вздернутым носом, с постоянным выражением живости и мальчишеского задора в каждой черточке лица, он был одним из самых приметных парней в отряде.
      Под вечер Костя явился к Бояркину с докладом о своих наблюдениях над группой Крылатова.
      - Ну, как они там? - нетерпеливо спросил Бояркин.
      - Все лежат замертво, товарищ командир! - ответил Костя. - Как завалились, так и затряслась землянка от храпа. Чисто военный храп, честное слово!
      - Что говорят-то они?
      - Они ничего не говорят. За них животы разговаривают, вернее сказать, желудки...
      - Брось, расскажи толком!
      - Оголодали ребята, товарищ командир! - ответил Костя серьезно и даже грустно. - А у голодного какой разговор? Голодный молчит. У голодного глаза говорят... Очень рады, что наелись да попали в тепло. Впрочем, меня сразу признали, так сказать, за своего человека и спросили, как я попал сюда...
      - Это хорошо! - заметил Бояркин. - Значит, есть интерес к отряду, хотя и молчат. Ты с ними потолкуй получше, а когда проснется командир позови к нам.
      - Командир у них зубастый...
      - Зубастый?
      - И зубастый и грамотный, видать, здорово, - сказал Костя. - Он только нынче из училища. Он, товарищ командир, даже по-немецки вовсю лопочет!
      - Да что ты?
      - Честное слово!
      - Да-а, такого бы не мешало иметь, - сказал Бояркин, почесывая пальцем левую щеку, что делал в минуты раздумья. - Как твое мнение: останутся они у нас?
      - А куда им деваться?
      Вскоре Костя привел лейтенанта Крылатова - вероятно, разбудил раньше срока. Илья Крылатов вошел с заспанным, недовольным выражением лица.
      - Чем могу служить?
      - Садитесь, - пригласил его Бояркин.
      Крылатов сел, осмотрел землянку.
      - Хорошо вы здесь обжились!
      - Как ваши бойцы? Отдыхают?
      - Спасибо, как говорится, за хлеб-соль.
      Закурили.
      - Мы вас позвали, чтобы получше познакомиться, - сказал Бояркин минуту погодя.
      - Очень приятно.
      - Откуда идете?
      Крылатов неожиданно вздохнул.
      - Из Литвы. Там были очень сильные бои.
      - Три месяца?
      - Да, три месяца. - Крылатов посмотрел на всех, щурясь медленно, по-птичьи. - А что вы хотите? Не на машинах. К тому же все время лесами и болотами.
      - Вся ваша группа из одной части?
      - Нет, из разных, собрались в пути.
      - А как вы оказались командиром группы?
      - Я в группе старший по званию.
      - Какие же ваши дальнейшие планы?
      - Это что - допрос? - Крылатов подумал, усмехнулся каким-то своим мыслям, чуть пошевелив уголками губ. - Впрочем, мне уже приходилось отвечать на такие вопросы. Так вот, уже из одного факта, что мы три месяца, несмотря на различные трудности, пробираемся на восток, вам должна быть понятна наша основная задача. Мы хотим во что бы то ни стало выйти с территории, занятой немцами, и соединиться с Красной Армией.
      - Я так понимаю, - заговорил Бояркин, - если вы очень упорно стремитесь пройти через фронт, соединиться с Красной Армией, значит хотите воевать, бить немцев?
      - Что за вопрос?
      - А вы знаете, что и здесь, в наших местах, их много? - Бояркин приблизил худощавое, бледное лицо к лицу Крылатова. - Почему бы вам не бить тех немецких фашистов, которые здесь? Чем они отличаются от тех, которые сейчас под Москвой? Кстати, через наши места сейчас проходят к Москве как раз те немцы, которые должны сражаться против нашей армии.
      - Я понимаю так, что вы предлагаете мне и моим бойцам остаться у вас? - спросил Крылатов.
      - Совершенно верно.
      - Ничего не выйдет!
      - А почему?
      Илья Крылатов поднялся с нар.
      - Знаете что, - заговорил он, - мне нечего скрывать от вас свои мысли. Конечно, я кое-что знаю о значении партизанской войны. Знаю, как воевал Денис Давыдов, знаю, как воевали партизаны в годы гражданской войны. Но ведь тогда были совсем другие условия! Войска Наполеона шли одной дорогой. По обе стороны от нее для партизан было полное раздолье. Бей из-за каждого куста! В гражданскую войну не было строгих линий фронтов, тогда тоже действовать было легко. А теперь? В страну нахлынула огромная масса войск, захватила огромное пространство. Где здесь действовать партизанам? Только отсиживаться в лесах? Нет, я хочу быть в рядах армии!
      - У вас все так думают? - спросил Бояркин.
      - Все!
      - Уверены?
      - Да, - ответил Крылатов, собираясь уходить. - Если разрешите, мы отдохнем у вас сегодня, а завтра пойдем дальше.
      Но утром оказалось, что в группе Крылатова тяжело заболели два бойца. Крылатов попросил разрешения остаться еще ненадолго. А следующей ночью прошел снегопад и забушевала вьюга. Внезапно установилась ранняя зима.
      XIII
      В лесу тихо догорало розовое зимнее утро. Лес точно онемел, боясь неосторожным движением одной, хотя бы одной ветки попортить весь свой новый, блистающий, как парча, зимний наряд. Над лагерем тихонько, мирно, как над засыпанной снегом деревенькой, курились утренние дымки. Через весь лагерь тянулись заячьи следы. Но вдруг откуда-то с восточной стороны над лесной тишиной пронесся скрип. Вероятно, скрипнуло дерево. Вот еще, еще и еще... Да, это, конечно, дерево, или старое, или надломленное бурей: скрипнет раз-другой, затем передохнет, справляясь со своей немощью, - и опять летит над затихшим лесом старческий, жалобный скрип, будто кто-то одинокий стонет над одинокой могилой.
      Проходивший мимо старик партизан, заметив, что Крылатов заинтересованно прислушивается к странным звукам, долетавшим с востока, остановился и пояснил:
      - Ворон кричит.
      Спускаясь в землянку командира отряда, Крылатов услышал шумные голоса партизан и неожиданно остановился перед дверью под навесом из еловых веток.
      "Что тут случилось?"
      Открыв дверь в землянку, Крылатов увидел, что она полна партизан, и тут же услышал приятный звучный женский голос, каких он не слыхал в лагере. В ту же минуту голос смолк и враз наперебой заговорили партизаны. Должно быть, только поэтому никто и не заметил появления Крылатова в землянке. Крылатов тихонько подошел к толпе и заглянул в круг.
      За командирским столом, заставленным разной посудой, сидели две девушки. Они были хорошо освещены: из единственного окошечка напротив стола вливался поток утреннего солнечного света. Они были очень похожи друг на друга, несомненно, это были сестры. Младшая, смущенно оглядываясь, рдея, хлебала остывший суп, а старшая разговаривала...
      Илью Крылатова поразила ее красота. Но он сразу и не смог бы сказать, в чем именно состояла ее красота, так поразившая его с первого взгляда. По отдельным возгласам партизан Крылатов понял, что женщина рассказывала о чем-то неприятном. Но, странное дело, по ее виду нельзя было определить, что она принесла в отряд неприятные вести. Несомненно, она была возбуждена, но Крылатову показалось, что возбуждена не только своим рассказом, а еще чем-то, что трудно было разгадать. И, может быть, именно эта вторая, непонятная причина ее возбуждения и делала ее необычайно красивой. Каким светом молодости было озарено ее открытое, с тонкими чертами, с чудесной веселинкой в каждой черточке лицо! И как блистали ее глаза!
      - И нечего ждать, нечего! - говорила она резко, вероятно чего-то требуя, а сама вся светилась от непонятного возбуждения. - Они будут издеваться над народом, а вы молчать? Просто удивление! Рядом партизаны, а нам житья нет от немцев! Да на что это похоже? Нет, как хотите, Степан Егорыч, а это не дело!
      Говоря все это, она поглядывала не только на Бояркина, но и на всех столпившихся вокруг стола партизан. Один раз она взглянула и на Крылатова; должно быть, чем-то он заинтересовал ее, и она, сказав несколько слов, опять посмотрела на него... Поймав ее взгляд, Бояркин оглянулся назад и увидел Крылатова.
      - Слушай, товарищ начальник штаба, как у тебя дела? - спросил его Бояркин. - Все у тебя готово?
      - Так точно, товарищ командир! - быстро ответил Крылатов.
      - Ну, вот, - сказал Бояркин, обращаясь к Марийке. - Довольно горячиться. У нас уже все готово. Понятно?
      XIV
      Лагерь жил обычной жизнью. Куда-то уходила, растягиваясь цепочкой, группа партизан на лыжах. У продовольственного склада разгружали сани. На хозяйственной базе ширкали пилы и пели девушки. Все это было обычно. Ко всему этому Крылатов уже привык за неделю жизни в отряде. Но все это казалось ему теперь необычайно привлекательным, приятным для глаз и слуха. Он долго внутренне сопротивлялся необычному ощущению, только что властно захватившему все его существо, но в конце концов вынужден был признаться, что весь лагерь кажется ему теперь в другом свете потому, что в центре его стоит она, эта неизвестная ему женщина, и освещает его своей красотой.
      Он попытался было разобраться в том, что именно так сразу и глубоко поразило его в незнакомке. Но тут же понял, что это бесцельное занятие, и сказал себе: "Все!" Мало ли женщин с черными глазами? Много. Но таких черных да таких живых и блестящих глаз очень мало. Мало ли красивых лиц? Но таких, как у этой, таких одухотворенных и озаренных светом молодости, с такими горячими, улыбчивыми губами, - таких немного... Большинство женщин нравятся тогда, когда узнаешь их хорошо, привыкнешь к ним, разглядишь их достоинства. Но что это за красота, если ее надо долго рассматривать? Нет, она должна быть видна с первого взгляда...
      На главной площадке лагеря показался Костя и вместе с ним две незнакомки. Крылатов остановился и спрятался за молоденькой заснеженной елкой. И то, что увидел, ошеломило! Костя обнял сразу обеих красавиц сестер и что-то шепнул одной, затем другой... И сестры, разом отпрянув от него, захохотали на весь лес, затем бросились к Косте и с визгом начали дубасить его кулаками.
      "Вот счастливец, белокурый бес!"
      Около полудня Марийка и Фая собрались уходить домой. Узнав об этом, Крылатов отыскал Костю. Теперь Крылатов был очень рад, что судьба свела его в отряде прежде всего с этим "белокурым бесом": через него можно было познакомиться с Марийкой.
      - Уходят?
      - Сейчас уходят. А что?
      - Я думал, они совсем в отряд пришли...
      - Им пока нельзя.
      Крылатов потоптался, пощелкивая каблуками.
      - Давай закурим, а?
      Долго курил молча, затем предложил:
      - Пойдем, проводим их, а?
      Костя улыбчиво и понимающе посмотрел на Крылатова. Приминая ногой цигарку, спросил:
      - Слушай, товарищ начальник штаба, уж не понравилась ли тебе эта, которая постарше?
      - А что?