История моей матери

      Однажды Летиция, не дождавшись конца школы (обычно она откладывала разговоры на послеурочное время), сказала ей:
      - Нас с тобой отец в ресторан приглашает. Не какой-нибудь - в "Максим"! Лучший ресторан в Париже. Я сама там не была.- Она была оживлена и заранее предвкушала удовольствие.- Там один обед месячную зарплату стоит!
      Если это и могло повлиять на Рене, то лишь в обратном направлении: как исконная крестьянка, она не любила пускать пыль в глаза и излишне тратиться. Поэтому она отказалась и предложила Летиции пойти с отцом вдвоем:
      - Зачем я там вообще? Что у нас с ним общего?
      - Хочет познакомиться с моей лучшей подругой. Говорит, родители на нас так не влияют, как товарищи. Пойдем! - жалобно простонала Летиция.- Он без тебя не пойдет. У него стол на троих заказан, вдвоем не пустят,- еще и приврала она.- Так просто туда не попадешь, когда еще удастся?..- И Рене поневоле согласилась: пошла подруге навстречу из ложно понятого чувства товарищества, хотя сердце ее не лежало к этому...
      Отец Летиции приехал за ними к концу занятий на служебном автомобиле. Шофер прогудел с улицы, девушки в классе повскакали с мест, даже учитель важно подошел к окну и скосил завистливый взгляд вниз, где возле чугунной ограды чернел и блестел на солнце роскошный (по тогдашним, да, наверно, и по нынешним временам тоже) открытый кабриолет с откидывающимся верхом, похожий на конную коляску, лишь недавно вышедшую из употребления. Приезд подобного автомобиля был событием даже для такого учебного заведения, каким был лицей Расина,- ученицы предложили отпустить подруг до окончания урока, и учитель своей властью скрепил это решение.
      Отец Летиции не вышел им навстречу, дожидался их в машине. Это был невысокий коренастый человек плотного сложения, с седым, аккуратно стриженым кружком вокруг загорелой лысины, с живыми блестящими глазами, одновременно приветливыми и ироничными. Он оглядел дочь с любовной насмешкой, перевел затем взгляд на ее неяркую, неброскую спутницу, которая, в отличие от оживленной подруги, выжидательно помалкивала и прищуривалась: не то на солнце, не то на важного чиновника.
      - Познакомишь нас? Вы Рене, конечно? Меня Морисом звать. Так и зовите. - Рене тут с неловкостью поклонилась или нагнула голову, чтоб сесть в машину. Он изучал ее.- Только никаких "месье". Месье пусть вас в лицее учат.
      - Мы в "Максим" едем? - спросила Летиция.
      - Нет. В другой ресторан. Ничем не хуже "Максима".
      Летиция закапризничала:
      - А я хотела в "Максим"! Ты сам это сказал!
      - В следующий раз. Подруга твоя, надеюсь, не против?
      - Я вообще в ресторанах не была,- призналась Рене.- Только в кафе. И в автомобиле не ездила.
      - Вот видишь. Значит, у вас сегодня двойной праздник,- любезно осклабился Морис.- Можете загадывать желания. Летиции хуже. Она везде была и все видела - даже неинтересно.
      - В "Максиме" не была!
      - Еще будешь. Ты был в "Максиме", Жак? - спросил он шофера, приглашая его в собеседники.
      - Был. Стоял у ворот, пока вы там сидели.
      - А зайти туда не хочешь?
      - За свой счет?
      - А за чей же?
      - С ума не спятил - деньги там мотать. Мне жена что нужно сготовит. Вы-то, небось, туда не на свои ходите.
      Морис поворотился к девушкам, ухмыльнулся.
      - Слыхали наглеца? Нет, сегодня на свои. По личному делу. Пока что, во всяком случае...
      Ресторан белел алебастровой лепкой стен и потолка, желтел позолотой, темнел бронзой, краснел бархатом стульев; столы были заставлены хрусталем и серебром, обычными спутниками роскоши и богатства. Посетителей было немного, они ели беззвучно, будто боялись нарушить тишину, и безупречные движения их холеных рук были размеренны, вкрадчивы и осторожны. Морис говорил громче всех и чувствовал себя свободнее других гостей: будто был родственником хозяина. Он заказал для начала заячий паштет из мелко нарубленного мяса со специями, креветки в розовом соусе и бутылку белого.
      - Остальное - как пойдет,- сказал он вышколенному официанту, который мог бы победить на конкурсе немых сцен и живых фигур, если бы такие проводились.- Вы, я слышал, литературу любите? - спросил он Рене, ради которой и устроил эту встречу, повеселел, осклабился в дружелюбной улыбке.-Про вас легенды ходят - как вы экзамены сдавали.
      - И до вас дошло? - не слишком любезно пошутила Рене, имея в виду его профессию. Он понял и не обиделся.
      - Нет, Летиция рассказала. До полицейских сводок вы пока не дотягиваете. Давайте, пока нам закуски несут, экзамен небольшой устроим: вам - как вы знаете литературу, мне - как я ее помню. Летиция тут пас - не знает ее и знать не хочет. Если б в мое время училась, провалила бы все экзамены и никакой отец бы не помог: у нас тогда строго было. Она одного Бальзака с другим путает и не видит в этом ничего зазорного.- Глаза его по-прежнему пытливо изучали Рене, но теперь еще и окутывались воспоминаниями и влажно поблескивали: он, видно, любил возвращаться в прошлое.- У нас в вашем возрасте игра была: кто-нибудь начинал читать стихи, а другой должен был их подхватить и продолжить. Мы многое учили наизусть: считалось дурным тоном не знать хоть что-нибудь из каждого хорошего французского поэта - это было как пропуск в высшее общество. Попробуем? - и оглядел обеих, приглашая к состязанию.
      Летиция благоразумно устранилась от него и замолкла. Рене боролась со стеснительностью, которую вызывал в ней не Морис, а роскошь ресторана,- она смотрела по сторонам, задумывалась и рассеивалась. Морис не стал дожидаться ее согласия.
      - Я говорю первое четверостишие, Рене - второе, я третье, Рене четвертое. Так? Что возьмем для начала, для разминки? Что-нибудь из Ронсара? Что все знают?.. Ты что-то не слишком торопишься, приятель,- выговорил он поспешавшему мимо официанту, и тот изобразил на лице высшую степень услужливости и почтительности:
      - Особенно стараемся. Паштет велели наново делать. А вино из старых запасов взять - туда дойти еще надо. Хозяин распорядился,- пояснил он многозначительно.
      - Ладно.- Морис остался удовлетворен его объяснениями.- Займемся тогда духовной пищей. Память, говорят, натощак лучше,- и начал из Ронсара:
      "Вам будет много лет. Уже седой и хрупкой,
      Прядя под вечер шерсть и греясь у огня,
      Вы вспомните, как я молил вас об уступке,
      И скажете, вздохнув: Ронсар любил меня".
      Для Рене это не представляло трудностей - она бойко и громко, так что половина зала вздрогнула от звуков ее упругого, гибкого, поднаторелого на уроках литературы голоса, прочла вторую половину пароля в высшее общество:
      - "И кто бы ни был там, за прялкой или ступкой,
      Служанка ль, сонная от хлопотного дня,
      При имени моем в улыбке сморщит губки
      И вас благословит, крестом вас осеня".
      - Верно. Именно так она и сделает,- одобрил Морис и продолжал - видно, он любил эти стихи и выбрал их не из-за одной их широкой известности:
      "Я буду мертв уже, и дух мой бестелесный
      Над вами воспарит, а ваш из плоти тесной
      Потянется к нему, из клетки в пустоту..." Ну, Рене!
      Рене не отставала:
      - "Вам станет жаль любви, что вы отвергли ныне,
      Всему есть час и год, нет срока лишь гордыне,
      Срывайте с роз красу, пока они в цвету".
      - Ну вот! - Морис остался доволен.- Так и надо поступать. Правда, Летиция? - Он повернулся к дочери и каверзно улыбнулся.- Эта своего не упустит. Срывает эти самые цветы и даже о шипы не укалывается. Как это тебе удается? Мы тоже такими были, но потом, после таких роз, иной раз всю жизнь на пальцы себе дуешь. Тебе, Рене, нравятся эти стихи?
      - Да так. Не очень.- Рене была настроена скептически и воинственно. За соседним столом, где осторожно прислушивались к их разговору, негромко засмеялись. Морис воззрился на нее в изумлении.
      - Не понял... В первый раз слышу.- Он оглянулся на соседний столик в поисках поддержки, но не нашел ее. Там сидели два благоразумных пожилых толстяка, которые не торопились стать в споре на чью-либо сторону, а с любопытством ждали продолжения.- Почему? - оборотился Морис к Рене.
      - Она не хочет с ним спать, а он грозит ей одинокой старостью. Типично мужской ход мысли.
      За соседним столом рассмеялись в открытую. Летиция, не ожидавшая от подруги подобной дерзости, хмыкнула, но ничего не сказала: это был не ее вечер. Морис оторопел на миг, потом глянул на Рене с подобием уважения.
      - У вас, нужно сказать, нестандартный ход мысли. Вы считаете, что есть мужские стихи и женские?
      - Я не это сказала.
      - А что же?
      - Что он прибегает к недозволенным приемам. И вообще, слишком настаивает. Женщина должна сама решать в таких случаях.- Рене говорила так, будто у нее за плечами был богатый любовный опыт,- его у нее не было вовсе, но тем убедительнее звучали ее доводы.- Женщина должна быть свободна.
      Это было лишнее. За соседним столом это известие было принято с меньшим энтузиазмом, чем первое: свободу женщин не следует провозглашать в ресторане, где большая часть посетителей - мужского пола.
      - Ладно. Это вопрос особый.- Морису эта полемика тоже пришлась не по нраву.- Не будем отвлекаться от турнира. Ронсара все знают. Это не в счет. А вот что вы скажете про Реми Белло? Знаете такого?
      - Знаю, конечно,- отвечала Рене с пренебрежительностью отличницы.- Что именно?
      - "Апрель". Тут хоть спорить не о чем,- и Морис прочел на память:
      - "Апрель - месяц сева
      И зелени древа.
      Апрель - пора надежды
      Плода и ореха,
      Нашедших прорехи
      В новой одежде..." Давай!
      - "Апрель - месяц плуга,- откликнулась Рене,
      И сочного луга,
      Фиалки с ромашкой,
      Покрывших равнины,
      Холмы и долины
      Цветною рубашкой..."
      Они дочитали в два голоса эти милые стихи, которые Рене знала до конца, чем несказанно удивила высокопоставленного чиновника, который глядел на нее с нескрываемым изумлением. Его сверстники в свое время благоразумно прерывали такое соревнование на середине стихотворения, поскольку обе стороны быстро начинали путаться, да и Морис перед посещением ресторана заглянул в книгу и только поэтому чувствовал себя так уверенно. Им между тем принесли закуски. Летиция взялась за паштет и креветки и сказала:
      - Вы как хотите, а я есть буду!
      Рене с непривычки и из-за отсутствия аппетита ела мало, дотрагивалась вилкой до содержимого блюд и препровождала в рот маленькие кусочки, плохо различая их вкус и не вполне отдавая себе отчет в том, что ест: чувства ее были напряжены и притуплены, ей было не до гурманства. Морис стал, по подсказке Летиции, разливать вино.
      - Значит, ты и в самом деле стихи любишь,- уверился он.- Я уж боюсь продолжать. По нашим правилам выбор переходил от одного к другому по кругу. Ты мои стихи знаешь, а каково будет, когда ты меня экзаменовать начнешь. У меня память уже не та.
      - Я вас экзаменовать не буду,- успокоила его Рене.- Я лучше к вам ключ подберу.
      - Это как? - удивился он, а за соседним столом опять напряглись и прислушались.
      - Вы мне стих подобрали - как вам показалось, подходящий, теперь я вам. Вы же не случайно мне Ронсара дали?
      - Не совсем,- согласился он.- Надо жить, пока живется, и все делать в свое время - вот мораль. И тебе посылка.
      - И у меня будет так же. Только в ваш адрес. И куда точнее вашего. Дю-Белле,- и Рене стала читать вслух:
      - "Люблю свободу я, но словно раб служу,
      Двора не выношу, но стал-таки придворным..."
      - Господи! - простонал экспансивный Морис едва ли не с суеверным ужасом.- Откуда она знает, что это мое любимое!
      - "Притворства не терплю, но кланяюсь покорно,
      Нужна мне простота, о ней я лишь тужу! " Продолжайте, месье!
      Морис глянул с обидой за "месье", но подчинился правилу:
      - "Не жаден к деньгам я, но в скаредах хожу,
      Советы не нужны, но мне их шлют упорно,
      Мне дороги мечты, а мне их рушат вздорно,
      Ищу везде добро - пороки нахожу!"- и махнул рукой, расстроенный, а Рене продолжала торжествующе, будто праздновала победу над ним или уличала его в противоречии с собой и в душевной непоследовательности:
      - "Болезнен телом я, но езжу день за днем.
      Родился я для Муз, а вышел эконом.
      Расчетов не люблю, но все на них же строю..." - и Морис продолжал:
      - "Где удовольствий ждешь, там скуку лишь найдешь.
      Покоя нет в душе, нет счастья ни на грош.
      Мой дорогой Морель, мне тяжело, не скрою!.. "
      Кончив эту страстную исповедь и одновременно - саморазоблачение, он театрально развел руками и изобразил на лице раскаяние и признание в своем поражении, но один глаз его, тот, что был ближе к Рене, бодрствующий и подозрительный, продолжал все время следить за нею, и Рене, увидев это, ввернула ему:
      - Но это у вас напускное. То, что вы поэзией увлекаетесь и жить без нее не можете. Это для простаков. На самом деле вы очень хорошо к своей профессии подходите.- Она уже пожалела, что пошла у него на поводу и сыграла ему на руку, и теперь наверстывала упущенное. Морис очнулся как от холодного душа и открыл второй глаз - тот, что недавно впал в раскаяние.
      - Напускное и для простаков? Какие ты слова находишь... Уже и помечтать нельзя?
      - А вы и не мечтаете. Просто вводите людей в заблуждение...- и ядовито прибавила: - Это я вас нарочно поддела. Посмотрела, как вы клюнете на приманку.
      - Клюнул? - Морис изучал дерзкую девицу внимательней прежнего.
      - Ну да. Ваше поколение морочит голову любовью к поэзии. Втирают очки, а сами заняты совсем не этим. Деньги на всем делают. На чем можно и нельзя.
      За соседним столом сконфуженно хмыкнули, будто это было сказано и в их адрес тоже, и Морис покосился на них.
      - Значит, ты меня еще и разыгрываешь? - спросил он Рене, будто нуждался в таком подтверждении.- Ловишь меня на приманку, а я, как дурак, раскис, на Дю-Белле польстился. Так?..- Тут он решил кончать с изящной словесностью и перейти к делу.- Слушай, любительница чтения. Считай, что пропуск в высшее общество у тебя в кармане - кому в голову придет сомневаться в этом, когда ты так на память Ронсара и Дю-Белле шпаришь. Да я тебя бы и в свой штат обеими руками взял - с твоим коварством и иезуитством - но ты мне скажи сначала, что общего у тебя и у Дю-Белле с Ронсаром с секретарством в девятом парижском округе? Она ведь на это место метит,- пояснил он толстякам за соседним столом, которые и без того так наклонились в их сторону, что, казалось, заглядывали в их тарелки.- Там был один - он, слава богу, вовремя образумился и ушел - так она сменить его хочет. Со всеми поэтами вместе...-Тут он подумал о том, что если толстякам-соседям это и можно знать, то Летиции незачем, и предложил дочери: - Слушай, дай нам поговорить с твоей подругой. Успеешь паштет доесть - я тебе омара еще закажу. Если аппетит останется. Сходи проветрься. Нам побыть нужно одним. Ненадолго.
      Летиция не стала возражать:
      - Пойду. Мне как раз кой-куда надо,- и пошла в вестибюль, даже не оглянувшись на подругу: как участница некоего сговора.
      - Ты думаешь, это игрушки? - продолжал Морис полушепотом, перегнувшись через стол к Рене, которая слушала его с отсутствующим видом, свысока и снисходительно.- Секретарь Парижского региона: комсомола ли, партии - это ты сразу же в картотеку попадаешь, за каждым шагом твоим будут следить, докладывать кому надо и в карточку вносить. Одно дело - когда ты усы к плакатам пририсовывала или что там? "Акция- реакция" - понятно теперь, кто это выдумал. Это шалость была, по таким пустякам мы не работаем, это вроде приятеля Летиции - она меня спросила, глупая, следили ли мы за ним или нет. Кто ж такими проходимцами полицию отвлекает? А вот ваш аппарат - это другое дело. Я ведь сотрудников к тебе в Стен посылал. Не я, конечно, а тот, кто этим занимается. Не сразу и прояснилось все! То, что ты живешь там у отчима с его фамилией, было ясно, а что в лицее под именем Марсо учишься, это пришлось выспрашивать.
      - Сказали? - спросила Рене.
      - А как же? Предмет гордости всей улицы. В кои-то веки кто-то из ваших в люди выбился... Салью-Марсо - как у шпионов... Ты знаешь хоть, что партия твоя на содержании у русских?..- спросил он Рене, а та не отвечала, а сидела сжав зубы, будто вопрос этот не имел к ней отношения: в ней накапливалась невольная злость и ярость.- Что Дорио твой - прохвост каких мало?! Партийные деньги на веселых девиц тратит? Не веришь, считаешь, вру? - Он забылся и снова перешел с полушепота на звонкую речь, слышную всем, кто хотел и не хотел этого.
      - Не знаю.- Рене всегда была честна с собой и с другими.- Но вы все равно хуже,- и вконец разозлилась - чему, сама не зная.
      - Это почему же?
      - Потому что думаете, что все купить можно. И всем распоряжаться. Родили дочку внебрачную и всю жизнь откупаетесь - сами только что сказали. Меня сюда позвали - чтоб купить этим...- И Рене обвела пренебрежительным горящим взглядом окружавшую их роскошь и остановилась на стоящих перед ней тарелках.- Да покупаете еще не за свой счет, а налогоплательщиков. Вы же этот счет на службе предъявите: на работу с агентами - или как там у вас?
      - Поэтому ты и не ешь? - запоздало сообразил Морис.
      - Поэтому и не ем! - отрезала та и со зла толкнула от себя тарелку с креветками, так что она скользнула в направлении к Морису и выплеснула часть содержимого на скатерть. Морис вздрогнул и невольно отпрянул: как полицейский, который среди допроса чувствует, что арестованный может напасть на него. Рене наградила его последним памятным взором и пошла прочь - мимо посетителей ресторана, давно настороженно их слушавших, к вестибюлю, где стояла и курила Летиция: это была новая ее привычка. Увидев подругу, Летиция сделала шаг в ее сторону:
      - Так я в "Максиме" и не побывала...- Но Рене прошла мимо, словно ее не заметила.
      - Своенравная барышня,- заметили Морису толстяки за соседним столом.
      - Не говорите,- сказал Морис.- Это она плакаты на конечной станции автобуса испоганила.- Мы знали только, что кто-то из пригородов.
      Те закивали.
      - Это мы слышали,- сказал один из двух толстяков, бравший на себя труд говорить за обоих.- Так плюньте на нее. Что она вам?
      - Она с моей дочерью за одной партой сидит.
      - Аа,- протянул тот, а второй посоветовал:
      - Тогда пусть пересядет.
      - Скажу. Если послушает.
      - Послушает,- успокоил его тот.- Она не по этой части.- И отец, которому пришелся не по душе этот сомнительный комплимент, замкнулся в себе, смолчал и пошел к дочери. Официант послушно убрал со стола, и Морису даже не пришлось предъявлять в полиции счет за пирушку - настолько был велик его кредит в этом заведении...
      А Рене в этот же день передала через Ива согласие занять пустующую должность: ярость продолжала бушевать в ней и диктовать свои поступки. Конференция, которая только и ждала этого решения, состоялась в Народном доме Сен-Дени, представлявшем помещение единомышленникам из других парижских районов. Собралось несколько десятков молодых людей и девушек, настроенных по-боевому и празднично. Рене никого здесь не знала и чувствовала себя неловко. Она сидела в президиуме, рядом с Фоше, который вел конференцию. Дорио, как и обещал, приехал поддержать ее кандидатуру.
      - Ты здесь, пропащая? - приветствовал он ее, усаживаясь рядом.- Что так долго раздумывала?
      - Трусила,- слукавила Рене - но лишь наполовину, потому что сейчас, глядя на волнующийся зал, действительно испытывала это чувство.- Боялась, не справлюсь. Как я ими руководить буду?
      - Не робей,- поддержал он ее, сказал загадочную фразу: - Они только того и ждут, чтоб ими руководили...- и взлетел на трибуну, схватился за ее боковины.
      - Почему мы выдвинули и предлагаем вам эту девушку? - бурным потоком полилось оттуда.- Девушку, которой нет еще и семнадцати? - (Рене недавно исполнилось шестнадцать.)- Потому что именно такие люди нам нужны сегодня. Нужны как воздух! Вы знаете историю с плакатами! Это ей пришла в голову эта мысль! - Он выбросил руку в ее направлении.- И она же - мало ли кому что придет в голову - сделала это: нашла ребят-исполнителей, организовала их, сама присутствовала при этой акции, стояла на стреме и отвлекала полицейских, которые чуть не загребли в участок всю компанию! Нам нужны люди, умеющие не только фантазировать и геройствовать в воображении, а те, кто не боится и умеет провести в жизнь свои планы и задумки, кто знает, с какого боку за них взяться, как зажечь ими людей и как не попасться при этом в лапы блюстителей порядка - вы знаете, какой порядок они охраняют и как карают тех, кто с ним не согласен. Те, кто не ждет, когда ему разжуют и положат в рот - так что только проглотить остается, а сам умеет заварить кашу и разложить ее по тарелочкам! Именно такие люди меняют нашу жизнь, именно так и делается революция! Теперь разрешите мне перейти к наиболее важным, насущным нашим проблемам. Впереди - Первое августа, День борьбы с угрозой новой империалистической бойни, с планами капиталистических государств развязать новую мировую войну, отправив на нее лучшие умы и силы рабочего класса и крестьянства!..
      Дорио гремел с трибуны, зал, подогреваемый им, дружно гудел в ответ, одобрительно кричал с мест и приходил в движение. Рене тоже увлеклась речью и откликом на нее в зале. Она почувствовала себя в этот миг одним из звеньев единой монолитной цепи, приобщилась к новому таинству, прониклась ее духом, взошла на помост, который каждую минуту, как и у ее любимицы Жанны д'Арк, мог обернуться эшафотом: стала, иначе говоря, секретарем комсомола, или - на французский лад - комсомольской молодежи девятого Парижского округа.
      11
      После своего избрания Рене стала ходить на улицу Мартир (Мучеников) как на службу: Компартия снимала здесь этаж доходного дома для своих окружных комитетов, кружков и классов политучебы. На том, чтобы она каждый вечер дежурила на этом посту, настаивали вышестоящие органы партии: на случай, если придется передать какое-нибудь срочное сообщение - вроде сигнала к общему восстанию. Среди тогдашних руководителей партии было много деятелей с крайне левыми убеждениями, подталкиваемых русскими товарищами, которым не терпелось перенести в Европу эстафетный огонь революции. Никаких сигналов не было и быть не могло, и Рене зря отсиживала часы у аппарата - совсем как связная, садящаяся в определенное время суток у телефона в ожидании звонка от канувшего в небытие товарища.
      Шла она туда сразу после окончания занятий в лицее, стараясь уйти незамеченной: подруги знали ее обычный маршрут и обратили бы внимание на его изменение - домой же попадала только к вечеру. Здесь перемены в ее жизни восприняли сдержанно. Жан стал относиться в последнее время к партийным обязанностям спустя рукава, с прохладцей, мать же давно перестала обсуждать дела дочери - с тех пор, как та поступила в лицей и вышла из круга доступных ей понятий и представлений.
      - Я не против,- сказала она все-таки, совсем в этом не убежденная.- Но как ты теперь заниматься будешь?
      - Я уже об этом думала,- успокоила ее дочь.- Буду брать с собой учебники.- Действительно, времени читать у нее там было больше, чем дома.
      - А сидеть зачем? - спросил недоверчиво отчим, который лучше матери знал партийные нравы и порядки.
      - Ждать: может, кто-нибудь позвонит.
      - У тебя что, телефон свой?
      - Нет. У Дуке.- Дуке был партийный секретарь округа.
      - Вот он пусть и сидит,- сказал отчим.- У кого телефон, тот и дежурит.
      - Сказали, что и я должна.
      - Мало ли что они скажут,- пренебрежительно отозвался Жан, но придержал язык: чтоб не давать пищу сомнениям и без того насторожившейся матери.
      Беда была не в отсутствии звонков, а в том, что, кроме Рене, в тесной клетушке, отданной окружному комсомольскому комитету, никого не было. До своего поступления на эту должность, по тому, что она видела в Сен-Дени, Рене думала, что в таких местах кипит боевая жизнь и что ей придется только направлять ее в нужную сторону, а тут - как шаром покати, как в дневные часы в театре. Прежнего секретаря давно надо было выгнать, и не делали этого только потому, что не было подходящей замены: он все развалил - после него не осталось даже списка членов организации. Была, правда, конференция, на которой ее выбрали и где присутствовало около трех десятков молодых людей, но она оказалась сен-денийским блефом, организованным по приказу Дорио и по его подобию: его сорванцы провели мероприятие и исчезли в неизвестном направлении. Осталось четверо любопытствующих. Фоше, которого ничто не могло смутить или выбить из седла, зорко оглядел их и подбодрил Рене:
      - Это твой актив будет. Смотри, какие ребята боевые. Надо только распределить между ними обязанности. Ну давайте, кто за что отвечать будет? В соответствии с вашими наклонностями...
      Те, однако, сказали, что живут в другом районе и не могут быть членами вновь избираемого комитета, но что, если надо, придут на следующий день и помогут организовать работу. Только один из них, Люк, действительно зажегся делом: ему понравилась Рене, он был в восторге от ее выдумки с дулей, нарисованной на плакатах правых. Это был простоватый белобрысый паренек, глядевший заговорщиком: он прятал свои глаза, но они у него горели.
      - Он у тебя будет, Рене, по кадровым вопросам.- Фоше показал тогда на Люка, даже не спросив его имени.- Что-то мне подсказывает, что он отлично с этим справится...
      Тут он как в воду глядел: у него, видно, был хороший подсказчик. На следующий день в клетушку под лестницей, отведенной для комсомольцев (в ней хранились также швабры и ведра: приходящая уборщица не захотела насовсем расстаться со своим помещением), пришел только Люк - остальных она никогда больше не видела. Зато Люк не унывал и не падал духом.
      - Ничего, пойду в кафе народ искать. Там много всяких чудаков ошивается. Я уже нашел одного: я б, говорит, пошел, но мне философию учить надо. Он на киномеханика поступает. Нельзя помочь человеку?..- и вопросительно глянул на Рене.- Его Алексом звать.
      - Пока нет. Может, потом. Позови еще кого-нибудь. Пока я здесь сижу... Только не очень странных.
      - Нет, чумных звать не буду. Тут комики нужны. Кто юмор понимает. А ему, видишь ли, философию учить надо...- и отправился на новые поиски...
      Через неделю Рене пошла за советом к Дуке. Дуке не очень ей обрадовался. Во-первых, он считал ее человеком Дорио, а с сен-денистами у него были сложные отношения, основанные на обидной для него зависимости: они вечно помогали и выручали, но взамен относились к нему пренебрежительно как школьники старших классов к младшим; во-вторых, у него самого были эти же проблемы: с людьми и у него было туго. Революция любит праздники и из ряда вон выходящие обстоятельства: тогда она выплескивается на улицу и творит чудеса, но серые будни для нее - сущее наказание, вынужденное безделье, которое надо уметь заполнить видимостью дела: в этом и состоит задача партийных активистов.
      - Как дела твои? Что-то я совсем тебя не вижу. Сколько ты у нас?
      - Неделю.
      - И что успела за это время? - Дуке все глядел на нее и никак не мог взять в толк, чего ради ее сорвали с места и возвысили таким сомнительным образом.
      - Ничего,- тяжко призналась Рене: на ней уже висел груз невыполненных дел и обязательств - каких, она сама толком не знала.- Не могу собрать актив.
      - Зачем он тебе?
      - Распределить обязанности. Надо комитет избрать.
      - Да? А по плану у тебя что? - Он вынужден был взять над ней шефство.-Ты папку с календарем мероприятий нашла?
      - Нашла.- Рене положила на стол заветную папку - единственное, что прежний секретарь не успел потерять или пустить по ветру.
      - Только не делай всего, что там написано: никакой жизни не хватит. Только то, что красным карандашом отчеркнуто. Что у нас сейчас?
      - Май.
      - А впереди что? Красным карандашом?
      - Первое августа. День международной борьбы с империализмом,- прочла Рене.
      - И милитаризмом,- добавил Дуке: он не был педантом, но партия требовала от руководителей четкости формулировок, и он заговорил ментором:-Милитаризм для нас, пожалуй, опасней всего прочего. Мы как-то посчитали: 82% наших осужденных сидят за оскорбление армии и за призывы к воинскому неповиновению. Экономические требования - пожалуйста, это они нам позволяют: добивайтесь повышения зарплаты, это ваше право, а наше - идти, или нет, вам навстречу, а армию не трогайте, это не вашего ума дело, это для нас святое! Конечно! - разгорячился он.- На нее одну они и рассчитывают! А не на вшивый парламент и не на муниципалитеты - которые только разлагают тех, кто туда попал, своими сварами и тактическими союзами! Для них штык как был, так и остается лучшим доказательством в политических дискуссиях... - Он глянул испытующе на Рене, все еще не зная, можно ли быть с ней до конца откровенным.- Как будешь отмечать этот день? Что делать вообще, когда людей нет и никто ничего делать не хочет?.. Народ за нас, конечно,- поспешил поправиться он: чтоб Рене не поняла его превратно,- а вот коммунистов семьдесят человек на весь девятый район. А если считать действующих, а не платящих взносы, то вдвое меньше. В Сен-Дени больше,- нехотя признал он, но и тут не сдался: - Хотя и там сколько, тоже никому не ясно. Голосовать приходят, а сколько активных членов партии, скрыто в тумане неизвестности... С Дорио тоже проблемы,- как бы случайно проронил он, хотя видно было, что это давно вертится у него на языке.- Политбюро от него не в восторге. Указывает ему на это, а он не очень-то реагирует...- но не стал испытывать судьбу далее: вдруг побежит докладывать своему другу - прекратил скользкий разговор, пообещал: - Насчет актива я к тебе Барбю пришлю. Подскажет, как это делается. Он у нас спец по работе с кадрами. Книгу даже об этом написал - может, издадим ее еще. Если Сен-Дени из нее пособие для муниципального работника сделает. Денег нет - как всегда и на все...