История моей матери

      - Серж нам переведет? Он ведь знает русский? - предложила Марсель влюбленному в нее журналисту, обращаясь к нему в третьем лице: знак, неблагоприятный для всякого воздыхателя. Серж знал это и потупился.
      - Не настолько. Нет ничего хуже, чем переводить песни. Могу нагородить лишнего.
      - Но все же лучше, чем ничего? - сказала Марсель, и он должен был согласиться с этой женской мудростью...
      Хор запел "Лучину". Казаки грустили о родине. Они бросались в верхние ноты, как другие прыгают с моста вниз: без удержа, с щемящей дрожью в глотке, изливая тоску и отчаяние - видели в эти минуты родные леса и поля, детей и родителей и, расшибаясь, опускались затем в басы, как падают из царства сна в проклятую, нежеланную действительность, в неверную парижскую явь, в ресторан, где пили, ели и говорили на птичьем языке бесконечно чуждые им хозяева-иностранцы.
      - О чем они поют? - спрашивала Марсель у Сержа: она опешила от этого взрыва чувств и решила, что перевод поможет ей понять, в чем дело.
      - Не знаю,- честно признался он.- Лучина - это, кажется, маленький кусочек дерева. Он горит - больше ничего сказать не могу.
      - Всю песню горит? - не поверила она.
      - Ну да... Погоди. К концу и сам сгорел.
      - Кто?
      - Тот, кто поет ее.
      - Аа... Тогда это уже понятнее. Есть от чего расстраиваться...
      Рене не слушала их - до того была заворожена пением. Кончив, казаки важно откланялись, дружно откашлялись и затянули "Вечерний звон". Он добил Рене, она заплакала, так как была сентиментальна. Это был прощальная песнь, обращенная к живому, но безвозвратно утраченному ими отечеству.
      - "Вечерний звон, вечерний зво-он!"- вытягивали казаки, хороня себя заживо.- "Как много дум наво-одит он! Наво-одит он, бом, бом!"- И Рене, не понимая слов, поняла вдруг что-то очень важное. Это было непоправимое, неизбежное и почему-то лично ее касающееся прощание с родиной...
      Она обещала показать компании, как разбросали листовки. Они подошли к залу Шапель. Дом был черен. После случившегося здание решили отремонтировать. Рене подвела их к соседнему дому. Окно, через которое они влезли, было наглухо закрыто. Впрочем, отпиленная решетка и теперь была лишь примотана проволокой и при желании ее можно было снять и залезть внутрь и потом наверх. Ориоль попробовал сделать это.
      - Это вы напрасно,- сказал вынырнувший из темноты сторож.- Все равно на чердак не попадете. Там все забито и перекрыто.
      - Может, ты нам расскажешь, как было дело? - спросил Ориоль.- За деньги, разумеется.
      - Что значит за деньги? - важно возразил тот.- Деньги деньгам рознь.
      - Это точно,- признал Ориоль.- Приятно говорить со специалистом,- но на вопрос его так и не ответил.- Ты при этом присутствовал?
      Старик решил почему-то, что договоренность достигнута.
      - При чем? При бандитской вылазке? Это очень просто. Вскрыли, как консервную банку. Банку консервную когда-нибудь открывал?
      - Приходилось.
      - А я в войну их напробовался, нас особо не баловали. Там ведь как? Основная еда была - другой иной раз и не было...- Он долго бы еще так распространялся, но Ориоль перебил его:
      - Там наверху - мостки или что? Чтоб с крыши на крышу перейти?
      - Доски были - их убрали. Чтоб другим неповадно было,- сказал сторож, недовольный тем, что его грубо прервали.- Прыгать нужно.
      - Прыгать не будем,- сказал Ориоль.- И так все ясно.- И они ушли, оставив старика в дураках, без заслуженного, как ему казалось, гонорара.
      - Ну что, Рене? - спросил Ориоль.- Опишешь эту историю?
      - Нет, конечно.
      - Почему?
      Она уклонилась от ответа:
      - Не то настроение. Казаков жалко.
      - Да, пели они изумительно,- согласилась с ней Марсель.- Хорошо что сходили, правда?..
      Они подошли к Монмартру, осмотрели с разных сторон его купола, обошли кругом площадь и решили разойтись. Серж думал, что проводит Марсель домой, но она предпочла общество Ориоля:
      - У меня с ним разговор есть. Профессиональный,- и, взяв Ориоля под руку, увела с собой, даже не простившись с остальными...
      Серж был расстроен. Заостренное лицо его, окаймленное бородкой, подобной той, какую рисуют героям Жюль-Верна, выглядело, вопреки его стараниям, унылым и разочарованным.
      - Какие могут быть профессиональные разговоры с этим беспринципным перевертышем? Чего я не люблю в журнализме, так это именно такой, маскирующейся под объективизм, проституции... Вы далеко живете?
      - В Стене. Не надо провожать меня. Я сама дойду. Или доеду.
      - Почему?.. Наоборот - мне сейчас нужно общество. Иначе совсем закисну... Это кокетство с ее стороны,- объяснил он Рене, будто она спрашивала об этом.- Она ни с кем серьезно не связывается. Любит больше всего своего папашу... Давайте лучше о вас поговорим. У вас все так интересно. Живете полной жизнью, состоящей из дел, а не из репортажей. А мы проводим время за столом. Может, поэтому я и принимаю все так близко к сердцу...
      Рене посочувствовала ему:
      - Вам недостаточно журналистской работы?
      - Конечно. Хотелось бы чего-то другого, более действенного...- и поделился с ней без большого воодушевления: - Есть у меня одна идея, но ей не дают хода. Денег нет - как всегда в таких случаях...- после чего примолк, думая, наверно, не об отсутствии необходимых средств, а о том, в какой мере Марсель кокетничает и в какой - всерьез увлеклась Ориолем: он был из тех ревнивцев, кто лечит себя собственными средствами, но не очень-то в них верит.
      - А что за мечта у вас? - спросила Рене.- Можно помочь?
      - Да идея проста как Колумбово яйцо,- не сразу ответил он: сначала додумал свою невеселую думу.- Надо начинать пропаганду не со взрослых: они достаточно уже испорчены и не поддаются перевоспитанию - а с детей...- Он помолчал, глянул внушительно, продолжал уже с большим интересом, чем прежде: - Нужны летние лагеря для детей рабочих, где бы с ними проводилась соответствующая работа - пропаганда, но не такая, как для их отцов, когда с трибуны в сотый раз твердят одно и то же, а скорее игра и соревнование... Я сотрудничаю в "Авангарде", газете для коммунистической молодежи - знаете, конечно, ее и читаете? - Рене хоть и знала, но не читала, однако не стала его разочаровывать.- Конечно же: вам положено. Неплохая газета, правда?
      - Неплохая.
      - Я б даже сказал, хорошая. Так вот мы в редакции кое-что уже начали: нам дали в музее войны 14-го года палатки. Они, говорят, побывали в ипритовой атаке - по этой причине их там и держат, но иприт давно выветрился и для детей не опасен. Нужна еще масса вещей: колышки, веревки - их почему-то не осталось, потом семафорные флажки: я хочу научить детей морскому телеграфу, чтоб они передавали друг другу антимилитаристские воззвания. Много что нужно, но прежде всего нужна база, желание какой-нибудь низовой организации принять в этом деле участие и провести его под флагом нашей газеты... Заговорил я вас?
      - Почему?.. Я думаю, мы вам поможем,- сказала Рене.
      - У вас есть и флажки и колышки?
      - У нас есть Жиль, который все может,- отвечала Рене, не вдаваясь в подробности: так выглядело убедительнее.
      - Хорошо! - ободрился он - хотя и не так живо, как должен был бы, учитывая, что исполняется мечта его жизни.- Завтра же поеду в музей - потащу на своем горбу эти ипритовые палатки. Надеюсь, они и в самом деле не опасны...
      17
      Серж конечно же не привез всех палаток: у него не было помощников, и он с трудом доволок лишь две из них до дома на улице Мучеников и в изнеможении свалил возле подъезда. Дуке в высшей степени подозрительно оглядел груду брезента и спросил его, стоящего рядом, что сие означает.
      - Антимилитаристская акция,- отвечал тот: он знал Дуке по фотографиям в "Юманите", в то время как Дуке и не догадывался о его существовании - такова печальная участь газетных журналистов.- Память об ипритной атаке в Бельгии,-и показал противогазы, которые тоже взял в музее: для наглядной агитации. Дуке поджал губы и поспешил пройти мимо.
      - Это к тебе,- сказал он Рене.- От тебя теперь не знаешь, кого и чего ждать.
      - Вы ж сами требовали акций?
      - Так хватит, может? Какой-то чудак с противогазом спрашивает. Того гляди, на физиономию себе натянет. Что ему надо?
      - Палаточный городок строить.
      - В таком виде? - Дуке пожал плечами, но не стал вмешиваться в ее дела: у самого был хлопот полон рот. Надо было подать сводку о числе участников последней демонстрации, которых никто не считал, да ее, по правде говоря, и не было: просто он с ближайшими товарищами, повинуясь предписаниям свыше, вышли впятером или вшестером на площадь, развернули там плакат и тут же его сложили - со стороны можно было подумать, что Дуке хвастает купленной материей. Так отметили годовщину зверского убийства Розы Люксембург. С тех пор прошло больше месяца, Дуке думал, что все забыто,- ан нет, пришел запоздалый запрос: видно, кому-то перед кем-то надо было срочно отчитываться...
      Позвали Жиля. Тот, видно, стал не с той ноги: у него, обычно дружелюбного и терпеливого, сразу не сложились отношения с Сержем. Серж был отчасти сам виноват в этом: почувствовал его превосходство и держался поэтому свысока и покровительственно.
      - Какой первый во времени?! - нетерпеливо перебил его Жиль, едва тот завел свою канитель про начало пионерского движения.- У нас в Сен-Дени каждое лето лагеря ставят.
      Серж обескураженно глянул на него: для него это было новостью - но гонору у него от этого не убавилось, а только прибавилось:
      - Но это, наверно, рекреационные лагеря, а тут политические, с антимилитаристской направленностью! - назидательно и внушительно сказал он.
      Жиль не знал слова "рекреационный" (Серж нарочно произнес его, чтоб подставить ему ножку), но Жиль был не из тех, кто после подобных неудач бежит в вечернюю школу.
      - Что за реакционные еще? - спросил он, глядя недоверчиво на бородатого журналиста: он не любил молодых бородачей.
      - Рекреационные - значит развлекательные. Слово такое есть. Увеселительные, иначе говоря.
      Жиль пожал плечами: понял, с кем имеет дело.
      - А что еще в лагерях делать? Увеселяться, и все тут. А палатки ваши не годятся никуда.- Он ткнул их ногою.- Жесткие и тяжелые - таких вручную не натянешь: трактор нужен. А потянешь сильнее, лопнет,- и в доказательство дернул материю палатки своими руками-клещами - та жалобно охнула.
      - Осторожней! - вскричал Серж, расписавшийся за эти реликвии.- Это исторический памятник! Они побывали в газовой атаке!..- С газовой атакой он явно перебарщивал, но делал это нарочно: это, по его мнению, усиливало антимилитаристскую направленность мероприятия.
      Жиль посмотрел на него, потом на добродушную лукавую Рене, которая явно предпочитала его в этом споре, смягчился и успокоился. Он, кроме прочего, как все деревенские парни, не любил, когда чужие молодые люди приходили со стороны к его девушкам.
      - Это все надо здесь оставить,- сказал он, обращаясь уже к Рене, а не к Сержу.- Мы палатки в Сен-Дени возьмем. Все равно никому сейчас не нужны: кто в эту пору палатки ставит?..- И пошел назад, думая над тем, как разыскать кладовщика, как собрать народ, где взять в воскресный день машину, чтоб подвезти палатки, и тысячу других столь же полезных вещей, включая лопаты, кувалды, трамбовки и средства для обогрева, необходимые для того, чтоб разбить в начале марта среди пустыря палаточный лагерь.- Позову-ка я Николя и Шарля,- сказал он себе и, свернув, пошел за означенными товарищами.
      - А колышки у вас есть? - бросил ему вдогонку Серж. Жиль не соизволил ответить, но про себя подумал и о кольях тоже.- Занятный парень,- сказал Серж Рене.- Я б сказал, напористый.
      - Все будет как положено. Он сделает как надо,- успокоила его Рене.
      - Правда? - Серж глянул испытующе.- В таком случае он полная моя противоположность. Я вечно делаю что не надо, а что нужно, забываю. Но палатки эти я все-таки возьму. Даже если мне одному придется их ставить. Они уже есть в репортаже,- и взвалил их себе на плечи - концы палаток, а с ними и он сам, прогнулись под недюжинным армейским весом...
      Не было бы Жиля, не было бы и лагеря. Удивительно, сколько может сделать один человек с двумя помощниками, если у него на плечах ясная голова и у нее под началом послушные руки. В Стене жил его приятель, автолюбитель из молодых да ранних. У него была одна из первых моделей Рено, которую он переделал до неузнаваемости. Пока Жиль бегал за машиной, Шарль и Николя оповестили детей и родителей Стена: не сделай они этого, люди подумали бы, что прибыла военная команда и начинаются армейские маневры. Автолюбитель приехал с кувалдами, трамбовками и прочим, они с Жилем выбрали лужайку: чтоб палатки были бы видны и тем, кто не был оповещен о происходящем,- и работа закипела. Политический аспект мероприятия при этом совершенно потерялся и выпал из общего поля зрения. Серж, оставшийся не у дел, начал волноваться. В его планах значилось, что во время постройки лагеря дети выучат морской семафор и передадут друг другу флажками послание, адресованное пионерам всего мира. Он начал раздавать флажки, но никто не понял зачем: решили вначале, что для оцепления лагеря,- прошло немало времени, прежде чем он растолковал им принцип военно-морского телеграфа. Нельзя сказать, чтоб жители Стена пришли в восторг от его затеи, в которой антимилитаристские мотивы слишком легко оборачивались своей противоположностью: они не имели ничего против армии и флота, но видеть детей занятыми военными экзерсисами им не очень-то нравилось. Дети вместе с родителями, которым нечего было делать в воскресный день, вместо изучения семафора ставили палатки и вбивали столь необходимые для этого колышки. В палаточных городках не было ничего нового: в Сен-Дени их давно ставили на лето - новость была в том, что все происходило весной и в Стене: для кого-то разница небольшая, а для стенчан существенная.
      Папаши, не зная подоплеки происходящего, вместо того, чтобы благодарить организаторов за инициативу, ругали за непредусмотрительность. Серж отошел в сторону, чтобы не слышать слов вопиющей несправедливости.
      - Что за идиот все это придумал?! В такую погоду детей холодом морить! Меня сегодня у окна просквозило - не то что здесь, на ветру! Ты своему позволил? Флажками махать? Я считаю, ни к чему это. Нечего им привыкать к таким играм.
      - Пусть машет. Скажет потом: все махали, мне одному не дали. Надо им железку принести, что ли. Железную печь, я имею в виду.
      - А у тебя есть?
      - Была где-то. Трубу бы не забыть. Ведь все помнить надо. А не так, как эти.
      - Принеси тогда. А то с этими оболдуями и до скарлатины недалеко. Я пойду грелку железную принесу. Углями ее начиню. У меня есть одна - на случай болезни. А я думаю, тут до нее недалеко.
      - Гляди! И у меня тоже есть - я и забыл совсем. Но это надо будет всем дать - не своему только.
      - А ты как думал? Будут по очереди греться. Тут все общее. Коммуна.
      - Насовсем отдать?
      - Еще чего?! На день! До сегодняшнего вечера. Навсегда - это, не приведи господь, после их революции.
      - На день не жалко. Хотя как раз за день и на целый месяц подзалететь можно. Заболеть, я имею в виду.
      - Так о чем я толкую? - и сосед прикрикнул на сына, который чересчур усердствовал в установке палатки: - Ты куда штырь бьешь? Кто же в холст его лупит? Для этого кольца! И что ты держишь ее так? Тебе б палочкой махать, а не кувалдой! Дай покажу!
      Серж подскочил к ним: он хоть и отошел в сторону, но уши держал по ветру и что надо слышал. Это была как раз та палатка, что побывала на Ипре.
      - Спасибо, что вовремя присмотрели! Кое-кто вам будет очень за это признателен! - Папаша ничего не понял из таких объяснений.- Я имею в виду холст и кольца. Я уже вижу на них точечные отверстия. Дайте помогу!..- и с размаху двинул молотком - но не по штырю, а рядом, по палатке, так что та прорвалась косой полумесячной дырой, а не точечной, как при гвоздевом ударе.
      - Знаете что? - сказал папаша.- Больше всего на свете я не люблю, когда в мое дело путаются умники. Их и понять нельзя, что они говорят, и ничего им доверить - это уж точно,- и, переняв у него молоток и гвозди, аккуратно вбил штыри и укрепил палатку, после чего отошел в сторону и, как водится, полюбовался делом своих рук.- Ну вот. Совсем другое дело... Теперь надо ее обогреть, а как, это думать надо. Потому что кое у кого на это мозгов не хватило.- И Серж, сокрушенный и раздавленный, отошел в сторону - на этот раз на такое расстояние, чтоб ничего уже больше не видеть и не слышать.
      Рене вначале тоже не знала, куда деть себя в развернувшейся народной стройке. Но если Серж тосковал и бил тревогу по поводу этого и оттого, что его идея рушится на глазах и строящийся палаточный лагерь с самого начала зажил жизнью, не имеющей ничего общего с его планами, то она скромно пристроилась к женщинам, которые резали хлеб, зная наперед, что все кончится этим, что их дети и мужья будут голодны. Те охотно подвинулись и дали ей лишний ножик, который прихватили с собой столь же предусмотрительно, как Жиль - кувалды и трамбовки. Жиль подошел к ней. Он никого не упускал из виду - а уж Рене-то в особенности.
      - Нашла себе место?
      - А почему нет? Дело стоящее.
      - Еда-то? Ничего важнее нету...- Он поглядел на нее сбоку.- Так-то на тебя со стороны посмотреть - ничего особенного. Как все, обычная.
      - Я такая и есть.
      - Да. Скажи кому-нибудь другому. Что я, тебя в деле не видел? Опасная, гляжу, тихоня. А где редактор твой?
      - Серж? - Рене оглянулась в поисках: она потеряла его из вида.
      - Ты его по имени зовешь?
      - В редакции всех так зовут. Даже самого Кашена. Это ничего не значит, Жиль.- Он почему-то повеселел.- Где-то здесь был. Дырки на палатках считал.
      - Притащил их все-таки?
      - Ну да. Ему надо целыми их отдать.
      - Мы ему другие дадим, цельные. Подменим: кладовщик не заметит свернуты будут... Только пусть сам на себе их тащит. Я их в машине не повезу. Что ты? Франсуа убьет, если узнает... А вы всех бутербродами накормить хотите? - Это он спросил у женщин, которые с любопытством их слушали.- А что-нибудь горяченькое? Супу, я имею в виду - не подумайте чего плохого.
      - О супе надо было заранее предупреждать,- сказала одна из них: из тех, что говорит первой.- В него много что класть надо.
      - Если картофельный, то и луку хватит,- сказала ее соседка.- Им все равно - лишь бы погорячее.
      - Баланду варить всем на посмешище? Никогда!
      - Может, яичницу с ветчиною? - предложила Рене. Жиль усмехнулся: он не ожидал от подруги такой наивности.- Деньги есть,- объяснила Рене и достала из кошелька средства, взятые из партийной кассы.
      - Деньги?! Что ж ты раньше-то молчала?! Да с деньгами я горы сворочу не то что эти палатки!
      - Есть где купить? - спросила Рене, передавая ему деньги.
      - Рене, ну что ты спрашиваешь? С деньгами-то?! Гляди, и твой Серж идет!
      - Яичница? - Серж при разговоре о еде вышел из тени: как всякий журналист "Юманите" он был вечно голоден.- Но для этого нужны, как минимум, ветчина и яйца.
      - Да еще прибавь: дрова и печку,- прибавил Жиль.- Мы все учтем. За яйца и ветчину платят, а печка и дрова в складчину!
      - А пока суть да дело, надо ребят занять,- воодушевился Серж.- Научим их морскому семафору?..
      Общее молчание было ему ответом.
      - Давайте лучше в футбол сыграем,- примирительно сказал автолюбитель, бывший в курсе всех спортивных и технических новшеств.- Футбольного поля нет, но можно разметить.
      - На это флажки и пойдут,- сообразил Жиль.- Ими и ворота и края поля обозначить можно.
      - Свисток надо найти.
      - У полицейского возьмем,- нашелся и здесь Жиль.- Все равно без дела стоит.- Действительно, за ними присматривал полицейский в форме, присланный для порядка. Он скучал и не прочь был к ним присоединиться - особенно после разговора о яичнице с беконом, который умудрился услышать, хотя и стоял на приличном расстоянии.
      - А даст? - Серж питал классовую неприязнь ко всем стражам порядка.
      - А отчего нет? - сказал Жиль.- Что он - не как все? Это работа у него такая. Еще играть с нами будет - не то что свистеть. Ну все! Программа классная! Вина нет, но не тот день сегодня...
      День прошел на славу. Сначала играли до упаду дети, потом - родители, сменявшие их по мере их выбывания. Азарт игры был остановлен лишь запахами яичницы: на английский манер - под стать игре - с беконом, то есть вполне французской ветчиною. В палатках было уютно и тепло от невесть откуда взявшихся печек. В разгар пиршества появился сам Дорио, привлеченный сюда слухами о необычном мероприятии на смежной с ним территории. Он приехал на автомобиле, которому тут же позавидовал любитель из Стена и пошел его осматривать. Дорио, как всегда, был не один, а с Фоше, следившим за тем, чтоб он не сказал и не сделал лишнего, и с женщиной-активисткой, яркой тридцатилетней блондинкой - как показалось Рене, славянского происхождения: она говорила с легким акцентом и не сводила с него глаз - не на французский манер, а на какой-то из славянских: полька или украинка.
      - Рене здесь?! То-то все на высшем уровне! Так вы, пожалуй, нас обгоните! И Серж? А ты что тут делаешь?
      - Это моя задумка,- Серж обрел на миг былую значительность.- Я веду в "Юманите" отдел для самых маленьких.
      - Аа! - протянул Дорио с хорошо разыгранным почтением.
      - Но это пока эксперимент,- поправился Серж: чтоб не выглядеть наивным.
      - С палатками?! Да мы этими экспериментами три года занимаемся! -Дорио не любил, когда забывали Сен-Дени и его первенство в рабочем движении.
      - Я не это имею в виду...- и Серж рассказал о проекте организации лагерей по всей территории Франции.
      - И ты думаешь получить что-нибудь под это? - спросил его Дорио.-Доверчивый ты человек, Серж. Обдурят.
      - Как?
      - Увидишь как.- Дорио не делился опытом с людьми, которых не признавал своими, но сказал все-таки: - Ты в поездах когда-нибудь ездил?
      - Ездил, конечно.
      - На кого чаще всего деньги просят? На детей, верно? Малых да болящих самая верная приманка: дают всего щедрее.А куда деньги потом идут? Не спрашивал? Вот и я тоже... Зачем вообще просить? Надо зарабатывать. Мы в Сен-Дени научились этому и живем, я считаю, неплохо. Что нужно рабочему? Чтоб его уважали. Верно? - он обратился к Жилю, который неотрывно смотрел на него и переводил взгляд только на Рене, как бы сверяя по ней впечатление от руководителя, которого не видел прежде.- Хороший парень, Рене. Надо бы украсть его у тебя. Он же, небось, все это сделал? Не сами же собой палатки развернулись и поле для футбола разметилось?
      - Палатки я частично привез,- сказал Серж.- Теперь не знаю, как возвращать. В трех местах продырявлены, в двух прожжены.
      - Посчитал? Поможем ему? - обратился Дорио к своему помощнику.- Дай ему новые - у нас есть, а эти починим в мастерской у Пижона: он у нас заказ на три тысячи получил - пусть проценты платит. Так вот, я говорю, уважение нужно рабочему - его получают силой, нагоняя страх на буржуев, а добившись своего, живут себе в удовольствие. И необязательно кого-то отлучать и гнать от общей кормушки - все хотят жить, даже полиция. Верно, капитан? - спросил он полицейского.
      - Так точно, генерал,- в тон ему отвечал сержант, который, играя в футбол, снял мундир и теперь, в присутствии начальства, надевал его снова.
      - Про меня говорят, я с полицией вожусь,- продолжал Дорио.- Да я не с полицией - с самим чертом дружбу сведу, если это делу полезно. А эти,- он махнул куда-то в сторону противников из Политбюро - хуже Людовиков! Те тоже никому жить не давали и во все нос совали. А они еще и не от себя, а по чужой подсказке! Научились у русских друг друга есть - этих хлебом не корми, как они говорят, дай только вцепиться зубами в чужую задницу! Что ты меня дергаешь? - выговорил он Фоше, который уже хватал его за рукав, призывая к сдержанности.- Мы в свободной стране живем - это они нам сюда свою охранку ввозят! - Он был выпивши.- Дай я еще с Рене поговорю: она мне всегда нравилась. Рене, у тебя одна беда есть: ты жить боишься. Что ты сейчас делаешь? Лицей кончила?
      - Заканчиваю.
      - А потом что?
      - Учиться пойду. В Сорбонну на юридический и в Политическую школу на дипломатическое отделение.- Рене уже остановила выбор на этих двух учебных заведениях. Дорио скривился как от горькой пилюли.
      - А жить когда? Римское право учить? Это еще полбеды, будешь в судах очки всем втирать, а дипломатический зачем?
      - Международное право хочу знать.
      - Да нет никакого международного права. Кто сильней, тот и прав... Напрасно ты. Нельзя долго учиться. Учеба мозги сушит и времени для жизни не оставляет. Ты лучше поживи немного, потом поучись, потом снова поживи, снова поучись. У тебя и без учебы полно способностей - ты их только губишь. Ты находишь простой выход из трудных ситуаций - это любых знаний стоит. Тебе б цены не было, если б ты еще жить любила и среди людей вертеться... Тебя что, в детстве не баловали?.. - Он поглядел на Рене, она из скрытности смолчала.-Значит, так. Но мы все так - те, кто в революцию лезет. У всех детство поломанное. Но надо свое брать, нагонять упущенное! Любовники тебе нужны, Рене, а не занятия римским правом. Вон какой парень с тебя глаз не сводит. Сойдешься с ним - я тебе его оставлю. А то моя подруга уже навострилась.- Он оборотился к сопровождавшей его блондинке и широко ей улыбнулся: - Что я слишком долго с тобой разговариваю.
      - Что такое "навострилась"? - спросила подруга: остальное ей было ясно.
      - То самое и значит,- снисходительно объяснил он.- Успокойся: Рене не для меня. Я слишком нетерпеливый. Мне и революции ждать тоже нет терпения! Поехали?..- и вся компания унеслась на автомобиле столь же стремительно, как сюда и приехала...
      Палаточный городок жил всего день: на первый раз этого было довольно. Палатки сложили для обмена в мастерских Сен-Дени, родители разобрали детей по домам. Общее мнение было таково, что день прожит был не зря и что побольше бы таких. Про то, что городок был организован коммунистами, не говорили, но помнили, а в таких случаях молчание дороже публичного признания. Ребята разбрелись по домам - с ними должны были разойтись и устроители праздника. Рене пошла бы домой, но вмешалась девушка из Бобиньи, приехавшая в Стен для обмена опытом и для ознакомления с организацией пионерского движения. Она была дочерью профсоюзного работника, который не мог приехать сам и прислал ее своим представителем. Если Рене, по словам Дорио, была излишне разборчива и не брала от жизни того, что могла бы взять, то эта девочка была вовсе беспомощна и нуждалась в постоянной опеке. Ей предстояло заночевать в Стене: ехать назад было поздно. Жиль предложил ей расположиться у него, она согласилась при условии, если кто-то разделит с ней комнату: чтоб не скомпрометировать себя и весь Бобиньи с нею вместе. Пришлось и Рене ночевать у Жиля - чему, надо сказать, тот был только рад, да и Рене согласилась легче, чем можно было бы предположить, учитывая, что ее собственный дом был совсем рядом. Обеих положили в спальне - Жиль и его мать устроились на кухне, нисколько этим не стесненные. Девочка из Бобиньи заснула крепким сном праведницы, Рене же пошла на кухню напиться: от яичницы с ветчиной у нее началась жажда. Мать перед ее появлением вышла из кухни, оставив ее с Жилем. Наливая воду из ковша, Жиль наклонился и поцеловал Рене в шею. Она выскользнула из его объятий, но не так быстро, как если бы вовсе этого не ожидала. Он предпринял новую попытку сближения - она увернулась проворней прежнего.
      - Что ты упираешься? - упрекнул он ее.- Я же с хорошими намерениями... Я девушку ищу - надо семью завести и на тормозах все это спустить...- Он не сказал, что именно, но она поняла, что он имеет в виду профсоюзную деятельность.- Этим не проживешь. А в историю загреметь можно. Тогда, на конгрессе, да и потом, в вашем деле... А из-за чего? Если подумать, то не из-за чего. Лишний раз пошумели... Надо серьезней быть.- Он поглядел на Рене, призывая ее к благоразумию.- А девушкам вдвойне: им же о детях думать надо.
      - А вам не нужно? - Рене была настроена в этот вечер игриво.
      - Нам тоже, но не так, как вам!..- и снова попытался поймать ее, приняв ее слова за поощрение, но опять безуспешно.- Чего ты хочешь?
      - Хочу дальше учиться. Замуж не хочу. Мне рано.
      - Замуж никогда не рано,- сказал он разочарованно, как если бы она ему наотрез отказала.- Поздно бывает - это да, а рано, я что-то не слышал...- И отошел, расстроенный, а она пошла спать с девочкой из Бобиньи и чувствовала себя в течение получаса не вполне уютно: ей хотелось продолжения разговора...
      Рано утром она проснулась и прислушалась к тому, что было на кухне. Там негромко разговаривали. Жиль рассказывал матери о своих любовных злоключениях:
      - Нравится она мне сильно. Я ей даже вчера предложение сделал.
      - И она что?
      - Да она, наверно, слишком умная для меня. Сказала, хочет учиться дальше. Что я по сравнению с нею?
      - Что значит - умная? Я для тебя умная?
      - Ты мать. Матери все такие.
      - Правильно. У нас у всех один ум - как бы вас воспитать да вырастить. А если у нее такого ума нет, зачем она тебе?
      - Говорит, рано еще.
      - Замуж выходить? Это бывает. Не нагулялась, значит. Опять она тебе не пара: ты парень серьезный.
      - Поцеловал ее вчера.
      - И что?
      - Да что?.. Вроде я ей не противен.
      - А дальше? Тебя не поймешь.
      - Да ничего, мать. Что поцелуй, когда жизнь решается?.. Спит, наверно...
      Рене притворялась спящей. Она думала о Жиле, о своей жизни на этом свете. Ей в какой-то миг захотелось связать себя с этим ловким и преданным ей парнем, но в следующую минуту она подумала о том, что останется тогда навсегда в этих стенах, станет женой этого человека, пусть приятного, будет рожать детей и вести хозяйство, и страх связать себя навечно, сесть на постоянный якорь обуял ее, а мысль о замужестве (а она только так и представляла себе отношения между мужчиной и женщиной) отпугнула от продолжения столь опасного знакомства...