История моей матери

      Рене вышла от нее обескураженная суховатым приемом: словно наткнулась на неодолимую преграду, но предстоящее свидание с Нинель и ее семейством искупало эти издержки. Пока же, в ожидании знакомства, которое должно было ввести ее в здешнее общество, она занялась безотлагательными делами: нужно было подумать о рации и найти квартиру, потому что постоянно жить в Амбассадор Палас было и ей не по карману.
      Она нашла жилье в чистом, благопристойном центральном квартале города, построенном с помощью циркуля и линейки. В квартире было два неоценимых преимущества. Во-первых, она, как и ее двойник на улице маршала Жоффра, являла собой анфиладу комнат, общая протяженность которых была более чем достаточна для антенны; во-вторых, у подъезда постоянно дежурил полицейский. Это было ей кстати, и она даже не спросила, чего ради он тут дневалит. Нужен же он ей был потому, что самой большой неприятностью для нее был бы визит к ней воров-домушников, которым для обыска квартиры не нужно ордера. Что бы они сделали, найдя у нее передатчик, предсказать было трудно: бывают и грабители-патриоты, готовые сдать полиции шпиона и предателя родины.
      Квартира была богатой, просторной, нарядной и мало того что радовала взгляд, но еще и точно попадала в цель - соответствовала роли богатой канадки, которую она должна была здесь сыграть и которая (она предчувствовала это) должна была иметь успех и найти отклик в здешнем обществе: донья Инесса прозрачно намекнула ей на это. Теперь можно было заняться рацией. Ее надо было собрать конечно же самой - без обращения к специалистам. Приемное устройство легко переделывалось из радиоприемника, который она купила в соседнем магазине, но для передатчика нужны были особые, только для этой цели используемые лампы и силовой трансформатор. Его можно было заказать в мастерской, но для этого надо было указать адрес, который оставался в книгах заведения,- она решила рискнуть, но сделать это, пока жила в Амбассадор Палас. Для покупки ламп оставлять адрес было не нужно. Удивленный продавец спросил только, зачем они ей, богатой канадке,-она сказала, что ее просили об этом дома и чтоб она купила их именно в его магазине, который понравился ее родственнику при его последнем посещении Португалии. Как ни глупа лесть, она всегда действует безотказно: продавец посмеялся наивности ее родича, но гордость за предприятие взяла верх, и он продал ей лампы с особенно приятным чувством и, наверно, дома еще и рассказал жене о своей заокеанской известности. Ободренная успехом, она узнала адрес мастерской и пошла покупать силовой трансформатор. Здесь на хозяина произвела впечатление гостиница, в которой она остановилась: так же, как на донью Инессу, только еще больше - он продал трансформатор, не спрашивая, зачем он ей: предположив, наверно, что это очередной каприз обитателей роскошных апартаментов.
      Больше она не рисковала: остальное доделала сама - намотала катушки, собрала контуры, даже смастерила ключ для морзянки. Можно было работать. Ночью она вышла в эфир, связалась с рацией Разведупра, работавшей на испанской территории, передала, с помощью чудом сохранившейся у нее бульварной книжицы, которую она так и не прочла, хотя обещала это таможеннику,- что остановилась в Лиссабоне и ждет случая перебраться в Испанию.
      13
      Утром можно было переезжать в новую квартиру, где Рене провела ночь, налаживая рацию, но она вернулась в гостиницу и дождалась здесь гостьи. Нинель оказалась живой, красивой, исполненной внутреннего благородства, словно сошедшей с фамильной портретной галереи девушкой двадцати пяти лет, нисколько не кичившейся аристократическим происхождением, равно как и не стеснявшейся нынешней бедности ее семейства: истинные аристократы воспринимают перемены, происходящие с ними, как от них не зависящие: знатность сама по себе, а судьба - неотвратимая к ней поправка, с которой приходится считаться и мириться.
      - Вы Марта Саншайн? Я Нинель Мендоса,- и глянув особым образом, дала понять, что знает о ней достаточно, чтобы избежать лишних разговоров.- Какой номер красивый! Я никогда в таком не была! Дорогой, наверно? - и не дожидаясь очевидного ответа, спросила: - Как мы с вами говорить будем? Французский я знаю плохо, испанский лучше.
      - А я наоборот. Но по-испански почти все понимаю.
      - А я то же по-французски. Значит, я буду к вам обращаться по-испански, а вы ко мне по-французски.
      - Идет. А потом начну учить португальский. Говорят, нетрудно после испанского.- В Рене жила лингвистическая жилка, и она любила блеснуть ею и похвастаться знаниями в этой обманчивой и ненадежной области.
      - Может быть, и так,- с сомнением в голосе согласилась та, потом пояснила: - Мы не любим, когда так говорят. Знание испанского только мешает. Лучше начинать с португальского...- и оглянулась, запоминая обстановку.-Мебель, конечно, новая - хотя сделана под старую. Старой на все номера не хватит...- Затем лукаво спросила: - Донья Инесса сказала, что у вас личные неприятности и вы бы хотели у нас забыться?
      - И для этого приехала поближе к жениху? Нет, конечно, я хотела разыскать его, но теперь раздумала.
      - Почему?
      - Походила по вашему городу - он такой же большой, как наш Квебек или Брюссель, откуда я приехала,- как его искать тут? Я не хочу быть назойливой. И так уже сделала больше, чем нужно. Пусть теперь сам меня ищет или наткнется вдруг на меня на улице. Это лучше, чем если я разыщу его в казарме - вот, мой дорогой, я у твоих ног, делай со мной что хочешь.
      Нинель улыбнулась. Ей пришлось по душе это чисто женское сочетание поиска и убегания.
      - Хотите предоставить дело случаю? А где он служит здесь?
      - Если б я знала. Мне сказали по секрету, что у вас собирается "отряд ночных филинов", но об этом и спрашивать нельзя: можно вызвать подозрения.
      - Я спрошу у брата. Он у меня военный: правда, не летчик. Может и не знать. Ну и шуба у тебя! Это ничего, что я на "ты" перешла? На испанском это проще, чем если б я говорила с тобой на португальском.
      - На французском еще легче. Мы "вы" только совсем незнакомым господам говорим или очень уж почтенным. В Брюсселе купила. Свои в Канаде оставила: не думала, что на зиму здесь останусь.
      - Соболь?
      - Норка. Соболь у меня в Квебеке, а вторую покупать и мне не по карману. Не знаю только, придется ли носить здесь.
      - Если на что-нибудь легкое, то и здесь пару раз надеть можно. Это у нас особый шик - накинуть шубу, когда идешь, например, в театр. Хорошо от ветра защищает. Ты у нас столоваться будешь?
      - Да. Если позволите, конечно.
      - Я сказала матери - она забеспокоилась: не знаю, говорит, угожу ли твоей богачке.
      - Я совсем не богачка - у себя дома во всяком случае.
      - А здесь ею станешь. Но это она напрасно: готовит она прекрасно. Прислуги нет - за всем сама смотрит. Ты здесь будешь жить?
      - Нет, завтра перееду. На Авенида де Либертадо. Возле церкви святого Роха - знаешь?
      - Знаю, конечно. Это недалеко от нас. В новых домах, наверно? Номера не помнишь?
      - Тот, что с полицейским.
      - Да что ты? - весело удивилась Нинель.- В одном подъезде с начальником лиссабонской полиции жить будешь. Для чего, думаешь, там полицейского поставили?..
      Тут пришла очередь изумляться Рене: с неприятным осадком в душе и с довольно кислой физиономией - она подумала здесь про рацию и предстоящие ей бдения в ночном эфире. К счастью, радиоволны на слух не определялись, передаточный ключ она клала на толстый слой фланели, гасившей звуки, а в Лиссабоне, как ее уверили в Управлении, пеленгаторов не было: у Салазара не было для них денег. Но в Испании радисты уже разъезжали с кочевыми передатчиками по дорогам страны, отчего "почерк" их изменился, стал неровным, дрожал на ухабах. Франкистов обеспечили немцы. Они могли ссудить деньги и Лиссабону.
      - Ничего страшного,- успокоила ее Нинель, поняв все по-своему.- Тебе даже не придется с ним здороваться. Он выходит через свою дверь в вестибюле и сразу садится в машину: не хочет, чтоб его знали в лицо.
      - Чтоб не грохнули.
      - Что такое "грохнули"? А, поняла: чтоб не съездили по физиономии. Но это их заботы - они нас мало касаются, верно? Приходи завтра. Мама уже меню на неделю составила. А я на уроки пойду: надо зарабатывать. Мама просила первый завтрак пропустить: не успеет приготовиться и перемыть посуду начнем с завтрашнего обеда. Но потом надо будет ходить три раза в день иначе она тебя заставит съесть в один присест и завтрак, и обед, и ужин: если загуляешь. Если предупредишь - другое дело...- и ушла, обертывая тонкое открытое смуглое лицо легким кружевным платком, спасавшим местных красавиц от здешних холодов не хуже канадской шубы.
      Мать, донья Бланка, оказалась на вид столь же приятная женщина, что и ее дочь: обе статные и осанистые, но если Нинель с легкостью несла по миру свое стройное и подвижное тело, на котором поневоле задерживались общие взоры, то у матери оно утратило гибкость и причиняло ей неудобства: она то и дело бралась за поясницу. Особняк их, старый, темный снаружи и изнутри, был обставлен мебелью прежних веков, нуждавшейся в смене обивки и ремонте дерева, о чем хозяйка напомнила, едва гостья перешла порог дома.
      - Осторожней - не заденьте этот комод и на стул не садитесь: развалиться может,- с мимолетным стыдом в глазах предупредила она Рене на своем языке, хотя та пока мало что понимала по-португальски и была на таком расстоянии и от стула и от комода, что никак не могла нарушить их целости.-Никак не можем починить,- повинилась хозяйка.- Ремонт стоит дорого, проще купить новую мебель, но не хочется: к этой привыкли, да и дети не позволяют: как-никак, наши деды на них сидели. Дед Нинель и Хорхе был грандом.
      Из всего сказанного ею Рене поняла только это и для поддержания разговора пошутила на испанском:
      - Это не он сломал стул? Великие люди обычно неуклюжи,- но этого не поняла уже донья Бланка: ее познания в испанском были ограничены, а понимать шутки на чужом языке, как известно, всего труднее. Беседа их непременно зашла бы в тупик, если бы к ним из своей комнаты на втором этаже не спустилась Нинель, ставшая посредником и переводчиком в их переговорах.
      - Вы какую кухню любите? - спросила мать, ободрившаяся с ее приходом.-Французскую, наверно? Она похожа на нашу, но наша острее - не знаю, понравится ли. Я сегодня овощи фаршировала - старалась меньше класть перцу: ребята добавят, если покажется пресным.- Она подождала, пока Нинель переведет, спросила затем то, из-за чего завела разговор и испытывала душевные муки: - Не знаю, сколько брать с вас... Сколько скажете, наверно, столько и будет.
      - Что она сказала? - спросила Рене, уловив, что разговор пошел о главном.
      - Говорит, что ты сама должна определить цену за обеды,- вынуждена была перевести Нинель, но упрекнула мать: - Наверно, так все-таки не делается. Наша гостья может и ошибиться: она не знает здешних цен.
      - Пять тысяч рейсов ей много будет?
      - В день? - Рене испугалась этих тысяч, но не подала виду и мужественно попросила перевести их в другую, более понятную ей, валюту по действующему в этот день курсу.
      - Пять франков, наверно,- посчитала Нинель: они все здесь быстро считали.
      Рене вздохнула с облегчением:
      - Так это мало? Пусть будет десять.
      - Десять тысяч рейсов серебром? - поразилась донья Бланка.
      - Ну да. Если это десять франков. Сколько это будет в долларах? У меня, собственно, доллары. Но не американские, а канадские.
      - А они везде ходят? - встревожилась мать.
      - Конечно,- успокоила ее дочь.- Канадский доллар дороже американского. Но его курса я не знаю.
      - Я поменяю на португальские рейсы, и все станет ясно,- сказала Рене.
      - Разберемся! - мать устала от этой бухгалтерии.- Посмотрите, что за обеды, потом будем торговаться...
      Фаршированные овощи были восхитительны - немного, правда, остры для непривычного неба Рене, но она была рада познакомиться с новой кухней: она ведь была богатой туристкой и искала развлечений.
      - Ну и как? - спросила хозяйка через переводчицу.
      - Ничего вкуснее до сих пор не ела,- искренне отвечала та, утираясь салфеткой. Донья Бланка пригляделась к ней.
      - Она к жениху приехала? - спросила она дочь.
      - Да. Он в армии Франко,- сказала та по-португальски и перевела затем Рене на французский.
      - Франко?..- Мать еще раз присмотрелась к француженке.- Странно. Она мне показалась из простых. Как твой Аугусто,- прибавила она: не в упрек Нинель, а для большей наглядности; она говорила по-португальски, полагая, что Рене ее не понимает.- Слишком свободно держится. Даже твой Аугусто как-то поважнее смотрится. Его-то отец был настоящим дворянином.
      Нинель покачала головой. Она пропустила мимо ушей суждение об Аугусто: оно было ей известно - но обиделась за новую подругу:
      - Даже когда столько языков знает?
      - Знание чужих языков, дочь, не свидетельство высокого происхождения, а, я бы сказала, наоборот. Зачем аристократу чужие языки? Ему нужно уметь держать нож и вилку.
      Ничего этого Нинель не перевела, но, как ни странно, Рене все поняла или угадала. Она слегка обиделась за свои манеры и решила на досуге заняться этим пробелом в своем воспитании: в последний раз такая проблема возникла у нее в Китае, когда она осваивала палочки для риса,- но от своего происхождения она отрекаться не думала и, скорее, гордилась им.
      - Я, донья Бланка, действительно из простой семьи,- сказала она хозяйке.- Родители мои - крестьяне.
      - Так это же хорошо! - воскликнула та, трубя отбой и жалея, что завела неосторожный, не ко времени, разговор.- Дворяне всегда душа в душу с крестьянами жили! Это ж две стороны одной медали!
      Рене не стала спорить: это не было в ее интересах, но на языке ее вертелось, что хотя медаль и едина, но одна сторона ее все-таки прямая, а другая - всегда обратная.
      - Как ты познакомилась со своим женихом? - Нинель была любопытна, как все невесты в мире.
      - Как познакомилась? - Рене пришлось снова сочинять и фантазировать, и, как всегда, ложь ее была замешана на правде.- Я приехала учиться в Париж, поступила в Сорбонну и одновременно в Высшую политическую школу...
      - Это самый известный институт в Париже,- с гордостью за подругу объяснила Нинель матери.- Там готовят дипломатов.
      - И высшую администрацию. Французы хотят, чтобы их бюрократы были людьми образованными.
      - И как ты туда поступила?
      - Как все. Поступить нетрудно. Платить надо за сдачу экзаменов. Они там трудные, и плата не освобождает от необходимости знать курс лекций... Но я б и экзамены сдала, если б не это...- и Рене показала глазами вокруг себя, имея в виду, конечно же, не их гостиную, а то, что было за ее пределами и охватывало Португалию, Испанию и еще пол-Европы, если не больше.- Вам интересно?
      - Конечно интересно! - воскликнула Нинель, а мать в подтверждение этих слов встала из-за стола и отошла к окну: чтоб не мешать рассказу и чтоб удобнее было слушать.
      - Там готовили дипломатов. А где дипломаты, там, извините меня, аристократы - это их сословное занятие...
      Нинель перевела матери, та усмехнулась, но с места не сдвинулась, осталась стоять у окна.
      - Началось все с ссоры. У нас был профессор - не буду называть его фамилии - он был еврей. Мне, простой крестьянке, это все равно: профессор есть профессор и мы все французы, но у аристократов - не всех, конечно: там были молодые люди из очень высоких фамилий - было другое к этому отношение. Они вели себя из рук вон плохо: стучали ногами, били линейками по парте специально приносили их для этого. Их отцы и дяди были послами и высокими чинами в министерствах, и они чувствовали себя хозяевами положения...
      Нинель исправно и вполголоса переводила это матери.
      - Бывают и такие,- согласилась та, мельком глянув на рассказчицу.- Мы их тоже не любим. У них душа холопов: они редко бывают хорошей крови. Настоящий аристократ всегда помнит свой долг: он как священник - только что не дал обета. Но я не вижу пока ни любви, ни повода для знакомства.
      - Твой знакомый был из их компании? - спросила Нинель.
      - Нет. Если бы! Тогда было б все просто - я б училась дальше! присочинила Рене, подчиняясь законам романической прозы.- Он сидел за отдельной партой и не принимал участия в их бесчинствах, но именно с ним мы и поссорились. Тем я сделала замечание: они не давали слушать, а мне было интересно, что говорил профессор,- но они и не оборотились в мою сторону: подумаешь, девица без роду и племени, о которой никто не знает,- что с ней разговаривать. Только он посмотрел на меня внимательно, ничего на лекции не сказал, но после нее подошел, и здесь-то мы и начали дискутировать...- и Рене примолкла, будто ей нелегко было вспоминать прошлое...
      На самом деле в Политшколе была такая история - если не такая, то чуть-чуть на нее похожая. Рядом с ней, через ряд, действительно сидел молодой человек, углубленный в себя, погруженный в учебу, почти не глядевший по сторонам и вызывавший этим любопытство студенток, которым было мало простого, понятного, нужно было еще чужое, непознанное. Рене он приглянулся своей сосредоточенностью: она сама была такой же - и еще затаенным и скрытным высокомерием, которое она не прощала другим, а у него оно почему-то ей понравилось. Она первая подошла к нему, они разговорились, он проникся к ней доверием и сообщил, что он убежденный фашист и учится здесь, чтоб и дальше бороться за правое дело, но уже вооруженный знаниями: его однопартийцев часто и незаслуженно считают неучами. После этого конечно же чувства Рене погасли, не успев вспыхнуть,- она поспешила с ним расстаться, и вот к этому-то он как истинный фашист и отнесся подозрительно: угадал, что все дело в политике.
      - Что он говорил тебе? - Нинель ждала продолжения.
      - Для начала скажите, как его звали? - спросила мать.- А то уже интересно, а имени нет - слушать трудно.
      Это могло быть ловушкой, и Рене помешкала - хотя сообразила потом, что осторожничает напрасно.
      - Имени я вам, донья Бланка, не назову,- сказала она все-таки.- Он здесь под вымышленной фамилией. Германия участвует в испанских событиях, но не хочет, чтобы ее воины были известны. У него могут быть неприятности, если я начнуу его искать по немецкому имени. Поэтому я и отказалась от прямых розысков,- пояснила она Нинель, которой прежде давала иное объяснение своим поступкам.- Увидимся так увидимся, нет так нет. Будет хоть знать потом, что я за ним сюда ездила,- этого достаточно.
      Здесь донья Бланка ей наконец поверила.
      - До чего хитры женщины. И где ж ты хочешь его увидеть? В госпитале, если ранят?
      - Летчиков, донья Бланка, ранят редко,- сказала Рене, и хозяйка поежилась от ее откровенности.- Может, отдыхать приедет... Может, я туда поеду, в Испанию - если повезет,- выдала она наконец заветное желание.- Но об этом я никому не говорю - так что и вы меня не подводите.
      - Значит, любовь началась с ссоры? - спросила Нинель, которую любовь привлекала больше, чем военные действия.- Он тоже из аристократов?
      - Нет. Наоборот совсем.- Рене скинула со лба прядь волос, как делала это в минуту глубоких раздумий.- Его отец - небольшой чиновник в министерстве иностранных дел и влиянием не пользуется. Но он был самый убежденный фашист из всех, кто там учился. Идейный. Мечтает о всемирном государстве без денежных тузов и профсоюзных демагогов - без плебейских армий, которые, как он говорил, собираются на Востоке, чтоб поработить разложившийся Запад...
      - Не так быстро: я не успеваю,- пожаловалась переводчица.- Что ты зачастила?
      - Потому что тысячу раз от него это слышала. Мы не во всем с ним расходились. Он, например, тоже считал, что не надо саботировать лекции опускаться до этого. Но и он считал, что с евреями надо кончать, что они никогда не поддадутся нацистскому перевоспитанию,- посмотри, говорит, на их кривые улыбки: их сам черт не переделает, носятся со своим Богом под мышкой, будто присвоили его, взяли себе на откуп, совещаются с ним каждый день, считают себя поэтому всегда правыми. В этом отношении он целиком доверял Гитлеру. "Майн Кампф" у него всегда был на столе...
      - Француз? -Нинель уже начала кое-что понимать: у них в городе тоже были фашисты.
      - Из Эльзаса. Отец - немец: поэтому его в летный отряд взяли.
      - А почему вы сошлись с ним? - осторожно спросила Нинель, которая не могла ни позволить себе того же со своим женихом, хотя они давно были повенчаны, ни даже перевести этого вопроса матери. Та, впрочем, догадалась, о чем идет речь: у нее тоже открылись вдруг лингвистические способности.
      - Почему сошлись? - Рене тут и вправду задумалась, и в ее рассказе немец-фашист, которого звали Францем, связался почему-то с Яковом.- Потому что я люблю людей, знающих, чего они хотят. То есть люблю я улыбчивых и веселых, а тянет меня именно к таким - серьезным и идейным. Они меня чуть-чуть подавляют, но мне это даже нравится...
      - Что она говорит? - спросила мать.
      - Думаешь, это легко? - сказала Нинель и перевела что сумела.
      - Это потому, что она крестьянка,- упрямо повторила донья Бланка.- Ей нужен человек, который бы говорил ей, что надо делать.
      Рене не обиделась на нее: замечание было колким, но она сама думала о том же.
      - Нет, донья Бланка. Мне поводырь не нужен, я без него обойдусь. Что мне нужно - так это то, что всякой женщине,- надежного друга. Мне они видятся среди идейных, и тут-то я, наверно, и ошибаюсь. Если во мне есть что от крестьянки, то излишняя доверчивость. Но ведь и не все крестьяне таковы большая часть, наоборот, хитра и лукава... Знаешь, что он мне сказал, когда я сказала ему "да"? - спросила она Нинель, надеясь на то, что мать вовсе не понимает по-французски. Так оно и было, но по краске, залившей прекрасное непорочное лицо дочери, мать почувствовала неладное.- "Теперь мы будем делать вдвоем фашистскую революцию!".. - Нинель засмеялась, а мать, ничего не поняв, поджала губы и поглядела на обеих в высшей степени подозрительно.
      - А ты что?
      - Да мне показалось это немного странным, и я спросила: "А что, если я вдруг не захочу ее делать?" "Получишь тогда полный расчет",- сказал он и весь день потом дулся: нельзя шутить на такую тему. Так оно в конце концов и вышло.
      - Не захотела вступить в партию?
      - Не в этом дело - хотя и это тоже... Сказала ему как-то, что нельзя всех стричь под одну гребенку, надо людям дать свободу, чтоб жили как хотели, а он мне на это - это у тебя от гнилого либерализма, от твоего лживого католичества, что раз так, то нам не о чем больше говорить и незачем жить вместе - раз мы не понимаем друг друга в главном.
      - Он был протестант? - спросила донья Бланка, поняв только слово "католический".
      - Не знаю,- сказала Рене.- Их не понять. Вместо апостолов у них Гитлер - ему его было достаточно. Нас никто не подслушивает? - спохватилась она и огляделась по сторонам.
      - Никто, Марта, тебя в Португалии в этом не упрекнет и не выдаст,-торжественно обещала донья Бланка: Рене знала, на какую педаль нажимала.-Наши фашисты ходят в церковь. Попробовали бы не ходить - их бы сразу поставили на место.
      - Не все,- поправила ее дочь.- Брат ходит каждую неделю, а синьор Томмази, кажется, ничего не признает, кроме своей ячейки. Хотя и итальянец.
      - Кто этот Томмази?
      - Руководитель их фашистской секции,- сказала Нинель.- Мой брат ведь тоже фашист.
      - Но не такой, как Томмази,- сказала мать.- Наш Хорхе прежде всего внук своего деда...
      С братом Рене познакомилась на следующий день. Тот был недоволен тем, что мать взяла на пансион чужого человека: он не любил посторонних в доме. В первый день он нарочно не пришел обедать вовремя - под предлогом затянувшейся прогулки, но когда все-таки пришел и сел в одиночестве за стол, мать рассказала ему трогательную историю о девушке, последовавшей за женихом чуть ли не на поле боя, и он проникся к Марте тем особенным чувством, которое военные испытывают к женщинам, сопровождающим их в военных тяготах и сражениях.
      - Тогда не бери с нее совсем денег! - объявил он.- Что за обед такой вкусный? И вино замечательное?
      - Потому и замечательное, что ее взяли,- объяснила она. Он принял это к сведению и проникся поэтому к Рене еще большей симпатией.
      - Кого она ищет хоть? Может, помочь нужно?
      - Она не называет имени - говорит, что не положено.
      - И правильно говорит,- одобрил сын, у которого одной заботой стало меньше.
      - Отряд назвала. Не то ночные грифы, не то черные вороны. Летная эскадрилья - формируется в Лиссабоне. А сам он полунемец-полуфранцуз. Отец немец, поэтому взяли в германские войска.
      - Все правильно. А почему у нее фамилия такая, если она француженка?
      - От отчима. Отец, видно, непутевый был, прощелыга - она до сих пор опору в жизни ищет. Ездит за ней по всему свету.
      - Все женщины такие - других не бывает. Рыба у тебя сегодня, мама, бесподобная. Попробую узнать про этих летающих птичек.
      - Осталось еще на гостью посмотреть,- осторожно ввернула мать.Богатая - денег куры не клюют. Продала фамильные бриллианты, чтоб сюда приехать... Может, врет?
      - Почему? Так оно и есть. Мы тратим, они копят. Врут, когда за аристократов себя выдают, а не когда в крестьяне записываются... Может, эти бриллианты ее дед у своего графа в доме нашел - в их Великую революцию.
      - Сейчас все в прошлом,- сказала благоразумная мать.- Кто взял, того и деньги... Симпатичная, между прочим. Десять языков знает. Училась в Высшей школе в Париже.
      Хорхе удивился.
      - Ты что, меня за нее сватаешь? Чтоб я у своего боевого товарища невесту отбил? - шутливо сказал он и добавил серьезнее: - Хватит нам одного мезальянса в доме.
      Мать с ним не согласилась: для нее свадьба Нинель была решенным делом.
      - Аугусто хорошо относится к Нинель. И ей с ним хорошо.
      - Не хватало еще, чтоб плохо к ней относился... Я не против их брака, но он не из тех, которым хвастают в обществе...
      Хорхе пропустил из приличия ужин и пришел знакомиться с Мартой на следующий обед, где подавалась знаменитая испанская паэлья: донья Бланка хотела показать, что знает не одну только португальскую кухню, и начала со своих ближайших соседей. Хорошая еда настраивает на дружеский лад.
      - Как вам в Лиссабоне? - спросил Хорхе, блюдя этикет и задавая протокольные вопросы: как аристократу, как военному и просто как красивому молодому человеку ему достаточно было говорить банальности, чтобы нравиться женщинам.
      - Мне кажется, это самый красивый город в Европе,- с чувством сказала Рене.
      - Самый красивый город в мире,- поправил он.
      - Но я не везде еще была.
      - И не надо. Это и так всеми признано... Навел я справки,- сказал он, обращаясь не то к Рене, не то к матери.- Не черные грифы и не ночные вороны, а королевские фазаны. И не отряд, а эскадрилья.
      - А мне сказали, грифы,- упрямо возразила Рене: ей никто ничего подобного не говорил, но если начала врать, надо поддерживать свою версию.
      - А вам никогда правды не скажут,- сказал красавец в нарядном мундире, делавшем его еще более привлекательным и мужественным.- За такую болтовню могут и по шее надавать. Но мне это уже не грозит, потому как здесь их нет отбыли в неизвестном направлении: каком, сами догадывайтесь.
      - Королевские фазаны? - повторила, заучивая, Рене: готовила ночную шифровку.
      - Да, и я вам не говорил ничего. Теперь она базируется в Андалузии. На юге Испании. Приходите к нам в клуб. Завтра воскресенье - мы едем с экскурсией в Порто.
      - Не в сторону Испании? - не без грусти спросила она.
      - В прямо противоположную,- и засмеялся: - Ее туда тянет. Не надо было мне говорить об эскадрилье. Теперь ей Португалия в тягость будет. Приходите - может, развлечем вас немного. Будут мои друзья-офицеры и их сестры с подругами. Народ в высшей степени приличный.
      - Женатые остаются дома?
      - А что им еще делать? У нас тут не Франция. Поэтому мы и не торопимся...- и улыбнулся, как бы приглашая ее в соучастницы этого неторопливого ожидания...
      Вечером того же дня, ближе к ночи, из дома, охраняемого полицейским, в Москву полетела эфирная голубка, извещающая тамошних орнитологов о перелетах королевских фазанов, о миграции этой редкой породы птиц в пределах Иберийского полуострова...
      Она поехала на следующий день в Порто - город, расположенный севернее Лиссабона, второй по значению порт Португалии. Старенький потертый автобус был занят молодыми людьми с военной выправкой и горделивой осанкой, свидетельствующей о их высоком происхождении. С ними было несколько девушек, державшихся среди них привычно и уверенно и словно записанных в состав курсантского училища: это были невесты будущих офицеров. Рене представили как богатую канадку, приехавшую в Лиссабон для встречи с женихом, но здесь с ним разминувшуюся: после этого она как бы со всеми породнилась, вошла в теневой женский список военного училища.
      - Это Марта Саншайн,- объявил Хорхе, заводила в этой компании.- Она приехала сюда к своему жениху: он готовился в одном военном лагере, но не застала его, потому что он уже отбыл в неизвестном направлении! - И автобус в дружном патриотическом порыве загудел и зааплодировал, давая понять, что догадывается в каком направлении улетел неизвестный герой и что они заодно с ним - если не телом, то душой и мыслью. Рене села возле Нинель и ее жениха Аугусто, которого Нинель, пользуясь ее присутствием, уломала поехать с ними: чтоб познакомить с подругой и заодно с друзьями ее брата. Он согласился только из-за Марты, к которой на расстоянии чувствовал симпатию - из-за того, что та не скрывала своего крестьянского происхождения: сам он терпеть не мог аристократического чванства и был дворянин лишь наполовину - отец его, видно, любил простых женщин. Когда раздались аплодисменты, Рене встала и сказала на ломаном португальском (небольшой нации приятно услышать свою речь от иностранца), что надеется все же найти своего суженого. Это было встречено новым смехом и одобрением и воспринято почему-то как французская фривольность, позволяемая одним парижанам и парижанкам. Она извинилась за свой португальский, попросила заранее простить ей будущие оговорки, которые, как она видит, уже успели из нее вылететь, и наконец села - популярность ей была отныне обеспечена: португальцы, даже аристократы, впечатлительны, любят яркое слово и довольствуются в жизни малым.