Пошла вторая неделя с тех пор, как Шемма поселился у Пантура.
      Табунщик понемногу привыкал к подземной жизни. В первый же день Пантур сменил прежнюю одежду Шеммы на обычную одежду монтарвов — балахон до коленей, просторные штаны и плетеные сандалии с деревянной подошвой. По ее голубовато-серому свечению Шемма понял, что его здесь держат не за важную персону. Теперь табунщика вполне можно было принять за монтарва, высокого и худого, как Пантур, хотя вблизи становилось заметным различие его белокурой кудрявой головы и серых, пушистых, как одуванчики, голов монтарвов.
      Поначалу все они казались Шемме на одно лицо, но вскоре он пригляделся и стал различать мужчин и женщин, стариков и молодых, даже красивых и некрасивых. Общей для местных жителей была спокойная, неторопливая манера держаться и говорить. Дверные занавески не были преградой для звуков, но табунщику ни разу не довелось услышать ни криков, ни шума ссоры, ни громкой речи. Видимо, длительная жизнь в ограниченном пространстве наложила отпечаток на поведение подземных жителей.
      Особенно Шемму удивляло необыкновенно точное чувство времени, присущее обитателям подземного города. Когда наступало предзакатное время, называемое здесь утром, весь город поднимался, как по неслышному сигналу, и принимался за ежедневные дела. Другой чертой, не столько удивившей, сколько восхитившей Шемму, было беспримерное трудолюбие монтарвов. Каждый знал и помнил свое дело, и каждый принимался за это дело без понукания, выполняя его так же естественно и неторопливо, как двигался и дышал.
      Огромное внимание здесь уделяли поддержанию чистоты в городе.
      Каждое утро начиналось с протирания как жилых помещений, так и коридоров. В городские туннели выходили группы от каждой общины, чистили их до блеска и ухаживали за светящимися растениями и мхами. Когда Шемма спросил об этом Пантура, тот ответил, что каменная пыль вызывает массовые болезни.
      — Пока мы не понимали этого, в Луре постоянно возникали эпидемии грудной гнили, — пояснил он. — Мы усовершенствовали вентиляцию и следим за чистотой, поэтому в настоящее время болезни редки.
      Действительно, воздух Лура был чистым и сухим, здесь легко дышалось, несмотря на то что город располагался глубоко под землей. Монтарвы выдалбливали свои жилища в массивах из цельного гранита, куда более безопасных, чем крошащиеся, потрескавшиеся участки горных пород. Население города увеличивалось медленно, и так же медленно, изо дня в день, местные каменотесы долбили в граните новые комнаты и коридоры. Застройки проводились по плану, созданному учеными Первой общины, отклонение от которого не допускалось, потому что малейшая неточность могла привести к обвалу или затоплению части города.
      Зрение монтарвов не выносило открытого огня, но они использовали огонь для хозяйственных и ремесленных нужд. В каждой общине имелась печь, называемая очагом. Печь горела круглые сутки, потому что разжигание огня было трудным, доступным далеко не каждому искусством. У очага располагались комнаты для мытья и стирки, а также кухня, где готовилась еда Для всей общины. Трижды в день жители общины, Повинуясь неслышному сигналу времени, приходили кухню, где в больших котлах стояла горячая пища.
      Кухня монтарвов оказалась просторным помещением с широкой плитой, где стояли вместительные котлы, со столами для разделки продуктов и полками для посуды. Вдоль боковой стены проходил желоб с проточной водой, струйкой падавшей в него из отверстия в стене и уходившей в отверстие на противоположном конце.
      Плита была каменной с чугунным верхом, без единой щели, в которую мог бы просочиться отблеск огня. У ее стенок грелись несколько обычных здесь черных и темно-серых кошек.
      Шемма удивился, не найдя у плиты привычной дверки, но Пантур объяснил ему, что сама топка не здесь, а внизу. После еды ученый провел Шемму вниз по лестнице и показал комнату, где находилась топка. Часть комнаты занимало хранилище для черного блестящего камня, который Пантур назвал горючим камнем. В дальнюю стену была встроена чугунная дверь топки, у которой, опираясь на лопаты, стояли двое работников в наглухо прилегающих к лицам очках с рубиновыми стеклами. Шемма узнал от Пантура, что, кроме очагов, в трех общинах есть еще и кузницы, и понял, откуда в подземном городе столько металлической утвари.
      Пантур почти не оставлял Шемму в одиночестве. С первых же дней он засыпал табунщика вопросами о жизни наверху. Первым, что заинтересовало Пантура, была жизнь лоанцев и их история. По истории Шемма не дал толкового ответа: «Ну что сказать — жили и жили, так всегда и жили…» — зато он с увлечением пускался в воспоминания о своих сельчанах, их привычках и занятиях.
      — Вон Тумма, кузнец, — здоровый парень, как я… — Шемма сгибал руки в локтях и с удовольствием озирал свою грудь и плечи. — Как неженатый был, так целый день мог в кузне простоять, а вечером еще и на танцах первый! И теперь здоровяк… Жена у него в год по ребенку приносит. А Денри, мельник?
      Богатый мужик, все у него в доме есть, четырех коней держит… А дочка-то у него какая, дочка! — Табунщик замолкал и вздыхал от избытка чувств.
      — Конь — это животное? — поинтересовался Пантур, когда Шемма упомянул незнакомое слово.
      Пораженный табунщик вмиг позабыл о мельниковой дочке. По простоте душевной ему и в голову не приходило, что подземные жители знать не знают ни о каких конях.
      — Конь?! Конь — это… — воскликнул он и задохнулся, не находя слов. — Это… сказка это, и только, чего там говорить! Ну вот что ты без коня?! Идешь по земле и идешь, как дурак. А на коне… сидишь высоко, все видишь… а трава-то внизу — летит! А деревья-то мимо — плывут! А он-то, конь-то — послушный-то какой, умница-то какой! Эх, был у меня Буцек, вот это был конь… Я ведь табунщиком был, коней пас. — Шемма шумно вздохнул. — Выведешь их на луг, лошадок-то, и под кустик… лежишь, солнце греет, травка шелестит, а воздух-то какой, и небо синее…
      — Как он выглядит, этот конь? — деликатно спросил Пантур.
      Шемма поскучнел. Где им было, этим подземным, понять его чувства!
      — Голова у него… четыре ноги… — начал он описывать коня. — Большой такой… а на спину ему садишься. Вот такой он конь, — глубокомысленно завершил описание табунщик.
      Красноречие Шеммы не иссякло, пока он не вспомнил чуть ли не всех обитателей лоанского села. Табунщик скучал по дому, по привычной обстановке и любимому делу. Пантур задавал ему множество вопросов о быте и хозяйстве, ответы на которые казались Шемме очевидными, таких, как изготовление хлеба или использование мяса и шерсти животных. Хвалебное слово табунщика окорокам и колбасам было не менее прочувствованным, чем описание коня.
      — А уттаки вас не беспокоят? — спросил Пантур, заметивший, что в многословных описаниях Шеммы нет и упоминания об уттаках.
      — Чего им нас беспокоить? — изумился табунщик. — Они — вон где, а мы — вон где. Мы в селе и не видали никогда этих уттаков.
      Теперь настала очередь Пантура удивляться.
      — Разве ты не убегал от уттаков, когда свалился к нам? — спросил он.
      — Было дело, — сразу опечалился Шемма. — Так село-то мое — вон где, а я — вон где! Я ведь уехал из села по просьбе колдуна.
      Слово за слово Пантур вытянул из Шеммы подлинное представление о наземном населении Келады. Уттаки, оказывается, давным-давно не господствовали на острове, вытесненные на север пришельцами с моря. Помимо этого ученый понял, что в настоящее время наверху творится что-то неладное, сорвавшее деревенского парня с места на приключения и опасности.
      Рассказы Шеммы изобиловали эмоциями и рассуждениями в той же мере, в какой страдали отсутствием ясности и последовательности, поэтому Пантур приложил немало усилий, чтобы воссоздать полную картину путешествия табунщика.
      Получив представление о той или иной подробности жизни наверху, ученый заглядывал на полку, где лежала стопка бумаги собственного изготовления, брал лист, разводил водой подсохшие чернила, пододвигал поближе вазу с золотисто-светящимся плющевидным растением, присаживался за стол и аккуратно записывал услышанное.
      Шемма скучал рядом — ходил по комнате, зевал, садился и вновь вставал, разглядывая через плечо Пантура ложащиеся на бумагу крючочки и закорючки. По его просьбе Пантур показал ему, как выглядят и как объединяются в числа монтарвские цифры. Табунщик на время позабыл скуку, представляя в уме, как могут выглядеть надписи «Третий кольцевой», «Шестой радиальный», а Пантур записывал и записывал, и на серую монтарвскую бумагу ложились незнакомые прежде слова — «Цитион», «Босхан», «Келанга»… «магия».
      Слово «магия», постоянно встречавшееся в рассказах Шеммы, неизменно повергало лурского ученого в недоумение. Он вновь и вновь задавал вопросы о магии, но получал лишь невразумительные ответы, дополняемые жестикуляцией и пожиманием плечами. Наконец терпение Шеммы иссякло раньше терпения Пантура. Табунщик вытащил магические поделки, купленные на Оранжевом алтаре, и заявил:
      — Вот! Это — магия.
      Пантур, щурясь, рассматривал светлячок Саламандры, огниво и бусы.
      — Без магии это просто камни и больше ничего, — сказал табунщик. — Внутрь камня кладут магию, — объяснил он в меру своего понимания. — Это делают на алтарях, а пользуются везде.
      Пантур медленно кивнул.
      — У вас в селе испортился такой алтарь? — начал понимать он.
      — Он самый! — Шемма обрадовался, что его наконец поняли. — Наш алтарь вызывал дожди, а теперь не может. Вот мы и поехали… — И он вновь начал рассказывать уже известную Пантуру историю.
      — А почему вы поехали именно сюда? — перебил ученый Шемму.
      — На здешнем алтаре есть сильные маги, — ответил тот. — Вдруг они помогут!
      — Разве и здесь есть алтарь? — спросил Пантур.
      — Храм богини Мороб — это же и есть Оранжевый алтарь! — пояснил Шемма очевидный для себя факт.
      Все встало на места в голове Пантура. По прежним рассказам Шеммы он счел здание над Оранжевым шаром храмом, который люди сверху неизвестно почему воздвигли в честь владычицы Мороб, правившей Луром около трехсот лет назад, а это здание оказалось алтарем, выполняющим магию.
      — А этот Оранжевый алтарь не испортился? — спросил он Шемму.
      — Кто его знает… — ответил табунщик. — Я так и не поговорил с ихним главным — уттаки помешали.
      Пантур в задумчивости вертел палочку для письма.
      — Тебе никто не говорил, почему испортился ваш алтарь?
      — Это все главарь уттакский, Каморра, — убежденно сказал Шемма. — Равенор так считает, а он — маг, каких поищешь. И Тифен так считает.
      — Каморра тоже уттак? — взглянул на него Пантур.
      — Нет. Он — маг, из здешних. Конечно, не Равенор, но сильный маг.
      Все так говорят.
      В этот день Пантур больше не задавал табунщику вопросов. Он осмысливал факт существования неизвестной в Луре силы, широко используемой людьми сверху и называемой магией. Шемма давно спал, раскинувшись на жесткой лежанке и похрапывая во сне, а кошачьи глаза Пантура все глядели в потолок, не замечая знакомых гранитных узоров. Старый ученый думал, что хорошо бы побывать в храме Мороб, поговорить о таинственном явлении — магии — и узнать от сведущих людей, что это такое. Думал он и о тревожных событиях, разоривших храм, и о напасти с севера, грозящей жителям удивительных городов, описанных Шеммой.
      Судьба табунщика, лоанского посланца, тревожила Пантура. Ведь лучшее, чего мог ожидать Шемма, — навсегда остаться в Луре, и даже на это нужно было уговорить владычицу и, еще хуже, ее советника. А где-то там, в Лоанской долине, такие же крестьяне, как Шемма, дожидались помощи от своего гонца.
      Пантур сочувствовал Шемме — угораздило же этого парня свалиться в шахту! — но не знал, как ему помочь, не нарушив законов Лура.
      Следующий день начался, как всегда, с мытья коридоров и завтрака, но вскоре Шемма заметил, что привычный распорядок дня монтарвов нарушился.
      Казалось, никто не пошел работать — коридоры Лура и центральный зал общины заполнились гуляющими без дела монтарвами. Табунщик, привыкший к тому, что жизнь Лура текла так же размеренно, как вращалось водяное колесо на мельнице Денри, не замедлил узнать у Пантура, что произошло в городе.
      — Кошки ушли к пруду, — объяснил ученый. — Праздник новолуния начался.
      — К пруду? — изумился Шемма. — Что им там делать?
      — В каждой общине есть пруд, где разводят рыбу, — начал рассказывать Пантур. — Три дня новолуния — это наш праздник. В эти дни у нас никто не работает, кроме тех, кто поддерживает огонь в очагах и готовит еду.
      Праздник начинается рыбной ловлей и всеобщим пиром, затем — еще два дня отдыха и веселья.
      — Можно будет поесть рыбки?! — обрадовался вечно голодный от растительной пищи табунщик.
      — Да, раз в месяц здесь все едят рыбу. Чаще нельзя, иначе количество рыбы в пруду не восстановится. Тебе интересно посмотреть, как ее ловят?
      Шемма охотно согласился. Когда они с Пантуром пришли к пруду, там еще не было никого, кроме кошек. Зато кошек было невероятно много — черные и серые, с гибкими хвостами, с блестящими зелеными глазами, они лежали на берегу, крутились у пруда, заглядывали в спокойную черную воду.
      — Здесь все кошки Лура? — спросил Шемма.
      — Кошки нашей общины, — ответил Пантур, нагибаясь и гладя вертевшихся у ног животных. — Мы их называем лунными, потому что они безошибочно чуют день новолуния.
      — Как их много! — покачал головой табунщик. — Каждому жителю хватит по кошке.
      — Нет, их меньше, примерно одна кошка на шесть жителей. Они нужны и полезны, потому что уничтожают всеедов. На плантациях и в заброшенных коридорах полно всеедов.
      — Эти всееды — они и людей едят? — спросил обеспокоенный Шемма.
      Про себя он подумал, как было бы ужасно, убегая тайком из Лура, наткнуться в темном коридоре на всееда.
      — Они опасны, когда их много, — ответил Пантур. — Это небольшие зверьки, слепые, с длинными голыми хвостами. Едят все, что можно съесть.
      Поняв, что всеед выглядит наподобие слепой подземной крысы, Шемма успокоился. Пантур подвел его к краю пруда и указал на воду. В темной глубине мелькали сотни, тысячи голубых огоньков, передвигающихся группами по три штуки.
      — А вот и наши трехглазки, — сказал ученый. — Их так называют за три огонька на голове.
      Шемма пощупал воду, ожидая пещерного холода, но она оказалась теплой.
      — В холодной воде трехглазки плохо растут, поэтому мы ее греем, — заметил Пантур. — Струи, наполняющие пруд, протекают вдоль стенок очага.
      В коридоре показалась группа монтарвов, несших котлы и сеть. Здесь были только мужчины, одни из них разделись догола и пошли с сетью в воду, другие с котлами дожидались улова на берегу. Рыбаки обходили пруд и вытаскивали на берег сеть, полную трехглазок, одни помощники выбирали улов, бросая крупную рыбу в котлы, а мелкую — назад в воду, другие отгоняли обезумевших от жадности кошек. Шемма забыл, что перед ним монтарвы, он видел просто людей, весело выполняющих работу, бывшую и ритуалом, и развлечением.
      Рыбу понесли к разделочным столам на берегу пруда. Здесь ей рубили головы, которые заботливо складывали в отдельный котел, внутренности вынимали и бросали кошкам, чтобы досталось каждой. Когда разделка рыбы закончилась, котлы унесли в кухню, а на освободившиеся столы хлынула кошачья толпа, подлизывающая, подчищающая остатки. Вскоре и берег, и столы засверкали чистотой, а кошки разбрелись по общине до следующего новолуния.
      Пантур и Шемма вернулись в комнату. Вскоре по коридорам распространился густой и аппетитный запах готовящейся в кухне рыбы. Шемма, едва поддерживая разговор, нетерпеливо принюхивался к заполняющему коридоры запаху.
      Наконец Пантур поднялся и позвал с собой табунщика.
      В кухне разливали похлебку из рыбы. Монтарвы забирали дымящиеся миски и отправлялись в обеденный зал, туда же пошли Пантур и Шемма. Там за столами сидели празднично одетые жители общины. На женщинах и даже на некоторых мужчинах поблескивали украшения из драгоценных камней.
      Шемма начал было хлебать горячую жидкость, но Пантур остановил его. Только тогда табунщик заметил, что все сидят не притрагиваясь к пище.
      Когда община расселась за столами, в зал вошла владычица Хэтоб в сверкающем драгоценностями платье, сопровождаемая советником. Она встала на возвышение и четким голосом произнесла нечто среднее между молитвой и торжественной речью, пожелав общине здоровья и достатка, затем села за свой стол и первой попробовала похлебку. Вслед за ней принялись за еду и вся община, и вконец истекший слюною Шемма.
      Когда первое было съедено, из кухни появились женщины с противнями и положили каждому на блюдо по большой печеной трехглазке. Шемма никогда еще не ел такой сочной, жирной и нежной рыбки. Он мгновенно умял свою порцию и огляделся по сторонам, но добавки не предвиделось. Монтарвы пировали, как и жили, экономно и без излишеств.
      В конце дня Пантур повел Шемму в центр города. Вскоре они пришли в великолепный лабиринт из лестниц, колонн и залов, цветущий гранитным кружевом узоров и каскадами разноцветных вьющихся растений. Повсюду гуляли монтарвы, слышались негромкая речь и смех, звучала музыка, создаваемая флейтами, свистульками и губными гармошками.
      Шемма вспомнил поляну за родным селом, где по вечерам бывали танцы, и понурился, чувствуя себя одиноким среди чужой радости. Пантур привел его в зал, куда с утра принесли из общин лучшие травяные картины. В зале было тесно от монтарвов, сюда пришла и сама владычица со слугой и служанкой.
      Беззаботное, праздничное настроение жителей Лура, веселящихся у себя дома, нагнало тоску на табунщика, скучавшего по своему селу и односельчанам.
      Праздник новолуния тянулся еще два дня. Пантур, соблюдая традиции, почти не задавал Шемме вопросов и не записывал его рассказов, а водил табунщика на прогулки в центр и в соседние общины. Лур не зря назывался великим — за эти дни Шемма не увидел и половины города. Ему стало ясно, что еще немало дней потребуется, чтобы разобраться в разветвленной, многоярусной структуре Лура.
      Шемма вспомнил о плане города, где, конечно, должны быть пути на поверхность, и предпринял попытку разузнать о нем у Пантура.
      — Здесь столько всего из дерева! — начал он. — Неужели деревья растут под землей?
      — Нет. Мы приносим их сверху, — ответил Пантур. — Эти выходы охраняются, — добавил он, заметив просиявшую физиономию табунщика.
      Шемма поспешно сменил тему разговора.
      — А там, в храме, все еще уттаки? — спросил он.
      — Уттаки давно ушли, — сказал Пантур. — Сейчас там стоит войско, которое, наверное, их и выгнало.
      Шемма обрадовался. Он не забывал оставшегося в храме Витри, а сообщение позволяло надеяться, что его товарищ спасся.
      — Поглядеть бы и мне… — попросил он. — У меня там товарищ…
      — Завтра, как проснемся, я покажу тебе поселок, — пообещал Пантур.
      На следующий день он повел Шемму на смотровую площадку. Табунщик поначалу запоминал цифры на стенах туннелей, но вскоре безнадежно сбился.
      Травяное освещение исчезло, гладкие, отделанные резьбой коридоры сменились грубо обработанными проходами. Потянуло свежим воздухом, путь вильнул в последний раз, и они оказались на смотровой площадке Лура.
      Шемма с жадностью смотрел на простор, которого не видел больше двух недель. Солнце давно село, лишь светлая полоска неба у горизонта указывала, что здесь поздний вечер. Табунщик шагнул вперед, но Пантур удержал его — в нескольких шагах перед ними была пропасть. По сторонам, снизу и сверху простиралась отвесная стена, на срез которой наискось выходил коридор, замаскированный под расщелину. Шемма понял, почему Пантур так легко согласился на его просьбу, — бежать отсюда было невозможно.
      Ученый тем временем всматривался туда, где виднелось село и храм, — густые сумерки не были препятствием для зорких кошачьих глаз Пантура. Поляна пестрела кострами, горящими у конических шалашей, огромное множество не людей — уттаков заполняло и село, и поляну, и территорию храма.
      — Шемма! — воскликнул Пантур. — Здесь опять уттаки!
      — Где? Не вижу… — встрепенулся табунщик. — Вижу… костры, шалаши… — докончил он упавшим голосом.
      — Не нравится мне это, — пробормотал ученый. — Как их много!
      Похоже, погибло и село, и храм. Рядом шумно вздохнул Шемма.
      — Витри-то, Витри-то… — запричитал он. — Неужто не догадался уйти? Ох, никто тут в живых не остался…
      Когда они вернулись в Первую общину, личный слуга владычицы, дожидавшийся в центральном зале, поспешил навстречу Пантуру.
      — Владычица ждет вас, — сказал он ученому.
      Владычица дожидалась Пантура у себя в покоях, здесь же был Данур.
      Увидев ученого, она нетерпеливо шагнула навстречу.
      — Где ты ходишь, Пантур? — повысила она голос, — Ты заставил меня ждать.
      — Простите, великая, я не знал, что понадоблюсь вам, — склонил голову Пантур. — Я был на западной смотровой площадке. Наверху происходят важные события…
      — Важные события! — перебила его Хэтоб. — Что может быть важнее того, что мои плантации гибнут! Данур сообщил, что этой ночью Оранжевый шар снова остыл.
      — Я ничего не слышал об этом.
      — Я немедленно послала за тобой, но тебя не было. Ты узнал, в чем причина порчи шара?
      — Но, великая…
      — Какие еще «но»! — вспылила владычица. — Еще в середине прошлого месяца я поручила тебе разобраться в этом. Я пощадила человека сверху и отдала его тебе для помощи. Объясни же нам, в чем причина нашего несчастья?!
      — Я лишь на пути к истине, — начал объяснения Пантур. — Там, наверху, люди используют силу, называемую магией. Я начинаю думать, что ту же самую силу излучает наш шар, только мы называем ее по-другому — теплом шара.
      — Значит, люди сверху испортили наш шар! — Хэтоб мгновенно ухватилась за слова Пантура. — Этот поселок наверху, прямо над шаром, становится опасным!
      — Подождите! — Пантур предупреждающе поднял руку. — Нам нужна настоящая причина, а не выдуманная. Поселок двести лет стоял здесь, и вреда от него не было. Теперь там одни развалины — уттаки разорили его.
      — Вчера там не было уттаков, — вмешался в разговор Данур. — Мне бы доложили.
      — Я только что оттуда и видел это собственными глазами. Видимо, они напали на поселок, когда мы спали.
      — В прошлый раз, когда шар остыл, уттаки тоже были в поселке, — неожиданно вспомнила владычица. — Это все из-за них! Мы нападем на них, когда они спят, и уничтожим всех!
      Опрометчивое решение Хэтоб яснее всего прочего говорило о ее волнении. Советник, в отличие от нее, сохранил хладнокровие и понимал всю опасность такой вылазки.
      — Не нужно торопиться, — сказал он. — Может быть, пока мы здесь спорим, к шару уже вернулась сила… как ты сказал, Пантур? Магии?
      Тот не ответил, поглощенный внезапно возникшей мыслью. Практичный ум владычицы ухватил закономерность слишком поверхностную, чтобы прийти в голову ученому, но эта закономерность заслуживала внимания. Магия была значимой силой наверху, и, конечно, нападающим было важно устранить ее.
      — Пантур!
      Ученый вздрогнул и поднял голову.
      — Как они используют магию там, наверху? — Советник смотрел на него в упор, дожидаясь ответа.
      — Как угодно, — ответил Пантур. — Жаль, что этот парень сверху — не маг, от него не добьешься подробностей.
      — Маг?
      — Человек, который умеет работать с магией, — пояснил ученый. — Такой человек больше бы рассказал нам о ней… и, возможно, сумел бы разобраться, что произошло с нашим шаром. Этот парень, Шемма, как раз приехал к магам по такому же делу, как наше. У них в селе испортился источник магии.
      — Значит, такое происходит не только у нас, — отметила Хэтоб. — Он не говорил почему?
      — Вероятно, это связано с войной, которая началась у них с месяц назад, — сказал ученый. — Вы верно заметили, великая, те, кто стоит за уттаками, могли испортить местную магию, а заодно и наш шар.
      — До сих пор Оранжевый шар восстанавливался сам, — заметил Данур.
      — Война началась месяц назад, а неприятности с шаром у нас с весны.
      — Что вы предлагаете? — Владычица посмотрела на обоих.
      — Шар должен скоро восстановиться, — сказал советник. — А наш мудрец пусть продолжает выяснять, что нужно, чтобы этого не случалось впредь. — Он с усмешкой взглянул на Пантура.
      — А я считаю, что мы не обойдемся без помощи магов, — ответил ученый. — Мы слишком мало знаем о силе, которую излучает шар.
      — Как ты представляешь себе эту помощь? — спросила у него владычица.
      — Мы можем поручить Шемме отыскать магов и попросить их помочь нам.
      И Хэтоб, и Данур уставились на него как на безумца.
      — Но тогда он должен покинуть Лур и выйти наверх, — сухо сказала владычица. — Наши законы не позволяют этого.
      — Законы нужны, пока они полезны, — напомнил Пантур. — Вы это знаете, великая.
      — Нам нельзя выдавать своего присутствия людям сверху. Тем более, когда там — война! — заволновалась Хэтоб.
      — Это невозможно, Пантур, — отрезал советник. — Вместо того чтобы выполнять поручение владычицы, ты спешишь заявить о своем бессилии, даешь заведомо неприемлемые советы!
      — Этого не будет, — подтвердила владычица. — Пантур, поторопись отыскать причину своими силами. Проси все, что нужно, и ты это получишь, но не проси отпустить наверх нашего пленника. — Она жестом показала, что разговор закончен.
      Вернувшись к себе, Пантур застал Шемму спящим — табунщик обычным способом заполнял выдавшийся досуг. Ученый посмотрел на него, затем взял из шкафа очки с рубиновыми стеклами, такие же, какие использовались в комнатах-топках, и вышел наружу.
      К Оранжевому шару, располагавшемуся вдали от центра Лура, вели два туннеля — с верхнего и среднего ярусов города. Пантур пошел коротким путем через верхний ярус. По пути он расспросил о шаре попавшихся навстречу рабочих с плантаций владычицы. Оказалось, что шар остыл этой ночью и все еще не восстановился. Ученый долго шел прямым, без ответвлений туннелем, пока не вышел в просторный подземный зал, необработанные своды которого, казалось, имели естественное происхождение.
      Яркий свет ослепил его. В дальнем конце зала, ни на что не опираясь, невысоко над землей висел Оранжевый шар, окруженный кольцеобразным прудом. Пантур надел рубиновые очки и подошел поближе. В пруду жили сотни саламандр — черно-рыжих тварей, похожих на ящериц, но с влажной лягушачьей кожей, с золотистыми выпуклыми глазами на плоских головах. Сейчас саламандры лежали неподвижно, уткнувшись головами в берег, корм остался несъеденным. Не было и знакомого щекочущего, пронзающего ощущения, усиливающегося по мере приближения к шару, того самого, которое называли теплом шара.
      Плантации располагались вокруг Оранжевого шара и имели по два выхода, как и все хозяйственные помещения Лура. Туннелями, ведущими к шару, никто не пользовался, так как его свет был слишком ярок для глаз подземных жителей. Пантур свернул на масличные плантации, чувствительные к ослаблению излучения шара. Кусты, ровными рядами высаженные в плодородную землю, принесенную с поверхности, выглядели свежими и здоровыми, но бутоны потеряли упругость и поникли.
      Пантур уже знал, что разные культуры по-разному отвечают на отсутствие излучения. Некоторые, такие, как грибы и древесные плодовые растения, останавливались в росте и развитии, другие увядали и вскоре засыхали.
      Он обошел плантации одну за другой. Пока не было явных признаков упадка, но все же чувствовалось, что растения поблекли и обессилели. Лишь лунные кошки, которых здесь было немало, все так же бодро выбегали навстречу ученому и с громким мурлыканьем терлись о его ноги.
      «Возможно, Данур прав… — думал Пантур. — Скорее всего, к концу дня шар восстановится. Но сколько можно оставаться беспомощными перед непонятным явлением? А если шар остыл не на сутки, а на двое, трое суток? Вновь пропадет впустую долгий, кропотливый труд на плантациях, вновь на кухне будут бояться положить лишнюю ложку еды в протянутую миску… Нужно изучать Оранжевый шар, и если есть те, кто знает больше…" Закончив осмотр плантаций, ученый пошел обратно в Лур через туннель среднего яруса. Теперь он выбрал длинную дорогу, чтобы в пути обдумать, как лучше выполнить принятое решение — через Шемму встретиться с живущими наверху магами.

      — Еще немного, Витри! — Лила натянула на ноги мокрые башмаки и ободряюще улыбнулась лоанцу. — Показывай, где Красный камень!
      Витри прислушался к внутреннему ощущению, усилившемуся здесь, рядом с Красным камнем, и указал на маячившую вдали точку. Лила встала вплотную к лоанцу и вгляделась по направлению его вытянутой руки. Палец Витри указывал на вулкан, чуть левее вершины, туда, где в нижней части конусообразного склона виднелось что-то вроде вмятины.
      Она вновь пошла впереди, непостижимым чутьем придерживаясь указанного лоанцем направления. Теперь магиня по-настоящему спешила, и Витри был озабочен только тем, чтобы выдерживать взятый ею темп. Они шли без привалов, лишь дважды остановившись, чтобы глотнуть воды из ручья.
      Конус вулкана приближался, заполняя собой все большую часть неба.
      К вечеру стало видно, что столб дыма над вулканом пульсирует, то исчезая, то с грохотом вырываясь из направленного в небо жерла.
      Вместе с дымом взлетали каменные обломки, тут же падавшие вниз и скатывавшиеся по склонам горы, вслед им угрожающе вспыхивали красные языки огня. В эти мгновения Витри казалось, что земля дрожит у него под ногами. Когда стемнело так, что он едва мог различать спину Лилы в двух шагах впереди, магиня остановилась.
      — Заночуем здесь, — сказала она, спуская мешок с плеч. Витри достал пару дорожных лепешек и подал ей одну. От усталости ему не хотелось есть, но он все-таки прожевал свой кусок, помня о том, что нужно подкрепить силы. Очередной взрыв вулкана осветил осунувшееся лицо магини.
      — Земля дрожит, — усталым голосом сказала она. — Это дыхание вулкана.
      — Когда мы шли, она тоже дрожала, — подтвердил Витри, — но я думал, что мне показалось.
      — В старых книгах написано, что дыхание вулкана несет смерть, — равнодушно заметила магиня. — Придется нам проверить, можно ли доверять старым книгам.