– Не перебивай меня, пожалуйста, – это совершенно обыденное слово в устах бога погибели казалось совершенно чужеродным и неестественным, – дай договорить. Если это не забота старшего брата, не привязанность друга и не ответственность отца, если ты надеешься, что со временем оно перерастет именно в ту любовь, которую, единственную и неповторимую всякий когда-то мечтал найти, если это так… Век смертных слишком короток, их душа хрупка и незащищена. А наши чувства… Они разгораются слишком ярко и горят много дольше… Вот тебе мой совет, – к немалому удивлению его собеседника в голосе мрачного бога была не издевка, а грусть. – Если ты ее действительно любишь, забудь о ней. Это лучшее, что ты можешь сделать и для нее, и для себя. Все остальное – лишь обман. Таков удел богов: чем сильнее мы любим, тем больше обманываем. И обманываемся сами.
– Откуда тебе знать! Ведь ты – повелитель ненависти, не любви!
– Где одно, там и другое. Любовь и ненависть так тесно связаны, что вряд ли вообще стоит разделять их. Они перетекают друг в друга, так что порою через некоторое время мы сами не знаем, как назвать то чувство, что мучает нас: любовь или ненависть… Лаль, пусть я отец лжи, но в этом ты можешь мне поверить. Я знаю, о чем говорю. Я знаю силу этого чувства, которому покорны все, даже великие боги…
Лаль мог поклясться, что слышал за всеми этими словами имя Айи.
"Значит, в сказках людей есть доля правды… – мелькнуло у него в голове. – Странно, – он никогда бы не поверил, что Губитель способен что-то чувствовать, а не играть в чувства… Если Лаль и предполагать, что ему ведомы эмоции, то скорее уж ненависть. Он бы сам возненавидел ее – ту, которая любит, любила и всей своей сущностью верна извечному врагу Нергала – Шамашу.
– Тебя это удивляет? – болезненно усмехнулся Эрра, прочтя мысли названного брата.
– Нет, – качнул головой Лаль. – Вернее, удивляет. Но не это. Другое. Как, зная все это, чувствуя, ты можешь советовать мне забыть? Ты же помнишь Айю…
– Она богиня, равная мне и наделенная вечностью, которая, внося перемены во все, дает надежду. А эта маленькая караванщица куда более смертна, чем тебе кажется.
– Мой сон подарит ей…!
– Забудь о вечности. И о девчонке тоже.
– Ну сколько можно! Я не могу больше слушать этого! Ты просто… перевернул все вверх дном! Я… Дело совсем в другом! То чувство, которое я испытываю к малышке…
Ты перечислил множество разновидностей заботы, но не назвал еще одно: опека богом своей посвященной!
– Ты хочешь сказать… – Нергал взглянул на него с удивлением, весь вид которого говорил: "Я многое мог себе представить, но только не это!" -Я хочу, чтобы она была моей посвященной! – не выдержав, выпалил Лаль.
– Ты в своем уме? – округлив от удивления глаза, воскликнул Губитель.
– Ты… – повелитель сновидений сжал кулаки, его глаза сверкнули такой яростью, которая, казалось, еще мгновение – и воспламенит своим огнем одежды Нергала.
– Да успокойся ты! – прикрикнул на него тот. – Очнись! Открой глаза! Неужели ты не видишь, не чувствуешь, что она – посвященная твоей сестры?
Бог сна глядел на собеседника широко раскрытыми глазами, не зная, что сказать.
– Это… Это невозможно! – наконец, сумел выдавить он из себя.
– Вот, – он вытащил из-за пояса талисман, который взял у Мати. – Взгляни. Что ты видишь?
– Снег… – он взял талисман в руки, поднес к глазам, стремясь разглядеть что-то еще. – Снежную пустыню, – пожал плечами Лаль, который все равно не понимал, к чему ведет Нергал, как белая тень пустыни в талисмане девочки связана с ее судьбой.
– Вот именно! Чтобы камень, призванный нести тепло, хранил в себе память не о зное города, а о холоде белой пустыни? – Нергал фыркнул.
– Вот значит как… А я-то думал, что меня к ней тянет… Ты прав – от любви до ненависти один шаг… – покрутив в руке талисман Лаль вернул его собеседнику. – Айе следовало бы беречь от меня своих посвященных… – пробормотал он ни с того ни с сего.
– Кто знает? Может, сестренка не берет тебя в расчет, понимая, что ты ей не ровня.
Или же ей просто не до того. Не люблю гадать. Да и к чему? Важно не это, другое – нити, связывающие смертного с покровителем куда крепче, чем думают даже они сами. Их не порвать, от такой судьбы не отказаться, ее не изменить. И что бы ты ни делал, твоя маленькая смертная не отвергнет служение Айе, для которого была рождена, и очень скоро отправится к ней. И ты тут ничего не сможешь поделать…
– Можно было бы попытаться… – задумчиво начал Лаль.
– Отомстить Айе, отняв у нее посвященную? Даже мне не приходило в голову одновременно вызывать на бой двух богов, – качнул головой Губитель, однако, в его глазах был не упрек, а скорее одобрение, и, возможно, еще доля удивления, когда он не предполагал, что маленький бог зайдет так далеко в своей жажде мести.
Губитель скосил взгляд на Лаля. А что, это не плохо… Месть – сильное чувство.
Оно может оказаться очень кстати…
Нергалу было необходимо, чтобы кто-то из богов был постоянно рядом с ним, подпитывая своими силами, страстями. Вот Инанна… Да, она была прекрасным союзником. Сколько горения, настойчивости, да вообще чувственности! Жаль, что теперь она слишком занята заботами о своем жалком супруге, чтобы ее хватало на что-то еще!
Бог сна представлялся ему идеальной заменой. Их планы во многом совпадали. И вообще, остальные боги как будто сами толкали их на союз друг с другом, отвергая, окружая стеной отчужденности.
Нергал вновь цокнул языком. Осуществление его замыслов приближалось к своему апогею. И не важно, что до сих пор этот план представлял собой не четкую картину, а как всегда лишь туманные наброски, не имевшие стройных очертаний. Так было даже интереснее. И безопаснее – никто не станет помехой, проведав об его дороге и встав на ней, ведь и дороге-то как таковой и нет вовсе, так, пустыня – к цели ведет, а какой тропой – решать лишь ему…Но в этом плане, сколь неопределенном он ни был, было несколько непреложных деталей, без которого все рушилось, так ни во что и не сложившись. Всего каких-то три пункта: Шамаш – враг, Лаль – союзник и смертные – приманка. И прочнейшая связь между ними, наипрочнейшая! Ибо если исчезнет одно, то развалится все остальное…
– Значит, Айя хочет отнять у меня и эту девочку… – прервал его размышления шепот Лаля. – Ты говорил, что малышка посвященная Айи…
– Да, да, верно, – вообще-то Губитель совсем не был уверен в этом. Конечно, походило, что все так и есть, но… А, какая разница? Главное, чтобы ничто не нарушало его план. Раз малышу хочется в это верить – он готов укрепить его в этой вере, а, если нужно, может и сам поверить в обман.
– Месть! – сощурив глаза, прошептал Лаль. – Я отомщу ей за все! И за это тоже!
– Да, пусть будет месть. Очень хорошо. А теперь забудь обо всем остальном. Об иных чувствах. О том, что испытывал к кому-то привязанность, хотел о ком-то заботиться… Если будешь в одно и то же мгновение любить и ненавидеть…
– Но… – ему не хотелось терять ни частицы себя. – Когда я отомщу… Мне захочется чего-то еще…
– Хорошо, хорошо! Отдай эти чувства мне. На время. Я сохраню их в целостности и сохранности.
– Но как же ты…
– Э, не думай обо мне! – Губитель пренебрежительно махнул рукой. – Во мне столько ярости и злости, что даже рядом с богиней любви я не стал иным. А ты… Ты такой же злодей, как и я… Ну, разве что, чуть поменьше…
– А я смогу… – он все еще сомневался.
– Конечно! Это ведь сон, а ты – его повелитель! Не сомневайся!
– Да! Я повелитель сновидений! – он расправил плечи. Его глаза блеснули.
"Ты хочешь, а, значит, так оно и есть, – Нергал чуть наклонил голову, глядя на своего собеседника, лицо которого стало меняться, каменея, лишаясь не только эмоций, но и душевности, превращаясь в ледяную маску. – Вот и все, – его губ коснулась усмешка. – Повелитель сновидений оказался слабее своего творения, сам того не замечая, попав во власть закона этого мира…" -Что ж, отлично, – проговорил он вслух. – Я рад, что мы так хорошо понимаем друг друга… Я забираю девчонку?
– Забирай.
– Не хочешь узнать, что будет дальше? Мои планы…
– Нет. У меня есть собственные планы и нет времени на разговоры… Что смотришь на меня так, будто в первый раз видишь?
Нергал потер рукой шею:
– Да собственно… Таким я тебя действительно вижу в первый раз, – проговорил он.
Странно, но в его душу закрались сомнения. Хотя пока все происходило в полном соответствии с его планами и желаниями. Негал получил того союзника, которого хотел иметь… Вот только нынешний, лишенный всех чувств, Лаль почему-то нравился ему куда меньше, чем прежний… Как управлять тем, кто ничего не боится, ничего не любит, ничем не дорожит? Ему раньше и в голову не приходили все эти вопросы, а теперь, задумавшись, он понял, что не может найти на них ответ. – И чем же ты собираешься, интересно мне знать, заняться?
Бог сновидений не произнес ни слова в ответ, лишь взглянул на Губителя… И последний разглядел в его глазах нечто такое, что заставило его, поспешно отвернувшись, бросить на ходу:
– Ладно, дело твое. Мне тоже пора. Так что, я забираю девчонку и исчезаю…
Молчание. Безразличие в душе и холод во взгляде.
– Если понадобишься, я пришлю за тобой духа…
И вновь тишина.
– Я закончу свои дела, а потом помогу тебе…
Это странное молчание, от которого все больше и больше веяло пренебрежением, начало раздражать Нергала: "Да что он возомнил о себе, жалкий дух?" -Слушай, малыш… – Губитель обернулся, но рядом с ним уже никого не было. Лаль исчез, не оставив и тени на полотне своей земле.
– Мда… – сорвалось с губ замершего в растерянности бога погибели. Ему вдруг стало не по себе. На ум пришла поговорка смертных: "Страшен не злодей, но зло, сотворенное им…" Прежде он лишь смеялся над этими словами, видя в них само воплощение заблуждения. Теперь же, задумавшись, ощутил некое смутное беспокойство.
"Какое же чудовище я создал, если оно пугает даже меня? Нет, – перебил он себя, – ну что такое! Это же, по меньшей мере, глупо – мне бояться и кого? Чепуха! – он мотнул головой, прогоняя странные мысли. – Надо же, придет такое в голову! – он резко дернул плечами, срывая с плеч сковывавшие движения паутинки сетей странных, незнакомых ему доселе чувств, подобных страху смертного, заглянувшего в глаза своему концу. – Что это я, в самом деле? – ну уж нет, он не мог позволить себе бояться, он должен был выбросить всю эту ерунду предчувствий из головы, взглянуть на все иначе, спокойнее. – Я получил то, что хотел. Лаль – мой союзник. Мы слишком похожи, чтобы стать врагами. Да и делить нам нечего. Так что, чего я опасаюсь? Главное, что любимица Шамаша у меня… И теперь остается лишь сделать, чтобы он узнал об этом. И пришел ее спасать… О, я достаточно хорошо знаю его, чтобы не сомневаться: он не бросит малышку в беде… Займемся делом. И пусть предвкушение мести вытеснит из моей души все эти глупые предчувствия…"
Глава 14
– Мы уже в мире сна? – спросил Ри, не в силах скрыть любопытства.
Все случилось так быстро, что он даже не успел испугаться тому, что могло ждать впереди.
А ведь еще мгновение назад, отправляясь в этот удивительный путь, он думал о том, чтобы все как можно лучше рассмотреть, подробнее запомнить, чтобы потом помочь Евсею составить очередную легенду. Молодой караванщик не сомневался, что увиденное им будет достойно того, чтобы об этом помнили. И вот, как он ни старался, что ни делал, события почему-то проходили мимо него, словно назло, не желая оставлять в памяти даже самое блеклое отражение.
Единственное, что он помнил, были тени… Тени не образов – чувств.
Его взгляд затуманился, мир поблек перед глазами, голова, а затем и все тело налилось такой тяжестью, словно метель свалила его, прижала к земле, а затем намела поверх огромный неподъемный сугроб. Но прошло лишь мгновение и тяжесть сменилась удивительной легкостью, такой, что, казалось, вдохни поглубже – и полетишь.
Он огляделся вокруг. Ничего. Нет, это было не "так себе", и даже не "ничего необычного", а именно ничего в самом простом и безликом значении этого слова. Но, с другой стороны… Ри ведь бывал прежде в пустоте, в той, настоящей. Ему было с чем сравнивать. И, сравнивая, он понимал: здесь все иначе – не холод отчужденности, а ожидание творения. Казалось, что все вокруг тянется навстречу, ожидая прикосновения, которое даст жизнь.
– Это не владения Лаля, – ответил один из серых спутников-призраков. – И даже не сон. Это приграничье, подступы к царству сновидений.
– Странное место, – прошептала Сати, проведя перед собой рукой, толи пытаясь что-то нашарить, толи отвечая на движение окружающего мира, толи просто приглаживая воздух.
– Не бойся! – Ри бросился к ней, стремясь защитить… Он и сам не знал от чего.
От всего. Всего, что было или будет, не было и быть не могло.
– Я не боюсь, – грустно улыбнулась та. Чего бояться, когда ничего не жаль потерять? Сати медленно огляделась вокруг. – Здесь все необычно. Мир… Он словно ждет, когда мы его разбудим…
– Он ждет. Ты права, – проговорил призрак, – но не пробуждения, а того момента, когда вы заснете достаточно крепко, чтобы, отрешившись от реальности, увидеть то, что ждет за гранью.
– То, чего нет?
Тот кивнул:
– Да. Все, что существует, наделено обликом, порою даже не одним. Но вовсе не обязательно, что все, имеющее обличие, существует. Ты понимаешь, что я имею в виду, странница?
– Да. Хотя не со всем согласна. Вот моя грусть. Она есть. Я чувствую ее всем сердцем, она реальна. Но глаз не видит ее, ведь у нее нет облика…
– Есть. Оно просто невидимо для тебя. Потому, что ты не хочешь его видеть. Лик есть у всего: надежды, веры, боли… Как он есть у любви.
– Прежде чем мы пойдем дальше, – продолжал второй призрак, – вы должны понять: сон – это не явь, но и не небыль. Он стоит на грани, сплетаясь из множества нитей, среди которых ваши чувства, память, фантазии… Но во сне есть и то, что приходит из-за скрытого за гранью мироздания.
– И что же это? – обратив на него сосредоточенное, даже жесткое лицо человека, с опаской глядевшего на все неизвестно, видя в нем скорее зло, чем добро, спросил Ри.
– Не знаю, – ответил летописец, – все, кто увидел, понял – не смогли вернуться, навеки оставшись за чертой.
– Странно, – прошептала Сати, – я каждую ночь вижу сон, порою даже не один, но никогда прежде не попадала в подобное место на грани яви и сновидений.
– Обычно спящий минует его так быстро, что не замечает, как не видит мига в потоке времени.
– Почему же сейчас все не так?
– Чтобы попасть не в какой-нибудь сон, а именно в тот, что нам нужен, необходимо иметь возможность выбирать.
– Но ведь у нас нет такого права, – глядя то на своего друга, то на призрачных спутников, проговорила Сати, – или есть?
– Госпоже было нужно, чтобы оно у вас было. И Она наделила вас им.
– Госпожа Кигаль? Ты о ней говоришь? Но разве мы в пределах ее владений?
– Нет. Но Богиня смерти – величайшая из повелительниц. Ей многое дано. И Она понимает: вам нужна эта остановка, чтобы понять, что такое сон. Иначе весь путь не будет иметь смысла, ведь вы должны войти в тот мир не безропотными рабами, а хозяевами своей воли.
– И что же это? Что нам нужно знать, чтобы оставаться свободными?
– У сна есть свои законы. Главный из них – всем правят желания. Если вы захотите попасть в кошмар – вы окажетесь в нем, будете думать о страхе – и он станет вас пугать, а захотите счастья – и что бы ни случилось, как бы повелитель сна не стремился к иному, вы будете счастливы.
Ри усмехнулся:
– Это просто – желать лучшего.
– Увы, все не так просто, как ты думаешь. Истина дается в чужие руки с неохотой, спеша уколоть шипом розы или ужалить ядовитым зубом змеи.
– Но вы говорили…
– Дело не в словах, а в том, что за ними стоит. Правд множество, истина же всего одна.
– Мы прошли испытание и знаем, каково выбирать, – Ри был готов обидеться. Пусть те были древними летописцами, но они давно умерли, превратившись в тени, которым не престало учить живущих, как им жить. Искусству умирать – еще может быть, но и только!
– Здесь все наоборот, – не обращая внимания ни на его слова, ни на чувства, монотонно продолжала тень, – не вам дается множество дорог, из которых вы выбираете одну, а вы испытываете бесконечность чувств, желаний, фантазий, одно из которых повелитель сновидений и спешит осуществить…
– Тогда в чем же вообще выбор! – вскричал Ри, чувствуя начавшее нарастать в его душе напряжение.
– В желании.
– Я ничего не понимаю… – пробормотала Сати.
– Я тоже, – Ри подошел к ней, встал рядом, словно проводя грань – противостаяние между живыми и мертвыми.
– Смертный может выбирать свой сон. Но для этого ему нужно подчинить себе все свои желания, все абсолютно.
– В этом нет ничего сложного…
– Совсем наоборот, – прервал юношу призрак. – Ты недооцениваешь власть чувств над собой. Подчинить их то же самое, что держать в полном повиновении свои мысли, заставляя приходить в голову только нужные, а не все равно какие… Не понимаете?
Хорошо, – в голосе тени послышался глубокий усталый вздох, словно той надоело долгое, но безрезультатное объяснение. – Попробуем иначе. Представьте себе, что вы встречаете бога, который, будучи благосклонен к вам, обещает исполнить желание. Но только одно, одно единственное.
– Ну и…
– Бог слышит ваши мысли столь же отчетливо, как и речь, не делая никаких различий между словом, произнесенным в слух, и мелькнувшим в голове. И, в результате, исполниться может не заветное желание, а то, которое лишь случайно забрело к вам под действием голода, жажды или чего-то там еще…
– Ты хочешь сказать, – осторожно подбираясь к пониманию, как охотник к добыче, начал Ри, – что если моим случайным желанием будет глоток воды, – он провел шершавым языком по вмиг высохшим губам, – то…
– То сон выбросит тебя в сердце озера, спеша удивить своей щедростью, которая знает границ.
– Да-а-а, – с шумом выдохнул Ри.
– Но мы же не можем властвовать над всеми чувствами и желаниями, когда среди них есть те, которые выше нас! – проговорила Сати, с ужасом глядя на призраков, словно те подвели ее к самой границе ужасного кошмара!
– А есть еще память, фантазии…
– Все так сложно…! – качнул головой Ри, у которого уже не было прежней уверенности, что они смогут выполнить поручение небожителей.
– И мы должны со всем этим справиться! – в ужасе прошептала Сати.
– Мы не сможем. Ээто выше человеческих сил.
– А вы не люди.
Казалось бы, они дошли в своем удивлении до предела, все, дальше некуда, но эти слова заставили их остолбенеть, лишившись дара речи.
– Кто же тогда мы? – прошло не одно мгновение, прежде чем случайные искры мыслей, подобные вспышкам пламени в потоке огненной воды, стали вновь складываться в образы, обретая звучание слова.
– Спящие.
– У-ух, – и Ри, и Сати вздохнули с облегчением. Они ожидали услышать нечто совсем иное, вроде "призраки" или "духи".
– Спящие – это особое состояние, достигая которого все – и смертные, и духи, и демоны и даже боги становятся похожими. Сон равняет их. В нем нет женщин и мужчин, детей и взрослых, людей и животных, нет никаких иных различий, ничего, за исключением одного-единственного – между повелителями снов и их рабами.
– Но мы – не властители снов! Ведь у нихесть лишь два бога – госпожа Айя и… и Лаль, – они впервые произнесли вслух это имя и умолкли, пораженные тому, как легко соскользнуло с их губ то слово, которое все остальные караванщики предпочитали не помнить.
– Все относительно, спящий, – призрак привел своих спутников к грани и когда те уже занесли ногу над пустотой, понял, что пора указать им спасительный путь – невидимый мост над бездной. – Если между нами и богами нет разницы…
– То мы можем представить себя повелителями сновидений! – вскрикнула Сати, пораженная своим открытием.
– Да! – Ри потребовалось лишь одним мгновением больше времени, чтобы понять, о чем идет речь. И сразу же все слова, которые казались разрозненными звуками, сложились в стройный узор. – И тогда мы сможем…
– Но осмелимся ли мы? – прошептала Сати, которая успела сделать в своих размышлениях следующий шаг – от радости озаренья к боли и страху новых сомнений.
– А почему бы и нет? – пожал плечами Ри, думая о себе. – Раз во сне нет разницы между смертными и богами. О Лале же говорят, что он всего лишь подросток, такой, каким я сам был недавно.
– Да, но госпожа Айя… Простит ли Она меня за это, за мою дерзость?…Представить себя Ею…!
– Это только сон, спящая. Здесь нет лунной богини. Только ты, представляющая себя наделенной способностью повелевать снами. Только ты, – повторила тень. И тут ее очертания начали меняться, обретая пусть блеклые и расплывчатые, но, все же очертания.
– Госпожа! – первой узнав повелительницу смерти, воскликнула Сати, а затем сжалась в испуге под горящим взглядом грозной богини.
– Тихо, девочка! – остановила ее Кигаль. – Не бойся. Я здесь лишь для того, чтобы помочь.
– Госпожа… – начал было Ри, собираясь спросить…
Но богиня остановила его:
– Не прерывай меня. У нас осталось совсем мало времени… Сейчас я – лишь тень.
Сей мир не подпускает меня к себе. Я чужая для него даже в большей мере, чем он чужд мне. Но те слова, которые я должна была вам сказать, указывая направление пути, могли прозвучать только здесь.
– Но почему Ты… – караванщик был поражен, его глаза полнились непониманием, когда ему казалось, да что там, он был почти уверен, что их призрачные спутники – два мужчины – летописца древности. Их голоса… Они звучали так похоже! И вообще… Он хотел спросить… Но умолк, не договорив фразы до конца, ведь, что бы там ни было, он не мог не то что требовать, но даже просить объяснений от богини.
– Так было нужно, – черты богини начали теряться, растворяясь в безличии тени. – Если бы вы знали, что с вами говорю я, то приняли б на веру любое сказанное мной слово.
– Да! – Конечно! Как же иначе? И все сразу стало бы таким простым! Не было бы сомнений, и вообще…
– Но здесь нужна не вера, – качнула головой тень, отступая на шаг назад, – а понимание. Чтобы продолжать этот путь, вы должны были не просто увидеть его, но прочувствовать, ощутив в себе каждую снежинку, что ляжет под ваши ноги, – она все удалялась и удалялась, голос звучал так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы расслышать произносимые слова. – Это все, что я могла для вас сделать.
Дальше вы пойдете одни. Летописец Мара укажет вам нужные врата, – второй призрак, оставшийся со странниками, низко склонил голову в немом покорстве. – Помните, что вы узнали на приграничье, – и исчезла.
– Пора, – беззвучно проговорил дух минувшего и в тот же миг серая дымка тумана, скрывавшая за собой все вокруг, спала, открывая взглядам спящих ровную, мощеную серым камнем площадь, бесконечную как сама пустыня.
Это место было похоже… Странники не могли сравнить его ни с чем, что видели прежде, ибо оно имело знакомые черты, однако соединенные в столь причудливый узор, что его смысл и назначение оставались покрытыми тайной.
Камень под ногами. Гулкое эхо, отзывавшееся на каждый шаг… Такой предстала бы, наверно, перед их взорами торговая площадь покинутого города, застывшего на грани умирания. А ее бесконечность лишь усиливали тягостно гнетущее впечатление.
Но стоило взглянуть на все иначе, и перед глазами возникал огромный дом, с которого безжалостный ветер сорвал крышу, разрушил до основания все стены, не оставив ни камня, но где, по причуде судьбы или желанию решившего позабавиться бога, остались все двери – множество дверей: больших, в которые могла бы проехать целая повозка, и совсем крошечных, в которые смогла бы проскочить разве что мышка или жучок. Среди них были покрытые золотой чеканкой с драгоценными камнями, которые сверкали в лучах собственного света будто врата в небесные земли богов, а были и старые, обшарпанные, покосившиеся так сильно, что, казалось, – один порыв ветра – и они, не удержавшись, рухнут, обращаясь в прах.
К горизонту уходило их бесконечное множество, в котором не было ни одних врат, похожих на предыдущие, или хотя бы отдаленно напоминающие последние, словно то существо, которое создало это место, обладало воистину безграничной фантазией.
Призрак быстро скользил между ними, ведя своих путников к тем, за которыми были владения повелителя сна. Ри и Сати показалось, что прошла целая вечность, прежде чем их проводник, не проронивший с тех пор, как они оказались в краю бесконечных врат ни слова, словно оно было способно открыть не ту дверь, выпустив на волю все беды мира, остановился.
С губ караванщиков, которые уже мысленно представляли себе, какими будут врата в мир сновидений, сорвался вздох разочарования. Это были самые обычные дверные створки, как в доме мелкого ремесленника или небогатого купца – ни золота, ни дорогого дерева – лишь обычный сероватый камень, пусть ровный, старательно отшлифованный, но лишенный каких бы то ни было украшений, словно хозяин не мог себе их позволить…
У этой двери не было ни засова, что преграждал бы пришельцам путь, ни ручки, взявшись за которую было бы легче ее отворить.
– Вот они – врата мечты, – указав на них рукой, сквозь которую как тонкую шелковую ткань было все видно, проговорил призрак.
– Врата мечты? – повторил Ри. – Странно. Почему дверь во владения бога обмана называются так красиво и солнечно?
– Мечта – она и есть обман – обещает исполнение и всякий раз обманывает, когда, исполнившись, перестает быть самой собой.
Двери открылись, повинуясь воле невидимой силы, или голосу, или чему-то иному, сокрытому до поры. Но караванщики даже не задумались над причиной произошедшего.
Они во все глаза смотрели на мир, простилавшийся за дверями.
Это был сад, самый чудесный из всех, что им когда-либо приходилось видеть в своих жизнях. Вырывавшийся из его пределов теплый игривый ветерок доносил на своих крыльях сказочные ароматы цветов, дыхание свежей зелени, напевы восхитительных птиц… Рядом с этим местом казался менее восхитительным и желанным даже божественный сад благих душ, чей облик, пусть и потерявший с течением времени былой блеск, обретая новые черты взамен забывшимся, продолжал храниться в памяти тех, кому посчастливилось побывать в нем при жизни.
Тот мир раскрывал свои объятия, позволяя прийти в них, этот – звал к себе, манил, обещая все на свете и исполнение самой заветной мечты в придачу.
Но в тот миг, когда караванщики уже, отдавшись во власть чувствам, хотели войти в сад, между ними и дверью встал призрак летописца. Он молчал, не останавливая своих спутников, никоим иным образом не пытался их задержать. Но когда те, не понимая, в чем дело, подняли на него взгляды недоумевающих глаз, через прозрачную дымку – полотно призрачной плоти – они увидели скрывавшийся за дверью мир совсем иным – безликой серой массой, охапкой поблекшего, подтаявшего во власти тепла приграничья снега. И то, что еще мгновение назад казалось мечтой, стало самым большим разочарованием. И слова… Они вновь и вновь звучали в их ушах. Мечты – это обман. Надежда и разочарование – две стороны одной монеты, – говорил им собственный опыт.
То, что еще мгновение назад представлялось невозможно сложным, теперь виделось простым: ведь караванщикам приходилось выбирать всего лишь чему верить – мечтам или реальности.
И стоило им сделать этот выбор, как сомнения порвали цепи притяжения мира сновидений, поменяв господина и недавних слуг местами.
– Ступайте, – увидев в их глазах отражение понимания, призрак отступил назад. – Теперь вы свободны от обманного заклятия сна и сможете исполнить поручение госпожи Кигаль. Я же буду ждать вас здесь, следуя воле повелительницы моей души, – и, оставаясь, как казалось, не просто позади, но в минувшей жизни, призрак померк, распавшись на сгустки туманной мглы.
– Тебе страшно? – Ри подошел к Сати, взял ее за руку, стремясь не только успокоить подругу, но и успокоиться самому.
Молодая караванщица не вырвала из его горячей ладони холодных пальцев, отталкивая от себя, но лишь взглянула на него с той отрешенностью, с которой обычно смотрят на старого знакомого, привычного и безразличного, как доски в повозке. Помолчав несколько мгновений, словно прислушиваясь к происходившему в своей душе, она качнула головой:
– Нет, – произнесла она, не просто храбрясь, надеясь или веря, но зная, что все именно так. – Раз небожители уверены, что мы сможем выполнить Их волю, значит, так оно и будет.
– Неужели ты сейчас думаешь лишь об этом? Не о том, что нас ждет впереди? А если нам предстоит встретить Губителя? – он осознанно говорил те слова, которые должны были взволновать подругу, стараясь вывести ее из состояния смиренного безразличия, в котором она пребывала с тех пор, как караван покинул Керху.
Сати даже не вздрогнула, услышав роковое имя, лишь подняла на Ри взгляд глубоких печальных глаз, в которых царила грусть. "Мне все равно, – говорили они, – все самое ужасное, что могло произойти, случилось, все, что можно было потерять, я потеряла. Я более не живу своей жизнью, ибо в ней не осталось места счастью, мой путь – служение богам, помощь людям. Теперь мне не приходится бояться за себя, только за других…" -Будь осторожен, – тихо проговорила она, глядя на Ри как заботливая сестра на брата.
– Я не дам тебя в обиду! – сжав ее пальцы, сказал тот с тем видом, каким дают не простые минутные обещания, но вечные клятвы.
– Нам нужно идти. Госпожа Кигаль говорила: у нас мало времени. Так что, – она потянула его за собой к открытой в сад двери. – Пойдем, братик.
– Братик? – удивленно взглянул на нее нее Ри.
– Конечно, – та улыбнулась.
Впервые за столько бесконечно-долгих дней он видел ее улыбку! За ее свет, сколь бы тусклым он ни был, караванщик был готов отдать все мироздание. И, все же, брат… Это было не то слово, которое он хотел услышать из ее уст.
