Грани - Грани судьбы

      У Серёжки же наверняка опыт был победнее.
      А вот Мирон, большой любитель и специалист по части этого напитка, не удержался от того, чтобы поинтересоваться, какой-такой кофе мальчик называет настоящим, на что получил потрясающий по своей наивности ответ:
      — А у нас мама иногда из Тирасполя привозила. Там ещё такой казак на пакете. В этой, как её… в бурке.
      Сашка уставился на друга широкими от удивления глазами. Мысль о том, что на упаковке с каким-то там напитком можно изобразить казака показалась подростку совершенно дикой. Нет, конечно, людей всяких на коробках рисуют, а с трёхсотлетия дома Романовых в хате у Кириченок поселился шкалик, выполненный в виде Великой Княжны Ольги Николаевны (мама при взгляде на него немедленно вспоминала, как батька на праздник от души кирьнул), но казак-то здесь при чём? Казаки — воины, их на лубках правильно изображать, а не на пакетах. Тем более, с кофием, которого в станицах отродясь не пили. Кубыть только у атамана в хате по большим праздникам, да и то вряд ли, если только заради гостей из самого Екатеринодара или Новочеркасска.
      Мирон изумился ещё больше, но совсем по другой причине.
      — Серёжа, это случайно был не напиток "Кубанский"?
      — Точно, "Кубанский", — радостно кивнул мальчишка.
      Нижниченко скривился, словно у него стрельнул больной зуб. Вот в такие моменты и особенно чётко и ясно становилось понятно, насколько тяжело был болен Советский Союз. Старшее поколение безопасников, выбравшись коллективно на природу или просто на пьянке по случаю, любило побурчать о том, как "страну развалили". Чего там говорить, соответствующие спецслужбы недружественных СССР стран, конечно, не в песочнице играли. Но то, что уже взрослый мальчик из провинциального городка искренне полагал настоящим кофе суррогатную бурду то ли из цикория, то ли из молотых желудей, то ли вообще чёрт знает из чего — это отнюдь не происки американцев, а стопроцентно своё, родное. Примерно в Серёжкином возрасте Мирон ездил в гости к родственникам, жившим в глубинке Тамбовской области. Сколько сил потом отец потратил на убеждение сына в том, что "это тоже мороженное, только не сливочное". А другого в городке и не было, а городок-то, между прочим, был не простым, а целым райцентром. Ежедневная газета с призывами к верности делу Ленина в нём имелась, а вот нормальное мороженное — нет. Насчёт кофе Мирон точно не помнил, но к версии о его существовании в магазинах райцентра относился крайне скептически. Скорее всего, там кроме «Кубанского» можно было встретить только ещё один "растворимый кофейный напиток" — «Летний», которому до настоящего кофе, как… в общем, как коллеге "Кубанскому".
      Разумеется, высшая ценность жизни не в качественном кофе. Но и не в том, чтобы посадить всю страну на макароны и мойву, которую в народе называли не иначе, чем «помойва», а потом требовать безоговорочной и безоглядной преданности даже не абстрактной коммунистической идее, а конкретным мордоворотам из обкомов, крайкомов и ЦК КПСС. Уж эти-то недостатка в хорошем кофе не испытывали. Да и не только в кофе: в обкомовских пайках было хоть и не всё, но почти всё. А простые люди штурмовали большие города "продуктовыми электричками". Не потому, что в провинции чего-то не было, а потому, что в городах хоть что-то было.
      И вот о том, что это безобразие закончилось Мирон Павлинович Нижниченко не сожалел никогда. Страна, которая так не уважает своих граждан, существовать не может и не должна. При этом он понимал, что за эту самую страну погибли Балис с Серёжкой. Бросить даже тень сомнения на их выбор Мирон не мог. Такое вот противоречие. Может быть, оно образовалось потому, что в их мире на месте СССР расцвело уж какое-то совсем невообразимое безобразие. Всегда на место плохого может прийти ещё худшее. На Мироновой Грани всё прошло намного приличнее и цивилизованее.
      Итог невесёлых размышлений в голове генерала подвёл ещё один анекдот эпохи ранней Перестройки:
      "Пьют, значит, в одном маленьком австрийском кафе агенты КГБ и ЦРУ. Наш втихаря ихнего спаивает, супостат спивается.
      — Скажи, Джон, — приступает к выполнению важного правительственного задания чекист, — Чернобыль — это ведь ваша работа?
      — Нет, Иван, — отвечает рыцарь плаща и кинжала, — Чернобыль мы не взрывали.
      Выпили ещё по одной.
      — Скажи, Джон: Чернобыль — ваша работа?
      — Нет, Иван, к этому взрыву мы не причастны.
      Выпили ещё. Совсем худо американцу стало.
      — И всё-таки признайся, Джон, это же вы Чернобыль взорвали.
      — Нет, Чернобыль — это не мы. Но я тебе скажу, Иван: «Агропром» — это наша операция!"
      Голос пухлого божка вернул Мирона к реальности.
      — А теперь давайте перейдём от кофе к серьёзному делу. Всё очень просто. Чтобы не смущать остальных, каждый из вас по очереди задумывает желание, а мы либо исполняем его, либо говорим, что это невозможно. Тогда вы повторяете попытку.
      — А как же вы узнаете желание, если мы его не скажем? — простодушно изумился Серёжка.
      — Так и узнаем, — оскалился тип с волчьей головой. — Мы ещё и не то можем.
      — Если ты веришь, что мы способны желание исполнить, то узнать его для нас не должно быть сложным, — ласково улыбнулся толстяк.
      Мальчишка смущённо потупился, словно первоклашка, на открытом уроке забывший, какая буква идёт в алфавите после фэ.
      — Начнём, — бодро продолжил обладатель шелкового халата и возбуждённо потер руки. — Женя первый взял кофе, ему первым и загадывать.
      Подросток не колебался.
      "Хочу стать человеком и вернуться домой".
      Приключениями он уже был сыт по горло. Пусть Солнечный Козлёнок ищет себе для развлечения других дурачков и пудрит им головы историями про борьбу с Тёмными Властелинами. А Женька теперь точно знает, что интернат — не самое плохое место для мальчишки-сироты. Особенно, если это не простой интернат, а для одарённых детей и с углублённым изучением… Оказалось, вспомнить, что именно углублённо изучали в интернате, куда Женьку собирались сдать дядя и тётя, пареньку уже не под силу, но это его не сильно огорчило. Главное — он будет в своём мире, почти что дома.
      — Два желания, а не одно, — оскалился волчара. С желтых клыков капала белая пена. Анна-Селена с огорчением подумала, что жизнь не сказка: там желания обычно исполняют бородатые добрые волшебники или благообразные феи. Бог стрельнул в её сторону круглыми желтыми глазами.
      — Можно попробовать.
      В следующее мгновение он исчез. Теперь в кресле сидела круглолицая большеглазая девушка в распахнутом кожаном пальто поверх чёрной же блузы. Костюм дополняла широкополая шляпа и кожаные перчатки. Разумеется, тоже чёрного цвета. Затянувшись папиросой, которую она держала почему-то в левой руке, девушка голосом человековолка поинтересовалась:
      — Так больше нравится?
      — Мне всё равно, — честно ответила маленькая вампирочка.
      Бог в халате окинул бога (или богиню) в пальто кислым взглядом.
      — И такой отдать душу? Вот уж никогда не пойму.
      Богиня кивнула, тряхнув длинными каштановыми волосами, свободно ниспадавшими на плечи.
      — Не поймёшь. Он любит её, а ты не любил никого и никогда. Кроме себя, конечно.
      Толстяк нахмурился, но тут же взял себя в руки, повернувшись к Женьке. Тот взирал на происходящее с гордым видом Памятника Обиженному Детству. Дескать, опять эти взрослые оборвали разговор на полуслове, занявшись своими очень важными взрослыми делами. А ребёнок… что — ребёнок. Ребёнок и подождать может, никуда не денется.
      Но уговаривать Женьку чудотворец не собирался. Вместо этого он будничным тоном произнёс:
      — Два желания мы исполнять не будем. Но второе может сбыться и без нашей помощи, ты это знаешь.
      Подросток мрачно кивнул.
      — Значит, мы выполняем первое?
      — Выполняйте.
      Всё равно ничего другого в голову не приходило. Хорошо хоть, эта парочка не уподоблялась Якубовичу с его "Полем Чудес" и не переспрашивала по десять раз: "Вы уверены? Нет, Вы действительно уверенны?"
      — Готово, — сообщила женщина.
      — Уже? — удивился Женька.
      Никаких изменений в себе он не чувствовал. Смеются над ним, что ли?
      — Уже, — подтвердил мужчина.
      Как положено в таких случаях, мальчишка слегка ущипнул себя за руку. Щипок оказался до безобразия болезненным.
      — У-йя, — не сдержался Женька. Божки довольно усмехнулись.
      — Теперь твоя очередь, Анна-Селена.
      Девочка не задумывалась. Она уже давно поняла, что перед ней тот самый случай, про который во сне рассказывал Олаф. Заветное желание у неё было только одно: вернуться домой. Но для этого надо перестать быть вампиром.
      — Уже перестала, — поощрительно кивнула женщина и затянулась сигаретой.
      Правда? Анна-Селена с силой топнула ногой. Пятка отозвалась лёгкой ноющей болью, вызвавшей приступ безумной радости. Девочка запрыгала на месте и захлопала в ладоши.
      — Анька, ты чего? — изумился Серёжка.
      Лучше бы промолчал От избытка чувств она тут же чмокнула друга в щёку, чем повергла его в величайшее смущение. Мальчишка покраснел так сильно, что, казалось, от него запросто можно было прикуривать.
      — Только знай, индекса у тебя не появилось, — заявил толстяк, но Анна-Селена только беспечно махнула рукой.
      — Вот уж наплевать. Проживу как-нибудь и без него.
      Даже в прежней жизни она бы не стала тратить желание на получение индекса, придумала бы что-нибудь более стоящее. Например… Мама…
      Улыбку с лица Анны-Селены как ветром сдуло. На глаза навернули слёзы. Дура, восторженная дура. Она же могла пожелать, чтобы мама не погибла, и тогда…
      — И тогда пришлось бы выбирать другое желание, — безразличным голосом сообщила женщина. — Мы же предупреждали, что не всесильны.
      Девочка недоверчиво поглядела на нежащихся в креслах чудотворцев. Похоже, они не обманывали. Плакать сразу расхотелось, но и радость не возвращалась.
      — Прошу следующего, — немного картинно объявил толстяк. — Наромарт?
      — Я в этом не участвую, — негромко, но твёрдо ответил тёмный эльф. — Я служу Элистри и не могу принимать дара от иных богов.
      Женщина недовольно скривилась.
      — Что ж, я непременно поинтересуюсь, какую награду она определит тебе за проявленную верность.
      — Моя верность не зависит от награды, — с достоинством парировал священник.
      — Хорошо, это твой выбор, — как-то торопливо встрял толстый бог. — Мирон Павлинович, Ваша очередь. Или Вы настолько верующий человек, что отвергните наш дар?
      — Не настолько, — честно признался Нижниченко.
      В последнее время перед переводом в Киев он стал всё чаще заходить в Владимирский Собор, несколько раз подолгу беседовал с отцом Михаилом. Христианство, вроде знакомое с раннего детства стало открываться генералу совершенно по-иному. Но воцерковленным христианином Мирон себя назвать бы никак не рискнул. И о том, как в его ситуации должен вести себя верный сын Церкви он, откровенно говоря, понятия не имел. Зато имел стойкое подозрение, что в церковных книгах про это ничего не сказано. А раз так, то необходимо полагаться на совесть и здравый смысл. И оба этих чувства подсказывали ему, что если он попросит неожиданно встреченных чудотворцев сохранить жизнь экипажу самолёта, то никому плохо от этого не будет.
      — Невозможно, — развёл руками толстяк. — Они и без нас живы. Кстати, Вам на это уже намекали.
      — Мне много на что намекали. Но я не спешу верить на слово.
      Прозвучало резковато. Не надо бы было так говорить с богами. Грубость никого и никогда до добра не доводила. К счастью боги не обиделись.
      — Нам можете верить, — заверила женщина, небрежно стряхивая пепел в материализовавшуюся на столе пепельницу, которая оказалась не слишком соответствующая антуражу: эдакое маленькое блюдечко с низкими бортиками из толстого стекла. В мире Мирона такие обычно расставляли на столиках маленьких кафешек. — Обманывать вас нам решительно не за чем.
      — Вам я верю, — особо подчеркнуть искренность чувств голосом Нижниченко даже и не пытался: раз собеседники способны читать мысли, то их не обманешь, даже если очень захочется. А в данном случае он и обманывать никого не собирался.
      — Тогда — Ваша вторая попытка.
      "А ведь нечего мне особенно и желать-то", — осознал Мирон. — "Привык ставить себе достижимые цели и всего добиваться сам, давно уже за журавлями в небесах не гоняюсь. Денег, как у Билла Гейтса? А что потом с ними делать? Пост министра или, хуже того, Президента? Нет уж, это работа не для аналитика, а для политика. Свою школу, как у Цевелёва? Хотелось бы, да только авторитет и уважение греют лишь тогда, когда на все сто процентов заработаны своим трудом. Дело об инопланетных прогрессорах, вроде раскрыли и закрыли… А вот это — идея. Вот что надо загадать: устранить наиболее крупную угрозу безопасности Юго-Западной Федерации".
      — Э-э-э… Мирон Павлинович, разве это называется "желание для себя"? — недоумённо переспросил полный божок.
      — Разумеется, — уверенно кивнул Нижниченко. — Я всё-таки заместитель министра, заниматься этим придётся мне. И головомойку получать — тоже мне.
      — А за что головомойку-то? — как всегда, догадаться по интонации, шутит ли Балис или интересуется всерьез было невозможно. Но вопрос оказался очень кстати.
      — Сам же офицер, должен понимать, что головомойки начальство устраивает не только за то, что виноват, но и по ходу дела — чтобы исполнители не расслаблялись. А если учесть, что начальники у меня — не профессионалы.
      — Всё-всё, я убеждён, — торопливо согласился толстяк. — Правда, есть ещё одна небольшая неувязочка: безопасности Юго-Западной Федерации в настоящий момент практически ничего не угрожает. После уничтожения излучателя странники к вам долго не сунуться, а что касается дальних и ближних соседей… Теоретические планы, конечно, разработаны у многих у многих государств, но на практике… Есть дела поважнее. Внутренние же экстремисты малочисленны. Хотя… Есть одна организация, всерьёз подумывающая о террористических актах.
      — Вот от них нас пожалуйста и избавьте!
      Страшно было себе представить, что и до них доберётся эта зараза.
      — Авиакатастрофа? Криминальное происшествие? Автомобильная авария? Взрыв бытового газа? — принялся подчёркнуто деловито перечислять толстый.
      Женщина возмущённо фыркнула:
      — Что за расточительность, Шафранек? Камень на шею — и в воду!
      А потом подмигнула Серёжке. Мальчишка подмигнул в ответ. Прикольный был мультик — "Ловушка для кошек". Серёжка его в клубе смотрел целых три раза.
      — Ладно, а теперь — серьёзно, — богиня затянулась сигаретой. — Убить этих людей мы не можем. Перевоспитывать — не по нашему профилю. А вот сердечный приступ в самый неподходящий момент одному очень активному человеку обеспечим. Компрометирующие документы и списки активных членов организации будут при нём. Дальше уже — ваше дело. Устраивает?
      — Более чем, — кивнул генерал.
      — Значит, договорились, — подвёл итог бог в халате. — Львов, проспект Ленина, дом двадцать один, гостиница «Первомайская». Скоро услышите.
      "Век бы не слышать", — искренне подумал Мирон. Но раз доморощенные террористы в Федерации уже завелись, придётся иметь с ними дело. И помощь встречных богов здесь весьма кстати.
      — Так, ещё одним невыполненным желанием меньше, — довольно потёр руки толстяк. — Продолжим. Саша?
      "Снимите с меня проклятье", — мысленно произнёс казачонок.
      Он не признавался никому: ни Адаму, ни Михаилу-Махмуду, ни Мирону Павлиновичу, но это давно уже стало для него самым заветным желанием. Подросток не знал, что с ним станет после того, как проклятье исчезнет, но был согласен на всё. Даже на немедленную смерть. Потому что лучше умереть, чем такой вот… ужас без конца.
      Женщина иронично улыбнулась:
      — Просьба не по адресу. Это не нашего ума дело.
      — Почему? — разочарование было таким сильным, что Сашка не сдержал эмоций.
      — Мы не можем отменить волю Того, кто принял это решение.
      Парнишка ссутулился, обречено махнул рукой.
      — Ничего мне тогда не надо.
      — Подумай, — начал, было, толстяк, но подросток прервал его неожиданно резко и зло.
      — Да чего здесь думать? Того, что мне действительно нужно, вы сделать не можете. А кофе выпить… Это я и без вашей помощи могу. Если вам так нужно, чтобы я обязательно что-то попросил, давайте сюда тарелку настоящего кубанского борща.
      Чудотворец рассержено взмахнул широким парчовым рукавом.
      — Не обязательно. И тратить желание на какой-то там борщ — глупость несусветная. Ты получил такую возможность, которую не получает почти никто, хотя чуть ли не все люди мечтают об этом всю жизнь.
      — Вот и выполняйте желания тех, кто об этом мечтает.
      — Правила устанавливаешь не ты. Мы выполняем желания только тех, кого считаем нужным. Кого мы считаем нужным, — бог особо выделил голосом слово "мы".
      — А у меня только одно желание: оставьте меня в покое. Понятно?
      По голосу Мирон понял, что Сашка близок к срыву. Если эти чудотворцы не отстанут от парня, то придётся вмешаться.
      К счастью, чудотворцы отстали:
      — Понятно. Значит, желание называет Балис. Только мы должны тебя сразу предупредить: ты на особом положении.
      — В каком смысле?
      — Ты знаешь, что ты не обычный человек. Твой друг назвал тебя лемуром, твой народ называет себя дарами или дэргами. Суть не в названии. Важно, что ты — другой. И применительно к тебе наши возможности сильно ограничены.
      — Как я вижу, — Балис кивнул на отшедшего к стеллажам Сашку, — не только по отношению ко мне.
      — Ты наблюдателен, — не без сарказма заметил толстяк.
      — Такая у меня профессия, — парировал капитан морской пехоты.
      Взмахнув широкими парчовым рукавами, божок вскинул руки вверх, демонстрируя признание капитуляции. А женщина пояснила:
      — Если очень сильно постараться, то, наверное, ты сможешь выбрать что-то и для себя. Но, боюсь, что перебирать мы будем очень долго. Если бы ты направил желание не на себя и свою семью, мы были бы крайне признательны. Конечно, многим людям такие предложения делать просто бессмысленно, но, насколько мы можем судить, ты не из их числа.
      Женька украдкой очень заинтересовано рассматривал офицера. Неужели действительно осчастливит какого-нибудь постороннего человека? Пожалуй, ни он сам, ни любой из его одноклассников на такое бы не согласился. Да что там одноклассников, взрослые бы тоже нашли благовидный предлог отвертеться от такой щедрости. Раньше Женька считал, что так и должно быть, а иначе поступают немногие упёртые, из которых то самое… только гвозди делать.
      Но в приключениях раз за разом приходилось убеждаться, что это не так. Все его спутники были не идеальными героями, не ангелами с пёрышками, и не зацикленными фанатиками. И заблуждений у них хватало, и недостатков. Но внутри каждого жило какое-то особое чувство, которое позволяло его обладателю отдать, что называется, последнюю рубашку тому, кто действительно находится в бедственном положении. Так что же, Женькин мир, Женькина Грань утратила что-то незаметное, но очень ценное? Или это нечто утратила только большая часть людей на его Грани, а меньшинство, думающее о других больше, чем о себе живёт где-то рядом. Может быть, в соседней квартире, за тонкой бетонной стенкой. Но никто об этом даже не подозревает, потому что большинство твёрдо уверено: честные, неподкупные, добрые, смелые и совестливые люди встречаются только в книгах и фильмах. Да и там они стали попадаться всё реже и реже, потому что зрители и читатели больше любят смотреть и читать "про то, как в жизни", то есть как люди ломаются, а не как умеют держать удар.
      "Восстановления Советской Власти на всей территории СССР, конечно, тоже желать не стоит?" — иронически прикинул Балис.
      — Почему же, с этим как раз особых проблем нет. Президент Ельцин издаст соответствующее постановление — и вперёд.
      — А независимые государства, конечно, не согласятся? — уточнил Гаяускас.
      — А ты сомневаешься? — по-одесски вопросом на вопрос ответил толстяк. Вообще, божку явно было не чуждо чувство ехидства.
      В чём-чём, а уж в этом никаких сомнений у Балиса не было. Что думает народ — это вопрос сложный, да и не думает никогда весь народ одинаково, а вот республиканские элиты уж точно снова под Москву идти не захотят. Конечно, их можно подкупить, запугать, убедить, но кто это будет делать? Ельцин или, может, Козырев? Легче представить себе Президента Джонсона во главе Компартии США, а Сайруса Вэнса правой рукой команданте Че Геварры.
      В общем, загадать такое желание означало нагрузить родную страну гражданской войной. И, как ни кощунственно звучит, хорошо если только гражданской, потому как можно и интервенцию получить. Редко когда гражданская война без интервенции обходится. Повезло американцам в своё время, чего уж там говорить. И очень немногие знают, что это «повезло» называлось "русские эскадры контр-адмиралов А.А.Попова и С.С.Лесовского". Те самые, что курсируя возле побережий СШСА — Попов возле западного, Лесовский возле восточного, служили серьёзным аргументом против вмешательства Великобритании и Франции в конфликт Севера и Юга.
      Ладно, мы пойдём другим путём. Как там в Питере сказал Огоньков? "Спасать мир — занятие для героев, я не потяну. Но конкретным людям помочь могу и должен". Да, что-то такое он тогда и сказал. Самое время последовать его совету.
      "Несколько лет жизни для Элеоноры Андрюсовны. По возможности здоровой и счастливой жизни".
      Божки молча переглянулись. А он пытался понять, почему первой в голову пришла старая женщина, а не кто-то из друзей-сослуживцев. Наверное потому, что друзья были молоды и здоровы, а соседку деда поджидали впереди только одиночество и смерть.
      Наконец женщина с запинкой проговорила:
      — Вообще-то формулировка очень сомнительная. Есть все основания оспорить утверждение, что это одно желание, а не несколько. Но раз ты пошел нам навстречу, то и мы можем ответить любезностью. Она увидит новое тысячелетие. Этого, надеемся, достаточно?
      Балис кивнул. Честно сказать, на такую щедрость чудотворцев он даже не рассчитывал. Два-три года, максимум — пять. А новое тысячелетие — это же две тысячи первый год. С ума сойти. Сколько бы ему исполнилось в две тысячи первом? Тридцать восемь…
      — Взгляните, — предложил толстяк тоном модного парикмахера.
       Видневшиеся вдали сквозь зелёную листву башни домов-новостроек из нарядного оранжевого кирпича были ему незнакомы, но парк Балис узнал: Жверинас. Одно время он подолгу гулял здесь тёплыми вечерами вместе с Беруте. Тогда юношеская влюблённость в более серьёзное и сильное чувство не переросло.
       Но сейчас был вечер, а не день. И в парке резвились малыши. А на скамейке под раскидистым каштаном дремала аккуратная старушка: Элеонора Андрюсовна Жвингилене. С того времени, как Балис её видел последний раз, она совсем поседела, как-то ссохлась, ещё больше сморщилась, но, в то же время, не казалась дряхлой и больной.
       К скамейке подскочила белоголовая девчушка лет семи с синеньком платьице, розовых гольфах и новеньких беленьких сандаликах. Когда-то Балис купил Кристинке почти такие же. Сейчас ему казалось, что он даже слышит хруст сгибающейся кожи.
       — Бабушка, ты спишь?
       — Мария? — встрепенулась старушка. — Я задремала.
       — А что тебе снилось, бабушка?
       — Не помню, Мария.
       — Ты всегда так, бабушка, — малышка смешно надула губы и обидчиво хлопнула ресницами. — Помнишь только то, что было давно. А что было вчера — не помнишь.
       Элеонора Андрюсовна только улыбнулась.
       — Поэтому я и рассказываю тебе сказки.
       И девочка сразу позабыла про капризы, бойко стрельнула глазами:
       — А сегодня вечером расскажешь?
       — Жива буду — обязательно расскажу.
       Видимо, это была у старушки постоянной присказкой, потому что Мария в ответ воскликнула:
       — Спасибо, бабушка!
       Потом чмокнула Элеонору Андрюсовну в щёку, и объявила:
       — Я пойду уток покормить.
       И девочка умчалась к пруду, в котором, как и во времена Балисовой юности, неспешно плавали очень важные утки. Старушка проводила её любящим взглядом, а потом повернулась к Балису и пояснила:
       — Моя правнучка, Мария. Недавно ей исполнилось восемь.
       — Просите, — машинально переспросил Гаяускас.
       — У неё день рождения третьего июня, в самом начале лета, — по-своему поняла его растерянность Элеонора Андрюсовна.
       — Она называет вас бабушкой, — только и смог выдавить офицер. На язык просилась совсем другая фраза: "Как вы меня заметили?", — только вот звучала она уж больно картинно.
       — А как ей ещё меня называть?
       Господи, да он же стал забывать литовский…
       — Знаете, я очень за вас тогда переживала, — как ни в чём не бывало, продолжала старушка. — Но была уверена, что вы обязательно вернётесь в Вильнюс, и, как видите, оказалась права. Правда, не могла предположить, что для этого вам понадобится столько времени: больше десяти лет. Странно, что я смогла это увидеть. Знаете, никогда не думала, что доживу до нового столетия. Как модно говорить у молодёжи — Миллениум.
       — Главное — дожили, — не впопад ответил Гаяускас, всё ещё чувствовавший себя очень неуютно.
       — Знаете, последние годы мне этого очень хотелось. Мне очень повезло. Мантас, мой внук, забрал меня в свою семью. У него прекрасная жена, две милых дочки. Мария — младшая, а старшую зовут Ромуальда, ей уже тринадцать. У Мантаса хорошая работа, квартира здесь, в Жверинасе. Знаете, иногда кажется, что после обретения независимости Литвы я попала в сказку.
       Старушка лукаво улыбнулась.
       — Нет, не думайте, что я выжила из ума. Литва — не рай на земле, конечно, в стране есть проблемы. Но по сравнению с соседями… Знаете, спросите любого встречного, и он ответит, что хотел бы жить именно в Литве, а не в Белоруссии, Латвии или Польше. Я уверена. И не важно, литовец он, белорус, русский или поляк.
       Балис не стал огорчать недоверием трогательно-наивную в своём патриотическом восторге старушку. Да и, откровенно говоря, стой перед ним сейчас такой выбор, в качестве альтернативы Литве он рассматривал бы никак не Латвию или Белоруссию, и уж тем более не Польшу.
       — Вот и ты вернулся сюда, так что… — подытожила Элеонора Андрюсовна. Тут он уже промолчать не мог.
       — Я не вернулся. Вы не понимаете, я ведь…
       Но она решительно прервала:
       — Это ты не понимаешь, — сказала старушка таким тоном, как говорят с малышами вроде Марии. — Ты любишь Литву, ты не делал подлости и ты сейчас здесь. Это — главное. А всё остальное… Поверь, это уже абсолютно неважно. Пока — просто поверь. Придёт время, и ты сам это поймёшь.
       Сквозь зелёную листву в глаза неожиданно ударило яркое жёлтое солнце. Балис непроизвольно сощурился, прикрыл лицо рукой.
      — А вот так мы с тобой не договаривались, — укоризненно покачал головой толстяк. — Разговаривать с ней ты права не имел.
      У Гаяускаса чуть не вырвалось, что разговор Элеонора Андрюсовна начала сама, не молчать же ему в ответ, но он сообразил, что с такими противниками оправдываться, означает обязательно остаться виноватым. Это как в бою на ножах: обороняться можно, а вот уходить в глухую защиту — верная гибель. Надо самому нападать, надо чтобы они оказались виноватыми.
      — Что-то я не помню, чтобы мы вообще о чём-то договаривались. Вы предложили мне посмотреть, я даже согласиться не успел.
      — Но ты же хотел…
      — У вас тут что, мысли к личному делу подшивают?
      Вообще-то кто знает, какие нравы в этой… небесной канцелярии. Только что-то не верится, что боги — всего лишь переростки-политотдельцы (не при Славке Огонькове будет сказано).
      — Дэрг прав, — негромка заметила женщина. — Ты поторопился, не оформил чёткого договора, а потому не в праве предъявлять ему претензии.
      — Ты формалист, — отмахнулся пухлой ладошкой бог в халате. Обращение к женщине в мужском роде выглядело забавным, но никто не рассмеялся: не до того было. — Я никогда не ставил букву закона выше его духа…
      — Со своими адептами разбирайся как знаешь, но сейчас мы с тобой всего лишь работники. И я намерен проследить, чтобы все обговорённые формальности были соблюдены. Дэрг ничего не нарушал.
      — Ладно, — сокрушенно вздохнул толстяк. — Будем считать вопрос исчерпанным.
      Кажется облегчённо вздохнули все собравшиеся в зале.
      — У нас осталось последнее желание. Серёжа.
      Уж слишком тихий и послушный был у Серёжки вид. Мирон почувствовал, что точно знает: сейчас что-то произойдёт. Кажется, не он один. Женщина бросила в пепельницу окурок и подалась вперёд.
      — Поскольку это последнее желание и повлиять на выбор остальных ты уже никак не сможешь, то можно кое-что произнести в слух. Мы не воскрешаем мёртвых — нам это не дано. Мы не можем постоянно управлять твоим миром. Нам под силу внушить почти любому человеку любую идею, но как отнесётся к ней другие люди — от нас не зависит. Мы можем сделать так, чтобы Президент Молдовы издал Указ о независимости Приднестровья, но убеждать согласиться с этим политиков мы не станем.
      — Нужны нам его Указы… — пробормотал Серёжка. Кто такой Снегур, чтобы решать за Приднестровье? Пусть ещё… как же эта африканская страна-то называлась… Сингапур… нет… точно. Пусть Занзибар учит решать, как им жить. — У меня другое желание.
      — И очень хорошо, — как-то преувеличенно бодро воскликнул толстяк и снова потёр руки. — Мы готовы.
      "Пусть Сашка станет обычным человеком. Он этого очень хочет".
      — Мы уже обсуждали этот вопрос. Это невозможно, — скучным голосом ответила женщина. — Неужели ты думаешь, что он об этом не просил?
      Сашка, которого перепалка Балиса с богами вернула от стеллажей с книгами к столу посмотрел на Серёжку очень подозрительным взглядом, но ничего не сказал.