Грани - Грани судьбы

      — Э, парень, каждый марин — моряк от рождения и до смерти, куда бы не забросила судьба. Я уже пятую весну не выходил в море, но, Изон свидетель, для меня нет мечты желаннее, чтобы оказаться на палубе дракара и вдохнуть полной грудью солёный морской воздух. Надеюсь, она ещё исполнится.
      — А что, в городе воздух был недостаточно солёный? Или недостаточно морской? — издевательски серьёзно спросил Женька. Анна-Селена отвернулась и хмыкнула.
      — И то и другое, — словно не заметил подвоха Глид. — Настоящий морской воздух только там, где не видно берега. А в порту… Конечно, неплохо, но всё же это не то… Вообще-то у нас считается, что мужчина должен умереть как воин: в бою, с топором в руке. Но если боги ссудили иначе, и жизнь завершается в родном доме… Тех, кто не может выходить, наследники каждое утро выносят наружу и оставляют там на весь день: чтобы видели море, слышали море, чувствовали запах моря… Тот, кто всё же умирает в четырёх стенах и под крышей, считается навлёкшим на себя проклятье богов. Не хотел бы я себе такой доли…
      Он смолк на полуслове, удивлённо уставившись куда-то за спину Гаяускаса. Балис встревожено обернулся.
      Возле палатки стоял Серёжка, неумело замотавшийся в плащ.
      На несколько мгновений повисла тишина, было слышно, как похрустывают в костре горящие полешки, да стрекочут в траве кузнечики.
      Первым пришёл в себя мальчишка.
      — Мне нужно… — глухо побормотал он в пространство, покраснел так, что это было невозможно не заметить даже в вечерних сумерках, и торопливо заковылял к кустам. Путешественники продолжали оторопело смотреть ему вслед. Балис, было, дёрнулся подняться, но остался сидеть. Если нянчиться с Серёжкой, как с маленьким, наверняка мальчишке будет обидно.
      — А кто-то говорил, через два дня на ноги встанет, — скорее с удивлением, чем с иронией произнёс Мирон.
      — Сам поражаюсь, честное слово, — признался Наромарт.
      — Хоть бы обулся, чучело, — тихо произнёс на русском Женька. В душе у подростка восхищение Серёжкиной живучестью боролось с неприязнью. Ну, вот раздражал его такой героизм и всё тут. Уж такой положительный получался Серёжка — пробу ставить негде. Анне-Селене помогал, ящера поддерживал, дракона спас, пытку выдержал. Прямо сейчас отливай в бронзе и ставь перед Домом Детского Творчества, который раньше назывался Киевским Дворцом Пионеров. И хоть Женька понимал, что сам Серёжка, будь его воля, не стал бы влипать в истории, где приходится демонстрировать такой вот героизм, раздражение всё равно не исчезало и требовало выхода. Наплевать, что сейчас взбеленится Сашка, а Мирон Павлинович прочитает лекцию. Женька не хуже их знал, что к Серёжке он несправедлив. Знал, но не мог с собой ничего поделать. Да не очень-то и хотел.
      Но Сашка не стал ругаться. Он просто спросил:
      — Во что ему обуваться было?
      И Женькино раздражение улетучилось неизвестно куда. В самом деле, никто не предполагал, что малыш сегодня придёт в себя, ни одежды, ни обуви ему не оставили. А когда нужда припрёт, тут уж кому угодно станет не до долгих поисков.
      — Н-да, боевой парень, — уважительно протянул Олх.
      Ящер выразительно зашипел, комично вытягивая шею.
      — Он говорит, что Шустрёнок — настоящий воин, — перевёл Наромарт. — Пусть ещё и не взрослый.
      Мирон вздохнул.
      — Воин… Как чуть что — сразу воин… Разве он воевал? Почему так ценится способность сражаться, убивать? Он не воин, он просто — человек.
      Балис молча кивнул. Друг высказал то, что давно уже лежало у бывшего капитана морской пехоты на сердце. Да, Гаяускас был офицером и не сожалел об этом, но давно уже чувствовал фальшь в том, что отвагу и стойкость непременно отождествлять с войной. А разве для того, чтобы вывести в море обыкновенный гражданский пароход или поднять в воздух самолёт смелость не нужна? Чтобы спуститься в шахту или начать сложную операцию? Да просто чтобы сказать «нет», когда большое начальство требует «да» и грозит за ослушание всеми мыслимыми и немыслимыми неприятностями. Редко ли в таких ситуациях пасовали те, кто не дрожал на поле боя?
      — Ты не прав, — серьёзно ответил Скаут. — Если бы все люди были такими, тогда в твоих словах был бы смысл. Но люди — разные, как разные и орки, и эльфы, и драконы. Он — человек, но и инквизиторы — тоже люди. А воин… Воин не тот, кто умеет убивать других людей. Воин — это тот, кто, когда приходит беда, встречает её лицом и с тем оружием, которое у него есть, не смотря на опасность. А убивать… Это нетрудно. Научить убивать можно кого угодно, но от этого они воинами не станут.
      Ящер кивнул, выражая свою поддержку словам полуогра. Мирон собрался возразить, но не успел: вернулся Серёжка. Мальчишка хотел залезть обратно в палатку, но тут его позвал тёмный эльф. Паренёк неуверенно подошел.
      — Как ты себя чувствуешь?
      — Нормально…
      — Ничего не болит?
      — Не…
      — Есть хочешь?
      — Ага…
      — Так садись с нами.
      Серёжка хлопнул глазами и смущённо, но с затаённой радостью спросил:
      — А можно?
      Женька в голос хрюкнул. Вот отколол малыш. Сначала проявлял чудеса героизма, а теперь косит под домашнего мальчика, который без разрешения со двора не выходит.
      Но никто маленького вампира не поддержал, а Анна-Селена бросила на него такой взгляд, словно он посмел обидеть её любимую куклу. Подросток в ответ равнодушно пожал плечами, а тёмный эльф совершенно серьёзно спросил:
      — А почему же нет?
      Серёжка совсем смутился. Потупил голову, переступил босыми ногами и выдавил из себя:
      — Раз меня положили в палатке, значит я раненый, и мне надо лежать, да?
      — Вообще-то да, — всё так же серьёзно ответил Наромарт. — Но раз ты всё равно уже встал, и у тебя ничего не болит, то давай-ка ужинать.
      — Ага, — мальчишка радостно вскинул голову, большие глаза счастливо сияли. Чёрный эльф чуть сдвинулся в сторону, освобождая место между собой и Балисом. Совершенно счастливый Серёжка плюхнулся на траву, но тут же снова вскочил на ноги: приветственным свистом разразился сидевший по ту сторону костра ящер.
      — Шипучка?! Быть не может!
      С непривычной для его габаритов подвижностью сауриал обогнул костёр и оказался рядом с мальчишкой, показывая, что так оно и есть. Серёжка от избытка чувств прижался к холодной зелёной коже, даже не вспомнив о том, что при первой встрече планхед показался ему воплощением безобразия. Ящер в свою очередь, застыл на месте, не зная, как реагировать на такое поведение детёныша. И взрослые и маленькие сауриалы выражали свои эмоции иначе, чем люди. Шипучка не был даже уверен, что именно означает поступок Шустрёнка, не сомневался он только в одном: чувства у детёныша были самые добрые.
      Ящер ещё раз прошипел что-то ободряющее, Серёжка отступил на шаг, повернулся к Балису и Наромарту и спросил:
      — А та девочка… Риона… она тоже свободна?
      Женька хмыкнул. Совсем тихо, про себя. В любом случае малыш не пытался играть роль героя: так претворяться просто невозможно. Серёжка был таким, каким был, значит, таким и надо его принимать. В конце концов, должны же быть на свете чудаки. Женьке всегда было немного жалко осознавать, что описанные в книгах смелость, честность и дружба — всего лишь красивая выдумка. На самом деле, конечно, каждый за себя и любой человек нужен только своим родителям, да себе самому. Что ж, теперь он будет знать, что из этого правила бывают приятные исключения.
      — Вот беспокойное существо, — с одобрением пробормотал Глид.
      — Здесь она, садись уж, — заверил Наромарт.
      — Я тут, — откликнулась девочка.
      Серёжка снова уселся, глянул через плечо на Балиса. Искорка в глазах вдруг погасла, мальчишка виновато моргнул, уголки губ поехали вниз. Морпех вдруг ясно понял: паренёк чувствует себя виноватым, что обратил внимание сначала на других, а не на него. Гаяускас усмехнулся и потрепал Серёжке вихры: какие, мол, счёты между своими. Мальчишка облегчённо перевёл дух и снова улыбнулся.
      Пока Серёжка осваивался у костра, практичная Анна-Селена успела наполнить едой ещё одну миску и теперь протянула её мальчишке:
      — Держи. Тушеная репа с копчёным окороком. Наверное, очень вкусно.
      Девочка незаметно вздохнула: ведь вкуса пищи вампиры не чувствуют.
      — Спасибо, — с чувством поблагодарил паренёк, принимая плошку. Похоже, он действительно не на шутку проголодался: сразу зачерпнул полную ложку и отправил в рот. И тут же выплюнул всё назад в миску: слишком горячей оказалась пища. Незнакомые воины рассмеялись, особенно громко хохотал молодой длинноволосый парень.
      — Вот тебе и герой: пареной репой подавился. Инквизиторы-то хороши, накормить не догадались. Тут бы они всё и узнали.
      — Реш! — недовольно воскликнула бледная женщина с необыкновенно красивым лицом.
      Но Серёжка уже не слушал. Машинально поставив миску на землю, он вскочил и бросился обратно в палатку. Мальчишку душили слёзы.
      Балис дёрнулся, было, остановить Серёжку, но в последний момент остановил свой порыв. Реакции поймать мальчишку за руку у него хватило бы, а потом-то что? Объяснять, что ничего обидного в шутке Реша нет? Так ведь на самом-то деле — есть. Глупая шутка. Но и не бить же за это юнцу морду — ещё глупее. К тому же, отношения между составлявшими компанию двумя отрядов и так были довольно натянутыми, любое обострение отношений ни к чему. Вот и остался Гаяускас сидеть на месте в надежде на то, что быстро придумает что-то разумное. Краем глаза заметил, как дёрнулся и сел обратно ящер — видимо, прокрутив в голове примерно те же мысли.
      А потом поднялся Сашка и негромко, но очень раздельно сказал, обращаясь к Решу:
      — Ещё раз заденешь Серёгу — будешь иметь дело со мной. Понял?
      И что-то такое было в голосе и взгляде подростка, что насмешливый ответ замёрз на губах у вора. Вместо этого он невнятно пробормотал:
      — Да ничего я его не задевал.
      — Старшие объяснят, — казачонок кивнул на Олха и Льют, повернулся, и направился к палатке, куда забежал Серёжка.
      Балис удивлённо посмотрел на Мирона. Друг ответил лёгким кивком головы. Гаяускас задумчиво потёр подбородок. До этого случая он думал, что понимает и Сашку, и Серёжку и может предсказывать их поступки. Но сейчас оба мальчика его сильно удивили.
      А Женька смотрел в спину казачонку с откровенной завистью. Да, быть правильным, конечно, накладно и трудно и даже иногда смешно, но в этом есть и свои плюсы. Только правильный Сашка мог вот так встать между великовозрастным болваном и обиженным малышом и сказать: "Не трогать!" А если бы встал Женька… Да какой из него, хохмача и злыдня, защитник мелкоты? В его исполнении это выглядело бы только ещё большим издевательством над Серёжкой. Значит, маска приросла настолько сильно, что уже не сорвёшь, даже если очень захочется?
      Тан Маргадуд принимал неожиданных гостей с подобающим почётом. Каждому воину досталось в волю мяса, хлеба и пива, матрас и крыша над головой. Что ещё нужно, чтобы пережить дождливую ночь? Хорошо бы, конечно, ещё и женской ласки, но тут уже не обязанность тана гостей ублажать. Служанок в замке, конечно, не так много, как хотелось бы, ну да отцам-инквизиторам они без надобности, да и легионеры морриты при младших гражданах грешить брезговали: благородство, оно, как известно, обязывает. Вот и получалось, что ночных утех жаждали лишь две дюжины наёмников.
      Правда, тан, как следовало из титула, был чистокровным толком, а наёмники, что городские, что орденские — большей частью флоски, меньшей иноземцы. Но на самом деде никаких препятствий тут не было. Во-первых, в прислугах у тана флоских женщин было, наверное, побольше, чем толских. А, во-вторых, коли профессиональным спором не пахло, то и делить жителям Толы было нечего. Как говорится, заплати денежку и получи, что оплачено.
      Отец Сучапарек, как Верховный Инквизитор Толы, мог бы, конечно, запретить блуд и строго проконтролировать, чтобы запрет был неукоснительно выполнен. Но сейчас ему было не до этого. Наёмники, они и есть наёмники, люди грешные, праведников из них всё одно не сделать, как ни старайся. За грехи с них боги непременно спросят, но сейчас гораздо важнее, чтобы воины перед боем ощущали кураж, были готовы разорвать противника в ошмётки, а не копили в себе мелкие обиды на то, что начальство лишило их удовольствий, почитаемых за законные. А если же какой лихой вояка границу дозволенного перейдёт, так тан ему быстро даст укорот, а инквизиторы помогут.
      Нет, не над воспитанием наёмников отец Сучапарек ломал голову. Все его мысли занимало другое: как изловить проклятых изонистов. Словно нарочно погода испортилась столь основательно, что о воздушной разведке и думать было нечего. Гиппогриф испуганно ржал, храпел и артачился. Взлететь его не могла заставить даже плеть. Конечно, на всякое упрямство можно найти управу. Кочевники непослушным лошадям без лишних переживаний втыкали в круп кинжал, после чего до тех моментально доходило, что предназначение скотины — везти своего господина-человека куда надобно, и как можно быстрее. Но инквизитор быстро понял, что проку от этого будет немного. Низкая облачность сводила преимущество передвижения по воздуху практически на нет. Быстрые сумерки её окончательно обессмыслили. Сквозь толщу свинцово-серых туч не мог пробится свет ни звёзд, ни лун. А ведь как раз на эту ночь у Иво приходилось полнолуние. Почему же богам не было угодно явить милость?
      Отец Сучапарек делал всё что мог для успеха погони. После того, как утихла гроза они всё же перелетели из замка Бук в лежащий ещё дальше к западу Керни, где правил Малгадуд. По просьбе инквизитора, равносильной строгому приказу, тан разослал гонцов по всем принадлежащим ему деревням, чтобы узнать, не проезжали ли где подозрительные путники. После заката воины стали один за другим возвращаться с дурными вестями: беглецов нигде не видели.
      Или проклятый Изон хранил их от погони?
      Каждый инквизитор был не только воином, но и жрецом. Поэтому отец Сучапарек отлично знал, что против воли бога человеку идти не возможно. А Изон, проклятый на все времена, всё-таки был богом, да и пока ещё живым, не мёртвым. Уж это-то инквизиторы знали не хуже, чем изонисты, хотя на людях всегда утверждали обратное.
      Но Верховный Инквизитор провинции — не просто жрец, а жрец высокой степени посвящения. Потому знал Сучапарек и другое: против воли бога человек не может идти только в одиночку. А вот если за тобой поддержка другого бога, тут с первым можно и поспорить. Больше того, бывает и так, что в битве богов человек получает уникальный, невозможный шанс: стать не просто фигуркой в божественной игре, которую рука хозяина двигает как ему нужно, но проявить свою волю и тем определить исход этой игры. Защитить перед великими силами свои интересы.
      Такой шанс выпадал, конечно, немногим. Да и выпадал ли он кому-то вообще — сложно сказать. Сучапарек знал немало древних легенд самых разных народов, легенд красивых и поэтичных, но… Было это или не было — кто теперь скажет? Да и ни к чему Верховному Инквизитору Толы излишняя гордыня. Конечно, приятно воскликнуть: "Дайте мне точку опоры, и я переверну всю Вейтару!" Звучит красиво, да и наверное, в веках останется: бродячие сказители таких слов не пропустят, по всему миру разнесут. Вот только зачем её вертеть-то? Что с этого ему, отцу Сучапареку, прибавится? Непонятно. А раз непонятно, то и не нужно. Пусть мир живёт, как живёт. Сейчас цель у него скромная: догнать беглецов. Будут иные цели, придёт время подумать и о других средствах.
      Настроив себя таким образом, инквизитор направился в замковый храм. Как и подобало воину, тан Малгадуд почитал Аэлиса. Сучапареку это не мешало и не помогало: отцы-инквизиторы не были слугами какого-то определённого бога, они выполняли наказ нынешнего пантеона о том, что иным богам, кроме ныне существующих, на Вейтаре молиться не должно, а потому могли совершать службу в храме любого из божеств.
      Пожилой священник в тёмном балахоне снял с дверей тяжелый навесной замок и почтительно распахнул их перед гостем.
      — Почтенный отец желает моего сослужения?
      — Нет, я хочу помолится в одиночестве. Ты можешь быть свободным, всё необходимое у меня есть.
      — Как будет угодно почтенному отцу.
      Приволакивая левую ногу, жрец Ренса удалился. Лицо старика было изуродовано старыми шрамами, видать, из бывших рубак. Обычное дело, кому из вояк повезло дожить до старости часто в священники уходят. Лучшую долю себе после смерти вымаливают. Оно понятно, в чертогах Ренса намного повеселее, чем в мрачном сером царстве Аэлиса. Да только судьбу перехитрить сложно. Много желающих, да мало приглашенных. Не за всякого воина Ренс перед богом смерти слово замолвит. Даже не за всякого священника. Только каждый себя этим не всяким мнит. Другие ладно, а уж ему-то непременно повезёт.
      Размышления о грядущей судьбе замкового жреца не мешали Сучапареку приготовиться к молитве. Инквизитор растравил на алтарном камне и зажег свечи, воскурил благовонья. Опустившись на колени, он предался молитве.
      Как долго отец Сучапарек взывал к Ренсу он и сам не знал. Храм располагался в дальнем углу замка, сюда не долетали посторонние звуки, разве что дождь нудно барабанил по толстым каменным стенам и закрытым слюдяными пластинками узким окнам-бойницам. Время словно остановилось. Наверное, уже минула полночь. Замок Керни спал, бдили лишь часовые на стенах. По крайней мере, обязаны были бдить.
      Всё было тщетно. Инквизитор не чувствовал никакого ответа. Ренс не пожелал помочь своему слуге.
      Сучапареком вдруг овладел гнев. Все против него. Даже боги.
      Будь всё проклято!
      Охваченный порывом раздражения, он смахнул с алтаря оплывшие свечи. Задрал лицо к скрывшемуся во мраке куполу храма и проорал срывающимся голосом:
      — Кто-нибудь! Хоть кто-нибудь, помогите мне найти беглецов! Дайте мне след! Я отдам всё, что у меня есть.
      Хриплый крик отразился от стен многократным эхом.
      Налетевший непонятно откуда порыв ветра погасил те свечи, которые не попали под взмах длани отца Сучапарека. Храм погрузился во тьму. Поднимавшийся с колен инквизитор вдруг пошатнулся, потерял равновесие, тяжело рухнул, крепко ударившись головой об алтарный камень, и замер без движения.
      Серёжка вбежал в палатку, рухнул на пол лицом вниз и разрыдался. Худые плечи содрогались от плача.
      Зачем он только пошел к костру. Надо было сразу возвращаться к себе и лежать тихонько в уголке. А теперь он стал всеобщим посмешищем.
      От обиды щипало в горле. Над ним смеялись. Наверное, его считают глупышом, который путается под ногами у взрослых и мешает делать своё дело. Конечно, они вон какие здоровые, небось известные вояки. Освободили Анну-Селену, освободили Риону. Они, наверное, освободили бы и Ская, и Серёжку, если бы мальчишка вёл себя смирно и спокойно. А то, что он не мог вести себя смирно и спокойно, им казалось детской глупостью.
      Да разве Серёжка убежал на войну, чтобы прославиться и стать героем? Нафиг не нужна ему вся эта слава. Пусть кто хочет забирает, он отдаст всё до последней капли и жалеть не станет. Просто, выбора другого не было. Он должен был отомстить за гибель родителей, иначе какой же он сын. Он должен был защищать Анну-Селену, иначе какой же он друг. Он должен был выпустить дракона, иначе… иначе… А что, он долен был спокойно смотреть как его голодом морят, что ли?
      Кто-то вошел в палатку и присел рядом с Серёжкой. Наверняка Балис Валдисович. Сейчас, наверное, будет утешать. Конечно, он-то понимает, что Серёжка всё это делал не чтобы героя из себя строить. И Мирон Павлинович понимает, и Наромарт. А для остальных он, конечно, смешная и забавная игрушка, вроде обезьянки.
      — Серёга, кончай дурить, — неожиданно произнёс вошедший Сашкиным голосом. — Ты же не девка из-за всяких дураков слёзы лить.
      — Отстань, — всхлипнул мальчишка. — Тебе-то что?
      — А то. Я же понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
      В душе у Серёжки боролись благодарность и злость. Сашка был нормальным парнем, никогда не делал ничего плохого. До похищения Серёжка относился к нему очень дружелюбно. Но сейчас мальчик был разозлён на всех и вся. И в сочувствии от казачонка нуждался не больше, чем рыбка в зонтике. Понимает он…
      — Понимаешь… А тебе пятки когда-нибудь огнём жгли?
      — А тебе пальцы в тиках ломали?
      Всхлипы Серёжкины как ножом отрезало. По инерции он ещё пробормотал:
      — А тебе — ломали?
      И услышал в ответ:
      — Думаешь, я это придумал, чтобы тебе героем показаться?
      Ничего такого мальчишка, конечно, не думал. Нормальный человек про себя такого выдумывать не станет. И хвастать этим тоже. Сам Серёжка точно знал, что хвастать тем, что случилось в подвале у инквизиторов никогда не станет. Да что там хвастать. Даже вспоминать лишний раз не будет.
      И Сашка вовсе не хвастался. И вспомнил не лишний раз, а к месту. Потому что до этого Серёжка был готов обругать его самыми последними словами, даже теми, которые и на улице не всегда крикнешь. За то, что лезет в чужое дело. Его просили, что ли? Не просили, конечно, только вот и дело-то для казачонка было не чужим. Он не деланную доброту показывал, а действительно понимал, что творится сейчас в Серёжкиной душе.
      Мальчишка виновато молчал, только негромко сопел. А Сашка продолжил:
      — Знаешь, мы тут с Балисом Валдисовичем немного… поругались…
      — Ты и с Балисом Валдисовичем? — почти забыв про всё, громко изумился Серёжка.
      — Было дело, — самокритично признался Сашка. — Он меня вроде воспитывать начал, что для меня война как игра, а мне бы учится надо было. Ну я разошелся. Сказал ему, что игры эти мне во где сидят.
      В темноте мальчишка ничего не разглядел, но был абсолютно уверен, что подросток чирканул себе рукой по шее.
      — Что нас война бьёт так же по-настоящему, как и взрослых. А они думают, что отвезут нас туда, где не стреляют, и мы сразу счастливыми станем. Вот. А он мне и объяснил, что горем меряться не надо. Потому что у другого своё горе может быть и не меньше твоего. А если меньше — разве он этом виноват? И тебе легче будет, если и его в горе с башкой окунуть.
      — Нет, конечно, — Серёжка даже вздрогнул от такого страшного предположения. Чтобы он кому-то пожелал пережить то, что с ним сегодня случилось. Да никогда. Даже последним гадам из ОПОНа он такой судьбы не желает.
      — Вот видишь.
      Повисла долгая пауза. А потом Серёжка неуверенно спросил:
      — Саш, а у тебя тоже родителей убили в войну?
      — Мамку в гражданскую. Как заложницу. Когда красные в станицу входили, я утёк, а она с сёстрами осталась. Никто ж не думал, что баб в заложники брать будут.
      — Да я верю, — торопливо пробормотал Серёжка, словно опасаясь, что протянувшаяся, было, между ними ниточка оборвётся. И сразу спросил:
      — А отец?
      — С германской не вернулся. От него последнее письмо ещё летом семнадцатого пришло, а дальше — никаких вестей.
      — А у меня отца в бою убили, а маму — осколком мины, случайно. Зато сестра жива.
      — Я помню. Младшая, правильно?
      — Правильно.
      — Вредная небось?
      — Ещё какая. А ты откуда знаешь?
      — Дык, у меня же тоже младшие были. Девчонки — они все такие.
      — Точно…
      Оба несмело хмыкнули. Каждый чувствовал, что сказано что-то очень важное, и каждый понимал, что надо сказать ещё что-то, и тогда всё станет хорошо. Только вот что именно сказать, не знал ни один, ни второй. И оба очень боялись ошибиться.
      Наконец, Сашка решился:
      — Ладно, хорош тут прятаться. Пошли ужинать.
      — Не хочу…
      — Ой, не заливай. А то не видно, что ты голодный. И не думай, никто шутить над тобой не станет. И глупости болтать тоже. Подожди-ка.
      — Чего ты там шаришь?
      — Лови.
      — Че…
      Серёжка едва успел заслониться рукой от летящего в лицо сгустка тьмы. Предплечье охватило что-то большое и мягкое.
      — Это что?
      — Рубаха моя запасная. Сейчас. Здесь ещё штаны должны быть.
      — Где — здесь? — совсем растерялся мальчишка.
      — Где, где… В моём мешке. Тебе великовато немного, ничего, подвернёшь штанины и рукава.
      — Подверну. А как ты в темноте видишь?
      — Я и не вижу. Я помню, куда клал.
      — А…
      Мальчишки снова рассмеялись, но на этот раз куда свободнее. Напряжение уходило.
      — Обувь только искать долго. Да и она тебе, наверное, не подойдёт: у меня нога-то больше.
      — Да ладно, обойдусь. Лето же.
      Да, это были они, преступившие закон Императора и волю богов. Он узнавал среди скачущих по дороге всадников эльфийку, полуогра, здорового наёмника-марина. А уж не признать ящера, арестованного в гладиаторской школе Ксантия вместе с маленьким мерзавцем, выпустившим дракона, было и вовсе невозможно: нечка замыкал отряд, на двух задних лапах двигаясь с той же скоростью, что и лошади на четырёх ногах.
      Но кроме них в отряде оказалось много совсем незнакомых людей. Воины, пожилая женщина, ящерица-вейта и целый выводок детей. Мальчишки, девчонки. Среди этой мелкоты как-то затерялся дикарёныш. И с такой обузой идти на преступление, зная, что потом придётся спасаться от погони. Конечно, если дойдёт до реальной опасности, то малышей оставят на верную гибель ради спасения ценных взрослых жизней, но всё-таки слишком уж цинично и излишне жестоко.
      Главное было понять, где же всё-таки беглецы находятся. Наступало утро. Всадники и ящер двигались навстречу поднимавшемуся Ралиосу. Значит, они едут на восток к Угольному лесу. Это разумно, где же им ещё прятаться. Не среди дюн же и островов Тампэ и не в непроходимых северных болотах.
      Словно услыхав его мысли, видение вдруг подобно вихрю понеслось вдоль дороги. Всадники остались позади, а впереди замаячила деревня. Обычная толийская деревня, каких в округе дюжины и дюжины. Тройка ветряных мельниц чуть в стороне на холме. Зеленеющие всходами ржи поля. Ближе к домам — огороды за невысокими заборчиками. Тополя по берегам реки или широкого канала. Аккуратные каменные домики с высокими двухскатными крышами, крытыми большими кусками красной черепицы. Высокий тёмно-красный шпиль храма Ирла.
      "Опповен. Владения барона вье Хаге", — пронеслось в голове у отца Сучапарека, и видение тотчас исчезло в затянувшей взор кроваво-красной пелене.

Глава 8
Толиника. 5-й день до ладильских календ.

      У братских могил нет заплаканных вдов,
      Сюда ходят люди покрепче.
      На братских могилах не ставят крестов,
      Но разве от этого — легче?
В.Высоцкий

      Словно кто-то очень сильный откинул могучей рукой тёмной занавес. Сознание к Верховному Инквизитору Толы вернулось стремительно и неожиданно. Миг назад отец Сучапарек был словно растворён во тьме и пустоте, а сейчас понимал и чувствовал всё. А главное — всё помнил. И то, что происходило в молельне замка Керни, и последовавшее вслед за этим видение.
      А сейчас он лежал на мягком ложе, разоблачённый до нижнего белья и заботливо укрытый тёплым одеялом. Значит, его нашли бесчувственным в храме и перенесли в покои замка. Главное, чтобы потеря сознания не была длительной, иначе и божественное откровение ничем не поможет. Беглецов, во что бы то ни стало, необходимо перехватить в Опповене. Проскочат через мост — считай, доберутся до лесу. А там их попробуй, поймай.
      — Надо на что-то решаться, брат Кинцл, — донёсся до Сучапарека голос отца Мареша. — По Уставу Ордена, командование над экспедицией должен принять ты.
      — До рассвета ещё есть время, — глухо пробормотал второй инквизитор.
      — Ралиос уже восходит.
      — И всё же немного времени у нас есть. Давай, брат Мареш, вознесём молитву об исцелении отца Сучапарека.
      — В этом нет нужды, — Верховный Инквизитор Толы открыл глаза и рывком сел на ложе. Всё правильно. Сейчас он находился в той самой комнате, которую тан Малгадуд выделил ему для ночлега. И немудрено, что братья о нём беспокоились: в храм он ушел ещё до середины ночи, а сейчас, судя по словам брата Мареша уже утро. Правда, за окнами-бойницами стояла непроглядная темнота, комнату освещали свечи. Судя по тому, как оплыло сало, перенесли его сюда уже давно.
      — Отец Сучапарек!
      — Боги хранят меня, братья. Наше дело богоугодно, а раз так, то что может нас остановить?
      — Конечно, высокочтимый отец, но…
      Брат Кинцл смешался и замолк. Храбрый воин и отменный командир, верзила, способный своим видом устрашить иного огра, он становился совершенно беспомощным в общении с теми, кто стоял выше него, оттого и прозябал в глухой провинции на окраине империи. Оттого и тянул время, не желая принимать на себя командование отрядом. Что ж, пусть наслаждается счастьем: брать на себя ответственность ему сегодня не придётся.
      — Никаких но. Сколько осталось до рассвета?
      — Ралиос уже восходит, — упрямо повторил отец Мареш. — Увы, погода не сильно улучшилась. Дождь прекратился, но в тучах почти нет просвета.
      — Это неважно, брат Мареш. Богам было угодно показать мне то место, куда направляются преступники. Мы с ними примерно разделаемся.
      — Помоги боги…
      — Боги уже помогли, брат Мареш, — в голосе Верховного Инквизитора прозвучал металл, — теперь наша очередь. Объявляйте подъём. Срочно пригласите сюда додекана, эскадрильона, капитана Кавенса и командира наёмников. Брат Кинцл, ты так же будешь присутствовать при обсуждении плана боя.
      — Слушаю, отец Сучапарек.
      — Моя одежда…
      — Всё здесь, — брат Мареш кивнул на широкую лавку у стены.
      — Благодарю. Твоя забота о моём здоровье и искренние молитвы не останутся забытыми и невознаграждёнными.
      Инквизитор Меча почтительно склонил голову.
      — Ступайте! И торопитесь, у нас мало времени!
      Драконы вывалились из туч совершенно неожиданно и произвели на Балиса неизгладимое впечатление. Наверное, такие же чувства испытал бы Олх, если бы вдруг из мутного марева перед ним вынырнуло звено Ми-8.
      Крылатые ящеры, хоть и не оснащённые подвесками с ракетами и многоствольными пулемётами, смотрелись ничуть не менее солидно. Да и с грузоподъёмностью у них всё было в порядке: на спине у каждого горбилось по чёртовой дюжине неуклюжих фигурок. Понятное дело, наверху холодно и дует, потому и напялили на себя тёплые тулупы. Разумно. Но зато после десантирования потратят время на то, чтобы их скинуть. Этим надо будет постараться воспользоваться.