Грани - Грани судьбы

      — Что? — переспросил Дак.
      — Страна Беловодье, — повторил подросток. — Ну, это такая легенда есть… Была… В моей стране… Что есть такая земля, где все живут мирно и счастливо. Многие ее искали, но никто не вернулся и не сказал: "Я нашел ее и покажу вам, как туда идти"… Мы даже стихи в школе учили, про то, как искали эту страну.
      — Стихи? Интересно… Может, ты расскажешь? — попросил дракон.
      — Могу, но только на своём языке. Я же не поэт, срифмовать на языке Моры.
      — Это не важно, Женя. Я же говорил, что мы, драконы, чувствуем то, чего не могут чувствовать другие. Ты можешь говорить со мной на любом языке — я пойму. Конечно, не каждое слово, но смысл — обязательно.
      — Только это очень длинное стихотворение, — предупредил Женька. — Можно сказать — поэма, хотя в учебнике она названа балладой.
      — Если это помешает вам собраться в путь, то, конечно, не стоит. А если нет — мне бы очень хотелось услышать стихи другого мира.
      Женька вспомнил, сколько времени он провел над учебником, заучивая текст. Вообще-то по программе требовалось выучить только отрывок из баллады, но Зоя Кирилловна тогда решила наказать класс и задала выучить победу полностью. Что ж, почему бы и не почитать стихов, все хоть какая-то польза от потраченного времени. Вздохнув поглубже, подросток начал чтение:
 
С утра, с потемневшего запада, сзади
Подуло легко, но уже через час
Вокруг заплясали холодные пряди
Бурана, и день, не начавшись, погас
Котлом забурлила и вспенилась
Гоби И старый вожатый, привстав в стременах
С тоской оглядел караван свой убогий,
Едва различимый в белесых волнах.
Тяжелая пыль забивалась в овчины
Тулупов, и снег ускорял свой разбег, —
И нужно залечь бы, но были причины
Идти, невзирая на гибельный снег.
То были причины особого склада.
Но позже об этом… Во мраке густом
Верблюды сбивались в ревущее стадо
И кони безумным брели табуном.
От ветра искрились вьюки, истекая
Тревожным свеченьем в исчерченной мгле,
И думалось, что уж ни ада, ни рая
Давно не осталось на этой земле.
Давно ничего не осталось на свете,
И смерть впереди уж не будет мертвей…
И женщины выли, и плакали дети
За спинами полуживых матерей.
И ветром, и снегом, и вьюгой продуты,
Уже отрешенно молчали, — как вдруг
Из вихря, как призраки, выплыли юрты
С буграми верблюдов, лежащих вокруг.
Развьюченный скот разбредался уныло,
А люди, нежданным пригреты теплом,
Едва ль понимали, что все это было
Спасеньем, предвиденным их вожаком.
 
      Женька сделал небольшую паузу. Нет, ему не надо было переводить дыхание, у него не могло пересохнуть в горле. И все же он сделал эту паузу — чтобы справиться с волнением. Музыка стихов захватила его и подчинила его своим законом — как и всех собравшихся у костра. Даже не понимавшие ни слова Наромарт и Анна-Селена, что уж говорить об остальных. Такое внимание льстило мальчишке: когда на уроке рассказываешь стихотворения, до этого никому нет дела, кроме учительницы, да и ей почти всё равно. А сейчас от него действительно ждали каждое слово. И если сначала Женька всего лишь неохотно выполнял прихоть дракона, то теперь увлёкся.
 
Над юртами буря свистала без края,
И с вечностью звук был в единое слит,
И чудилось — птиц беспросветная стая
Куда-то, как жизнь, бесконечно летит.
Очаг под котлами покуривал чадом,
И, рыжий аргал в очаге вороша,
Угрюмый вожатый со старым номадом
За чаем беседу вели не спеша.
Они говорили на странном наречье,
На спутанной смеси чужих языков,
Которой всегда объяснятся при встрече
Скитальцы среди азиатских песков.
Белели безглазые лики бурханов,
И старый номад, погруженный во тьму,
Смотрел на вожатого смутно и странно.
И вот, что вожатый поведал ему:
— Хозяин, за три перехода отсюда,
От встречных случайно твой выведав путь,
Мы гнали своих истомленных верблюдов,
Чтоб в черном буране тебя не минуть.
Мы знаем, твой путь, как и наш, не из легких,
Но, может, кочуя на полночь, на хлад,
Пройдешь мимо наших селений далеких,
Откуда мы вышли два года назад.
И там, на Алтае, в Ясаке и Камне,
Скажи соплеменникам в наших горах,
Что мы еще живы, что наших исканий
Еще не коснулись ни ересь, ни страх.
Скажи, что наш путь еще богу угоден,
Что души ведет указующий глас,
Что так и идем, на восход и на полдень,
И только лишь сорок осталось из нас.
Что всех хоронили по старым обрядам,
С молитвою праведной и со крестом,
Что жаль недошедших… Что, может, уж рядом
Завещанный край тот, куда мы идем.
— Ом мани, — вздохнул сокрушенно хозяин,
И эхом ответила тьма: — Паде хум…
Какая же цель ваших трудных исканий,
Дороги без края, пути наобум?
Буранная полночь тоской снеговою
Свистала, и билась струя о струю…
И старый вожатый, тряхнув бородою,
Продолжил нехитрую повесть свою:
Мы ищем, хозяин, страну Беловодье.
По книгам, которые взяли с собой,
Страна эта там, далеко на восходе,
За черной пустыней, за горной грядой.
Там белые реки и светлые нивы,
Пшеница родится там сам-пятьдесят,
Там издавна вольные люди счастливы
И в радости господа благодарят.
Там птицы — несметно, несчитано зверя.
Там в вечном цветении сказочный лес,
Там старая вера, там истинно верят,
И всем благодать ниспадает с небес.
По юрте скреблись вихри снега и пыли,
И звук заунывный просящ был и нищ,
И лики бурханов, казалось, ожили
И скорбно смотрели из войлочных ниш.
— Нас гнали по свету сатрапы раскола,
И там, на Алтае, куда ты идешь,
Ты встретишь и нивы, и пашни, и села,
Но всюду там зло, произвол и грабеж.
Мы русские люди. Терпенье и вера
Ведут нас, и нет нам возврата назад.
За путь бесконечный, за муки без меры
Нас ждет в утешенье Взыскующий Град.
И там, когда вдруг загудят на подходе
Со звонниц невидимых колокола,
Откроется взорам страна Беловодье,
Куда эти годы нас вера вела…
Буран не кончался… Над дымом аргала
Огонь пробивался под днища котлов,
И красное пламя едва освещало
Склоненные головы двух стариков.
И каждый из них был согбен и терзаем
Тяжелую ношей тревожащих дум…
— Ом мани, — вздохнул отрешенно хозяин,
И эхом ответила тьма: — Паде хум…
Гудели пустыни разверстые недра,
И струи песка, уносимые прочь,
Летели сквозь мрак под ударами ветра…
И вот, что номад рассказал в эту ночь:
— Мой гость, я прошел со своим караваном
Насквозь и Амдо, и Цадам и Тибет,
Я видел в пути своем разные страны,
Но там, на Востоке, страны твоей нет
Мы племя тангутов с холодных нагорий,
Сыны опустелой и стылой земли.
Нас тоже в скитания выгнало горе,
И пастбища наши остались вдали.
Дунганский ахун с озверелой барантой,
Тибетский найон да китайский амбань
Все вымели вплоть до последних баранов,
— И всякому — подать, и откуп, и дань.
Нищают кумирни, и нет уж просвета,
Пустеют поля, вымирает народ…
И вера в расколе: два толка, два цвета,
— Цвет крови и солнца… И кто их поймет!
Но если, о гость, ты пройдешь через горы
И целым достигнешь высокой страны,
Скажи соплеменникам у Куку-Нора,
Что мы еще живы и верой полны…
Пустыня смолкала. Во тьме непочатой
Слабел постепенно тоскующий вой…
— О боже, — вздохнул сокрушенно вожатый,
И эхом ответила тьма: — Боже мой…
И сверху казалось, не ветер, а время
Стекало по мраку с шуршанием крыл…
— Куда ж ты ведешь свое гордое племя?
С волненьем вожатый номада спросил.
По древним преданьям, в краю полуночи
Средь моря главами светлейших вершин
Вздымается остров, блажен, непорочен,
То остров счастливых, святой Шамбалын.
Там белые реки и млеком, и медом
Струятся меж пастбищ и сказочных скал.
Любовь и свобода там правят народом,
Там каждый нашел то, что в жизни искал.
Там люди красивы, добры и безбедны,
Как радостный праздник свершается труд.
В высоких кумирнях творятся молебны
Во славу единственнейшего из Будд.
И в край тот, явясь из высокого Храма,
По древним преданьям — чрез тысячу лет,
Народ за собой поведет дадай-лама,
И путь тот осветит сияющий свет.
Но тысяча — это для смертного много…
И, встав из своих разоренных долин,
Мы вышли на Север неясной дорогой,
Искать свой блаженный святой Шамбалын…
Беседа угасла… В костре поседели
Последние угли… И в юрте к утру
Вдруг стало не слышно безумной метели,
Всю ночь продолжавшей глухую игру.
В рассветном тумане сквозь сон и усталость
Готовились люди вершить переход,
И в гулкой морозной тиши раздавались
Лишь крики погонщиков, вьючивших скот.
Они расставались, вожатый с номадом,
И каждый, храня и тепло, и печаль,
Прощался друг с другом напутственным взглядом,
Пред тем, как уйти в безвозвратную даль.
И если кто мог бы свободною птицей
Подняться в тот день над застылой землей,
Внизу различил бы он две вереницы
Людей, уходящих невидной тропой.
Две тоненьких нити, готовых порваться,
Две вечных надежды, два всплеска огня,
Которым гореть, умирать и сбываться,
Храниться и тлеть — до грядущего дня.
 
      Женька закончил чтение баллады, на некоторое время повисло молчание.
      — Сильно, — наконец произнёс Нижниченко. — Говоришь, это в школе проходят? В наше время не проходили.
      Балис кивнул. Действительно не было этой баллады в программе по русской литературе.
      — А кто автор?
      — Не помню, — подкупающе честно признался Женька, глядя в глаза Мирону. — Мы это давно проходили, ещё в третьем классе. Автора я давно забыл, а вот стихи всё помню.
      — Гм…
      Вообще-то забыть автора, но помнить стихи для ребёнка — обычное дело. Нижниченко и сам помнил с далёких времён как бы не с полсотни стихотворений, авторство которых он определить бы очень затруднился. Ну, может, не с полсотни, но десятка два — уж совершенно точно.
      Вот только уж больно хороши были стихи. Потому и выглядела забывчивость подростка особенно несправедливой.
      — Хорошие стихи, — одобрил дракон. — И верно подмечено, как эти люди идут в неизвестность, толком не зная, существует ли вообще в их мире то, что они ищут.
      "Что бы ты понимал в стихах?" — досадливо подумал Женька и, словно нарочно, Серёжка тут же спросил у Дака:
      — А драконы сочиняют стихи? — неожиданно даже для себя поинтересовался Сережка.
      Морда Дака на мгновение пришла в движение, и, хотя мальчишка не разбирался в драконьей мимике, он понял, что черный диктатор улыбнулся.
      — Конечно. Иначе как бы я смог понять красоту ваших стихов?
      — А расскажи нам что-нибудь…
      — Ну что же, слушайте…
      Дак, в отличие от Женьки, декламировал на морритском. Наверняка от такого перевода стихи изрядно проиграли в качестве, но всё равно производили впечатление:
 
Был некогда мост, соединявший века,
Горела на нём — свеча.
Сквозь ночи и ветры пылала она,
Свеча была горяча.
Однажды усталый, замёрзший дракон,
Холодные крылья сложив
Ступил на тот мост, и увидя огонь —
Он понял, что всё ещё жив.
Меж скал ледяных одиноко горел,
Мерцал огонёк свечи. Кому он светил?
Ведь никто не смотрел
На отблеск его в ночи.
Веками парили они в небесах,
Драконы не смотрят вниз.
Зачем был построен тот мост в горах?
Нелепый, смешной каприз.
И путник усталый, взглянув на свечу
Внезапно почувствовал боль.
Одна, без надежды, горела она,
Как рана, насыпь туда соль.
Замёрзший, потерянный в белых горах,
На пламя смотрел Дракон.
Горела свеча на мосту, и страх
Внезапно почувствовал он.
Он понял, что если однажды свеча
Навеки погасит свет —
Погибнет надежда и рухнет мост,
Стоявший тысячи лет.
Усталый, дрожащий от боли Дракон,
Крылом оградил свечу.
Он так и остался в горах, на мосту
От ветра хранить мечту.
Был некогда мост, соединявший века,
Горела на нём свеча.
Её охранял ледяной Дракон,
Чья кровь была горяча.
 
      Едва Дак завершил стихотворение, как Наромарт попросил его повторить чтение, но теперь — на зыке оригинала. Дракон уважил просьбу целителя. Остальные выслушали непонятную, но удивительно певучую и гармоничную речь в полном молчании и совсем не удивились, когда эльф подвёл итог:
      — Очень жаль, что вы не можете оценить стихи на языке их сочинения.
      — Ещё бы не жаль, — согласился Нижниченко. — Стихи всегда лучше слушать в оригинале, а не в переводе.
      — А кто придумал эти стихи? — тихо спросила Анна-Селена.
      — Не знаю, — Дак снова сделал легкое движение крыльями, словно плечами пожал. — Это очень древние стихи. Говорят, их написали наши предки, до того, как спустились со звезд в этот мир.
      — Говорят? — уточнил Мирон, от которого не ускользнула легкая заминка на этом слове.
      — Наши знания погибли почти сразу же после Катастрофы — вместе с теми, кто хранил их. На континенте сейчас осталось едва ли больше десятка Крылатых, которые помнят мир таким, как он был прежде.
      — А ты? — не утерпел Сережка. — Ты же родился раньше, правда.
      — Правда, но не намного. Когда случилась Катастрофа, мне не исполнилось и сорока оборотов.
      — Но всё равно, ты же должен был многому научится и многое узнать, — не отступал мальчишка. Но Дак отрицательно покачал огромной головой.
      — Я не знаю, Шустренок. Мы, драконы, живем не так, как люди, ведь мы — другие. Драконы бессмертны, нам некуда спешить. Поэтому маленькие дракончики не изучают знания старших, они просто живут и познают мир, стараясь везде побывать и все увидеть, услышать, ощутить. И только повзрослев, они приступают к обучению. Я был тогда еще ребенком. Я парил над равнинами Паннонты и петлял в ущельях Ласских гор, я купался в Восточном Океане и нырял в озеро Пэлла, я жил среди бака-ли, считавших меня маленьким живым богом и спускался в город Горного Народа Тронтандин, который сейчас считают легендой. Я помню это так хорошо, будто это было вчера. Но знания моего народа… Я лишь успел к ним только чуть-чуть прикоснуться. Тем, кто уничтожал драконов, нужны были только наше золото и драгоценности. Больше их ничего не интересовало. В такой войне знания обычно гибнут первыми.
      — Знания в любой войне гибнут первыми, — мрачно констатировал Мирон. — Потому что именно они представляют самую большую ценность. Золото, драгоценности, территории — всё это можно вернуть назад, а вот раскрытые секреты уже не скроешь.
      — Однако же, Инквизиция именно этим и занимается. И довольно успешно, — не преминул вставить своё слово вечный спорщик Женька.
      Мирон отрицательно покачал головой.
      — Инквизиция — плотина. Прогресс — поток. Да, таких плотин в истории нашего мира не было, поэтому и кажется, что прогресс остановился. Покажи человеку из Киевской Руси Днепрогэс — представляешь, как он впечатлится? Пороги исчезли, Днепр разлился — конца-края не видать.
      — Редкая птица долетит до середины Днепра, — с иронией процитировал Гоголя подросток. Как известно, во времена создателя "Мёртвых Душ" никаких гидроэлектростанций на Днепре не было даже в проекте. Другое дело, что и преувеличил писатель изрядно: наверняка самая заурядная ворона способна из Троэщины перебраться в Оболонь.
      Мирон кивнул, признавая правоту классика, и хотел продолжить объяснение, но не тут-то было.
      — Пингвин — точно не долетит, — рот у Серёжке был набит печёной рыбой пополам с репой, поэтому говорил мальчишка очень неразборчиво. — Значит он — птица не редкая.
      — Чучело, ты пингвина-то хоть раз вживую видел? — рассердился Женька, попутно удивляясь, что в морритском языке оказалось нужное слово. Значит, и на этой Грани где-то птички прижились.
      — Два раза, — мальчишка ничуть не обиделся. Он проглотил еду и пустился в объяснение, помахивая зажатым в руке прутом с насаженным на него кусочком рыбы: — В кишинёвском зоопарке и в московском. Они забавные такие. Зимой с горки на пузе катаются.
      — Я бы дорого дал, чтобы посмотреть на это вблизи, — горестно вздохнул Дак.
      — Не удавалось? — сочувственно спросил Наромарт.
      — Ни разу. Пингвины чуют нас издалека, принимают за хищников и тут же разбегаются и прячутся. Когда я был маленьким хетчлингом, то пытался подкрадываться, маскируясь за скалами, но тщетно. А сейчас, — морду дракона исказила гримаса, обозначавшая улыбку, — сейчас и не спрячешься никуда.
      — Даже у драконов есть свои недостатки, — серьёзным до издевательства голосом подвела итог Анна-Селена.
      — И немало, — согласился Дак. — Но мне бы хотелось услышать окончание той истории, которую начал рассказывать Мирон. Насколько я понимаю, речь шла о какой-то реке и о плотине.
      Нижниченко кивнул.
      — Об очень большой реке, наподобии Валаги.
      Дракон выгнул шею, морда разительно изменилась, рога, можно сказать, встали дыбом. Такая мимика означала крайнее удивление.
      — Люди могут перегородить такую реку? — он особо выделил голосом слово "такую".
      — Изучая науки и совершенствуя технику, люди способны очень на многое.
      — Однако, подобная плотина по сравнению с теми, которые они строят сейчас и строили до Катастрофы…
      — Соотносится примерно так же, как и попытки остановить прогресс в нашем мире и Инквизиция. Но суть остаётся неизменной: у каждой плотины либо есть водосброс, либо вода её обтечёт или перехлестнёт. Запретные знания рано или поздно станут всеобщим достоянием.
      — Хотел бы я иметь такую уверенность. Боюсь, всё случится иначе.
      — Что ж, надеюсь, что у тебя будет возможность вспомнить о сегодняшнем разговоре, когда нас рассудит время.
      — Я о нём никогда не забуду, — заверил дракон.
      Они ещё долго разговаривали о самых разных вещах.
      Звезды медленно плыли по ясному чёрному небу, спрятался за горные отроги нарастающий Умбриэль, взошла бледно-голубая, словно маленькая льдинка Иво. Ветер шумел в кронах недалёкой сосновой рощи. Где-то рядом стрекотали совсем земные кузнечики, а где-то вдали перекликались порой совершенно незнакомые птицы. Потрескивали в костре прогоравшие сучья.
      Словно нарочно кто-то пытался опутать странников путами уюта и комфорта, убедить отказаться от дальнейшего путешествия. Маленький дом в горах, спокойная размеренная жизнь среди друзей, возможность заниматься любимым делом — чем не счастливый конец для опасного приключения? Но всё-таки каждый из них выбрал иную судьбу. И когда Сашка сказал: "Пора собираться", никто не стал с сожалением задерживаться у костра, ну, разве самую малость.
      Лишь Серёжка попросил:
      — Я хочу Дака спросить наедине. Вы идите, я догоню.
      — Мы во дворе тебя подождём, — пообещал Сашка, прочувствовав умоляющий взгляд мальчишки. — Вещи твои я возьму.
      — Спасибо, — горячо поблагодарил Серёжка.
      А когда спутники отошли подальше, он горячо зашептал в ухо дракону:
      — Дак, Сашка — бессмертный. Его убить нельзя, совсем. И от старости он не умрёт, всегда таким же останется. Понимаешь?
      — Удивительно, но случаются чудеса и побольше, — отреагировал Дак.
      Мальчишка досадливо рубанул воздух левой рукой.
      — Да нет. Я сказал, что он счастливый, а он рассердился. Почему? Ведь никогда не умирать — это же счастье. Верно?
      — Нет, Шустрёнок, счастье — это другое. Совсем другое. А то, что ты сказал — больше похоже на проклятье. Можно понять, почему он рассердился.
      Серёжка огорчённо моргнул. Вот так: всем понятно, а ему — нет. Неужели он такой глупый? Словно прочитав его мысли, Дак пояснил:
      — Ты вовсе не глупый, Шустрёнок. Ты просто очень мало прожил на свете, а чтобы понимать, мало быть умным или много видеть. Нужно ещё осознавать, а осознание требует времени. Даже от человека. Поэтому не переживай: всему своё время.
      — А мне нужно — сейчас понять, — упрямо ответил Серёжка.
      — А вот подумай: он будет жить вечно. А остальные. Вы все — его друзья, что с вами будет? Жизнь человека не так уж длинна, для него пройдёт лишь миг, а вас уже не будет рядом. И исправить это он не сможет никаким образом. И так будет с любым человеком, к которому он привяжется: с друзьями, с любимой. Ты же понимаешь, невозможно жить, чтобы не прикипать душой к другим людям. А если это у кого-то и получится — разве это жизнь?
      Мальчишка согласно кивнул. Если тебе все безразличны — тогда и жить незачем. Сашка, конечно, не такой. Теперь-то понятно, почему он так сердился.
      — Спасибо, Дак. Ты мне очень помог. А теперь — я побегу?
      — Беги, Шустрёнок. Тебе пора.
      — Спасибо… Дак, я никогда тебя не забуду. И Шипучку тоже не забуду. И Рию. И Ская.
      — Мы тоже будем помнить о тебе. А сейчас — торопись. Временя уже поджимает. Твои друзья ждут тебя.
      И Серёжка побеждал к темнеющему невдалеке дому. А дракон, когда мальчишка оказался на безопасном расстоянии, тяжело подпрыгнул в воздух и распростёр могучие крылья. Даку некуда было торопиться, но он не хотел видеть, как странники покинут его мир. Драконы — бессмертны и терпеливы, но мудрый Дак не сомневался, что никого из путешественников ему больше увидеть не суждено.
      Они покидали другую Грань, не ставшую своей, но ставшую близкой. Покидали навсегда, оставляя за спиной и плохое и хорошее.
       Любимое белое пиво казалось отвратительной кислятиной. И похмелье не брало. Отцу Тарло хотелось напиться вдрызг, чтобы забыть про горечь утраты, но это ему не удавалось. Наоборот, с каждой выпитой кружкой боль от потери становилась только сильнее.
       — Тысяча ауреусов. Большая тысяча золотых ауреусов, — сокрушенно простонал священник, стукнув деревянной кружкой о плохо оструганную столешницу.
       — Самое малое. Он бы и больше дал, — пробормотал Хайен, а потом громко икнул и уронил голову на стол, звонко тюкнув любом по дереву. Трактирный слуга, в отличие от Тарло, был пьян почти до потери сознания. Священник посмотрел на подельника осовелым взглядом, а потом снова стукнул кружкой по столу. Ещё сильнее.
       — Эй, хозяин, ещё пива!
       — Конечно, господин. Снова белого?
       — Нет, демоны тебя побери! Давай чего покрепче!
       — Сию минуту!
       Тарло перевёл взгляд на собутыльника:
       — Больше бы дал? Ты уверен?
       — Ещё бы… Он же был благородный сет… А у них денег…
       Слуга некоторое время бессмысленно таращил глаза, пытаясь оценить богатство морритских аристократов. Арифметика больших чисел не была его сильной стороной, поэтому он возвёл их к небу, назидательно поднял вверх указательный палец и очень медленно произнёс:
       — Несчитано.
       — Да…
       Спорить было не о чем. Благородный сет мог отдать за своё спасение не одну тысячу ауреусов. О такой жертве для вымогательства ни один толийский преступник не мог и мечтать. А они с Хайеном почти держали его в руках — и упустили.
       — Ячменное пиво, господин.
       Некстати подошедший трактирщик прервал размышления. Отец Тарло принял деревянную кружку с шапкой густой белой пены, раздраженно отпил.
       — Ступай!
       Священник отёр перепачканную пеной бороду, покосился на собутыльника — тот захмелел окончательно, упал лицом на стол и заснул. Пьяная тварь… Ведь это из-за его медлительности они упустили благородного сета. Если бы, обнаружив среди вещей якобы слуги какого-то там лагата двуручный меч и красный шарф он бы сразу поспешил сообщить отцу Тарло — беглый аристократ никуда бы не делся, уплатил денежку. Но Хайен имел глупость отложить новость до утра и его медлительность стоила им уймы денег. Тысяча золотых ауреусов… Хайен — пьяная свинья… И вообще, все кругом — мерзкие, грязные свиньи…
       Они расположились на опушке горного леса: огромный чёрный дракон и казавшийся совсем крошечным на его фоне планхед. Новый день вступал в свои права. Восходящий Ралиос окрасил небо на востоке в алый свет, горные вершины оставались ещё тёмными, лишь один далёкий заснеженный пик казался розовым.
       — И всё-таки я не понимаю тебя до конца, — признался Дак. — Ведь ты тоже чужой на этой Грани, и ты — не мироходец. Почему ты всё-таки не ушел с ними?
       — Я чужой не только этому миру. Им я тоже чужой. Если Дорога, о которой ты говорил, ведёт каждого к его родному миру, то очень скоро нам бы пришлось расстаться.
       — Пришлось бы, — согласился дракон. — И что с того?
       — Расставаться лучше одним разом, а не тянуть до бесконечности. Ты сам сказал, им было нелегко покидать Вейтару. Я не хочу, чтобы почти сразу после этого им пришлось бы прощаться со мной. Лучше остаться здесь и надеяться, что у меня ещё будет шанс вернуться в свой мир.
       — Шанс у тебя, наверное, будет, — согласился Дак. — И всё-таки, мне кажется, что ты сделал очень большую ошибку…

Глава 10
Межмирье

      Куда подует ветер — туда и облака,
      По руслу протекает послушная река.
      Но ты — человек, ты и сильный, и смелый,
      Своими руками судьбу свою делай,
      Иди против ветра, на месте не стой,
      Пойми: не бывает дороги простой.
Ю.Энтин

      Второе путешествие по Дороге от первого отличалось довольно сильно. Теперь у них не было ни лошади, ни повозки.
      Хорошо ещё, выручили кольца Элистри, позволявшие перемещать предметы во "внешнее пространство", а в нужный момент доставать их обратно. Именно с помощью кольца Анна-Селена устраивала фокусы с охапкой дров и портретами. Теперь же она запрятала утварь на весь маленький отряд, а Женька взял на хранение палатку.
      Любопытный Серёжка поинтересовался, а что на кольцах лежит ещё интересненького, но вампирята неожиданно отшили его так дружно и резко, что мальчишка обижался на весь свет не меньше четверти часа. В другом случае Наромарт бы обеспокоился таким поведением своих подопечных, но в этот раз целитель был целиком на их стороне: ну, не показывать же, в самом деле, всей компании гробы. Хотя ребята и восстанавливали силы без их использования, но всё-таки они были вампирами, а значит — очень зависимыми существами, да к тому же тщательно свою зависимость скрывавшими.
      Пейзаж вокруг тоже изменился. Теперь они шли по плотно укатанному тракту через бесконечный смешанный лес. К вечеру первого дня Женька заикнулся о тайге, но Мирон Павлинович разъяснил подростку, что при всём уважении Дороге с тайгой эта растительность и рядом не стояла. Скорее уж, что-то вроде древних лесов, покрывавших когда-то бескрайние просторы Владимирской Руси.
      Преобладали лиственные деревья: осины, берёзы, дубы, липы и вязы. Из хвойных — сосны да ели. По большей части всё это шло вперемешку, но порой Дорога прорезала то дубраву, то ельник, то осинник. То и дело встречались небольшие озерца с тёмной водой, берега которых густо обрастали ракитами и ольхой. На ночлег остановились возле одного из таких озёр, Сашка с Серёжкой затеяли купание, Мирон с Балисом охотно присоединились. Анна-Селена грустно смотрела на резвившихся в воде мальчишек, которые сейчас ей особенно сильно напоминали братцев Тони и Алека. А ещё девочке тоже хотелось поплавать и поплескаться в лесном озере, ведь она этого никогда в жизни не делала. Но, увы, жизнь уже давно осталась в прошлом, а любой водоём представлял для маленькой вампирочки смертельную опасность.
      Наутро продолжили путь — всё так же сквозь лес. Ближе к полудню слегка озабоченный Нижниченко спросил Сашку, почему на Дороге им до сих пор никто не встретился. Где же обещанный город? Где хоть какое-то жильё?
      Казачонок беспечно ответил, что по Дороге можно идти целыми неделями и не встретить ни единой живой души. А города — так вообще большая редкость.
      Разговор плавно свернул на окружающие пейзажи, Сашка рассказал историю как целый день шел по лугу, трава на котором была "в аккурат Наромарту по макушку".
      — Идёшь словно в бесконечном коридоре и ничего вокруг не видно.
      Анна-Селена и Серёжка потребовали новых историй и Сашка охотно принялся пересказывать, на какие ландшафты заносила его судьба. Продолжалось это довольно долго, пока, наконец, путники не вышли на опушку леса. Дальше расстилался ровный луг, покрытый совсем молодой изумрудно-зелёной травой, а километрах в полутора впереди и чуть слева от дороги возвышался самый настоящий то ли дворец, то ли замок.
      — А такие вот замки у вас на Дороге часто попадаются? — поинтересовался генерал Нижниченко. Бойницы чердака и угловых башен заставили генерала в первую очередь подумать о военном назначении здания.
      Сашка меланхолично пожал плечами.
      — Я же говорил: здесь что угодно попадается. Вот рассказать не успел, как однажды на настоящий форт набрёл, совсем такой, как Его Благородие поручик Малышев рассказывал.