Холмы России

      - Вот спасибо за баньку! - с неожиданной радостью посмотрел на Николая Ильича, Тот снял с головы полотенце.- ИЛЕ! хвораете?
      Николай Ильич налил из графинчика в рюмки.
      - Переживания. Вчера я из дома ушел. А когда вернулся, жена хлопнула дверью. Из-за дочери. Недоглядели. Уехала на войну. Хрупкая, слабая. Она и не доедет.
      А уж под пулеметами, не представляю. Разве нельзя тут? Госпиталь, завод рядом. Надевай косынку и иди.
      А то в вагон и на солому, с солдатами. Все на виду. Боже, боже! Как быть?
      - Сколько же ей? - спросил Стройков.
      Николай Ильич принес карточку. Стройков бережно взял латунную рамку, из которой девчонка глянула открыто и удивленно. Слегка припухлые губы, тонкая шея. Снова посмотрел в ее глаза. Она вдруг словно приблизилась к нему и еще больше удивилась, замерла.
      "С тоски и карточка живой кажется",- подумал Стройков и сказал:
      - В мать.
      - Знаете мою жену?
      - Заходил. Открывала. Вас дома не было.
      Николай Ильич чокнулся со Стройковьш.
      - Пейте и ешьте!
      Стройков выше поднял рюмку.
      - Не пью, но мысленно за вашу дочку. Вернется целая и невредимая.
      Стройков поставил на стол невыпитую, вздохнул.
      - Вы что же, в рот не берете? - с недоверием спросил Николай Ильич.
      - Брал. Бывало, рука уставала. Ногам ничего, а вот рука подводила, в суставе стала болеть. Ну раз не по силам ей такая нагрузка, решил бросить.
      - Весьма похвально.
      - Конечно, война не женское дело,- продолжал беседу Стройков.- Но рвутся, отбоя нет. Не знают, с какой стороны винтовку заряжать, а на передовую. К ребятам на танки лезут.
      - Так прямо на танки?
      - Подадут руку-и завизжала от радости-полетела.
      - Легкомыслие! По танкам из пушек бьют. На них смотреть страшно. Не я бог. За такие изобретения прямо на мостовой - голову топором.
      - Не дано.
      - Лучше ходить в лаптях, а вечером сидеть с лучиной. Еще вспомним об этом, как о прекрасном времени человечества.
      - Машина помощница,- сказал Стро&ков.- Не сравнить соху с трактором.
      - Какая помощница? Жрет за сто человек. Надо самому работать. И откуда только берется зло? Вернее, для чего порождают его превратности судьбы? Я хочу быть добрым, но зол. Растили дочь, учили ее, холили.
      Появляется петушок. Кукарекай, ходи вокруг курочки, если на то пошло. Но курочка бежит со двора. Разве побежала бы от хорошего петушка? Сынок Елагина.
      Знаете его.
      - Дементия Федоровича знаю. Сына - нет.
      - Тут... Долго рассказывать. Вот я с вами сижу, разговариваю. Даже рад, что пришли. А с ним? Я для него какой-то осколок. Допустим, но куда же мне деваться? Да и не отступлю. Я заслужил пядь на своей земле. У меня свои мнения, свои взгляды на жизнь сообразно опыту. Имею я право на это? Надо считаться.
      После сеанса в кино думают, что являются на свет пророки истины и правды, капризно отодвигают дома тарелэчку с пирожками. Он любит с изюмом, а с клюквой ему не нравятся. Я не обижал. А глазами так и косит.
      Петушок задиристый. Напыженное воображение. Приди сейчас моя дочь и покажи на вас. Да, да - на вас. "Папа, я люблю его". Благословлю. Десять внуков на горбу понесу.
      Стройков засмеялся.
      - План какой!
      - Под силу. Я на барже кули таскал, вон на Москвереке, и учился. А вы и в семьдесят будете таким. Пахарь и воин. Не отходя от плуга, одной рукой любого рыцаря в латах об землю шмякнете-душа из него вон!
      - Вот бы Глафира моя послушала,- с некоторым удивлением произнес Стройков.
      - Он перебрался через реку, раненный, под обстрелом, и вынес знамя. Это я слышал,- продолжал Николай Ильич.- Удача - не всегда плод личных качеств и длительного напряжения на пути к цели, но также стечение случайных обстоятельств. Но как бы там ни было, медаль заслужил. А дочь бежит. Оказывается, в какойто деревеньке осталась милая. Дело его. Но, как видите, чужое прикоснулось к нашей семье. В дочке проснулась баба, помешанная ревностью. Вот почти подошли к мотивам, из-за которых вы и приехали... Вы ешьте. Ведь с дороги.
      - Благодарю. Нас тут никто не услышит?-спросил Стройков.
      - Кому нужно? А впрочем,-Николай Ильич поднялся, закрьзл дверь 1;а цепь.- Я, признаться, сперва испугался.
      - И я. Бежать хотел. Такая цепь грохнула, как в тюрьме.
      - От тюрьмы не убежишь.
      - А в песнях вот бегают. Цепь-то вроде как историческая.
      - На белокаменных раскопках подобрал. Сам и приделал. Мастера ковали. За искусство цепу набасляли.
      Всему рост от ума и умения. Без этой вершипкп не будет елочки-раскосматится. Повесил: спокойнее. В суде работаю. Одного обрадуешь, а другой - предстал.
      Чем мельче дело, тем злее взгляды встречают и провожают. Но не опасны. Матерые есть. Думаешь, его и в живых давно пет, а он явился. Сядет под окно и селедку жрет, разговаривает: "Сейчас я об твои волосики ручки вытру". Вот и поспи без цепи н решеток. По грядке у окна вижу, бывают следы. Но как же служить закону, если бояться?.. Так вы из-под Смоленска? Говорят, все сгорело?
      - Прах!
      - Были там?
      - Не был, а видел. Зной, пожары. Воздух-то какой?
      Раскалило. Не дыхнешь. Марево. Среди бела дня разбу"
      дили меня - придремнул. Вскочил. Глазам не поверил.
      Прямо над елками, в отдалении, будто бы черная долина н холмы смеркается и яснит. Развалины, дым. Гляжу, гляжу, мостовая под горку и речка кровяная. Не пойму никак. Тут сказал кто-то, нс то стукнуло вдруг:
      Смоленск! Мираж, значит. Медленно так за елки и ушло, сквозь куда-то. А держится еще в отблеске, как бы храм.
      Рваный, опозоренный под крестом, и будто качнуло над всем светом сюда, в нашу сторону - крест мечом подает.
      Николай Ильич потрясение глядел на Стройкова.
      - Как... как?.. "Крест мечом подает"? Вон вы, молодой, а в голове есть. Это что ж, явление?
      - Да храм и был. Дрались впритык. А немцы по нему определяли, куда бомбы бросать. Ориентир. Потомуто и уцелел.
      - Собор Успения. Воздвигнут в память о героической обороне города в начале семнадцатого века. Смоляне бились с войском короля Сигизмунда. С лучшим в то время войском в Европе. Смоленское "сидение" - пли осада, длилась двадцать месяцев. Когда враги наконец ворвались, последние защитники укрылись в церкви. Бросили факел в пороховой погреб и погибли все:
      копны, женщины, старики, дети. Их было три тысячи.
      Предпочли смерть поруганию и плену. Вот что говорится в "летописи: "От страшного взрыва, грома и треска неприятель оцепенел, забыв на время свою победу и с ужасом, видя весь город в огне, в который жители бросали все, что имели, драгоценности, и сами с женами бросались, чтобы оставить неприятелю только пепел"... На том месте и воздвигнут собор. Словно взрыв в резких сверкающих лучах вознесся высоко, и кресты под небом, как вершина величия духа народа. Этому собору цены нет.
      Сокровище! Что-то хотели сказать?
      - Слушаю. А перебивать отец отучил.
      - Каким же образом?
      - Как-то встрял в разговор за столом. Ложку отец облизал да... Звезды у меня из глаз.
      - Вот, вот. Учили уму, нс баловали. Ешь! - Николай Ильич пододвинул гостю тарелочку с ветчиной.- Мы много говорили о войне, на случай готовили наше сознание к принятию столь ужасной трагедии. Но я никогда не думал не верил всерьез, что война станет действительностью. Немцы хотят закончить ее к осени взятием Москвы.
      - Пугают,- сказал Стройков.
      - Зачем же утешение? Разумнее спросить у судьбы, что будет с нами? Что будет? - повторил Николай Ильич', усиливая чувство отчаяния неизвестностью.- Говорю о всех и о себе, о своей семье, о том, что мне дорого духом привычного и родного. Что будет? Голодное скитание, когда никто не сможет дать даже корку хлеба, мор и смерть в канавах? Конец народа? Из такого осознания является бесстрашная идея спасения. Не падение, а вознесение-необъяснимая черта, которая как бы загорается над тьмою и поражает вот уже тысячу лет.
      - Нераскрытое преступление рождает множество догадок, слухов и подозрений. Я сказал бы, идет стихийный судебный процесс, в котором, помимо молвы, неизбежно и наказание, как кара судьбы,- говорил Николай Ильич.- Война - также стихийный судебный процесс, где свои приговоры и казни, доказательства правды и лжи, страдания и слезы неповинных, молящих о возмездии. Суд всечеловеческого смятения, следующего из нераскрытого преступления в мировой истории.
      - Какое же преступление? - спросил Стройков.
      - А вы знаете, что за преступление в вашей местной истории? Можете вы мне сказать?
      - Докопаемся,- ответил Стройков.
      - А дадут ли вам слишком-то докопаться? Ковыряйте, да глядите, чтоб самого... Вы, я скажу, чуть ли не взяли все дело Дементия Федоровича.
      - Мое дело Митька Жигарев.
      - Стоит только начать, как явится и окольное. И в то же время нельзя оставить. В природе нет ничего, что давалось бы без борьбы. Там, где ее нет, там идет распад мертвого.
      - Значит, благо и война? Тоже борьба.
      - Я не говорю, что борьба благо. Я говорю, что без нее жизнь не состоится. А теперь про злополучный хуторской топор,-от рассуждений перешел к делу Николай Ильич.- Признание в убийстве не дает права для обвинения до того, пока не будут представлены доказательства и неопровержимые улики в совершенном преступлении. Далее дело суда разобраться в достоверности фактов, свидетельств, а также и мотивов, толкнувших па преступление. Сколько их от струн и ладов одной лишь души! Любовь, тоска, взгляд женский. Где самая суть? Из чего созрел плод кровавый? Тысячи корешков, и каждый корешок растворил частицу самой сути. Как случилось, почему? Винят среду, семью, друзей. А казалось бы требовалось самое малое: уважать закон.
      Я всегда это повторяю. Уважай закон. Спокойно общество, и спокоен каждый из нас. Так надо жить. Что еще?
      Не надо делать того, что пе надо делать. Просто. Но заседают суды и произносятся приговоры. А на свободе, между законом и беззаконием, действует безбоязненно негодяй, клеветник, рядом живущий изверг-разоритель жизни и мучитель. Доведенный до отчаяния и помрачения своего страдалец берет топор. Кто виноват? Взявший топор и убивший или тот, кто сам породил наказание?
      Но закон-то нарушен. Нельзя. Что будет, если каждый начнет судить топором?
      Посидели молча.
      - Есть какие-нибудь факты, подтверждающие его признание? - спросил Николай Ильич.
      - Нет, почти ничего нет,-ответил Стройков, ожидая уловить в разговоре нужное, скрывая признанием Мити истинную цель своего приезда.-Отбывал за растрату.
      Признался в убийстве.
      - Воюет?
      - Да. Как верить? Путает или что еще?
      - Я сказал про крест, как доле страдания. Видел его жену. Красива, умна, но не хитростью и лукавством.
      Умна добротой. В зле и злости не бывает любви. А без любви нет и страсти, как дрова без огня. В ней гордость достаточная. Такая приняла бы долю страдания мужа как страдание обоюдное. А ушла к другому. Без лжи и умствования накинула платок и бросилась из дома.
      Как и моя дочь, замечу. Вот здесь и поворот. Говоря по чувству, не было страдания, а следовательно, и убийства.
      С чего? Повторяю, говорю по чувству: он жертва какихто побуждений, сил неизвестных. А это совсем другая история. Тут и истина.
      - Зачем же признался в убийстве? - спросил Стройков.
      - Хотел остановить ее как бы страданием и вернуть.
      На такие безумства способна ревность, поражающая разум длительным возбуждением. Сгорают и силы душевные. Потом пройдет. Опомнится. Придет н истина, если душа его добра, что считаю высоким и счастливым даром, без которого жизнь пришла бы к падению. Только она - эта доброта души - в силе своей, в слезах и в гневе противостоит не менее сильному ничтожеству.
      "Без улик, по чувству, а чуть ли не всю правду подал,- подумал Стройков.- Да только не то. Мужик-то умный, что-то бы и новенькое изложил".
      - А если скрыть что-то хотел? - сказал Стройков.
      - А вы слышали, говорят, будто бы Желавин жив?
      Делом этим завелись.
      - Слышал.
      - Так о чем же еще говорить?
      - А с чего такой оговор на себя? Огоаор-то с чего?
      Эго же остается.
      - Я вам сказал о чувствах.
      - А если потянул на дело, что-то исправить?
      - Легче сквозь землю провалиться, чем на суд взойтп,-пришлись слова Серафимы к ответу.-Мысль не моя, чужая, вымученная. Такое бывает: "Легче сквозь землю провалиться, чем на суд взойти". Страшнее суда за убийство. Не по преступлению, а по совести,- пояснил Николай Ильич,- Поняли? Шажок сделан и связан с тем, кто вынудкл сделать. Вот этот шажок, дальшебольше, привсдит к страху п мучениям. Жигарев мог оговорить себя, БЗОПДЯ иа суд за убийство, по только бы не всплыл шажок.
      Стройкой не ожидал, что история Мнтн вдруг так повернется, и не за этим он ехал, сам из скрытого подкрадывался, да не знал, с какой стороны виднее.
      - Ищите женщину,-сказал Николай Ильич.
      - Его жена?
      - Зачем же ей обострять бегством к любовнику? Она чиста. Женщина та, которую могли привлечь, и вскрылся бьЕ тот самый шажок'. Лежит, пстомнвшпсь, змея, и хочется ей лжи, чтоб шажком утянуть человека. Вот так, Алексей Иванович. В отвлеченном, в общем. Я не знаю, что еще сказать. Как мог... А он где, Митя Жигарев?
      - На фронте.
      - Он сам когда-нибудь скажет. Говорят, отца жалел.
      Вот тут что-то бьется. Душа Митина.
      После скорого перекура за дверью Строиков снова сел на свое место у окна. Голубоватый свет стекол сменился на хмуроватый: солнце ушло с улицы и с другой стороны освещало крыши домов и кружевные сиреневобелые венцы церквушек.
      - Еще к вам вопрос, Николай Ильич. Понять не могу, как он, Желавин, полез с таким письмом? Он ли писал? - сказал Строиков.
      - 1ю рассказу Серафимы Дементий Федорович обозвал Желавина лозягинским холуем. Он затаил злобу.
      О дальнейшем говорить что-либо боюсь: нет следов поавды. Когда-то навещал мою тещу, бывал в доме. Его землячка. Было поразительно его чутье к собеседнику. Вот одна из его фраз: "В иносказательном тебе передам, ибо очень жалкое в жалком-то и не видать, а только в возвышенном отвлечении". Стиль его письма на Елагина.
      Сам писал - пс с чужих слов по принуждению. Можно и остановиться. Я Дементию Федоровичу помог по мере сил. Теперь на свободе. На документе полковая печать и его роспись. Зы что же, у него служите?
      - Я участковый, как был.
      - Обширные наблюдения должны быть.
      Вот и все, закончилась беседа. Николай Ильич встал.
      В прихожей, обуваясь, Стронков незаметно глянул на окно напротив. По белой занавеске колыхнуло.
      "Ходит",- опустил голову и подтянул голенища.
      - Куда же теперь? К Серафиме?
      - Скандальная больно. Посмотрю.
      - Была девочка любопытная, быстрая.
      - Спасибо за хлеб-соль, за слова и советы.
      - Если что, заходите. Да провожу вас.
      Строиков и Николай Ильич через двор вышли на соседнюю улицу.
      - Вам туда;- показал Николай Ильич тростью па как бы перекрытый домом поворот улицы, виднелся лишь узкий просвет, в котором трамвай зарябил красной картинкой.-Совсем забыл. Что-то хотел подарить вам иа память. На углу постойте. Я сейчас,- Николай Ильич торопливо скрылся в воротах.
      Строиков дошел до угла, хотел повернуть назад и вдруг увидел Серафиму, в платке, в новой стеганке. Перебегала улицу. Лицо издали показалось молодым, а вблизи осветилось улыбкой.
      - Как по телефону с тобой, Алексей Иванович. Прямо на уголке, под часами.
      - Судьба, значит, мне еще раз каблуками греметь, а то и вовсе без них ехать. Если ты собралась рубашку на себе рвать, такая у тебя привычка в себя вцепляться и терзать, давай договоримся. Рви сколько угодно, а когда я спокойно за уголок зайду, тогда уж ори. Сцену на уголке не устраивай. Мне же совестно, что женщины подумают, будто я от алиментов бегаю. Прежде хоть среди мужиков, скроешься, а сейчас и мужиков не видать.
      В любом дворе задержут. Дай мне, милка, спокойно уехать.
      Стройков остановился у витрины под парусиновым тентом. Напротив деревянный бар. Женщина за стеклом наливала пиво.
      - Хочешь, угощу,- будто с повинной сказала Серафима.
      Стройков отвернулся.
      - После кружек бегать тяжело, а ехать и того пуще.
      - А то в парк. Жасмин там, вино всякое. На живодерку успеешь.- Она слегка отвернулась в тень, отвела подол п, сжимая неуловимый, упруго ускользавший, лебяжий разлив ноги, достала из-за чулка свиток красненьких тридцаток.- Хорошо расстанемся. К дочке я собралась. На Волгу ее отправила. Завод там, самолеты делают. Буду работать.
      - Жасмин, вино всякое. А кого у окошка ждала?
      Любовника?
      - Тебя.
      - Чуткое твое сердце.
      - Все дурман.
      - Словно жалеешь о чем?
      - В осень холодею, а тепла нет.
      Николай Ильич показался. Шел быстро, помахивая тростью. Трость взблескивала. Завидев Серафиму и Стройкова в беседе, замедлил шаг.
      - Убитого и убийцу бог рассудит. А не ты и нс он,- кивнула на Николая Ильича.- Все совесть изучает. Была у одного, да и того распяли. Спрашиваю, за что? Объясняет, а не понимаю.
      Николай Ильич прошел мимо.
      - Я потом,- проговорил он.
      Остановился на той стороне, у булочной. Серафима отвела взор.
      - Я и тещу его знала. Служила у нее. Садик был свой у окошек. Теперь другие живут. Садик запылился...
      А ты, Алексей Иванович, чей гроб па горбу нес? И кого от души землицей со слезою пожалел? Выходит, гада?
      - Опять понесло тебя, любезная.
      - Как же? Разговор, будто я не за мужниным гробом шла. Не то воскрес. Второй в роду человеческом.
      А не любили. Он тоже в мыслях желал, а наяву никак.
      - После топора не воскреснешь.
      - И свою могилу не сдвинешь. Барина пожалели и спрятали. А Астафий холуем остался, и гадом его показали. Унижали: не пролетарскими щами, а ловягиискими от него пахло. Подъедал. Вроде как пес. Надо бы не есть, а с голоду сдохнуть. Свет бы переменился - золотом и маслом счастье бы всем потекло. Ты святым духом питаешься? И откуда только силы?! Куда принесло, за кого-то погавкать.
      - Ты полегче на таких поворотах! Успокойся.
      - Про жасмин-то забыли, заговорились. Хоть и отцвел, а листики пахнут.
      - Астафия жалеешь, а чего на могилку его плюнула?
      - Ты, Алексей Иванович, в эти плевки не лезь. Ты со мной и чай не пил, и не видел меня. Лучше будет.
      Жалела Астафня. Обманули его со всех сторон. Хоть бы один ход кто оставил. А плюнула потому, что дурак он.
      И себя замучил, и меня. Приехала его помянуть, а не плюнуть. Но уж заодно. И помянула, и плюнула. Блюститель волнуется,- покосилась Серафима на Николая Ильича. Он заходил у стены булочной - туда и сюда.- Успокой. А я - вон по забору, за углом. Калитка там.
      Обожду.
      Серафима, оглянувшись, скрылась за углом.
      Стройков от ворот магазина показал Николаю Ильичу на поворот на той стороне - у керосинной. Перебежал через мостовую.
      Николай Ильич подошел. Протянул Стройкову вроде бы бронзовую круглую крышку.
      - Лупа. На память. Открывается.- Из бронзы выдвинулось выпуклое стекло линзы в оправе.
      - Погодите с лупой. Отсюда за воротами посмотрите.
      Внимательно! - распорядился он.
      За углом забора подошел к назначенной Серафимой калитке. Заглянул во двор, заваленный ящиками.
      - Серафима!
      Никто не ответил.
      Стройков бросился к подъезду Николая Ильича:
      "Может, эта калиточка?"
      Постоял у двери в квартиру. Прислушался.
      В подъезде застучала трость Николая Ильича.
      - Что происходит?
      - Дверь, дверь откройте,- поторопил Стройков.
      Николай Ильич ключом открыл дверь.
      Стройков оглядел комнаты и на кухне устало сел.
      Взял хлеб, положил ломоть ветчины. Зажевал.
      - Назначила свидание у калитки. А не оказалось,- проговорил он.- Вы от ксросинной по соседней улице шли?
      - Да.
      - Из ворот никто не выходил?
      - Нет,- Николай Ильич сел на диван у стола. Обождал, пока гость доест хлеб, подумал: "Здравый мужик:
      и желает и делает",- сказал:
      - А теперь объясните мне, что происходит?
      - Сам не разберусь.
      - Кто должен был выйти из ворот?
      - Не знаю.
      - Кого-то хотели поймать? Так я понимаю?
      - Давно Серафима на ваши окошки любуется?
      - Любопытство женское. Ничего другого не нахожу.
      Отдохните. Вы устали. Представляется и искажается.
      В такие моменты, когда разум как бы поглощается сном, а чувства безудержно распалены, совершается непонятное в последующем. Что-то наподобие озарений: у художников с пользой для дела, у других горьким раскаяньем.
      Что ей нужно? Одета, обута, в силах подработать, имеет и сбережения. Экономна. Селедочка, чаек. Дочка в детском садике - все лето на даче в Загорянке. Сама на Кавказе была, в Крыму. Что еще?
      - Кто околачивается возле нее?
      - Что вам ответить? Не запутать бы. Да и вы осторожны, а отсюда и моя расплывчивость в суждениях.
      - Да скажите же вы!
      - Попробуем разобраться. Поделим некоторые совершенно бездоказательные соображения на столбцы.
      В одном-Желавин, в другом-Викснтий Ловягин и в третьем... нс знаю.
      - Гордей Малахов!
      - Вон вы куда, в кровавую виру.
      Стоиков, согнувшись, сжал руками голову.
      - Ничего не понимаю.
      - Сговорщикн в убийстве.
      - Банда.
      - Вот вам и положение Дементпя Федоровича той и недавней поры... Лупу, лупу чуть не забыл.
      Стройков подержал в руке оправленную бронзой лупу.
      Опустил в нагрудный карман гимнастерки.
      - Опять к Серафиме? - спросил Николай Ильич, - В столбцах трое, а в могиле...
      - Живого держитесь.
      Стройков походил на знакомом уголке под часами.
      Поглядывал: не покажется ли Серафима?
      "Что-то сказать порывалась. А я с вопросом, на чью могилку плюнула, затянул. Теперь сам отвечай. В сапогах войдешь, а без сапог выведут".
      Мимо прошел Николай Ильич. На той стороне, у булочной, постоял, огляделся. Завидел Стройкова и устремился к нему.
      - Нс заметили человека в плаще и в серой кепке?
      - Не обратил внимания,- ответил Стройков.
      - Зашла Серафима и сказала, будто Гордей Малахов хочет видеть меня: здесь, у булочной дожидается.
      Стройков подбежал к подъезду Николая Ильича и осторожно подошел к двери квартиры. Половица вдруг осела под его ногами. Посмотрел. Гвозди торчали из дсщины. Встал на колени. Приподнял дощину - отвернул покруче, и пригнулся. В тот же миг что-то колыхнулось.
      Удар в лицо ослепил тьмой. Стройков руками закрыл голову.
      Дверь квартиры была приоткрыта.
      Стройков поднялся и, пошатываясь, прошел на кухню. Сунулся под кран. В раковину стекала с водою кровь.
      "Полотенце показала, а утерли вон как",- Стройков намочил носовой платок, отжал.
      В ванной, перед зеркалом, смочил одеколоном ссадины и порванный синяк на скуле.
      "Кто же это? Она или на кого-то нарвался заодно? - подумал, разглядывая в зеркале свое пострашневшее лицо.- Чем же так? Словно бы железками.Вдруг ощупал карман с пистолетом:-Здесь! Босичком надо было, тихо. А я на дорожку еще и подковался, на всю улицу сапогами гремел. Разукрасили. Такие столбцы".
      Вышел за порог. Прислушался и осмотрелся. Невысокий побеленный свод и серые, глухие стены прохода.
      Справа от двери прямоугольный проем. Поверху голубело узором окно из цветного стекла. В проходе, как в колодце, пошумливало.
      Стройков приподнял половицу. В кирпичной кладке, между балкой под настилом и дубовым брусом порога - пустота размером с ящик. Програблил пальцами мусор на дне - раз, другой. Задымила пыль. Распрямил под дощиной гвозди, наставил в дыры по трещине и нажал.
      Дощина плотно влеглась в проем. Сапогом затер шов, хотел захлопнуть дверь.
      Вернулся к умывальнику. На кране, как с раздавленной клюковки, пятнышко. Замыл. В ванную заглянул.
      Влажным платком вытер флакон с одеколоном. Пальцы тряслись.
      За раскрытой дверью кабинета, у полок с книгами, стоял Николай Ильич.
      - Вы здесь! - удивился Стройков.
      - Жду, когда придете в себя. Что произошло?
      - Что у вас лежало под половицей?
      - Ничего.
      - Не пропало что-либо?
      Николай Ильич раскрыл шкатулку на столике трюмо.
      - Кажется, все на месте. Вы скрывали следы происшедшего. Зачем? Чтоб потом ошарашить вопросом о половице? Что же выходит? Не доверяете. Вот посмотрите.
      Под вешалкой лежал топор с коротким отпиленным топорищем.
      - Этим предметом была вскрыта половица. Скажите спасибо, не ударили. Вам следовало бы выспаться. Метания бесполезны. Если что и было, испортили все своей беготней.
      Стройков распластался на тахте в комнате Лии. Николай Ильич подошел к окну и задернул штору.
      - Откуда она свалилась к вам? - спросил Стройков.
      - Серафима? Еще девочкой стирала и убиралась в доме моей будущей жены. Ухаживала за свиньями в трактире. Пасла и кормила помоями и то же ела сама, и там же спала. Вот немногое, что могу сказать. Под порогом, видимо, прятала что-то. Привычка прятать от бедного детства. Чем беднее, тем сильнее мыслимое отчаяние потерять последнее.
      В окно постучали.
      Стройков вскочил и отбросил штору. Темно за стеклом.
      - Стойте! Куда вы! - пытался остановить его Николай Ильич.
      Стройков бежал через двор к калитке в воротах...
      В голове зазвенело и поплыло от удара.
      Пальцы надавили на глаза лежавшего и подняли веки.
      Приблизилась свисавшая из-под кепки холстинка на лице.
      В глаза хлестнуло землей...
      Николай Ильич втащил Стройкова в квартиру. Завалил на тахту.
      - Скорую помощь!
      - Не надо.
      Стройков поднялся, наткнулся на стену и упал. Снова поднялся. Тронулся к умывальнику на кухне. Снял гимнастерку и бросил ее в раковину. Месил и отжимал в потоке тяжелое, измазанное.
      - Идите. Ложитесь,- сказал Николай Ильич.- Я тут сам все сделаю.
      Стройков подошел к тахте и будто провалился.
      Темнота обжигала лицо, знобило.
      Раскрыл глаза. Николай Ильич подносил чашку.
      - Медовая водичка. Согреет, успокоит, и уснете.
      - Что же это было? Кто?
      - Рано. Дайте всему естественный ход. Когда выхода нет, лезут в подполье, роют тайно под стену, и выползает остервенелое неизвестно где.
      - Но что же все-таки? - настойчив был Стройков.
      Николай Ильич присел рядом на стул.
      - Неспокойный ваш участок. Реализм, Алексей Иванович,-это лишь одна сторона жизни, что и как вам представляется, но как представляется другому, вы не знаете. Как же быть? Зовите на помощь воображение.
      Вообразился же храм в мираже. Да как! Вообразите эту женщину, что она красива. Глаза тьмущие ведь разгораются. Не совсем одинока, есть любовник, которого не любит, но вынуждена встречаться с ним, возможно даже уединение среди скал на берегу моря, некий рай, предел счастья, но сбивает запах багульника, другое совсем чувство. Дает ли вам что-либо такая степень воображения или нет? Может же быть у нее знакомый? И она для него красива. И какое вам дело до них. В бесчисленных столбцах один-Желавин. Вот кто вам нужен.
      Стройков выпил медовой воды. Николай Ильич накрыл пледом.
      Сон находил, зыбкий, тревожный, мучил какой-то погоней во дворе, и будто в своей избе сидел на диване.
      "Надень простую рубашку па меня",- просил Глафиру перед смертью своей.
      "Надену, дорогой ты мой".
      Скорбью поразило все его тело, безысходно и горько еще потому, что было все просто.
      - Елагин, к тебе пришли!
      Сергей вышел во двор.
      На скамейке у забора сидел Николай Ильич. Сергей остановился перед ним, сказал:
      - Я хотел позвонить вам.
      - Что-нибудь есть от дочери?
      - Нет, ничего.
      Николаи Ильич поднялся.
      - Если что будет, сообщи.
      - Простите меня.
      Николай Ильич посмотрел на конец трости; как продолжение перста своего поднял и опустил.
      - Хорошо, хорошо. В обоюдном желании приблизить доброе.
      С Хавской Николай Ильич свернул в переулок. Было, как в оранжерее, тепло и влажно. Мостовая вдали рябила, будто течение на перекате речном.
      "Сильные нравственные начала очищают от озлобления, стыдят, поднимая к возвышенному",- думал Николай Ильич. Вспомнил поверженного у кустов сирени вчерашнего, утром уехавшего гостя.- Сотворенное над ним вне совести и оправдания".
      Часть IV
      ГЛАВА I
      Никанор налил в чашку щей, "Серые" щи, из проквашенных, еще зеленых капустных листьев. Горячо, вкусно варево, с сальцем, лучком и мучицей, топленное в глиняном горшке.
      Не спеша почерпывал ложкой.
      "Хоть бы погодой его погноило, а болотами потопило.
      Да, пока не свяжут, по шее не звезданут, не угомонится.
      На такую войну крепко собрался. Решил хозяином стать.
      Свое тогда не вернешь, кончится. Хлёбово будет, а слова - нет, и ум отойдет".
      Сел па скамейку. Раскрыл 'створку окна для прохлады. Только что отшумел дождь. Промыл воздух, и от леса парило грибной прелью и черничниками. Сильнее и выше раздавался орудийный гул.
      В избу зашел Никита. Положил тетрадку на стол и что-то записал.
      - Задание, Матвеич, тебе с хозяйкой. В ночь, у дальней луни, ленок потоптанный уберете. Раненым на подстилку. А то с земли простужаются. Распишись. С меня спросят - изволь, записано. И тебе когда пригодится.
      Документ. Представил - проходи. А пет - в сторонку.
      Чем занимался в этот период? Не хотел, а чего хотел?..
      Здесь,- показал Никита на линейку в тетрадке.
      Никанор расписался. Никита сложил тетрадь, завернул и брезент и впихнул за голенище; сапоги, как кряжи, смазэпы дегтем на все напасти-на дождь, жару и болота.
      - Погоди, Никита Васильевич, сомнение тут у меня.
      Какую-то сегодня подозрительную жидкость нашел. Иду и гляжу: возле самой стежки, под кустиком, в посудине и стоит. Прямо как специально.
      - А пу-ка покажи.
      Нкканор достал из-за сундука бутылку. Никита взял, посмотрел на свет. Жидкость желтоватая. Отвернул пробку. Понюхал.