Холмы России

      - Не разглядела. Ночь была. Да и от страха тогда мне не до его одежки было. А вообще-то высокий. Кепка на нем была. Из-под кепки, на лице эта самая холстинка, ей-богу, Алексей Иваныч, как на мертвом!
      - Мертвые не приходят.
      - А если он тогда из болота выбрался? - и добавила тише:- Митя так предполагал.
      - Молчи пока. И Кирьке не говори. Сам скажу. Надо смотреть очень осторожно. И ты гляди.
      - Страшно, Алексей Иваныч.
      - Не одна ведь, а с Кнрькой... До встречи. Надеюсь - приятной.
      Стройков привязал своего гнедка к телеге, приткнувшейся к риге, разворошил уже обмякшую, волглую траву - подгреб поближе к морде копя; принялся ладонями смахивать пыль с плаща... Ннканор уже стоял на крыльце. Разморенный сном, щурясь, наблюдал за ним.
      - С добрым утром, хозяин! - поднял запыленную руку Стройков.
      - Кому утро, а для кого ночь не кончилась. С чего это вас в такую рань, Алексей Иванович? Случилось что?
      - Никиту мне.
      Никанор насторожился. Огляделся, словно бы искал что-то, запретное... У стены, возле крыльца, стояли торчмя забытые Кирьяном с вечера удочки. В трех шагах от них, поближе к плетню,- ведро... с речной кодой, должно быть, припасенной Кирьяыом па утро; любил парень ополаскиваться пахучей, настоянной па водяных лилиях, куге. и камышах речицен. А за воротами, за лесом, рассвет уже зарумянил край одинокого, над горизонтом, облачка. Справа, над затуманенными лугами, рубиновым кристаллом горела звезда... И Никанора словно бы подпалило что-то-глаза озорно блеснули:
      - Алексей Иванович, да вы, наверно, позабыли уж, как и леща подсекать. Дрыхнет Никита. И такая зорька проклевывается. Банка с червями там...
      -Стройков и сам не понял, как оказался у крыльцав руке держал удочку.
      - Там,-показал Никанор в край избы.-У поленницы. Сам вчера накопал. Полная банка. Черни!.. А Никиту я пришлю. Прозеваться не успеет-будет рядом с вами.
      Озираясь - не видит ли кто? - Строиков вытащил банку.
      - И ведро - ведро прихватите,- догнал его Никанор уже в огороде.
      И только теперь, взявшись за дужку ведра, остановившись, Строиков опомнился:
      - И-ы-эх! Соблазнил, старый черт. И рад. Вот,- вынул он из нагрудного кармана гимнастерки белую, шелковую леску.- С весны ношу. Новенькая. А ты...
      - Во-о-он там-за орешником,-показывал Ннканор к Угре.- Там колода лежит. На нее и садитесь. Там еще и рогатинки у берега, по чнстинке -для удочек. Туда я Никиту пришлю.
      Не успел скрыться Строиков, на своем дворе показался Никита. Позевал, на свет поглядел. Рановато. И еще поспать можно. Ннканор накинул на плечи ватник, нахлобучил картуз, заторопился на улицу. И будто с проулка вынырнул - к Никитиной усадьбе:
      - Чего не спится, сосед?
      - Да вот, звезды считаю...
      - По делу я шел, Никита Васильевич. Какой-то, смотрю, сидит на твоем бережку. Такую рыбину выхватил! Руками ее к земле. А она его - за руки. Как бы не загрызла: тебе ответ держать - твое место.
      И погрызет, жабры ему в горло,- мрачно сказал Никита.- Не лезь на чужое!
      Сои с него как рукой сняло. Тут же выдернул из-под стрехи удочку и, согнувшись задами, по картофельным грядам побежал к Угре.
      Человек сидел на колоде, накрывшись с головой планом, от комаров должно быть, подымливал папироской.
      Никита заходил на него со спины. Выдернул дернину, подкрался и, размахнувшись, огрел его по голове. Дернина развалилась.
      - Я тебе покажу, какие рыбины здесь водятся. Не захочешь и раков с болота.
      Человек встал, сбросил на землю плащ:
      - Ты что это?!
      Перед Никитой стоял Строиков. Никита попятился, оступился в ямку повалился в крапиву.
      - Да ведь я... Алексеи Иванович,-барахтался он в крапиве, обжигаясь.-Я думал это... как ее... лось.
      -Ло-о-ось! Это в плаще-то?!-стряхивая землю с галифе и отплевываясь, уточнил Строиков.
      - А может, где и на рога подцепил, плащ-то. Заповеднили их, так они шастают теперь и по хуторам.
      - Встречается, и с удочкой шастают?
      Никита выбрался из крапивы:
      - А как дрессированный. Вон в цирке видел: медведь вилочкой макароны кушает.
      - Ладно, садись, циркач,- уже незлобливо, чертыхаясь и на Никанора, предложил Строиков.-Дрессированный. Надо же!..
      Осторожно, подальше от Стройкова, Никита сел на колоду, тотчас же принялся разматывать удочку.
      - Только не дыши так... Аж свистит в ноздрях. Дрессировщик.
      - От радости, Алексей Иванович. Вместе половим.
      - От злости. Жмот! Так ударил. Правду люди-то говорят...
      Это было рыбное место Никиты. Его все знали на хуторе. Но попробуй, сядь кто. Узнает Никита - а бригадиру в колхозе не трудно найти, к чему можно придраться,- и трудодень срежет, не остановится. Знали в Нивяном эту бешеную слабость Никиты и не связывались с ним. Угра велика. И ребятишкам наказывали: не ходи к колоде - не лезь в чужое! Говорили, что в воде там косы торчат, и нора змеиная под берегом, и какая-то волосатая рожа со дна блажится... Да Никита и сам сторожил зорко заповедный свой бочажок.
      - Так вот где она, твоя вотчина,- ворчал, больше для острастки, Строиков, потирая голову, шею.- Жмот.
      - Да и про вас говорят, Алексей Иванович, не гневайтесь: до чужого курева как дорветесь, хоть весь кисет отдавай.
      - Искуриваю много. А до магазинов далеко бывает.
      С вами не закуришь? Так вот...- Строиков поменял червяка и забросил поплавок подальше от берега.- Это место-то твое, что ж, единоличное? Как у барина, что ль?
      - Здесь даже плетень могу поставить. Я на своем приусадебном участке срезал-этим местом восполнил.
      И ко всему прочему, рыба здесь на мой кровный трудодень подкармливается. Ячмень, ржица, горох. Вы-птице... на курятинку, значит; а я сюда несу - леща нагуливаю. А на готовое, сами знаете, всегда охотничков много.
      Стройков выхватил окуня.
      - Хорош, стервец! - Полюбовался им и бросил в ведро.
      Не успел закинуть, опять горбастый.
      Ведро Стройкова полнилось уловом. У Никиты только пескарь клюнул, да и тот, уже над водой, сорвался.
      Закурим, что ль, Алексеи Иванович? - предложил он.
      - Погоди.
      - Посидим, подымим,- настаивал Никита, вынимая коробок из-под ландрина.-Махорочка-то моршанская.
      У пас и за полтинник не купишь.
      - Я на рыбалке не курю. Трещит, проклятая: рыбу распугивает.
      Никита со вздохом подтянул свой поплавок к поплавку Стройкова.
      - Не путай,- сказал Стройков.
      - Так течение ведет, Алексей Иванович. Я тут всегда на одну удочку ловлю.
      На том берегу смородиной красной зрела заря. Рыба вдруг перестала клевать. Лишь пескари да ерши изредка окунали поплавки.
      - Распугал. Трещишь тут своей моршанекой.
      - Здесь яма, Алексей Иванович. Не слышит она.
      - Значит, языком распугал.
      - Она нашего языка не понимает. Пошла на плес погулять. Скоро вернется. Ее здесь, как в бочке. Вилкой бери. А что пугать ее стал кто-то, это точно. Не услежу вот никак... жабры ему в горло.
      - Может, тот самый... босиком который, в рваной рубашке?
      - Это кто же?
      Желавин... Ты слух пустил? - И Стройнов с-уемешкой глянул на Никиту.До чего дошел!
      Никита опустил голову:
      - Припечатали, значит. Хоть сдавайся. Но это какой Же интерес мне такой слух пускать? Чтоб милиция тут день и ночь сидела?
      - С милицией тебе здесь и поспокойнее вроде бы.
      Место-то - и рядом с хутором, а глухое?
      - А я и один не боюсь. Чего мне бояться? Бога нет, чертей тоже. И упокойнички по могилкам смирно лежат.
      Все теперь исследовано по-научному. Да и Желавин...
      С ним, с живым, я столько лет проработал. Он - председатель. Я бригадир. Сказал - делаю. Не хочешь - вон в рядовые. Делал. Куда денешься. Прений у нас не было.
      Зачем я ему? Удочки взять? Берн, другие себе сделаю.
      Вот, другое дело, бриллианты бы у меня завелись...
      - Какие бриллианты? Ошалел ты?
      - Обыкновенные, вроде бы камешки такие... Помнишь, как топор-то откапывали под березой. Не забыл, чай? Как раз к одному слову Желавина и пришелся лесок тот, темный, с березой и топором под ней. Я и вспомнил...
      Как-то из Вязьмы с ним ехал. С Желавиным. По каким-то делам там были. Поезд поздний. Местный. В вагонах пусто. Легли на скамейки: под голову кулак, а под бока и так. Заснул он. А мне сон не идет: грохочет под лавкой, визжит. Слышу - его голос. Сонный, тяжелый такой, будто из-под колоды стонет: "Бриллианты... бриллианты...
      пояс, бриллианты..." Лицо в темноте, как холст белое, на лице испарина. Жутко! Потом он очнулся. Я одним глазом покашиваюсь. Зыркает - ищет... ровно убить кого хочет. А никого нет. Я один рядом. Посидел, картуз свой с лавки взял, и ко мне: "Спишь, Никита?" Я молчу. Оробел намертво. Тронул меня - потолкал: "Гражданин, приехали!" Я-на ноги. Он смеется: "Пошутил. А ты чуткий на сон". Я на лавку опять. Прилег и он. Лежим.
      "Ты когда-нибудь видел бриллианты, Никита?" Слышал, ГОЕСФЮ, дамочки украшаются ими. "Я, говорит, подростком еще был, бежал как-то мимо дома Ловягиных. Они па террасе сидели. Погулять, поохотиться прикатили. И молодой барин там, Викентий Ловягнн. Он и позвал меня.
      Подошел я. Дал мне какое-то зернышко. Такое... вроде бы прозрачное. Камешек. "Иди, говорит, кинь в речку. Гривенник получишь". Взял я это зернышко и бегом. Зовет:
      "Вернись!" Вернулся. Отобрал он у меня зернышко и - гостям: "Вот видите, по темноте и драгоценности может выбросить за гривенник". А брат его, Антон - помнишь?-отобрал у него это самое зернышко-камешек да как кулаком по столу грохнет: "Если он узнает, что в этом камешке .сокровище, он тебе в темном лесочке горло перережет. Зачем мужика развращаешь? Себе же на голову?!" Бриллиант, оказывается, .это зернышко-камешек, Никита. Дороже золота". Это Желавин-то говорят.
      И глазами так-накось как-то. Будто накось и я ему повидней. В тени притаился. Следит. Страшно мне было рядом с ним. Вот и запомнилось: бриллианты, значит...
      Всплыли три леща и, отразив серебром зарю, скрылись в глубине. Поплавок Стройкова едва заметно покосился, и его повело под воду.
      - Подсекай!-закричал Никита.
      Стройков бросился в траву, куда упал сорвавшийся с крючка лещ. Хотел схватить его. Но лещ выскользнул.
      - За голову! За жабры его. Вот так!-Никита, яро оскалив зубы, сжал в руках рыбину, а та вдруг так хлестанула его хвостом по лицу, что он повалился в траву.
      Лещ скользнул с берега, вскинулся на мели... будто лемехом пропахал воду, и было видно по пузырям, как он круто уходил в глубину.
      - А жабры... где жабры? Неужто и жабры унес с собой?-хохотал Струйков.
      - Глаз было не высадил, зараза!-чертыхался, уже сидя в траве, Никита, потирая глаза.- Я ему...
      - Про Желавина что-слух все же или знаешь что? - Стройков уже не смеялся и даже не улыбался - смотрел в упор на Никиту.
      Пропади и он пропадом!- Никита смахнул рукавом налипшую чешую с лица.-Весной в Смоленск ездил. Сашку моего помнишь? На завод к нему ездил. Вечером на тротуаре стоял, смотрел. А в трамвае-то, внутри, электричество. Видать все. Он в шляпе и в этом... как его?.. ну, ни плащ, как у вас, ни пальто...
      - Макинтош, что ли?
      - Во! Ну, ехал...
      - Кто?
      - А зараза его знает. Трамвай-то бегает быстро. Только он смотрел как-то - зырк, зырк по сторонам, ровно искал в трамвае кого.
      - Желавин?
      - Вот и я до сей поры думаю,- развел руками Никита,- то ли дождик, то ли снег - то ли будет, то ли нет?
      - Надумал?
      - А как мне привиделось, Алексей Иванович? Человек-то председателем колхоза был у нас сколько лет.
      Не знаю.
      Ну, тогда и не болтай лишнее... с пьяного языка - Не мути воду на хуторе,- строго предупредил Стройков.- А разберешься,.поймешь что-доложи. И чтоб ни одно ухо больше... Понял?
      - А их предупреждать не надо, Алексей Иванович.
      Мы - народ понятливый. Знаем, что к чему. Он с меня, зараза,.столько кровушки вылакал!..
      - Это уж ваше - личное. А это... Ну как, договорились?
      - Есть.
      - А рыбу забери. Ты выгуливал... на своих кровных трудоднях...
      -Да вы это что, Алексей Иванович?!-вскочил на ноги Никита.- Обижать?.. Не обижайте нас. Я не жмот какой.
      С уловом уехал Стройков. Не знал он, что поздно вечером опять дорога ему в недалекий от хутора дом.
      В этот день, перед вечером, шел по улице Щекииа человек в военном. Фуражку со снопиком синих васильков нес в руке. Голова совсем седая. За спиной рюкзак, почти пустой.
      Провожали его взглядами из дворов и окон.
      Дементня Федоровича Елагина здесь многие знали,- муж сестры Родиона Петровича Себрякова. Работал когда-то уездным военкомом. Тревожное время было: поджоги, убийства,- стреляли в Елагина, и он стрелял.
      Потом жил в Москве. Но Угру не забывал. Часто и подолгу гостил здесь. А потом сидел в тюрьме, по делу Желавина, Вот, выпустили. Опять в военном. Уже майор.
      В Москве Дементий Федорович получил назначение в Минск-в штаб округа. Забежал домой, повидаться с женой и сыном, соседи встретили:
      - Поля в военной форме заходила. Проститься. Такая. красивая. Уехала в Минск. В армии там служит.
      Военврач.
      Там и Сергей, сын, - в военном училище учится.
      Не успел к самому дорогому Дементий Федорович.
      Спешил в Белоруссию. По пути туда свернул в поля этой, с давних пор знакомой сторонки. Дело у него здесь - тайна его ареста. Как проклятие пересекла она дорогу Нлагина, и где-то здесь пропал заросший быльем ее след.
      Вот и дом, к которому шел: двухэтажная башенка.
      над железной крышей распростерла свою зеленую тучу сосна.
      Он остановился, не спешил теперь. Незабываемое встречало его, и он наслаждался - вдыхал радость и грусть этой встречи. Вон луг за Угрой. Стояли дубы на кремнистом уступе перед дорогой. Вершины их с гранатовым сумраком, как скалы, горели перед закатом.
      А вот и тропка в колосистой траве - одинокая для него без Поли,- вьется к берегу, где камень и брод. Струятся камыши. Кусты склонились к воде под тяжестью все нарастающих лет.
      Дементий Федорович поднялся на крыльцо. Живы и здоровы хозяева, еще дорогой узнал.
      На широкой лавке смотанный на просмоленной плашке перемет, жерлицы в углу. На огороде с зелеными крышами домики пчел. Золотыми решетами подсолнухи под раскрытыми окнами. Все, как в то лето, когда был здесь последний раз Елагин.
      "Как корч в землище. Не стронешь",- подумал он о хозяине и дернул за кольцо на дубовой двери.
      За стеной брякнуло. Потом послышались медленные тяжеловатые шаги.
      Родион Петрович открыл дверь. Распрямился. Выше поднялась седая глыбнна головы.
      - Демент! Демент! - громче и увереннее, но и удивленно повторил он.
      Они долго обнимались на крыльце, и было похоже, два добрых зверя боролись друг с другом.
      Вышла Юлия, загорелая, в легкой белой кофточке.
      - Ты глянь. Кто явился! Ну, брат, не ждал.
      - Дёма! Господи! Дёма!
      Юлия поцеловала его; слезы в глазах.
      - Смейся, Юленька!
      - Поленька бы... Далеко.
      - Переступи порог! Шагни!-потребовал Родион Петрович.-Видеть это хочу!
      Дементий Федорович с улыбкой посмотрел на порог - широкий дубовый брус с вбитой в него подковой: примете счастливого следа. Переступил. Знакомые сени с большим ларем и с пустыми бочками. Пахло от них просоленп.ым деревом. Из слухового окошка, словно огненным ветром, сквозил закат.
      - Вот и свершилось! - сказал Родион Петрович.- Ты в моем доме. А он и твой. Снимай свою амуницию.
      Что полегче найдем.
      - Родион, постой. Мне Стройков нужен.
      - Может, завтра?
      - Откуда позвонить ему?
      - Отложи ты. Успеешь.
      - Нельзя.
      Они шли к сельсовету по тропинке среди луга. За лесом все пламенело кварцево-красное окно зари. Какие-то тени проходили там медленно - не спешили, словно приглядывались. Земля доверчиво и тихо дышала повлажневшими после зноя сладкими кашками, хвоей. Сквозило сырой горечью ольховых кустов.
      - Нет ничего вьзшс воли, Родион!
      - Когда на душе добро, добавим.
      - Безусловно,- согласился Дементий Федорович.
      - Поля была уверена: все обойдется. Я, признаться, не совсем. Мы еше поговорим. За что тебя? Все мне расскажешь. Но прежде ответь: будет ли война? Идут слухи.
      Да и не только слухи. В апреле у нас призвали мужчин старших возрастов. Перед полевыми работами! Такого никогда не было. Чувствуется какая-то тревога.
      - Потом... потом, Родион... А передо мной извинились.
      - Но годы...
      - Молчи. Бил враг.
      Из сельсовета Родион Петрович позвонил в милицию.
      Передал дежурному просьбу, что Стройкова ждут сегодня в лесничестве по важному делу.
      В селе было тихо.
      Посреди площади с колодцем одиноко блестело на срубе ведро.
      Вышли к Угре. Любимое место Поли. В воде камень, до которого, разувшись, добиралась она по шафранной мели и ложилась, обняв эту глыбину.
      Под берегом бочаг родниковый. В него когда-то окунул Дементий Федорович сына своего. Поднял над рекой:
      "Родная твоя!"
      Камень будто бы стремился навстречу течению- рассекал гладь мерцавшими стрелами. А вокруг темная вода и медленное движение тумана, из которого поднимались клубы пара и, охладев, опускались. Так по всей реке шло это тяжелое движение, словно что-то тайное творилось в глубинах, похожее па страшную работу, которую застали вдруг люди, и река настороженно замедлила ее.
      -Сколько тайн на свете! Но из всех тайн самая непостижимая - судьба, та, что еще ждет за близкой, или отдаленной завесой, за которую невозможно проникнуть - глянуть, что там впереди.
      Они повернули к дому. Под звездами темная крыша была похожа на крылья птицы, а просветы в окнах - золотые глаза ее.
      В душе этого дома светил огонь.
      Наверху стол накрыт белой скатертью.
      На столе бутылки с настойками, рюмки, тарелочки и вилки. Нарезан окорок сырого копчения. В сковороде яичница. Салат из зеленого лука и редиски залит сметаной.-Горка вяленых окуньков в лозовой плетенке. Посреди-в вазочке с водой снопик васильков: те самые васильки, которые Демеитий Федорович нарвал дорогой во ржи. Густая свежая синева их была красотой этого стола.
      Но нет красоты без хозяйки дома, пока с улыбкой не войдет она, переодетая и помолодевшая.
      Вот и пришла. На ней розовая кофточка, сережкя с бирюзинками камней.
      От нее чуть-чуть пахло духами: казалось, внесли в комнату веточку сирени.
      Дементию Федоровичу этот запах напомнил о жене и о чем-то далеком, где тоже была она, Поля его. Без нее будто и не было у него жизни, будто не помнил, что было до нее.
      - Да это же сказка! - воскликнул он.- И ты, Юленька, царевна ее. Сколько тут всего. Вот царство!
      - Это тебе после долгого отсутствия так кажется,- сказал Родион Петрович.
      Налили и, стоя, не чокаясь, подняли рюмки.
      Штора на окне тяжело раздувалась, наливаясь ветром, и с шорохом опадала - дышала, обдавая комнату прохладой. За рекой заиграла гармонь. Щемяще-нежные звуки приблизились и вдруг отдалились: куда-то в поле вышла гармонь, звала на свидание.
      - За твое возвращение, Демент!
      Когда сели, Юлия положила на тарелочку гостя большой пласт яичницы.
      - Постойте. Не все сразу. Дайте ощутить вкус рябиновой. До чего ж хороша!
      - А можжевеловую не пробовал? - спросил Родион Петрович.- Есть и моховая.
      - Он даже бурьян в бутылках настаивает,-улыбнулась Юлия.
      - Делаю опыты,- пояснил Родион Петрович.- Вино должно быть целебным.
      - Налей моховой. Такой вряд ли где попробуешь. - Дементий Федорович попробовал настойку на мху.
      - Что? - поинтересовался Родион Петрович.
      - Болотом пахнет.
      - Не может пахнуть болотом моховая-себряковская.
      - Прости. Я не так выразился. Она пахнет медом, в который добавили торфа и потихоньку разболтали в этой бутылке.
      - Не смейся. Ты заметил, мох не гниет. Седеет, но не гниет. Сила!
      - Тогда еще одну!
      Под окнами захрапел остановившийся конь.
      Стройков приехал.
      Родион Петрович вышел на улицу. Поздоровался.
      Стройков строго под козырек взял; дал знать - по делу приехал.
      Он был недоволен и мрачен: подняли его, когда он хотел выспаться, и жена ругала его работу, да и этот дом для Стройкова никогда не был желанным в его дорогах.
      Бывал тут редко.
      - Что случилось? - спросил он, заводя во двор коня.
      Родион Петрович вынес из пуни большую охапку сена, положил перед конем. Сказал:
      - Елагин Дементий Федорович у меня.
      - А я тут при чем? - с показным от злости равнодушием отозвался Стройков, хотя сразу и смекнул, что ночь будет с разговором любопытным.Не забыть бы коня напоить, как остынет.
      Он снял сбрую - подпруги, седло с звякнувшими стременами, уздечку и взвалил все на дрова под навесом.
      Тут же поставил и коня.
      Вышла хозяйка, встретить .званого гостя, Подала ему полотенце. Он умылся. Крепко растер лицо.
      - Не забыть бы коня напоить,- напомнил он и хозяйке.
      - Напоим и накормим, Алексей Иванович. Не беспокойтесь.
      Стройков было первым поднялся наверх. Но перед последней ступенькой остановился, дождался хозяйку и, как положено, пропустил ее вперед, чтоб она видела его уважение к ней.
      Вошел Стройков в комнату усталый и сумрачный, в пропыленной, выгоревшей гимнастерке. Глянул на Дементия Федоровича. Помнил, как приезжал, бывало. Раз вошел в чайную, молодой, красивый, с какой-то лихой искоркой в веселых глазах. Тогда же Стройков покосился на свою жену, с которой сидел за. столиком, и встал, поприветствовал издали Елагина. Тот подсел. За окном цвела дикая сирень, а дорога сияла в утренней дымке, и пахло хлебом.
      "Хорошо, Алексей, а?" - сказал Елагин.
      "Не обижаемся".
      "Прежде самый опасный участок был".
      "Тихо. Только глухари - звон на весь лес",- и Стройков опять покосился на жену.
      Потом, дома, сказал Глафире:
      "Чего это ты так на него глядела, будто сроду мужи"
      ков не видела?"
      "Интересный. Таких бабы любят".
      "Ну, рассекреть. Может, и на меня моя жена хоть раз таким небесным взором посмотрит".
      "Верный он".
      "Как это, в смысле правильности жизни, что ль? Или на всю жизнь с одной, а от других баб убегает?"
      "Сразу ему поверишь".
      "А мне, значит, не доверяла? Почти год потребовалось, пока ты проводить разрешила. Это же какую надо было любовь вынести. А вот он, выходит, сразу бери и провожай".
      "Одну. И всю жизнь, будто первый раз провожает.
      Вот за это и любят таких... Бабы-то чуют!"
      А потом как-то ночью вошел Стройков и сказал Глафире:
      "В убийстве замешан. Арестовали".
      "Кого?"
      "А на кого ты в чайной небесным взором смотрела".
      И не мог представить Стройков, что те глаза - глаза убийцы. Но поверил тому, что случилось что-то такое, что сошлось на двоих - кто-то один должен был исчезнуть с земли. Но что?..
      Кажется, и не изменился с той поры Елагин, только вроде бы пострашели глаза, потому ли, что пришел из тюрьмы, или еще веяло на него тайной убийства.
      Родион Петрович подставил к столу стул для Стройкова. Он с одного взгляда отметил и убранство стола, и количество бутылок и подумал: "Щедро встречает хозяин".
      - Спасибо,- ответил Стройков на приглашение Родиона Петровича сесть, все стараясь понять, для какого разговора его пригласили, и чувствовал, что ждут его неприятности.
      Он сел. Разговор первым не начинал. Он привык быть с людьми простыми, был с ними живее, увереннее. Здесь же его отчуждали и неизвестность столь срочного приглашения, и особое положение этих людей, и то, как приглядывался к нему Дементий Федорович.
      - Сейчас, милый Алексей Иванович. Мы уже грянули за возвращение. Надо и тебе,- и он спросил, что налить, трогая бутылки, и так улавливал желание Стройкова.- Нальем чистейшей,- наконец уловил он желание гостя.
      Юлия положила ему на тарелочку салата, от которого свежо и остро пахло луком и редиской.
      Не знал и Дементий Федорович, с чего начать разговор, и не торопился.
      - Давно я тебя не видел, Алексей Иванович.
      - И я вас,- ответил Стройков, как будто был очень рад, что они наконец встретились.- И сказать - не думал, что увижу.
      - Вот завернул по дороге.
      - Родных нельзя забывать... Дело ваше, что же, в архив сбросили? спросил Стройков и поглядел на его рубиново блестевшие кристаллы "шпал" в петлицах.
      Дементий Федорович с особой бережностью расстегнул карман гимнастерки и показал красный край партбилета.
      - Чист!
      - Это хорошо... Значит, с такой радостью. Будем! - сказал Стройков и выпил, взял вяленого окунька, разорвал его.
      Родион Петрович хотел еще налить Стройкйву, но тот отставил свою рюмку: он не выпивать приехал, а на раз"
      говор.
      - Л может, дело-то мое-в мусор, и вынести куда псда.-;г..шс? - сказал Дементий Федорович.
      - Нельзя. Вдруг что потребуется, а бумажки-то и нет.
      ото для вас самого важно.
      - Думаю, не потребуется.
      - 1ак загадывать не надо.
      А ты, пожалуй, и прав. Дело не кончилось. Врага найти и в землю втоптать. Я теперь злой. Рано тогда успокоился. Тут бы ыне жить.
      Юлия тихонько поднялась. Пора и коня попоить. Вы"
      шла, чтоб не мешать разговору.
      Хотел выйти и Родион Петрович,, вернее, дал знать, что, если угодно, он выйдет, и лишь привстал, как Домен-.
      тии Федорович взял сто за руку, придержал, глядя в это время на Стройкова.
      - Ты знаешь, за что меня?
      - Гак, слышал некоторые разговоры.
      - Было письмо от Желавина, и там говорилось, будто Оы я был связан с бандитами, когда работал тут, в уезде. До меня были убиты двое секретарей укома и военком. Я же остался жив. Не странно ли? И это проскальзывало в письме.
      - Во все это не верили,- сказал Стройков,- Но исчез Желавгш. Скрывать его последнее письмо никто не имел права. Письмо пошло.
      - И дело началось?
      - Как известно.
      - А ты верил?
      - Во что? Тут два вопроса: верили во что - было или не было?
      - Но ответ один.
      - А я, простите, отвечать не собираюсь. Говорите.
      л я слушаю. Для того ведь пригласили. Но раз затронули-скажу. По капле собирал, старался. И народ помогал.
      - Капля камень долбит,- сказал Дементий Федорович так не потому, что в чем-то хотел повинить Стройкова, а что не мог не сказать о незаметном мужестве людей, которые и продалбливают пути к свету и правде - без этого еще вон там бы...- показал Дементий Федорович куда-то,-среди черных и мрачных камней зябли до сей поры.
      - Не одна капля-то. Много лет надо, чтоб что-то продолбить. Глянешь на иной камень, весь он рябой от ударой капель. По за всю мою ЖЕЕЗНЬ, сколько дождей пройдет, новой рябинки не будет, не появится... Лучше друж;ю спихнуть с дороги, если мешает... Что я мог сделать?
      То ; "ко сочувствовал, уважаемый Дементий Федорович.
      - Я мог тебя и не тревожить сегодня, Стройкогз. Все ты узнал бы и так-без встречи со мной. Но меня и самого кое-что интересует. Ты давно работаешь тут. Знаешь.
      - Что интересует? - сразу спросил Стройков.
      - Скажи, Желавпн был убит вскоре, как было от него письмо на меня?
      - Да. Не анонимка. Письмо с его подписью. Он должен был отвечать за свои слова. Но он вдруг исчез.
      - Кто же мог убить его?
      - Вина пала на Федора Григорьевича. Был найден топор под березой, где Федор Григорьевич замерз. Топор его, клейменый. Этим топором Желавина и убили.
      - Федор Григорьевич мой друг, как известно. И будто Желавпн был убит за письмо на меня. Хотя, как Федор мог знать о письме? Мог он знать или нет?
      - Утверждать что-либо трудно.
      - А ты что думаешь?
      - Это мое дело. Про факты же сказать нс смел бы людям посторонним.
      - Я посторонний?-удивился Дементии Федорович.
      - Претензии в ваших обидах предъявляйте не мне.
      - Почему же не тебе? Ты ведь круг-то замкнул.
      Родион Петрович не вступал в разговор. Но сейчас почувствовал, что взрыв произойдет, и не успел.
      Стройков вскочил со стула.
      - Вам что, не по нраву?
      - Гебя обманули.
      Стройков побледнел, сдерживая себя.
      - Что-нибудь знаете?
      - Нет.
      - А нет, так зачем же так язык распускать,- сказал Стропков как можно медленнее, чтоб позаметней была тяжесть его слон.
      Родион Петрович с трудом усадил его за стол, и сел Строиков только потому, что разговор уже касался его и надо было выяснить кое-что в происшедшем.
      Он попросил Родиона Петровича выйти на минутку.
      ~ Вам обоим нужна одна и та же правда, и надо идти к ней с ^большим доверием друг к другу. Прав может быть каждый из нас,- сказал Родион Петрович, зная, как горяч бывал Дементий Федорович.
      Родион Петрович вышел.
      - Успели оттуда,- еще не остыв, проговорил Стройков.- Еще не вышло бы чего?
      - Что, скажи?
      - Молчать об этом!
      - Безусловно.
      - История эта, как плохо погашенный огонь. Не успел отойти - опять загорелся. Огонь опасен для других домов.
      - Надо лучше гасить.
      - Помогите или научите. А на такие изречения мы и сами горазды.
      - Хотел что-то сказать? Я перебил.
      Это надо делать пореже, а спокойно выслушивать.
      Когда человек пашет, ему не надо мешать, если он старается, но что-то у него не выходит.
      Дементий Федорович принял это мирное начало- успокоился и ждал, что скажет Строиков.
      Строиков проверил, как крепко закрыта дверь хотя знал, что тут не будут подслушивать.
      - Митя, сын Федора Григорьевича,- начал он - совсем недавно назвал себя убийцей Желавина и приучастил к этому жену свою. Будто бы сказал это в помрачении ума Не берусь гадать о дальнейших его высказываниях. У меня состоялся разговор с его женой. Как выяснилось, ей и ее мужу известно о факте появления у их окна неизвестного с холстинкой на лице.
      Дементий Федорович порывался что-то сказать.
      - Стойте! - остановил его Строиков.-Дайте закончить. Просил же... Этот неизвестный появился после ^оииства Желавина и после смерти Федора Григорьевича о котором неизвестный спрашивал. Факт. Вот и сделайте выводы. Они в какой-то мере касаются вас.