Тревожные сны царской свиты

"Менатеп" Ходорковского становится владельцем нефтяной компании "Юкос", покупает "Литературку", делегирует одну из ключевых фигур из собственного руководства в ИТАР-ТАСС, где Леонид Невзлин становится заместителем генерального директора. "ОНЭКСИМбанк", помимо контрольного пакета акций холдинга "Связьинвест", объединяется на нефтяном рынке с "Лукойлом", покупает газеты "Комсомольская правда", "Известия". "Альфа-банк" совместно с американской компанией АКСЦИ выигрывает тендер по Тюменской нефтяной компании.
      Обратим внимание на странное совпадение. Второй передел собственности начинается после повторного избрания Ельцина на пост президента России. И самыми активными и самыми удачливыми игроками на этом рынке оказались именно те самые семь банков, заключившие предвыборный пакт в пользу Бориса Ельцина. Из этого мы вправе сделать вывод, что банки были не бескорыстны, поддерживая Ельцина на повторных выборах, и вынудили власть расплатиться за оказанные услуги в полном объеме.
      Однако диссонанс в этот дележ внес именно Борис Березовский. Он единственный из финансистов, кто в качестве компенсации понесенных затрат, помимо собственности, попросил еще должность публичного политика. Должность эту он получил не без содействия президентской семьи. Приблизил Березовского к президентской семье Валентин Юмашев, в свою очередь несколько ранее вошедший в сферу бизнеса не без помощи Березовского. Березовский из тех людей, которым не обязательно открывать дверь. Его достаточно подвести к ограде, окружающей участок. На территории участка он окажется сам. Внедрение - это уже прерогатива Бориса Абрамовича.
      И что бы мы ни говорили, опрокидывая подобные домыслы, - появление зятя Бориса Ельцина во главе Аэрофлота, совладельцем которого является Березовский, нельзя считать случайным совпадением. Как нельзя считать случайностью и тот факт, что в столкновении Березовский-Чубайс Татьяна Дьяченко и Валентин Юмашев твердо заняли позицию Березовского.
      Признаем, что из схватки Березовский - Чубайс с большим уроном вышел все-таки последний. С точки зрения интриги упрямый Чубайс сделает все возможное, чтобы отыграть потерянные очки. Чубайс понимает, что его дальнейшее пребывание в коридорах власти под внушительным вопросом. Отставка, не случившаяся в результате книжного скандала, может произойти каждый день. Из фигуры государственного масштаба он мгновенно превратился в фигуру разменной интриги. Чубайс осознает свою временность и потому спешит. Он должен максимально обескровить своего противника, пока он, Чубайс, власть значимая.
      9 декабря на заседании чрезвычайной экономической комиссии Чубайс объявляет банкротами два предприятия: Омский нефтеперерабатывающий завод, приватизированный ранее в пользу Березовского, и Ангарский нефтезавод, принадлежащий Владимиру Потанину. Интрига опять не лишена изящности. Обычно комиссию проводит Черномырдин. Но именно в тот момент премьер находился в отъезде, что можно определить как согласованную случайность. Характерен ход Чубайса. Объявляя банкротом Омский нефтеперерабатывающий завод, ключевое предприятие в бизнесе Бориса Березовского, он уравновешивает ситуацию и тоже за долги перед федеральным бюджетом объявляет банкротом завод в Ангарске, где контрольный пакет акций принадлежит "ОНЭКСИМбанку". Комиссия отказалась принять какие-либо доводы директоров акционерных обществ, предложила выставить предприятия на торги и, после соответствующей процедуры, продать их новым владельцам. Удар был нанесен молниеносно. Он был объективно связан с требованиями МВФ, который дал согласие на очередной транш (займ), хотя сравнительно недавно заявлял об отказе, обосновывая этот отказ недопустимо низкой собираемостью налогов. Восстановление благосклонности МВФ требовало демонстрации жестких действий по наведению налогового порядка. Последнее заседание чрезвычайной экономической комиссии как раз и явилось демонстрацией непреклонности правительства, его желания переломить ситуацию с налогами. Разумеется, сюжет с МВФ - скорее, один из поводов к грянувшему грому и, что совершенно очевидно, не самый главный. Банковская война продолжается, и мы являемся свидетелями очередного раунда этой войны.
      Одно небольшое уточнение. Председателем комиссии, согласно распоряжению президента, является Черномырдин. В данном случае заседание комиссии, на котором было принято жесткое решение, проводил А.Чубайс. На следующий день, 10 декабря, сообщается о болезни президента - президент простужен, ему прописан санаторный режим. Президент в пределах досягаемости, он в Барвихе. И тем не менее на заседании комиссии при голосовании решения о несостоятельности двух предприятий заместитель руководителя администрации президента по экономическим вопросам Александр Лившиц голосует против. Подчеркнем, это был единственный голос против, но он принадлежал бывшему министру финансов, которого на этом посту сменил Анатолий Чубайс.
      И последняя частность. Сразу после заседания комиссии президент в Барвихе принимает руководителя своей администрации Валентина Юмашева. Вне всякого сомнения, приезд Юмашева, какие бы документы он не привез на подпись президенту, связан с решением чрезвычайной комиссии. Юмашев последний оплот Березовского в ближайшем окружении Ельцина. Еще существует Татьяна Дьяченко, но, судя по ситуации, она пытается дистанцироваться от этих событий. Хотя отлепиться от Березовского не так просто.
      Чубайс и не скрывает того, что спешит. Он должен обескровить Березовского до момента своей возможной отставки. Присутствие в одной связке банкротов предприятий, принадлежащих враждующим банковским группировкам - ход просчитанный. Он демонстрирует внешне полную объективность Чубайса, для которого нет любимых и нелюбимых банков. Все говорят о наличии взаимных интересов между главой "ОНЭКСИМбанка" Потаниным и первым вице-премьером Анатолием Чубайсом. Вице-премьер своим решением по обоюдному банкротству свидетельствует свою объективность. Мы хорошо помним, что Чубайс уже использовал этот ход. Победа "ОНЭКСИМбанка" в конкурсе по "Связьинвесту", вызвавшая бум недовольства сотоварищей по банковскому пакту, посчитавших себя обделенными, была немедленно уравновешена изъятием из "ОНЭКСИМа" счетов Государственного таможенного комитета. Речь шла о 3-3,5 триллиона. Даже для такого мощного банка, как "ОНЭКСИМ", это сверхчувствительная потеря. Правда, впоследствии перевод счетов Таможенного комитета в казначейство несколько задержался, что стало темой всевозможных пересудов в истеблишменте, но в конечном счете это все же произошло.
      Разумеется, как первая акция по таможенным счетам, так и вторая с банкротством потанинского Ангарского нефтеперерабатывающего завода были согласованы с Владимиром Потаниным. И Потанин согласился с разумностью как первого, так и второго чубайсовского хода. Тем более что удар в связи с изъятием таможенных счетов Чубайс сильно смикшировал, когда привез из Лондона нового партнера для Потанина в расчете на будущие аукционы. Договор, который был с невероятной быстротой подписан между "British petrolium" и "ОНЭКСИМбанком", лучшее тому свидетельство. Чубайс обезопасил Потанина. Джордж Сорос оказался капризным партнером. После скандала вокруг Бориса Березовского, а затем ответных скандалов, которые раздул Березовский вокруг лишенных прозрачности сделок Потанина по "Норильскому никелю" и еще ряду предприятий, Сорос дрогнул. Сорос общеизвестный удачливый игрок, и для него сверхважно не промахнуться и поставить на ту лошадь, которая первая окажется на финишной черте. Еще один штрих. Современный Омский нефтеперерабатывающий завод - в торгово-финансовых комбинациях Березовского единица ключевая, от которой на 50% зависит успешность нефтяного бизнеса Бориса Березовского и контролируемой им компании "Сибнефть". А Ангарский завод, патронируемый "ОНЭКСИМбанком", неизмеримо менее значимая составляющая для Потанина. Буквально на следующий день в СМИ была подброшена информация о возможности объединения усилий Березовского и Потанина против Чубайса. Это был настолько ложный след, что по нему никто не пошел. Попытка Березовского устроить скандал, поставить под сомнение решение комиссии немедленно была растиражирована двумя телевизионными каналами - ОРТ и НТВ. Беспардонность и истерическое хамство, свойственное практически всем выступлениям Сергея Доренко, как только речь заходит об Анатолии Чубайсе, который пока остается первым вице-премьером, поразительны по существу. Разумеется, в поведении Доренко нет даже микроскопической смелости. Вопрос в другом: зачем ангажированному журналисту столь негодная бравада и самовосхищение своей купленностью? Это вызывает отчаяние у людей, знающих Доренко и еще недавно ему симпатизировавших. Нет-нет, у него были свои зрители. Много зрителей. У них проявился к передачам совсем другой интерес, и даже не интерес, а возбуждение, которое случается у разъяренной толпы при виде крови жертвы. Столь очевидный отказ от самого себя - есть, пожалуй, самое драматическое свидетельство краха, который переживает отечественная тележурналистика. А может, я не прав - это не отказ от себя, а возвращение к себе истинному.
      Вообще о телевидении, ложном в сотворении и неложном в саморазрушении "четвертой власти", как нарекли российские СМИ в 1990 году, мы поговорим отдельно, а сейчас вернемся к событиям современным.
      Почему А.Лившиц голосовал "против"? Это не случайно. Лившиц объяснил свою позицию в стиле рассудочного упрямства. Почему тем, прежним, попавшим в такое же положение (ВАЗу, АЗЛК), давали отсрочку с правом постепенного погашения долга, а здесь решение непримиримое, тем более что Омский завод, как заявил его директор, с налогами 97-го года рассчитался, хотя более давняя задолженность осталась незакрытой. Предприятие сделало все положенные выплаты в Пенсионный фонд, погасило задолженности местным бюджетам, и вдруг... Неясна Лившицу и дальнейшая судьба заводов. И вообще, как и какие деньги рассчитывает вернуть правительство? Лившиц в заключение, по сути, сказал ключевую фразу - "решение отдает поспешностью".
      Материалы готовила налоговая инспекция практически за два-три дня, даже не проанализировав динамику финансовой политики завода. Провести атаку без шума не удалось, шум начался. Арест имущества за долги - это прерогатива суда. Чрезвычайная экономическая комиссия - орган не конституционный и таких действий совершать не имеет права. Это уже не Лившиц. Это комментарий политического обозревателя ОРТ. Происшедшие на комиссии события генеральный директор Омского нефтеперерабатывающего завода назвал политическим фарсом. Сама комиссия каких-либо заявлений, объясняющих столь жесткое решение, не делала. А зря. Чубайс не стал наращивать пропагандистское наступление, посчитав дело сделанным и уступив информационную инициативу оппонентам. И опять мы повторимся: а зря. Впрочем, это можно объяснить расчетом - Чубайс хотел узнать, как поведет себя Березовский. Подобная тактика оправданна только в одном случае - если намечается поэтапное наступление. Однако вопрос остается открытым: почему сверхосторожный Лившиц повел себя так агрессивно? Выплеснулось раздражение по поводу очевидной неподготовленности вопроса? Боится Березовского, потому что?.. Мстит Чубайсу? Остерегается Юмашева? Как видим, выбор обстоятельств достаточно широкий. Все последние выступления Лившица по телевидению выглядели не очень внятными. С одной стороны, Лившиц понимает, что, скорее всего, Чубайс уйдет. Не менее вероятно, что уйдет и Юмашев. Причина ухода Юмашева будет совершенно иной, но это уже большого значения не имеет. Уйдет Чубайс, останется Немцов.
      Как-то Александр Лившиц, еще до своего выдвижения на пост вице-премьера и министра финансов, тогда еще работавший в администрации президента, по поручению Ельцина отслеживал график погашения долгов правительства по заработной плате. Так вот, в одном нашем разговоре, кажется это было на юбилее НТВ, Лившиц произнес следующие слова: "Сейчас, как никогда, я понимаю - мне не хватает власти, чтобы дожать, дорешить". Спустя месяц Лившиц стал министром финансов и вице-премьером. Но, как показали события, даже эти посты не вооружили его властными полномочиями. И дело не в должностях и не в ранге. Дело в Лившице. За время своего присутствия в правительстве Александр Яковлевич не сделал ни одной кадровой перестановки в министерстве. Ходят слухи, что он практически не подписал ни одного принципиального документа, перепоручая это своим заместителям. По признанию самого Лившица, он хорошо понимал, что в министерстве роли распределены до него. Один из заместителей играет на Черномырдина и является "глазом премьера" в ведомстве. Другой сориентирован на Чубайса, является его глазами за деятельностью первого заместителя министра, который контролируется премьером. Век министра финансов - недолгий век. Следовательно, его кадровые перемены, соберись он их совершить, окажутся недолговечными, а потому незачем спешить.
      Теоретически Лившиц был человеком Ельцина, но врожденная интеллигентность и опасливость не позволяли ему проявлять излишнюю инициативу и уж тем более стучаться к президенту. Лившиц был доступен и любим телевидением. Его появление на телеэкране стало столь частым, что вызвало ропот среди министров и раздражение премьера. Глаза Лившица очень часто приобретают смеющееся выражение. По этому поводу однажды на заседании правительства премьер даже сделал замечание министру финансов: "Что ты все улыбаешься? В стране бардак, а он смеется". "Это нервное", - отшутился Лившиц. Телеэкран погубил очень многих политиков. Он, как правило, возбуждал ревность остальной власти, на этот экран не попадавшей. Еще одно высказывание Лившица той поры: "Чубайс это тяжелый каток. И я не завидую тем, кто под него угодит".
      Чубайс покинул пост главы администрации президента и вернулся в Белый дом в ранге первого вице-премьера. Лившиц покинул пост вице-премьера и министра финансов и вернулся на свое прежнее место в Кремль. Из чего следовал вывод: прививка Лившица на стволе правительственного дерева оказалась неудачной. Лившиц бесспорно полезен, но не на посту министра финансов. Он из тех, кто советует, консультирует, а не из тех, кто принимает решения.
      Это был второй министр финансов, пришедший из администрации президента. Первым был Пансков. Их даже нельзя назвать неудачниками. Они всегда могли сказать: мой предшественник был так же недолговечен. Осталась ли у Лившица обида на Черномырдина или Чубайса? Наверное осталась, хотя он никогда в этом не признается. Это даже интересно: сначала Чубайс вытеснил его из администрации и Лившиц как бы получил желаемую власть. А затем все тот же Чубайс его выдавливает из правительства. Вполне возможно, как экономисты они в определенной степени единомышленники, но как чиновники они не адаптированы друг к другу.
      ЗАДУШИТЬ В КОЛЫБЕЛИ
      Ненашев пришел на телевидение потому, что такова была воля Политбюро или ЦК. Кравченко, сменивший его, выполнял волю личностную. "Я пришел сюда выполнять волю президента". Президентом Союза ССР на депутатском съезде был избран Горбачев. В сфере телевидения Кравченко был более профессионален, нежели Ненашев. В предверии своего ухода, а разговор там, наверху, уже состоялся, Ненашев еще по инерции подписывал бумаги, тематические планы, сетки вещания, приказы разрешающие и дарующие. За его спиной был достаточный опыт управления этой структурой. "Наверно, я был не очень хорош для вас. Но тот, кто придет мне на смену, будет хуже. В этом вы можете быть уверены" Ненашев был прав. Он не назвал имени преемника. В этом не было смысла. Он просто знал это вечное правило: "Цените то, что имеете. Все, что приходит ему на смену, как правило, бывает хуже".
      Когда мы с Лысенко узнали, что Гостелерадио возглавит Кравченко, мы, не сговариваясь, сказали одну и ту же фразу: "С этим договариваться будет еще трудней!"
      Во-первых, в вопросах телевидения Кравченко, а он до этого был первым заместителем председателя Гостелерадио, был намного профессиональнее Ненашева. Во-вторых, с именем Кравченко был связан целый ряд событийных явлений на телевидении. Леонид Петрович дал жизнь программе "Взгляд". Он почувствовал потребность в сломе старых форм и старого телевизионного стиля. Кравченко обновил информационное вещание. И программа "Семь дней" явилась своеобразной мини-революцией в информационном пространстве. Мотором этой идеи, человеком, прикрывающим ее от нападок, тоже был Кравченко. В этом смысле и Ненашев, и Кравченко были логичны в своем появлении на телевидении. И тот, и другой имели полную возможность добавить воздуха из среды пишущих журналистов, синтезировать газету с телевидением. Как первый, так и второй возглавляли в недалеком прошлом крупные союзные газеты - один "Советскую Россию", второй "Труд". Просто Кравченко начал свою биографию на телевидении с должности заместителя председателя, иначе говоря, побывал в роли рабочей лошадки, а Ненашев сразу пришел руководить. Со "знающим" вести полемику всегда труднее. И если Ненашев был в прошлом руководителем Лысенко в отдалении, то Кравченко курировал команду, в которой Лысенко работал непосредственно. Я это понимал. Лысенко уже не мог переиграть Леонида Петровича на профессиональном телевизионном поле так, как он мог это сделать с Ненашевым. Следовательно, в нашем будущем диалоге моя роль как человека, который хорошо знал стилистику аппаратно-партийного давления (тем более я был народным депутатом России, а Кравченко на все эти ранговые приметности, как человек, к политике припаянный, реагировал достаточно обостренно. И неважно, с каким знаком, минус или плюс, была эта политическая биография), в этом политическом пасьянсе со сменой лидеров в телерадиомире, моя роль становилась главной. Так и получилось - ссорился с Кравченко в основном я. Лысенко играл роль сдерживающего. Хочу подчеркнуть, что эту черту я очень ценил в Толе Лысенко. Хотя мы с Кравченко были очевидными оппонентами, Лысенко никогда не говорил о нем зло или мстительно. Наоборот, он удерживал меня от излишней эмоциональности и даже агрессивности. И в этом была благодарность воспитанного человека за то прошлое соавторство в начинаниях, которое, ко всему прочему, помогло состояться Лысенко как зачинателю совершенно нового молодежного телевидения. Я не оговорился, обозначив как "соавторство" подобное отношение к человеку, разрешающему, дающему "добро" на то или иное нестандартное действо, потому что он первым принимает удар недовольной власти и отвечает на окрик - КТО разрешил!?! С лаврами сомнительно, но вот тернии этот человек всегда получает вне очереди. Впрочем, я увлекся. Слишком много розовых тонов в образе Кравченко.
      Леонид Петрович меньше всего походил на ангела. И главные конфликты в момент нашего становления возникали, конечно же, именно с ним. Будучи человеком мнительным, Кравченко все время кого-то подозревал. Договориться с ним было трудно. Кравченко, конечно же, понимал, что в нашем лице он обретает конкурента. А выполнение воли президента Горбачева предписывало ему - этого конкурента ослабить, а еще лучше - задушить в колыбели. И если кто-то из его команды нам уступал, внутренне симпатизируя и Ельцину, и мне, и Анатолию Лысенко, Кравченко, узнав об этом, немедленно все возвращал на прежние места. И мы во взаимоотношениях с "Останкино" вновь откатывались назад. Я был председателем компании и одновременно, в понимании Кравченко, общественно-значимой фигурой из лагеря политического противника. То же самое правомерно было сказать и о Леониде Петровиче.
      В определенной степени микшировал и сглаживал острые углы Валентин Лазуткин, первый заместитель Кравченко, которому тот очень часто поручал вести переговоры с нами. И вообще Лазуткин отвечал за контакты "Останкино" и ВГТРК. Лазуткин был наиболее рельефной фигурой, питающей к нам тщательно скрываемую симпатию.
      И тем не менее в этой достаточно нервной ситуации я чувствовал себя уверенно. Во-первых, я получил карт-бланш от председателя Верховного Совета (в ту пору Бориса Ельцина). Напутствуя меня, он сказал:
      - Я вам полностью доверяю. Вы человек высокопрофессиональный, демократ. Поступайте так, как посчитаете нужным. И вообще, ваши требования полной самостоятельности и невмешательства я считаю правильными. Какие у вас отношения с Полтораниным? - неожиданно изменил тему разговора Ельцин.
      Я усмехнулся, понимая, что Ельцину известны наши дружеские отношения с Михаилом Никифоровичем. Это тоже, как я мог потом убедиться, было стилем Ельцина - задавать очевидные вопросы по поводу отношений между людьми, о которых он знал не понаслышке. Практически Михаил Полторанин вместе с Бэллой Курковой буквально вынудили меня согласиться возглавить компанию. И, скорее всего, именно Михаил Полторанин убедил в этом Ельцина.
      Я ответил, что отношения с Михаилом Полтораниным у меня дружеские. Ельцин помолчал, а затем, едва качнув головой, заметил:
      - Это хорошо!
      Увидев, что я продолжаю смотреть на него, Ельцин хитровато сощурился и добавил:
      - Полторанин тоже так считает. Так что у вас получается альянс.
      Немалую роль в моей будущей работе сыграли и отношения с Русланом Хасбулатовым, первым заместителем Ельцина в тот период, когда он возглавлял Верховный Совет. Но существовало правительство, высота, которую еще надо было брать. Но, честно говоря, никаких особых баталий на этом фронте, особенно в первый год существования компании вести не приходилось. И премьер Иван Силаев, и его первый заместитель Юрий Скоков содействовали становлению ВГТРК. В тот момент желание иметь свое независимое от диктата союзного руководства телевидение и радио было общим настроением новой власти. Конфликты начались чуть позже. Но был и второй аспект моей уверенности. Не вызывало сомнений, что человек, пришедший на пост руководителя "Останкино" под девизом "выполнять волю президента Горбачева", неминуемо испортит свои отношения с Ельциным. И никаких усилий на сей счет употреблять не надо. Все произойдет само собой. Что, по существу, и случилось.
      Это было зимой 91-го года. Уже вызрела идея президентской республики и Ельцину, который был кандидатом на этот пост (и, конечно же, кандидатом №1), требовалась телевизионная трибуна. У нас полнокровного российского телевидения еще не было. Да и компания началась не с телевидения, а с российского радио. Мы получили сверхограниченное время на первом всесоюзном канале, или, как говорят, на проводном радио. Полноценное российское телевидение было еще впереди, и чтобы получить эфир на первом канале кому-либо из руководства России следовало пройти унизительную процедуру согласования. В тот период отношения между Горбачевым и Ельциным были сверхнатянутыми. После московской драмы, которую пережил Ельцин, их отношения уже никогда не могли стать приемлемыми, не говоря уже о хороших. Горбачев видел, как буквально на дрожжах поднимается его главный политический противник, которого он раз и навсегда вычеркнул из политической истории. Естественно, Горбачев не упускал возможности дать понять Ельцину степень его зависимости от союзного руководства. Никакие телефонные разговоры не имели значения. Следовало направлять письменную просьбу за подписью Ельцина на имя тогдашнего руководителя Гостелерадио. Скрипя зубами Ельцин раз или два подобные письма посылал. Однажды выделили время совсем не то, которое просили. Ельцин возмутился, хотел было отказаться, но я уговорил его этого не делать. Нам еще предстояло прорвать информационную блокаду, и возможностей только становящегося на ноги Российского радио для этого было недостаточно. Тогда в разговоре с Ельциным мы нашли, на мой взгляд, ключевую фразу политической стратегии демократов: "Нам надо научиться выигрывать в неблагоприятных условиях. И тогда у демократии есть шанс".
      И хотя эфирное время, предложенное нам, было совсем не рейтинговым, Ельцин выступил хорошо. Это сразу заметили его оппоненты в Кремле. Где бы ни выступал Ельцин и когда бы ни выступал, он все равно набирал очки. Очень скоро мы наладились эти выступления тиражировать и рассылать в регионы, где их крутили по местным телеканалам.
      В один из таких зимних вечеров, я не помню точно, в чьем кабинете я находился - либо Силаева, либо Скокова, - мы готовили сверхважный для нас документ о финансировании телевидения. Разговор шел со скрипом, приглашенные финансисты упирались, я, естественно, наседал. Помню, что было очень душно, многие из присутствующих курили и я без конца открывал верхнюю раму, чтобы проветрить комнату. Неожиданно в дверь заглянула секретарь и сказала, что звонят из приемной Ельцина и разыскивают Попцова. Я тут же перезвонил в приемную. Мне сообщили, что Борис Николаевич просит меня немедленно приехать. Приезжать мне никуда не надо было. Апартаменты Ельцина располагались в другом крыле Белого дома. Я поднялся на пятый этаж. В кабинете Ельцина уже сидел Бурбулис. Ельцин был не в духе, поздоровался со мной кивком головы:
      - Присаживайтесь. Вот вы все убеждали меня: не надо обострять отношений, не надо обострять. А они это воспринимают по-своему. Вот, почитайте.
      В моих руках оказались бумаги за подписью Кравченко. Леонид Петрович сообщал Председателю Верховного Совета Российской Федерации, что Всесоюзное телевидение не может предоставить ему эфирное время для выступления в предлагаемый день и час, так как телевизионные программы готовятся заранее (кажется, в этом письме даже упоминался срок - две недели), информация о них публикуется в газетах. Далее сообщалось, что руководство Гостелерадио готово рассмотреть просьбу Б.Н.Ельцина с учетом существующих правил. Далее следовала подпись с указанием всех должностных регалий Леонида Кравченко.
      Мне давали понять, что виновным за подобный ответ Кравченко Ельцин почему-то считает меня.
      - Этого следовало ожидать, - философски заметил Бурбулис.
      В данной ситуации эта фраза, прямо скажем, выглядела малоудачной.
      - Следовало ожидать! Следовало ожидать! - еще более раздражаясь повторил Ельцин. - Если следовало ожидать, не надо было посылать письма.
      - Почему не надо? Надо. В результате мы имеем скандал, - заметил я. Судя по ответу Кравченко, они этого ждут. Прекрасно, они получат скандал.
      Бурбулис, посчитав, что я раньше времени выхожу из зоны ельцинского недовольства и он может остаться в этой зоне один на один с Ельциным, задал провокационный вопрос:
      - А что с нашим телевидением? Оно будет когда-нибудь?
      Проще всего было бы сказать Бурбулису, что он провокатор, но обстоятельства не позволяли. Бурбулис меня подставлял, причем делал это нагло, с вызовом. Ельцин повернул в мою сторону свое недовольное, насупленное лицо.
      - К началу президентской предвыборной кампании в том объеме, который мы выторговали у Гостелерадио и на который имеем финансирование, телевидение будет работать.
      - Сколько времени? - спросил Ельцин.
      - Сначала четыре, затем шесть часов в день.
      - Давайте быстрее. - С еще не остывшим до конца раздражением добавил Ельцин.
      Грех было не воспользоваться ситуацией:
      - Решается вопрос о финансировании компании. Двумя этажами ниже мы пишем документ для правительства. Спорить приходится, по существу, из-за каждого рубля. Если бы вы позвонили Силаеву и поддержали нас, это ускорило бы процесс.
      По тому как Ельцин посмотрел на Бурбулиса, я понял что сейчас будет разыграна знакомая комбинация. Ельцин даст указание Геннадию Бурбулису: "Позвоните Силаеву". А Бурбулис ответит: "Хорошо, Борис Николаевич". Знал я и другое - что в Силаеве, как и в Скокове, медленно, но верно вызревает неприятие Бурбулиса, и телефонный разговор, выполненный в таком стиле, может нам только навредить. Надо было идти ва-банк. Я понимал, что после этого хода мои взаимоотношения с Бурбулисом не улучшатся. Мы вроде как считались если не друзьями, то товарищами, но все равно, оттаптывать свою независимость приходилось постоянно.
      - Силаев сейчас у себя. И если вы ему позвоните, Борис Николаевич...
      Ельцин меня понял. Поднял трубку прямой связи с премьером.
      - Слушаю, Борис Николаевич, - спешно ответил Силаев.
      - Иван Степанович, нам пора открывать свое Российское телевидение.
      - Мы занимаемся этим вопросом, Борис Николаевич.
      - А вот Попцов жалуется, денег не даете.
      - Не может быть, - усомнился Силаев, - Олег Максимович только что у меня был.
      - В общем, решайте быстрее. А то нам уже указывают: когда и где нам можно выступать, а где нельзя.
      - Обязательно, Борис Николаевич!
      Лицо Ельцина расслабилось. У него изменилось настроение.
      - А с выступлением в "Останкино", - заметил я, - мы раскрутим ситуацию и они отступят. Потреплют нам нервы, почувствуют назревающий скандал и отступят. Растиражированное возмущение - это тоже капитал.
      - Может быть, - раздумчиво согласился Ельцин.
      Мы попрощались, и я пошел объясняться с Силаевым. Впоследствии Ельцин часто давал понять, что Российское телевидение для него вроде как родное и он принимал самое непосредственное участие в его создании. Я всячески поддерживал эту легенду и вполне убедил команду, что так оно и было на самом деле. По существу же, участие Ельцина можно считать чисто символическим даже в самом начале. Но таков стиль его участия в решении большинства проблем. И до президентства, и в период его.
      Многие вопросы приходилось решать по согласованию с Горбачевым. А если учесть, что их отношения оставались напряженными, их взаимная нелюбовь друг к другу общеизвестной, то для Ельцина решиться на очередной контакт с Михаилом Сергеевичем было тягостным испытанием. Приходилось действовать обходными путями, которые порой бывали более эффективными. Раз или два с Горбачевым встречался Руслан Хасбулатов. Что-то решалось, но очень немногое. Горбачев не мог отказать себе в удовольствии еще раз унизить именно Ельцина, и откладывал любые решения по принципиальным вопросам "на потом". Он так и говорил: "Это мы будем решать с Борисом Николаевичем. У нас планируется встреча, мы договоримся".
      Кто планировал эти встречи и планировались ли они вообще, сказать трудно. Частота, с которой они переносились и откладывались, лишь подтверждала очевидное: встречи в тягость и тому, и другому.
      Горбачев понимал, что, препятствуя Ельцину в создании собственного телевидения и радио, он наносит своему политическому сопернику едва ли не самый сильный удар.
      В истории создания телерадиокомпании произошел еще один случай, определивший мое объективное отношение к Леониду Кравченко. Как я уже говорил, компания началась с "Радио России". Заместителем председателя Гостелерадио или, проще говоря, главным радийным начальником был в то время Анатолий Тупикин.