Его называли Иваном Ивановичем

      - Конечно.
      Рыбаков приподнялся и, накинув плащ-палатку себе на голову, продолжал:
      - Я буду строить дома, может, даже мосты, фабрики, заводы. Догаев вот приказал этот мост взорвать, а мне, откровенно говоря, очень жаль этот мост, сердце у меня кровью обливается, когда об этом подумаю. Я ведь каменщик и привык строить, а не разрушать. - Петр смахнул со лба дождевые капли. - А может, учиться пойду. Потом женюсь, обзаведусь детишками. Съезжу к тебе в гости, в твою Германию. Приду к тебе и скажу твоей секретарше: "Разрешите войти? Моя фамилия Рыбаков, я инженер-строитель и хотел бы поговорить с товарищем бургомистром".
      - Почему с бургомистром?
      - Так просто. И сам не знаю почему... Потом ты станешь министром, будешь жить в Берлине, работать в большом здании. Я подойду к швейцару и скажу: "Приятель, будь любезен, позвони моему старому другу министру Шменкелю и передай, что здесь проездом из Одессы его друг". Швейцар удивленно осмотрит меня с головы до ног и, сдвинув очки на лоб, укоризненно заметит: "Товарищ, как вы можете позволять себе подобные шуточки, тем более с министром?.." А я ему в ответ: "Успокойся, старина, разве я не сказал, что министр - мой хороший друг?" И незаметно расстегну свое пальто, чтобы швейцар увидел мои ордена, а их у меня к тому времени будет много - вся грудь в орденах. И вмиг швейцара словно подменят. Он стащит с головы фуражку и, как короля, проведет меня к лифту. "Извольте пожаловать сюда, уважаемый товарищ, нажмите вот эту кнопочку. Я сейчас сообщу о вас. Как о вас доложить товарищу министру?" И я скажу: "Инженер-строитель высотных зданий Петр Рыбаков".
      Шменкель усмехнулся:
      - Ну и богатая же у тебя фантазия! Ты мастер сказки рассказывать.
      - Фантазия? Сказки? - Рыбаков даже рассердился. - Уж не думаешь ли ты, что война закончится на границе Германии? Мы не дураки. Я думаю, что для вас, немцев, эта война послужит хорошим уроком. Так что, Иван, фашизм мы уничтожим в самом его логове.
      - Ну а потом?
      - А потом мы скажем всем порядочным немцам: если вы не дураки, создавайте свое рабоче-крестьянское правительство, землю раздайте крестьянам, фабрики национализируйте. Работать вы, немцы, умеете. Разве немецкие рабочие не смогут сделать то же, что и мы у себя в семнадцатом году?
      Шменкель ничего не мог возразить другу, только подумал: "Да, что же будет с Германией после войны?" Из рассказов отца Шменкель знал, что ноябрьская революция 1918 года в Германии выдвинула требование ликвидировать юнкерское землевладение, ликвидировать капиталистов, а заводы, фабрики и всю землю передать в пользование народа. Позже, после смерти отца, эти вопросы как-то отошли у Фрица на задний план. А если б он задумался над этим, то смог бы лучше понять, почему к власти пришли фашисты. И вот теперь Петр напомнил ему обо всех этих проблемах.
      - А почему бы и нет? - ответил Фриц после долгого молчания. - Нужно только объяснить все рабочим и крестьянам.
      - И объясним, а почему бы и не объяснить? Вот такие, как ты, кто проливал кровь в борьбе против фашизма, кто сидел по концлагерям, и объяснят. Вы будете лучшими сынами своей нации, и вас изберут в правительство.
      Шменкель никогда не думал причислять себя к лучшим сынам германской нации и вовсе не считал, что его после войны обязательно нужно избирать в правительство, однако он не стал возражать. Шменкелю было приятно слушать Рыбакова. Интересно узнать, какой может быть послевоенная Германия. Сам Фриц будущее своей страны представлял довольно смутно.
      - А что, разве тебе не нравится быть министром? Хорошо, тогда будешь руководителем какого-нибудь предприятия, директором...
      - Тихо! Слышишь?
      Шумел и ветер и дождь, но Шменкель не столько слухом, сколько физически вдруг почувствовал шум моторов. Шум рос, ширился, приближался. Машины! А что, если им удастся переехать мост раньше, чем он взлетит на воздух? Шменкель вскочил и, выхватив нож, побежал, делая длинные прыжки к тому месту, где находился шнур. Рыбаков понял его без слов и бросился за ним. Едва Фриц успел перерезать шнур, как Рыбаков уже поджег конец зажигалкой. Потом они оба вскочили и побежали назад, в укрытие. Оказавшись за кустами, они вдруг засомневались, не погас ли шнур.
      Кто-то дернул Шменкеля за ногу. Оглянувшись, Фриц увидел Догаева. Командир шепнул ему:
      - Пригнись к земле и ползи к лесу!
      В этот момент свет фар ехавших по шоссе машин прорезал шлейф дождя. Дверь сторожки распахнулась, и оба часовых вышли на мост.
      Первая машина затормозила у въезда на мост. Догаев со своими людьми тем временем успел добежать до излучины реки, отсюда хорошо просматривался и мост. Машины медленно подъезжали к мосту.
      - Шнур, наверно, потух, - чуть слышно вымолвил Шменкель.
      - Или ваши заряды не сработали. - В голосе командира послышалась злость. - Я бы без проверки не...
      Звук взрыва не дал ему договорить. За первым взрывом последовал второй, потом третий. Мост вздрогнул, как-то взъерошился и обрушился. А через секунду-другую загорелась одна из машин, ярко осветив шоссе у моста.
      - Сработали! Сработали! - обрадовался Рыбаков.
      - Быстро отсюда! - приказал Догаев.
      Около часа шли партизаны по берегу реки и лишь потом свернули на дорогу, которая вела к лагерю. На первом привале закурили.
      - Поздравляю вас, Иван Иванович, и вас, товарищ Рыбаков. Сработали вы чисто.
      Праздник 1 Мая партизаны из отряда "Смерть фашизму" встречали вместе с партизанами из отрядов имени Буденного и Суворова. Было это под Дебово.
      Отдохнув несколько часов в отряде Догаева, Шменкель и Рыбаков сели на лошадей и безо всяких происшествий добрались до своего отряда. Рыбаков не раз пытался получить у командира разрешение прибить перед зданием гитлеровской военной комендатуры красный флаг или портрет Сталина, соединив их с миной-сюрпризом, но Заречнов каждый раз отклонял это предложение. Командир не хотел тревожить противника накануне большой и важной операции, которую планировалось осуществить объединенными усилиями трех партизанских отрядов. Рыбаков, недовольный отказом командира, как-то по секрету сообщил Шменкелю, что они вместе со Спириным и Коровиным все же установят как-нибудь такую мину и испытают ее.
      Шменкель был против этой затеи, поскольку ее не одобрял командир. Приятели даже горячо поспорили по этому поводу, но теперь спорь не спорь, а Виктор Коровин, который давно уже должен был вернуться в лагерь, почему-то задерживался. Если ему что помешает, дело это без последствий не останется. Заречнов был строгим командиром и не допускал нарушений воинской дисциплины, а если таковое все же случалось, он не закрывал на это глаза.
      Утром 1 мая комиссар Тихомиров произнес перед партизанами небольшую речь. Шменкель стоял в строю, а сам думал лишь о том, что могло случиться с Коровиным,
      Партизаны всех трех отрядов курили только что выданные по случаю праздника папиросы, знакомились друг с другом, играли в самодельные шахматы. Одни пели песни, другие просто валялись на траве. На деревьях и кустарниках появились первые зеленые клейкие листочки, на болоте весело квакали лягушки.
      У всех бойцов было праздничное настроение, и только Шменкель беспокойно ходил от одной группы к другой. Временами ему хотелось пойти к командиру или комиссару отряда и независимо от исхода операции с миной-сюрпризом честно рассказать обо всем. Рыбаков тоже исчез неизвестно куда, и от этого Фриц еще больше помрачнел.
      Около полудня на узкой тропинке, ведущей через болотную топь, показались люди. Их было трое. Впереди шел Спирин. В центре, будто пленный, шагал Коровин, за ним следовал Рыбаков. Фриц окликнул Петра, но тот только махнул рукой. Они направились прямо к командиру.
      Партизаны, заметившие эту странную процессию, терялись в догадках.
      - Мы смешались с толпой жителей села, которых гитлеровцы согнали на площадь. На трибуну поднялся толстый нацист с красным носом и начал говорить речь. Сбоку от него стояли офицеры, - рассказывал командиру Рыбаков. - Над трибуной развевалось знамя со свастикой. И вдруг - я не поверил собственным глазам - вместо знамени неожиданно появился портрет Сталина. Жители заволновались, зашумели, некоторые засмеялись, а ребятишки захлопали в ладоши и закричали: "Ура!" Нацист на трибуне, видимо, решил, что аплодисменты эти относятся к нему, и продолжал речь с еще большим воодушевлением. Шум на площади нарастал. Нам нужно было срочно убираться оттуда, и я глазами дал Спирину знак. Он понимающе кивнул мне. Виктор же будто сквозь землю провалился.
      Лицо Заречнова побагровело, в глазах появился недобрый блеск. Командир закашлялся.
      Разведчик продолжал свой рассказ:
      - Вот я и подумал, что портрет Сталина мог повесить только он, и никто другой, да и кто еще, кроме него, смог бы так хорошо нарисовать. Между тем шум на площади поднялся такой, что оратор уже не говорил, а выкрикивал слова. И вдруг один из гитлеровских офицеров обернулся и увидел портрет Сталина. Ошеломленный офицер рявкнул что-то стоящему рядом с ним унтер-офицеру, и тот бегом бросился срывать портрет. Грянул взрыв. Трибуна и стоявшие возле нее гитлеровские офицеры взлетели на воздух. Женщины, запричитав, бросились врассыпную. Началось что-то неописуемое. И представьте себе, товарищ командир, среди всей этой толчеи и неразберихи вдруг вижу я Виктора. Идет он ко мне навстречу как ни в чем не бывало, спокойный такой, во рту папироска, будто мы с ним в Москве в Охотном ряду встретились. Подошел и говорит: "Теперь нам пора". А я его и спрашиваю: "Это твои штучки?" "Разумеется, мои", - отвечает. Выбрались мы с площади благополучно, помогла суматоха. Вот и все, товарищ командир, теперь сами решайте.
      Заречнов сверлил глазами Коровина.
      - Что ты по этому поводу скажешь?
      - Ничего, - спокойно ответил Виктор.
      Подобное в отряде произошло впервые. Разумеется, бывали случаи нарушения воинской дисциплины, не без этого, ведь в особых условиях вместе собралось больше сотни людей, каждый со своим характером и привычками. Но такого грубого нарушения никто из партизан не совершал. Заречнов так разволновался, что не мог даже сразу говорить.
      Рыбаков, поняв, видимо, всю серьезность положения, решил как-то оправдать Виктора.
      - Я тоже, конечно, виноват, - робко начал Петр, - я хотел...
      Но командир резко оборвал его:
      - Мину он мог взять только у вас, это мне ясно.
      - Чего тут много говорить? Накажите меня, и баста. Ни Петр, ни Иван в этом деле не замешаны. Я все это сделал сам, по собственному усмотрению.
      - И это ты называешь собственным усмотрением? А то, что ты подвел своих же товарищей, - это тебе тоже собственное усмотрение?! А то, что ты грубо нарушил приказ, - тоже собственное усмотрение?! Мы партизаны, а не банда анархистов. И никто из нас не имеет права действовать, как ему заблагорассудится.
      Немного сбавив тон, командир продолжал:
      - То, что ты взял всю вину на себя, говорит о твоей порядочности, но и двое твоих друзей, которые дали тебе мину, тоже виноваты.
      Коровин внешне был спокоен:
      - Никто мне ничего не давал. Правда, Рыбаков как-то спрашивал меня, не хотел бы я испробовать такой сюрприз, на что я, конечно, сразу согласился. А, чего тут много говорить!.. Не стоит...
      - Почему же это "не стоит"? Говори толком. Или ты не хочешь говорить правды?
      - Я бы никогда не взорвал этой мины, если б случайно не узнал, что на этом митинге будет выступать нацистский советник, тот, который бесчинствовал по всей Смоленской области. Я понимал, что больше такой возможности у нас не будет. Или ты думаешь, мы смогли бы подложить мину в его спальне? Ты сам всегда учил нас правильно оценивать обстановку и в случае необходимости самостоятельно принимать решение. Вот я и принял решение.
      Голос Коровина окреп. Чувствовалось, что он убежден в своей правоте.
      - Советоваться было некогда, так как немцы буквально на минуту отошли от мачты. В это время я и прицепил плакат и мину. Шесть офицеров убито, а главное - уничтожены советник и несколько местных предателей. Можете меня наказывать, если я виноват.
      Заречнов молчал, желваки заходили у него на скулах.
      - А об отряде ты подумал? Если б за тобой увязались гитлеровцы и захватили нас здесь врасплох...
      - Не увязались бы, - убежденно ответил Коровин.
      - Все равно этим взрывом ты привлек их внимание. До сих пор гитлеровцы считали, что в районе нет партизан. Поэтому нацистский офицер так безбоязненно и выступал. А теперь ты не только осложнил наше положение, но и затруднил предстоящую боевую операцию.
      Коровин энергично замотал головой:
      - Никак нет, товарищ командир. Уверен, что фашисты будут искать злоумышленника непосредственно среди тех, кто сопровождал нацистского советника.
      Фриц задумался над словами Коровина. Действительно, прибытие нацистского советника в село создавало новую ситуацию. Этот нацист руководил ограблением всей Смоленской области, по его приказу угоняли в Германию и на принудительные работы тысячи советских людей. Поэтому убийство нацистского советника только поднимет дух у населения в борьбе против оккупантов. С политической точки зрения убийство нациста правильный поступок, а с военной? И с военной тоже. Нельзя слепо придерживаться приказа, если складывается благоприятная обстановка для успешных действий...
      Шменкель пытался понять, о чем думает командир отряда. Нужно ли наказывать Коровина? И как все это выглядит с воспитательной точки зрения? Наконец Заречнов протянул Коровину его автомат и строго сказал:
      - Пусть каждый из вас спокойно обдумает свой проступок, а я пока вывожу вас всех из группы разведчиков.
      Той же ночью партизаны ушли из района болота.
      Во время марша Шменкель спросил одного партизана, шедшего рядом с ним:
      - Как ты думаешь, правильно Коровин поступил?
      - Конечно правильно, - был ответ.
      - Мне кажется, на его месте я поступил бы точно так же, - заметил другой партизан.
      Партизаны оборудовали огневые позиции на дороге, ведущей к Духовщине, между селами Малая Березовка и Попомари. Отряд прибывал на позиции группами. По сообщениям разведчиков, в скором времени по этой дороге должна была пройти большая колонна вражеской пехоты. Место для засады выбрали очень удачно. Густой кустарник вплотную подходил к самой дороге и хорошо маскировал позиции партизан. Заречнов прибыл на позиции первым, на рассвете. Он остался доволен. Потом появились партизаны из отряда имени Буденного, а за ними и бойцы Верзина.
      Часы показывали половину шестого утра. Уже ярко светило солнце. Командиры, только что вернувшиеся с рекогносцировки местности, расстанавливали бойцов. Отряд "Смерть фашизму" залег на левом фланге, развернувшись в сторону Попомари, в центре находились партизаны из отряда имени Суворова, а на правом фланге - партизаны из отряда имени Буденного. В двухстах метрах от каждого фланга были выставлены наблюдатели.
      Фрица Шменкеля назначили наблюдателем на левом фланге боевого порядка. Замаскировавшись, он прислонился к стволу березы и в бинокль наблюдал за дорогой. Желтая лента дороги, освещенная лучами утреннего солнца, была пустынной. Вдали виднелись крыши села Попомари. Весело щебетали птицы на деревьях, в небе кружил ястреб, выслеживая добычу. Нужно было смотреть, как говорится, в оба.
      Шменкель подумал, что хотя Заречнов и приказал не брать ни его, ни Коровина, ни Рыбакова в разведку, а вот все же выставил его наблюдателем. Конечно, тут не обошлось без помощи Тихомирова. Комиссар не стал поднимать шума по поводу случая с миной-сюрпризом, просто он объяснил партизанам, как следует рассматривать этот проступок, и все согласились с ним.
      Дорога по-прежнему оставалась пустынной. Не было видно ни одной крестьянской подводы. Казалось, все вокруг вымерло. И только в небе одиноко кружил ястреб. Вдруг он камнем упал вниз, но тут же вновь взмыл в небо, цепко держа в лапах зайца.
      "Мне необходимо узнать, какое настроение у немцев", - размышлял Шменкель. И опять поймал себя на мысли, что о своих соотечественниках он теперь думает как о совершенно чужих ему людях. Вместе с партизанами Шменкель смеялся, когда те называли гитлеровцев фрицами, и очень гордился, что он в отряде был для всех Иваном Ивановичем. Единственное, что постоянно его тревожило, так это мысли об Эрне и детях. Когда он думал о них, сердце его сжималось от тоски. Шменкель становился молчаливым и замкнутым. Партизаны хорошо понимали его и в такие минуты оставляли в покое, за что он был им благодарен.
      На небе не было ни облачка, от земли пахло весной, как свежевыпеченным хлебом. Солнце слепило глаза, и потому Фриц сначала подумал, не мираж ли это: на горизонте взвилось облако пыли. Облако становилось больше, и вскоре Шменкель заметил тусклый блеск металла. Танки! Разведчики доложили о приближении пехоты противника, но появились танки. А у партизан не было противотанковых средств борьбы.
      Шменкель поднес к глазам бинокль и, стараясь быть как можно спокойнее, вглядывался в даль. Солдаты-десантники, ехавшие на танках, чувствовали себя в полной безопасности. Некоторые из них поснимали тужурки и загорали. Люки в танках были открыты, и в каждом из них торчал гитлеровец. На броне каждого танка Шменкель разглядел дополнительные баки с горючим - на всякий случай. Он насчитал семь танков, одну самоходную установку и один тягач. Фриц, не мешкая, побежал докладывать командиру.
      - Колонна? - высунулся из укрытия Заречнов.
      - Танки.
      - Сколько?
      Шменкель доложил. Командир послал за Сабиновым и Верзиным. Они не заставили себя ждать.
      - Бессмысленно бросаться на танки с одними автоматами, - заметил Верзин. - Я советую эту операцию отложить.
      Однако Сабинов придерживался другого мнения. Командиры заспорили. Шменкель не все понимал из их спора. Он знал только одно: колонна танков все ближе и ближе. Вдруг Шменкель вспомнил, что забыл сказать командиру о дополнительных баках с горючим на танках.
      - На каждом танке прикреплены дополнительные баки с горючим, поспешил сказать Фриц командиру. - Если стрелять по бакам, мы легко сможем зажечь танки.
      - Что же вы только сейчас об этом сказали? - рассердился Заречнов.
      - Давайте рискнем и постараемся сжечь танки, - предложил Сабинов.
      Верзин кивнул в ответ. Командиры спешно разошлись по своим местам.
      - Товарищи, стрелять по бакам с горючим! - приказал командир. Евгению, Павлу и Алексею стрелять только по офицерам!
      Прошло еще несколько минут, лязг гусениц нарастал. Шменкель приготовил ленты для пулемета, каждый третий патрон в ленте был зажигательным.
      "Нужно немного подождать, и тогда можно будет стрелять как раз по борту. Надо использовать момент внезапности..."
      Танки были уже близко, земля дрожала, поднятая гусеницами пыль ела глаза. Второй номер хотел было стрелять, но Фриц тронул парня за плечо. Танки были совсем рядом. Шменкель хорошо видел фашиста с губной гармошкой, который неплохо устроился за башней. Другой фашист жевал бутерброд. Картина эта была точь-в-точь такой, какой ее обычно рисовали в немецких журналах. И в этот момент раздался взрыв. Это взорвались баки с горючим на одном из танков. Очередь, которую дал Шменкель, прошла немного выше брони и скосила фашистского командира, торчавшего в открытом люке. Вторая очередь хлестанула уже по бакам. Полыхнуло пламя, а через несколько секунд раздались взрывы.
      Шменкель вскочил и выбежал на дорогу, ведя на ходу огонь по десантникам, которые удирали как зайцы. Фашисты бежали, падали и уже не поднимались больше. Шменкель вошел в азарт.
      Один из танков в суматохе наехал на самоходку. От толчка самоходка уткнулась стволом орудия в землю. Ее экипаж пытался спастись бегством. Рядом горел еще один танк. В воздухе пахло бензином, маслом, порохом и горелым мясом.
      - Огонь по самоходке! - приказал командир.
      Головной танк, повернув назад, сделал несколько выстрелов из орудия, но снаряды легли в лесу, позади партизан.
      "Радист наверняка наведет на нас авиацию", - подумал Фриц и стал искать глазами командира, чтобы сказать ему о своем предположении. По кювету пробежала санитарка и скрылась в кустарнике. Охваченный смутным предчувствием, Фриц последовал за ней.
      За кустами лежал Заречнов. Осколок снаряда попал ему в нижнюю часть живота. Глаза командира были закрыты, но Заречнов находился еще в сознании. Санитарка попыталась как-то перевязать рану, но Шменкель видел, что все ее старания напрасны. Фриц сорвал с себя китель и, оторвав от рубашки широкую полосу, стянул ею живот командира. Однако кровь моментально просочилась сквозь повязку. Командиру, нечем было облегчить страдания, так как морфия в отряде не осталось, и сам Заречнов знал об этом.
      Командир открыл глаза и, глядя на Шменкеля, с трудом спросил:
      - Все?
      - Все танки, товарищ командир, уничтожены, кроме одного...
      В этот момент раздался страшный взрыв, за ним - второй и третий. Это рвались снаряды в самоходке,
      - Не разговаривайте, принесите лучше носилки, - попросила санитарка Шменкеля.
      - Хорошо, сейчас.
      На помощь уже спешили два партизана. "И почему каждый раз первым погибает командир? Почему?"
      Стонущего от боли Заречнова положили на плащ-палатку и понесли. Тихомиров оглядел партизан, уже готовых к маршу, и пошел в голову колонны. Поле боя покидали молча. Заречнов больше не стонал: видимо, потерял сознание.
      На первый привал остановились в сосновом лесу. Здесь решили дождаться партизан из других отрядов. Санитарка хотела было подойти к командиру, чтобы посмотреть, как он себя чувствует, как вдруг комиссар закричал:
      - Воздух! Ложись!
      Партизаны распластались на земле, и в тот же миг низко, почти касаясь вершин деревьев, над лесом пронеслись самолеты со свастикой.
      Фриц не мог простить себе, что, увидев раненого командира, совсем забыл сказать о возможности налета вражеской авиации. Стиснув зубы, Шменкель ждал разрывов бомб. Взрывы слились с пулеметными очередями. К счастью, никто из партизан не пострадал. Однако окончательно все успокоились, лишь когда к ним подошли партизаны из отряда имени Буденного.
      - Они сбросили бомбы на лес и обстреляли дорогу из пулеметов, сообщил Сабинов. - Нам бы нужно обзавестись хоть одной зениткой, тогда...
      Тихомиров отошел в сторону и внимательно посмотрел на неподвижно лежавшего Заречнова. Заметив это, Сабинов замолчал на полуслове.
      Командиры отрядов и подразделений собрались на совещание. Рядом с Тихомировым сидел заместитель командира отряда Васильев. Шменкель увидел в руках у комиссара тетрадку Просандеева, в которую бывший командир отряда заносил свои заметки. Подозвав Шменкеля, Рыбакова и Коровина, Тихомиров сказал им:
      - Товарищи из отряда Сабинова из-за налета авиации не смогли подсчитать потери противника. Вы проводите их туда.
      И, разостлав карту, комиссар показал:
      - Мы с вами встретимся вот здесь. Запомните пароль: "Чапаев".
      - Ясно, пароль - "Чапаев".
      Лес по обе стороны дороги был изуродован взрывами бомб. И хотя дым уже рассеялся, в воздухе еще пахло гарью. Освещенные солнцем, чернели коробки танков. Переходя от одного подбитого танка к другому, партизаны считали убитых. Так они дошли до левого, фланга. Дальше начиналось открытое поле. И вдруг в тишине грянул выстрел, за ним второй. Пули просвистели над головой Рыбакова.
      - Выстрелы пистолетные, - определил Петр. - Вот я его сейчас очередью прошью.
      - Ты что, с ума сошел? - остановил его Шменкель. - Мы возьмем его живым.
      Раздался третий выстрел.
      Партизаны спрятались за обгоревший танк. Стрелявший, видимо, находился в стоге сена, который стоял метрах в тридцати от дороги.
      - Я его окликну. Пусть сдается в плен. Если он не дурак...
      - Попробуй.
      Шменкель на миг задумался: как лучше окликнуть гитлеровца, чтобы тот ему поверил. Может, назвать его "камрадом"? Нет, так не стоит.
      - Солдат, бросай оружие и сдавайся! - крикнул Шменкель. Сопротивление бессмысленно!
      Вместо ответа раздались еще два выстрела.
      - Сумасшедший, - выругался Рыбаков. - Если б он не открыл стрельбы, никто б его и не заметил.
      - Наверное, это офицер, - предположил Коровин. - Однако патроны он не бережет.
      - Тебе все равно не уйти! - крикнул Шменкель гитлеровцу. - Сдавайся, и тогда тебе ничего не будет!
      И опять вместо ответа прозвучал выстрел. Пуля щелкнула по броне танка.
      - Скажи-ка ему, что мы сейчас подожжем сено зажигательной пулей.
      Шменкель замотал головой. Сейчас, когда появилась реальная возможность захватить "языка" и узнать от него о настроениях в вермахте, было бы глупо убивать его. Может, и стреляет-то он из страха, а потом сам себе пустит пулю в лоб. Нет, этого допустить нельзя.
      - Я его сейчас оттуда выволоку, - сказал Фриц.
      - Ты что, тронулся? - удивился Рыбаков. - Ты думаешь, я разрешу тебе рисковать жизнью из-за какого-то паршивого фрица?
      - Пойми, Петр, его нужно взять живым. Пойми же наконец.
      - Понимаю, но ты забыл, что говорил нам командир о самовольных действиях...
      - Я пойду с ним, - заявил Коровин. - Я зайду к стогу с одной стороны, а Иван - с другой.
      - Да вы, я вижу, оба ненормальные.
      И Рыбаков дал длинную очередь поверх стога.
      - Я отвлеку внимание немца.
      И Коровин в несколько прыжков перескочил через дорогу и залег там в кювете. Гитлеровец не видел Коровина. Когда же немец высунул голову, Рыбаков снова дал очередь поверх стога. Гитлеровец спрятался, и в этот момент через дорогу перебежал Шменкель. Он залег в кустах и стал внимательно наблюдать за стогом.
      Но ничего не было видно. Шменкель слышал, как Рыбаков заменил диск у автомата. Немец, видимо, не замечал Шменкеля, который, решил подкрасться к стогу в тот момент, когда Коровин отвлечет внимание гитлеровца. Из стога раздался один-единственный выстрел. Видимо, патроны у немца были на исходе или же вообще кончились.
      Рыбаков, спрятавшийся за танком, дал очередь в воздух, а в это время Шменкель подбежал поближе к стогу.
      И снова пистолетные выстрелы гитлеровца слились с длинными очередями Рыбакова.
      Добежав до стога сена, Шменкель бросился на фашиста. Тот вскрикнул от неожиданности, и Шменкель увидел перекошенное от страха лицо гитлеровца.
      Фашист как кошка вцепился в Шменкеля, пытаясь затащить его в копну. Но тут подоспел Коровин и несколько раз ударил гитлеровца кулаком. Пленный затих.
      Шменкель и Коровин выплюнули изо рта солому, отряхнулись и засмеялись.
      - Ну как? Схватили его?! - крикнул им Рыбаков.
      - Да! Давай сюда веревку.
      Вытащив фашиста из стога, Коровин связал ему руки и положил пленного на землю. Во время бегства из танка гитлеровец, видимо, потерял один ботинок, и теперь одна нога у него была в носке. На пленном были только брюки и рубашка: китель у него, видимо, сгорел, а может, он его сбросил с себя.
      - Ну и фрукта же мы захватили, - сплюнул Рыбаков. - Товарищи нас засмеют. Разве это пленный? Хоть бы офицер был, а то...
      Шменкель пожал плечами. Пленному - рослому, здоровому мужчине - на вид можно было дать лет тридцать. Документов у него никаких не оказалось. В бумажнике, который партизаны нашли у него в заднем кармане брюк, лежали только деньга и две фотографии: с одной смотрела молодая женщина, с другой - девочка лет шести с большими глазами. И только.
      Пленный застонал и, тяжело вздохнув, открыл глаза.
      - Доброе утро. Хорошо поспали? - по-немецки осведомился Рыбаков.
      Он выучился этой фразе у Шменкеля.
      Немец ничего не ответил. Он смотрел на партизан полным ненависти взглядом.
      - Вы ранены? - спросил пленного Коровин.
      - Нет.
      - Тогда вставайте!
      Пленный медленно поднялся. Рыбаков поддержал его под руку.
      "Ну и странный ты человек, Петр, - подумал Шменкель. - То ты хотел поджечь стог вместе с немцем, а теперь помогаешь фашисту встать".
      - Как вас зовут?
      - Кванд. Эрнст Кванд. Я требую немедленно проводить меня к командиру регулярной части Красной Армии, - заявил немец.
      - Нет, сначала мы с вами займемся, - сердито бросил Коровин.
      - Что он сказал? - спросил Рыбаков.
      - Задирает нос, считает нас бандитами.
      - Что?! - Рыбаков ткнул гитлеровца в спину дулом автомата. - Давай! Давай!
      Шменкель шел последним. Он давно ждал момента, когда они возьмут в плен гитлеровца, давно собирался забросать пленного немца вопросами. А вот теперь Фриц не знал, с чего начать. Ему как-то стало неловко перед товарищами. Этот Кванд по их красным лентам сразу, видимо, догадался, что перед ним партизаны. Но стоило гитлеровцу оправиться от страха, как он потребовал, чтобы его передали в регулярную воинскую часть Красной Армии. Шменкель злился за это на пленного, но старался не показывать виду. Обогнав партизан, Шменкель пошел рядом с пленным.
      - Кто вы? - спросил он немца.
      Пленный смерил Шменкеля удивленным взглядом, озадаченный его безукоризненным немецким произношением.
      - Солдат.
      - И вы пришли сюда как солдат?
      - Я отказываюсь отвечать.
      - Значит, вы офицер.
      Пленный молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул.
      - Воля ваша, но лучше подумайте о своем положении. У вас нет солдатской книжки, - проговорил Шменкель и, отстав, поравнялся с Коровиным,
      Так они ниш минут двадцать.
      - Далеко еще идти? - спросил пленный.
      - Нет.
      - Я унтер-офицер.
      - Так-то оно лучше. Из какой части?
      - Из одиннадцатой танковой дивизии.
      - Почему вы в нас стреляли?
      Пленный пожал плечами:
      - Я и сам не знаю. Видимо, сдали нервы... Мне говорили, что партизаны издеваются над пленными...
      В этот момент их окликнул часовой. Они назвали пароль и, завязав пленному глаза, пошли дальше. Партизаны, встречавшиеся на пути, отпускали ядовитые шуточки в адрес пленного.
      Подойдя к заместителю командира отряда Васильеву, Шменкель доложил, сколько в ходе операции убито гитлеровцев. Тем временем Рыбаков и Коровин подвели пленного.
      Васильев внимательно посмотрел на пленного. Гитлеровец в свою очередь изучал командира, стараясь, видимо, отгадать его воинское звание, поскольку на гимнастёрке у командира погон не было.