Его называли Иваном Ивановичем

      - Ты хочешь провернуть эту операцию днем?
      - После обеда, примерно в это время. Ночью фашисты осторожнее, выставляют усиленные посты, проверяют каждую машину. А если мы поедем на станцию днем, это не привлечет особого внимания. Побольше дерзости, изворотливости - и все будет в порядке.
      - А что ты собираешься делать с немецкой охраной? Убить?
      - Все будет зависеть от того, как они будут себя вести, - заметил Шменкель, и Морозова этот ответ удовлетворил.
      На обратном пути в лагерь оба молчали. Морозов медленно шел по тропинке впереди, наклонив голову и заложив руки за спину. Шменкелю казалось, что командир забыл о его существовании. Вдруг старший лейтенант остановился и спросил:
      - Журавлей видишь?
      В низинке важно разгуливало около десятка птиц, гнездившихся неподалеку от партизанского лагеря. Своими размеренными движениями они напоминали университетских профессоров.
      Морозов подошел совсем близко к одному из журавлей. До птицы осталось не больше пяти метров. Журавль как ни в чем не бывало продолжал заниматься своим делом.
      - Забавные птицы, - сказал Морозов.
      Шменкель тоже подошел поближе к птицам. Они покрутили шеями, но не улетели.
      - Почему они такие ручные?
      - Чувствуют, что мы не собираемся сделать им вреда, но они тем не менее очень осторожны. Ты заметил, как они понимают друг друга? Когда кто-нибудь из наших приближается к ним, они ласково курлычут. Если же подойдет кто-нибудь незнакомый - они начинают тараторить и долго не могут успокоиться. В болотах они наши верные союзники.
      Шменкель рассмеялся.
      - Смеяться тут нечему. - Командир нахмурился. - Я охотник и отлично разбираюсь в этих делах.
      - А я об этом слышу впервые.
      Доверительный тон командира толкнул Шменкеля на вопрос:
      - Товарищ Морозов, это правда, что вы выступаете за объединение наших отрядов?
      - А что говорят в лагере по этому поводу? - Морозов сел на кочку и жестом пригласил Фрица сесть рядом. - Не только я хочу этого. Верховное командование требует. Мне же поручено сделать предложение по этому поводу, что я и сделал, но пока получил поддержку только у вашего комиссара. Произойдет слияние отрядов или нет - это зависит от Верховного командования и от положения в отрядах.
      - Разрешите задать вам еще один вопрос. А разве до сих пор мы плохо воевали?
      - Хорошо или плохо - это понятие относительное. - Морозов сорвал ветку и стал постукивать ею по сапогу. - То, что мы тут делаем, вещь, разумеется, нужная, но, как говорится, маленькое так маленьким и останется. Сейчас наша разрозненная разведка не в состоянии должным образом проинформировать командование о положении противника. В то же время ни Верховное командование, ни штаб Калининского или, скажем, Западного фронта, которые знают больше, не могут приказать нам провести ту или иную крупную операцию, потому что мы разъединены и у нас нет единого руководства. Дошло?
      - Дошло. - Фриц понимающе кивнул. - Я и сам задумывался над тем, правильно ли, что после боя под Духовщиной три наших отряда вновь разъединились.
      - Ну вот видишь. - Морозов отбросил ветку. - Теперь надо смотреть дальше: улучшить планирование, проводить разбор операций, а все это требует прежде всего крепкой воинской дисциплины. Однако, по мнению некоторых командиров, все эти мероприятия могут обюрократить партизанское движение. Эти товарищи никому не хотят подчиняться, потому что они руководствуются не боевыми традициями, а интуицией. Так, например, в отряде имени Суворова всю тактику строят на одних подрывах, что в один прекрасный момент может дорого обойтись им, да и частям Красной Армии.
      Морозов разгорячился. Он поднялся и отряхнул с себя травинки.
      - Нам нужна технически правильно организованная система связи, своя газета, своя медико-санитарная служба. Разве Васильев может создать свою типографию или, к примеру, дать мне аптеку?
      Все это Морозов говорил, уже шагая по тропке. Несколько успокоившись, он продолжал:
      - Собственно говоря, Васильев как командир достаточно умен, чтобы понять это.
      Вскоре за деревьями показались первые партизанские шалаши. Морозов обернулся и сказал Фрицу:
      - Ты не удивляешься, что я говорил с тобой так, будто ты командир? Нет? Думаю, из этого нашего разговора ты сделаешь правильные выводы и в предстоящей операции будешь действовать не как гусар. Ну так как, привезешь ты нам радиопередатчик или нет?
      - Сделаю все, что будет в моих силах, товарищ командир.
      В партизанском лагере царило приподнятое настроение. Только что вернулся отряд имени Буденного. Партизаны, уставшие, обросшие, рассказывали, как они подорвали у гитлеровцев склад с боеприпасами и двести тысяч артиллерийских снарядов взлетели на воздух. Послушав бойцов, пока Сабинов не послал своих людей в баню, Фриц пошел к кухне. Каково же было его удивление, когда он увидел там Кубата в пижаме майора! Кубат ловко орудовал черпаками и чем-то очень напоминал попугая.
      - Прошу, вот ваш чай, - сказал Кубат Фрицу. - Если разрешите, я угощу вас замечательным венгерским гуляшом за то, что вы замолвили за меня словечко перед комиссаром. - И он опрокинул в котелок Фрица целый черпак гуляша, а на крышку положил краюху хлеба.
      Пока Шменкель ел, Кубат стоял перед ним с белым полотенцем через плечо и болтал всякую чепуху, словно они находились в ресторане отеля "Европа".
      - К сожалению, у меня не было перца, а то гуляш получился бы отличным. Ну как вам понравилось?
      Шменкель, жуя, кивнул. Откровенно говоря, такого вкусного кушанья он давно уже не ел.
      - Командиру я подал ужин прямо в землянку. Думаю, придется по вкусу. Видите ли, когда человек сыт, жизнь кажется ему совсем иной. На завтрак будет птица. Товарищ комиссар уже утвердил меню. Мясо нужно есть, а то станет теплее, и оно начнет портиться. И если позволите... мне не хватает кухонной посуды. Кормить нужно почти сто человек. Мне нужен большой котел, и не один, должен вам заметить. Вот я и решил обратиться к вам, Иван Иванович, а вдруг вы поможете уладить вопрос с котлами, сковородками и противнями?
      Шменкель все еще ел. Взглянув на Кубата, он переспросил:
      - Что я должен сделать?
      Уловив недовольство в тоне Шменкеля, пленный стушевался и промямлил:
      - Я полагал...
      - Уж не полагал ли ты, что нас сейчас интересуют сковородки и горшки?
      - Так я не думал. Была у меня мысль - если вам придется как-нибудь проходить мимо пустого дома, так неплохо было бы разжиться посудой. Я предпочитаю чугунные сковородки, на них легче работать. Все время варить мясо в котле - нехорошо. А для приготовления бифштексов обязательно нужны сковороды.
      Шменкель доел гуляш и собственноручно вымыл котелок, хотя Кубат хотел сделать это сам.
      - У меня и другие заботы есть помимо твоих сковородок. Ну ладно, если они мне случайно на глаза попадутся, так я захвачу для тебя.
      - И еще одно...
      - Опять что-нибудь для твоей кухни?
      - Нет. Я хотел только узнать... Что со мной будет? Господину врачу обещали, что его перебросят через линию фронта.
      - И не только его. Все вы при первой же возможности будете переданы командованию.
      - А потом?
      - А потом вас направят в лагерь для пленных.
      - Этого я как раз и не хочу.
      Шменкель, пораженный ответом Кубата, сел на табурет.
      - То ты говоришь, что хочешь дожить до конца войны и вернуться в свой Брюнн, то тебе что-то другое приходит в голову. Уж не хочешь ли ты воевать?
      - Нет... воевать я не хочу! - испуганно воскликнул Кубат. - Об этом не может быть и речи. Но я хотел бы остаться здесь, у партизан, и работать на кухне.
      - И выиграть войну, гремя горшками и ложками? Нет, Ганс, так дело не пойдет!
      - Но я хочу работать. Кто знает, допустят ли меня до кухни в лагере для военнопленных? Если нет, то пропала моя специальность.
      - Понимаю. Ты любишь свою профессию, партизаны хорошо относятся к тебе, и все же остаться здесь ты не можешь. Нам нужны бойцы, а не повара.
      Шменкель поднялся и, взяв свой котелок, пошел прочь. Кубат долго смотрел ему вслед.
      Трое суток Фриц Шменкель вместе с разведчиками, которых ему дал Морозов, готовился к операции на товарной станции. Из отряда "Смерть фашизму" в операции принимали участие только Виктор Коровин, который знал немецкий язык, да Петр Рыбаков, напросившийся к Шменкелю. Вместе с шофером, двадцатилетним высоким парнем Митей Мироновым, группа насчитывала десять человек. Входил в группу и тот смуглый парень из отряда "За Родину", с которым Шменкель впервые встретился в домике лесника.
      Для разведчиков освободили два шалаша, расположенных на краю лагерной территории. Все члены группы переоделись в гитлеровскую форму и ходили в ней, чтобы привыкнуть. Шменкель занимался с теми, кто совсем ничего не понимал по-немецки, учил их отдавать честь и отвечать на приветствия. Морозов отобрал для операции самых дисциплинированных и смелых разведчиков. Вечерами все собирались у костра. Приходил и Митя, который целыми днями возился с машиной. Шменкель сначала рассказал товарищам о своей жизни, а потом каждый стал рассказывать о себе. Беседы эти позволяли людям лучше узнать друг друга.
      А однажды Шменкелю даже пришлось выслушать критику в свой адрес от одного молодого партизана.
      - Ты вот спрашивал товарища Морозова, - начал парень, - не молод ли я для участия в операции. Командир отбирал нас не по возрасту, а по боевым заслугам. А ты смотришь на меня как на мальчишку только потому, что у меня усы еще не выросли. У меня хоть и нет бороды, но знай, что я целых два дня командовал отрядом.
      Все рассмеялись, а один партизан спросил парня:
      - Сколько же бойцов было в твоей армии?
      - Двадцать пять комсомольцев, - не обращая внимания на шутливый тон товарища, совершенно серьезно ответил он. - До войны я был групоргом на курсах на нашем заводе и уже начал проходить допризывную подготовку. Когда же фашисты взяли наш город, мы по решению подпольного райкома вместе со старшими товарищами ушли в лес. В бой нас не брали, но зато к нам прикрепили одного ветерана, который еще в гражданскую войну воевал. Он-то нас и обучил очень многим полезным вещам: например, как незаметно передвигаться по местности, как вести наблюдение. В отряде нас использовали как посыльных и дозорных. В то время в партизанский отряд приходило много бойцов Красной Армии, которые попали в окружение и не смогли пробиться к своим. Вот мы тогда и старались, чтобы эти солдаты поскорее попали в отряд...
      - Ты отошел от темы, Петя, и забыл, что хотел нам рассказать, перебил его Митя,
      - Почему отошел? Нисколько не отошел. До декабря все шло хорошо. Однажды фашисты окружили наш лагерь, чтобы всех уничтожить. А в лесу не так-то просто передавать сигналы от одного поста к другому. Вот тогда-то многие из нас и показали, на что способны: мы прошмыгивали там, где, казалось, никто другой не смог бы пройти. Но мы оказались отрезанными от командира и от других партизан. Наконец мне удалось собрать ребят. Я повел их окольным путем поближе к городу. Никто даже не пикнул, не пожаловался, хотя холода стояли сильные и голодные мы были, как волки. Через двое суток мне удалось установить связь с подпольным райкомом и доложить, что я привел в его распоряжение отряд в двадцать пять человек. После этого нас всех передали в партизанский отряд Морозова, которого вовсе не интересовало, есть у меня борода или нет.
      - Ну ладно, хватит тебе, надоел небось Ивану Ивановичу, а ему о более важных вещах думать надо, - перебил парня Митя Миронов, подбрасывая в костер охапку сухих веток.
      Сучья быстро загорелись, освещая лица партизан багровым пламенем.
      - Никто тебя сопляком не называет, - продолжал Митя. - Но должен тебе заметить, что в отряде Котовского я тоже не последний человек. Во время боев в котле меня осколком ранило в ногу, вырвало здоровый кусок мяса. Рана загрязнилась и начала гноиться, подскочила температура. Мои товарищи, а нас уцелело трое, видя такое дело, оставили меня в доме у одного старого крестьянина. Старики ухаживали за мной, как за сыном. Они рассказали мне, что в селе Черносеково много раненых и к ним иногда приходят люди из лесу. Когда выпал первый снег, я уже мог ходить. Однажды вечером хозяйка привела ко мне какого-то незнакомца и, показав на меня, сказала ему: "Вот он, мой Митя".
      Первое, что я увидел у незнакомца, - автомат. Не успел я опомниться, как он набросился на меня со словами: "Ты тут лежишь себе на печи и сало ешь, вместо того чтобы бить фашистов. Вот возьми. Прочти..." И он протянул мне листовку, на которой было написано, что наши войска начали контрнаступление под Москвой.
      "Вы офицер?" - спросил я.
      "Старший лейтенант Николай Афанасьевич Морозов".
      Представляете себе? Я подпрыгнул от радости, вытянулся по стойке "смирно" и сразу же сказал ему о своем желании перейти линию фронта. Вдвоем, особенно с таким товарищем, как он, это будет не так трудно, думал я. Но он отверг мой план. "Я и сам не раз думал об этом и даже пытался, но чуть было не попал в плен. Да теперь и не стоит к этому стремиться, поскольку поступило распоряжение организовывать на местах партизанские отряды, которые должны немедленно вступать в борьбу с врагом, "Ты - солдат, принимал военную присягу и потому немедленно переходишь в мое подчинение", - ответил он мне.
      "Слушаюсь!"
      Так я попал в отряд Морозова, став первым партизаном в отряде. Я исполнял обязанности заместителя командира, связного и ординарца в одно и то же время. Вот только винтовки у меня не было. Через несколько дней к нам присоединилось еще пятеро раненых солдат, которых, как и меня, приютили крестьяне. Они даже дали нам на первое время свои охотничьи ружья. В селе Черносеково, неподалеку от Оленина, местный староста Яков Кузнецов, который был нашим человеком и лишь для отвода глаз работал у немцев, подарил нам ручную гранату.
      - Оленино? - удивился Шменкель. - Ведь там был организован отряд "Смерть фашизму"!
      - Да, это было раньше, когда нашего отряда еще не существовало. Нам и товарищу Цветкову, председателю райисполкома, который сколачивал свой отряд недалеко от нас, было сказано, чтобы мы с самого начала принимали в отряд и невоеннообязанных и обучали их владеть оружием.
      - На чем обучали? На охотничьих ружьях?
      - Почему? Мы сами должны были достать себе оружие у противника. Мы нападали на отдельные гитлеровские посты. А со временем мы освободили от фашистов несколько деревень. Правда, это было нелегкое дело.
      Митя поправил костер, и к небу взлетел сноп блестящих искр, но вскоре он погас. Партизаны сидели тихо, каждый думал о своем.
      - Ты вот обиделся, Петя, что Иван Иванович усомнился в твоих способностях, - заговорил один из партизан. - Я же в каждом нашем товарище сомневался, если он, что называется, на ура шел в отряд. Однажды нас построили для принятия партизанской присяги. Товарищ Морозов спросил: "Есть среди вас кто-нибудь, кто еще сомневается в своем решении?" И что я тебе скажу, мой сосед вышел из строя. Двое других, они, можно сказать, и пороха-то не нюхали, - за ним. Я бы убил их своими руками, но стоило ли марать руки... Стать партизаном по принуждению нельзя.
      - Товарищи, время спать. - Шменкель поднялся. - Нужно, чтобы утром у каждого была ясная голова.
      Фриц поправил портупею. Форма врача-лейтенанта сидела на нем безукоризненно. Придирчивым взглядом он осмотрел и разведчиков. Все они были в форме солдат вермахта, в касках, оружие тоже трофейное. У каждого в кармане лежала немецкая солдатская книжка. Внешне вся группа вполне могла сойти за немецкую.
      Митя Миронов провел группу к своей трехтонке через болото, ловко обходя топкие места и ямы. За ним шел Шменкель, потом Рыбаков и остальные.
      Шли с час. Постепенно лес стал гуще. Вскоре показался часовой, который охранял грузовик. Митя вывел машину на лесную дорогу. Разведчики чинно расселись по местам. Последним в кузов влез Коровин, на котором была форма немецкого фельдфебеля.
      Шменкель ехал в кабине рядом с. водителем. Взревел мотор - и машина тронулась. Часовой помахал им рукой, желая успеха.
      Скоро лес стал редеть. Местами вверху проглядывало небо, покрытое легкими облачками. Было тепло, и Митя хотел расстегнуть на кителе несколько пуговиц, но Шменкель не разрешил ему этого делать. Митя молча повиновался.
      Фриц сейчас действовал на свой страх и риск. Он хорошо понимал, что от него во многом зависит жизнь десяти лучших разведчиков отряда.
      Вскоре разведчики миновали лес и выехали на полевую дорогу, на которой скорости не разовьешь. Однако Шменкель твердо решил не выезжать на шоссе и по возможности огибать населенные пункты. Но через одну деревню они все же должны были проехать: там находился один-единственный мост через речку. Морозов сказал Шменкелю, что в селе с самой весны находился небольшой фашистский гарнизон, но, по последним данным, и он куда-то переместился.
      Солнце стояло высоко, когда они приблизились к селу. Несмотря на хорошую погоду, на полях не было видно ни души. Вдруг Митя сбавил газ и воскликнул:
      - Видишь? Вон там! За изгородью - орудия. Видимо, ночью в селе появились оккупанты!
      Теперь Шменкель заметил и часового на околице. Но поворачивать назад было уже поздно.
      - Езжай прямо, Митя, ничего не поделаешь. Только смотри - рта не раскрывай.
      Митя прибавил газу, и машина на большой скорости понеслась прямо на часового.
      "Если он остановит машину и спросит путевой лист - мы пропали", мелькнуло в голове Фрица. Но часовой только махнул жезлом, показывая, что они могут проезжать.
      Морозов усмехнулся. Шменкель поглядывал по сторонам на гитлеровских солдат. Те, стоя у домов, разговаривали между собой и покуривали сигареты. Кое-где во дворах Фриц заметил орудия, а на одном большом дворе стояли два трехтонных тягача.
      На единственном в селе кирпичном доме висел полковой штандарт. Возле него стояли два офицера. Один из них, капитан по званию, поднял руку, приказывая машине остановиться.
      - Стой! - крикнул Шменкель водителю. - Не нужно вызывать подозрений.
      Капитан махнул рукой еще раз, более требовательно. Отстегнув кобуру, Фриц открыл дверцу машины. Он мгновенно оценил ситуацию. Поблизости от капитана стояли майор и часовой у входа в дом. Неподалеку на завалинке сидели два солдата без маек и загорали на солнце.
      Шменкель спрыгнул на землю, молодцевато подошел к офицерам и, приложив руку к козырьку, доложил:
      - Врач-ассистент Панзген с фельдфебелем и семью рядовыми следует в Ярцево.
      - Зачем вы едете в Ярцево? - Майор был толстый, низкого роста.
      - За медикаментами, господин майор. В лазарете...
      - А почему вы не поехали по шоссе?
      - Радиатор, господин майор... Водитель недосмотрел, вот мы и вынуждены были свернуть...
      - Понятно, - кивнул капитан. На вид ему было лет тридцать пять. Возьмите меня с собой, лейтенант! - Так точно, господин капитан. Возвращаясь к машине, Шменкель мысленно чертыхался: этого им только не хватало. А вдруг в дороге капитан начнет болтать?
      - Застегните кобуру, доктор. Медики тоже должны соблюдать инструкции, - сделал замечание Шменкелю капитан.
      Фриц застегнул кобуру и, открыв дверцу машины, пропустил капитана в кабину. Сам он сел с краю.
      "Пусть он будет у нас в середине. В случае чего, мы не дадим ему дурить!"
      - Поехали, солдат! - рявкнул капитан, взглянув на Митю.
      - Ла, ^оЫ! - буркнул тот, застыв за баранкой, как изваяние.
      Шменкель произнес "аЫ", и машина тронулась.
      Когда они миновали пост, Шменкель с облегчением вздохнул. Дорога стала шире. По обе ее стороны рос лиственный лес.
      "Пассажир" ехал молча, глядя прямо перед собой. В уголках его рта застыла пренебрежительная улыбка. Шменкелю хорошо было знакомо отношение офицеров к нижним чинам. Фриц терпеть этого не мог.
      "В лесу гитлеровца можно связать, сунуть в рот кляп и, бросив в кузов, довезти до лагеря. Вот все удивятся, когда вместе с передатчиком мы привезем еще и офицера".
      Однако, как ни соблазнительна была эта мысль, Шменкель тотчас же отогнал ее. Нельзя рисковать успехом всей операции. Недаром командир предупреждал его быть серьезнее и не допускать никаких легкомысленных поступков.
      "Смотри, Иван, не соблазняйся на легкую добычу. Самое трудное для вас - обратный путь. Когда фашисты заметят, что у них из-под носа утащили радиопередатчик, они немедленно бросятся в погоню, и вам нужно во что бы то ни стало уйти от них", - вспомнил Шменкель наставления командира.
      Преодолев подъем, машина выехала на шоссе, ведущее в Ярцево.
      - Где изволит сойти господин капитан? - спросил Шменкель гитлеровца.
      - Перед зданием комендатуры в Ярцево. Дорога в лазарет проходит именно там.
      Митя, кажется, понял, что сказал капитан, и, наклонившись к баранке, незаметно подмигнул Шменкелю. Капитан сидел как истукан. Открыв окно, Шменкель потихоньку насвистывал какую-то немецкую песенку.
      У перекрестка дорога пошла под уклон. Фриц увидел впереди длинную колонну военных грузовиков, которая, подобно змее, растянулась в направлении Вязьмы. Шменкель про себя пересчитал машины и как бы между прочим заметил вслух:
      - Пожалуй, пахнет наступлением.
      - А вы, я вижу, не лишены наблюдательности. - Капитан не без ехидства улыбнулся. - Офицер запаса?
      - Так точно, господин капитан.
      - Из Шлезвига?
      - Нет, из Померании.
      - Знакомые места.
      И капитан вновь замолчал.
      Шменкель был доволен: по документам - он из Померании, неважно, что выговор у него несколько иной.
      Прошло немало времени, пока Мите удалось вклиниться в длинную колонну грузовиков и мотоциклов. Некоторое время они ехали в этом огромном потоке. На развилке дорог колонна вдруг свернула к железнодорожной станции Ярцево. Миронов снова незаметно подмигнул Шменкелю.
      Фриц волновался, догадываются ли товарищи, сидящие в кузове, что он задумал.
      Коровин с удивлением посмотрел на указатель - Виктор не знал, что из-за неожиданного попутчика им приходится делать крюк.
      Убедившись, что товарищи ведут себя спокойно, Шменкель перестал волноваться. Фриц с благодарностью подумал сейчас о Морозове, который на всякий случай объяснил им, как лучше проехать по городу, хотя по первоначальному плану вовсе и не предусматривалось заезжать в него. Вот и мост через реку. Прибавив газу, Митя на большой скорости повел машину по городу. Капитан несколько раз покрутился направо и налево, но вскоре машина, резко затормозив, остановилась перед зданием комендатуры.
      - Господин капитан, вы приехали.
      - Благодарю вас, доктор.
      Выйдя из машины, гитлеровец слегка коснулся двумя пальцами козырька фуражки, и исчез в дверях комендатуры.
      Митя проводил его свирепым взглядом. Шменкель вскочил в кабину и спросил Митю:
      - Что ты несся по городу как угорелый?
      - Хотел поскорее отделаться от этого типа. Меня от него прямо наизнанку выворачивало. Было б неплохо, если б мы прикончили его там, в лесу.
      - Этого не следовало делать. А вот как ты из колонны выехал - такое не каждый сумеет! Это - прямо мастерство.
      - Мое мастерство еще впереди.
      Проскочив через несколько улиц, Митя выехал на шоссе, догнал колонну машин и, воспользовавшись "дырой", проскочил мимо. Из одной машины солдаты что-то закричали Мите, но он лишь засмеялся и махнул им рукой. При въезде на станцию Митя погудел, а когда шофер впереди идущей машины не обратил на это никакого внимания, Митя так прижал его, что тот невольно пропустил назойливый грузовик.
      - С ними только так и нужно, иначе они не понимают! - проворчал Митя.
      - А почему из города ты не поехал прямо на станцию? Ведь там есть дорога?
      - Есть-то есть, но та дорога идет вдоль железнодорожного полотна и усиленно охраняется.
      Шменкель понимающе кивнул и закурил. Больше он ничего не говорил Мите, даже когда тот свернул с шоссе и поехал по дороге, изрытой воронками.
      Из-за объезда они потеряли много времени. Только после полудня партизаны подъехали к серому зданию товарной станции.
      Митя погудел три раза. Из будки, выкрашенной в черный, белый и красный цвета, вышел часовой. Солнце слепило ему глаза, и, чтобы разглядеть машину, он приложил к глазам ладонь. Потом часовой поднял шлагбаум и пропустил машину на территорию станции. Митя пересек станционный двор и остановился, но мотора не выключил.
      Шменкель не спеша вылез из кабины и хлопнул дверцей. Партизаны выпрыгнули из кузова и с любопытством осмотрелись.
      Рыбаков с двумя партизанами пошли вслед за Шменкелем. Не успели они подойти к зданию склада, как из дверей выскочил унтер-офицер, испуганно застегивая на ходу френч. Унтер хотел было доложить Шменкелю, но Фриц остановил его:
      - Что, уснули, что ли? Ну, я вам покажу. Где радист?
      - У меня, господин врач. Если я могу...
      - А где остальные?
      - Двое свободны от дежурства, остальные охраняют русских.
      Немец указал вдоль путей, где метрах в двухстах русские рабочие грузили что-то в вагон.
      Шменкель пошел за унтер-офицером через складское помещение. В самом конце склада он рывком распахнул дверь и остановился на пороге большой побеленной комнаты, разделенной перегородкой и оборудованной под жилое помещение. Трое солдат вытянулись по стойке "смирно". На столе валялись карты. Одна кровать была смята, видимо, на ней только что лежал унтер-офицер.
      - Кто из вас радист?
      - Обер-ефрейтор Швальбе, - доложил худощавый мужчина со светлой бородкой.
      - Хорошо. А ты, - Шменкель ткнул пальцем в солдата с круглым лицом, собери всех людей, да побыстрее.
      - Слушаюсь!
      - Извините, господин врач, - с порога заметил унтер-офицер, - но русские...
      - Никуда ваши русские не денутся.
      "Пока все идет хорошо", - подумал Шменкель и вдруг увидел, что солдат с круглым лицом все еще стоит, вопросительно поглядывая на унтера.
      Тогда Шменкель крикнул:
      - А ты что, не понял моего приказа? Или ты уже его исполнил?
      Солдат мигом исчез.
      - Когда сменяете посты?
      - Через три часа.
      - Где у вас радиопередатчик?
      - Здесь.
      - Хорошо.
      И в этот же миг за спиной Шменкеля щелкнули затворы автоматов.
      - Руки вверх! - крикнул один из партизан. Солдаты медленно подняли руки, с недоумением глядя на вооруженных солдат.
      - С места не сходить! Повернуться лицом к стене! - приказал Шменкель.
      Гитлеровцы выполнили приказ, и на этот раз уже быстрее.
      - Караульте их, - сказал Шменкель партизанам по-русски. - А мы, Виктор, займемся остальными.
      Выйдя из комнаты, они направились к платформе. Шменкель приказал арестовать и других гитлеровцев, которые бежали по вызову.
      Коровин пропустил немцев мимо себя, а когда они оказались в складе, быстро вытащил пистолет и приказал:
      - Руки вверх!
      Ошеломленные гитлеровцы не оказали ни малейшего сопротивления.
      Шменкель тем временем вместе с двумя партизанами снял радиопередатчик, рывком оборвав какие-то провода на стене.
      "Что делать с немцами? Они, конечно, запомнят мою внешность, и за нами будет организована погоня".
      - Унтер-офицер, кругом!
      Унтер повернулся. Лицо у него стало белым как полотно. Он тяжело дышал. Колени у него тряслись. Вид у него был очень жалкий.
      - Что за грузы у вас на складе?
      - Запчасти к машинам, меховые изделия, консервы, медикаменты...
      - Покажи, где лежат медикаменты?
      Лекарств на складе оказалось мало. Шменкель знал, что у доктора Кудиновой уже давно не было перевязочного материала и обезболивающих средств. Не опуская рук и лавируя между какими-то бочками, унтер-офицер подошел к горке ящиков.
      - Вот медикаменты. Можно мне опустить руки?
      - Нет.
      Шменкель подозвал Коровина и послал его за партизанами, которые остались у машины.
      - Нас расстреляют? - дрожащим голосом спросил унтер-офицер.
      Шменкель взглянул на унтера, но с ответом не спешил. Унтер истолковал это молчание по-своему.
      - А мне теперь все равно, расстреляют меня или нет. Теперь нет смысла...
      - Какого смысла?
      - Стреляйте скорей, мне давно уже все надоело.
      Послышались шаги: это Коровин вернулся с двумя партизанами. Унтер-офицер безучастно смотрел, как партизаны подняли первый ящик.
      - Что тебе давно надоело? - спросил Шменкель унтера.
      - Что об этом говорить. Я рабочий, посмотрите на мои руки...
      - В этой стране тоже есть рабочие. Почему ты воюешь против них?
      - Потому что мой сын под Москвой потерял обе ноги.
      Унтер-офицер переборол уже свой страх, который парализовал его вначале.
      - Я недавно в пивной сболтнул лишнего, меня и сунули в эту дыру. Хорошо еще так отделался...
      И уже совсем тихо добавил:
      - У меня был единственный сын и тот теперь... калека.
      Шменкель недоверчиво посмотрел на немца, но тот, видимо, говорил правду.
      - Почему ж тогда ты не борешься против этой войны? - обратился к унтеру Коровин, который слышал их разговор. - Вот ты говоришь, что любишь сына, а что ты ради него сделал?
      - А что я мог сделать? В одиночку?
      - Я тоже один и воюю! - заметил Шменкель.
      Унтер удивился:
      - Вы немец?
      - Да.
      За стенами склада послышалась русская речь.
      - Вы ведь партизаны?.. А вы - Шменкель? - вдруг спросил унтер.
      Теперь настала очередь удивляться Фрицу: откуда этот человек знает его, они ведь никогда не встречались.
      - Скажи, а что тебе, собственно, известно о Шменкеле?
      - Военная жандармерия еще зимой распространила листовки. Их вывешивали на каждом углу. Мне тоже одну дали, только я ее никуда не наклеил. Если хочешь, посмотри. Она до сих пор лежит у меня в ящике.
      Эсэсовец Кванд говорил тогда, что были объявлены розыски Шменкеля. Значит, он что-то еще утаил? А этот унтер-офицер, кажется, все честно говорит.
      - Да, я - Шменкель. Можешь опустить руки. А почему ты не вывесил листовку на видном месте?
      - Потому что я не свинья.
      - Однако ты ведь не перешел к партизанам, чтобы бороться против фашистов?