Его называли Иваном Ивановичем

      К огорчению Горских, луна не пожелала считаться с его планом: всю неделю по ночам небо было безоблачным, а луна так ярко светила, что остаться незамеченными было просто невозможно. Наконец погода переменилась: стало теплее, небо заволокли тучи. Когда же разыгралась метель, старший лейтенант Горских отдал приказ на прорыв.
      Сведения, принесенные Анютой и старым крестьянином, оказались правильными. Пользуясь непогодой, партизаны напали на немецкий заслон, разгромили его и, захватив оружие, пробились в долину. Сделать все это в хорошую погоду было бы просто невозможно, поскольку долина отлично просматривалась со всех сторон. Когда же противник пришел в себя, группа Горских ушла далеко вперед. Метель мешала освещению местности ракетами, да и прицельного огня противник не мог вести: уже в двух шагах ничего не было видно. В нескольких местах дело дошло до того, что фашисты начали стрелять по своим же, а когда спохватились, партизаны уже вышли из кольца окружения. Выбиваясь из сил, они продвигались вперед. Это был адский путь для истощенных, измученных и замерзших людей.
      Вскоре партизаны вышли к леску. Собственное дыхание заглушало автоматные очереди противника. Неожиданно один из бойцов, окончательно выбившись из сил, упал на снег. Горских разрешил сделать привал. Зарывшись в снег, чтобы не замерзнуть, бойцы уснули.
      Петр Сергеевич Филиппов проснулся от собственного кашля. Давали о себе знать старые болячки. Неожиданно он увидел, что место рядом с ним было пустым.
      Справа, свернувшись в комочек, спала Надя. Дальше лежал Михаил Букатин. Он даже во сне не расставался со своим автоматом и крепко прижимал его к себе. Слева на снегу оставалось углубление от лежавшего там человека. А ведь на этом месте, Филиппов помнит это, спал Шменкель.
      Ветер немного стих. До утра, видимо, оставалось немного, потому что облака на небе из темных превратились в серые. Перевернувшись на живот, Петр Сергеевич подполз к Рыбакову и потряс его за плечо. Но тот не пошевельнулся. Как это часто бывает, Рыбаков, перенервничав накануне, теперь спал как убитый. Несмотря на холод, на лбу его выступили капельки пота.
      - Эй, проснись! Иван куда-то исчез! - будил Петра начальник штаба.
      Рыбаков потянулся и, ничего не понимая, спросил:
      - Что?!
      - Ивана нет...
      Рыбаков вскочил:
      - Не может быть. Куда он мог деться?
      - Вот именно - куда?
      От их разговора проснулась Надя.
      - Уже утро? Пора идти дальше? - спросила она.
      - Ваня исчез, - проговорил Рыбаков.
      Все четверо переглянулись.
      - Он всегда был так осторожен, - заметил Филиппов. - Оружие его здесь, а сам исчез.
      - Я не должна была спать, - виновато проговорила Надя. - У него был жар, ноги отморожены. А при высокой температуре всякое может взбрести в голову. Разве вы не помните, что с ним было летом, когда его ранило в руку? Бредил всю ночь. Говорил по-немецки... понимаете?.. И чего я только думала. Улеглась и уснула!
      - Разрешите осмотреть местность? - спросил Рыбаков, беря в руки автомат.
      - Конечно. Я пойду с тобой, - проговорил Виктор.
      Филиппову ничего не оставалось, как согласиться,
      - Только не забудьте, что патронов у вас уже нет, - предупредил он. И чтобы самое позднее через полчаса вы оба были здесь. Мы будем ждать.
      Он посмотрел на часы. Стрелки показывали пять минут седьмого.
      Серое февральское утро вступало в свои права.
      Начальник штаба никак не решался сообщить командиру об исчезновении Шменкеля.
      "А что скажет Дударев, когда мы выйдем к своим? - думал Филиппов.
      Петр и Виктор через полчаса вернулись и доложили, что никаких следов не обнаружили. Верстах в двух отсюда находится небольшое село; по-видимому, в нем есть люди. Они слышали собачий лай.
      - Вы можете приказывать что хотите, а я отсюда никуда не пойду, заявил Рыбаков Филиппову. - Мы с Виктором должны узнать, что случилось с Ваней.
      Филиппов с трудом поднялся с земли:
      - Посоветуюсь с командиром.
      И он пошел к Горских, решив предложить ему оставить здесь небольшую группу партизан для розысков Шменкеля. Филиппов решил возглавить эту группу.
      - Тихо! - прошептал Букатин.
      Между стволами мелькнула чья-то фигура. Кто-то полз по направлению к ним, таща что-то за собой. Ноша была, видимо, тяжелой, потому что человек двигался с большим трудом и громко вздыхал. Враг так не мог ползти.
      Петр и Виктор, бросив автоматы, бросились к незнакомцу.
      Шменкель с трудом поднял голову.
      - А я боялся, что вы уже ушли... Пока этот осел... полицай пошел...
      - Почему вы ушли без разрешения? Что вы тащите? - Филиппов говорил резко, но в то же время в его словах чувствовалась радость.
      Фриц сел на снег и проговорил:
      - В мешке хлеб... картошка... всем хватит. Но я не могу больше идти...
      Отдышавшись немного, Фриц рассказал товарищам, как пошел в деревню, встретил там полицая и стал объяснять ему, что он со своим подразделением связи тянет телефонный кабель по лесу. Их машина с продовольствием застряла где-то в снегу, и потому он должен срочно реквизировать продовольствие. Для пущей важности Фриц пригрозил полицаю своим пистолетом, в котором не было ни одного патрона. Полицай поверил, и все обошлось. Однако мешок оказался таким тяжелым, что в конце своего пути Фриц выбился из сил и еле дотащил его.
      - Сами посудите, товарищ начальник штаба, разве далеко уйдешь, если не поешь. Разбуди я вас - вы бы меня никуда не пустили, - проговорил Шменкель, обращаясь к Филиппову.
      - Во всяком случае, - начал Филиппов, но тут же закашлял. - Во всяком случае...
      Шменкель не чувствовал за собой ни капли вины: ведь партизаны трое суток нормально не ели. Узнав, что Шменкель достал продукты, к группе подошел Горских. Он выслушал доклад со спокойной улыбкой, а потом заметил, что теперь нужно будет поскорее уходить отсюда, пока гитлеровцы в селе не сообразили, зачем какому-то немцу понадобились продукты. Командир приказал немедленно раздать хлеб бойцам. Картофель решили взять с собой, пока не появится возможность его сварить.
      Шменкель сидел в сторонке и, стащив сапоги, массировал ноги.
      - Вот оно что! - воскликнул Рыбаков, подходя к Фрицу. - Теперь я знаю, почему ты не бросил свои немецкие сапоги. Значит, ты давно еще это задумал?
      - Точно, - ответил Фриц, не переставая растирать ноги. - Для солдата вермахта сапоги - самое главное. Они сразу бросаются в глаза. А если б у меня на ногах было что-нибудь другое, то мне даже того паршивого полицая и то ни за что на свете не удалось бы провести. Вот так-то! Ну а теперь я обую вот эти ботинки, в них удобнее идти.
      Наскоро закусив хлебом, партизаны двинулись дальше на север. Время от времени Горских разрешал делать небольшие привалы. Разведчики в это время уходили вперед.
      Вскоре разведчики доложили, что впереди лежащее село забито тыловыми частями вермахта, а это значит, что линия фронта совсем близко. В селе находится мастерская, где немцы ремонтируют свои подбитые танки.
      И действительно, как-то ночью партизаны услышали отдаленный шум боя. Там, откуда слышалась артиллерийская канонада, был фронт. Временами канонада усиливалась, потом стихала. Партизаны, заслышав гул орудий, казалось, забывали о своей усталости.
      - Наши перенесли ближе огонь артиллерии и минометов, - заметил Рыбаков. - Вот почему нас торопит командир. Слышите, как бьют "катюши"?
      Партизаны частенько рассказывали Фрицу о мощи советских реактивных минометов. И теперь, вслушиваясь в сплошной грохот разрывов, Шменкель, как ни старался, не мог различить, где кончается один залп "катюш" и начинается другой.
      Когда канонада смолкла, Горских сбавил темп марша и выслал вперед и в стороны разведчиков. Их возвращения ждали долго. Наступило утро, а разведчиков все не было. Когда они наконец появились, их сразу же окружили плотным кольцом.
      Шменкель, который не мог быстро ходить, подошел к группе последним.
      - Разведчики говорят, что немцы, по-видимому, отошли на новые позиции. Справа от нас - танковая часть и самоходки, слева - горит деревня, рассказал Фрицу Спирин.
      - А впереди?
      - Впереди - запасные позиции гитлеровцев.
      Горских приказал двигаться по-прежнему в северном направлении до самой дороги, по которой непрерывным потоком тянулись вражеские машины.
      Рассредоточившись, партизаны под прикрытием густого кустарника подползли к самой дороге.
      Шменкель, догнав Рыбакова, прошептал:
      - Дай-ка мне мой автомат, все-таки оружие, хоть и без патронов.
      Взяв автомат, Шменкель пополз за группой Спирина. Вскоре партизаны ясно услышали немецкую речь.
      Пользуясь паническим отступлением гитлеровцев, Горских хотел перейти линию фронта, но пока это не удавалось: партизаны в любую минуту могли наткнуться на вражеские окопы. Шум перестрелки постепенно стихал: видимо, части Красной Армии задачу дня выполнили.
      Группа Виктора Спирина ползком приближалась к безымянной высотке. У ее подножия стояло несколько вражеских машин с заведенными моторами. За холмом слышалась ружейно-пулеметная стрельба, а несколько дальше стрекотал "максим".
      Как опытный разведчик, Спирин сразу определил, что на высоте находится важный опорный пункт противника.
      Через некоторое время между деревьями на склонах высоты замелькали немецкие пехотинцы. Вот к головному бронетранспортеру быстро подошел майор и сел на заднее сиденье. Машины мигом заполнились офицерами и солдатами.
      Однако с высотки продолжали стрелять: значит, немцы оставили там заслон. Спирин перебежал через дорогу и знаком приказал партизанам следовать за ним.
      Шменкель осмотрелся. Да, здесь, без сомнения, располагался важный опорный пункт противника. Майор и его люди, видимо, прикрывали отход своих частей. На позиции осталось трое немцев, Фриц хорошо видел их в бинокль. Один из солдат лежал за пулеметом. Полоса обзора и обстрела у него была прекрасная: на противоположном склоне высоты лес не рос. Окопы гитлеровцев местами были разрушены огнем советской артиллерии. На склонах высоты Фриц отчетливо различал неподвижные фигурки погибших солдат.
      Слева горело село, ветер сносил шлейф черного дыма в сторону поля.
      Оценив обстановку, Фриц пришел к выводу, что для немцев наступление русских не было неожиданным, так как гитлеровцы отступали организованно, не спеша, вот даже село не забыли поджечь.
      Немецкий унтер-офицер, который остался вместе с двумя солдатами на высоте, то и дело заставлял их менять огневую позицию, перемещаясь вдоль траншеи.
      "Если они и дальше так будут скакать по траншее, то русским ничего не останется, как накрыть высотку минометным огнем", - подумал Шменкель.
      - Вперед! - негромко крикнул Виктор Спирин.
      Партизаны вскочили и стали быстро приближаться к пулеметному гнезду с тыла. Унтер-офицера в мгновение ока разоружили, а пулемет повернули в сторону отступающих фашистов. Рыбаков, направив автомат на оцепеневших от страха солдат, приказал:
      - Руки вверх! Давай живей! Войне капут!
      Русский "максим" стал стрелять реже и вскоре смолк. Пленные гитлеровцы никак не могли прийти в себя и поверить, что война для них уже кончилась. Съежившись, они трусливо прятались в одной из больших воронок. Виктор и Фриц, орудовавшие у трофейного пулемета, не удержались от смеха.
      Через несколько минут на вершине показался первый русский солдат. Спирин громко крикнул ему:
      - Осторожней, браток! Здесь свои!
      Вторым забрался на высотку молоденький лейтенант. Он не мог скрыть своего удивления. Ничего не понимая, он переводил взгляд с одного оборванного бородача на другого, которые взяли в плен трех гитлеровцев, обезвредили тяжелый пулемет и теперь стоят себе улыбаются. Но уже в следующий момент лейтенант бросился обнимать партизан.
      Грузовик, в кузове которого сидели партизаны, то и дело останавливался: весеннее солнце растопило снег, и дороги стали непроходимыми. Фриц Шменкель и Михаил Букатин легли грудью на кабину водителя и жадно всматривались в даль.
      В кабине рядом с водителем сидел полковой комиссар. У него было серьезное выражение лица и совершенно седые волосы. Комиссар предложил было Шменкелю ехать в кабине, но Фриц наотрез отказался, объяснив, что совсем здоров.
      Партизаны с любопытством рассматривали местность, освобожденную от фашистов. Можно было стоять в полный рост и ничего не бояться. Яркое солнце, свежий ветер и подпрыгивающая на дорожных ухабах трехтонка - все это еще больше поднимало настроение.
      По прибытии в полк партизаны попарились в настоящей русской бане, им выдали чистое белье и чистые постели, уложили спать. Тыловики сделали все, чтобы партизаны как следует отдохнули. Шменкеля сразу же отправили в медсанбат, где ему по всем правилам перебинтовали обмороженные ноги и выдали мягкие валенки огромного размера.
      Машина въехала в село. То тут, то там мелькали руины домов. Кое-где пепелища были расчищены, а на некоторых дворах уже виднелись стопки кирпичей. Две молодые женщины пилили доски.
      - Мишка! - Фриц дернул товарища за рукав. - Посмотри-ка, здесь уже строят!
      - А как же ты думал? Неужели так оставят?
      Букатин чувствовал себя в некоторой степени проводником Шменкеля. Михаил сопровождал Фрица в Кислово, где Шменкелю предстояло рассказать о борьбе партизанского отряда и поделиться личными впечатлениями о боях в тылу врага. Полковой комиссар и два капитана с трудом уговорили Горских отпустить с ними Шменкеля на два дня. Они хотели познакомить бойцов и командиров полка с храбрым партизаном, немцем по национальности, который сражался против гитлеровцев. Букатин в душе гордился, что сопровождать Фрица командир назначил именно его.
      Они миновали поле, на котором стояли подбитые немецкие танки, перегнали колонну солдат, переправились по временному мосту. Наконец показалось Кислово. Машина затормозила у одного из домов.
      - Вот и приехали. Сейчас я покажу дом, где вы остановитесь, - сказал полковой комиссар.
      Шменкель и Букатин пошли следом.
      Это был большой крестьянский дом. Хозяева его ушли от гитлеровцев в лес и еще не вернулись. Поручив гостей попечению пожилого старшины, комиссар распрощался с ними. Обедали Шменкель и Букатин вместе с персоналом медсанбата, затем пошли прогуляться по селу. Все время их сопровождал старшина, иначе бы им, казалось, и не отбиться от любопытных расспросов.
      - И чего они нам проходу не дают, будто людей никогда не видали? ворчал Букатин.
      Фриц волновался, так как ему предстояло выступать перед бойцами, а времени, чтобы все спокойно обдумать, у него не было. После ужина комиссар пригласил их к себе. Жил он вместе с партизанами.
      - Давайте выпьем за ваш героический отряд, - предложил комиссар.
      Его загорелое, обветренное, с глубокими складками у рта лицо казалось очень усталым. Вскоре комиссар перешел к делу.
      - Вы, товарищ Шменкель, неплохо говорите по-русски. Следовательно, переводчик вам не нужен. Митинг состоится завтра в здании школы. Ну как, выступите перед солдатами?
      - Так точно!
      - Я вам не приказываю, а прошу.
      Седой комиссар внимательно посмотрел на Фрица. Казалось, своим проницательным взглядом он заглянул прямо в душу Шменкелю, который по возрасту годился ему в сыновья,
      - Расскажите о немцах, о себе. Не волнуйтесь. Я сейчас объясню ситуацию. После тяжелых кровопролитных боев наша дивизия выводится в резерв для пополнения. От дивизии, собственно, осталась третья часть. Мой предшественник тоже погиб в бою...
      Шменкель и Букатин понимающе кивнули.
      - Дивизия заняла многие населенные пункты. Почти все они сожжены дотла. Наши солдаты всего насмотрелись. Мы видели трупы женщин и детей... После пополнения мы вновь будем воевать...
      Комиссар перевел дыхание и продолжал:
      - Мы говорим нашим солдатам, что кроме немцев, которых они видят в бою, есть еще и другие немцы, другая Германия. Немец, воюющий здесь, как небо от земли отличается от немца, который сидит в концлагере или борется против фашизма. Вот в этом вы и должны убедить наших бойцов, если, конечно, согласны.
      - Я это сделаю, - ответил Шменкель.
      Ночью Фриц долго не мог заснуть, обдумывая, что скажет бойцам.
      Школа в Кислово была такая же, как в Вязьме. Шменкель вспомнил, как 27 ноября 1941 года он, ефрейтор Фриц Шменкель, стоял вот на таком же школьном дворе, где перед строем зачитывали приказ по вермахту, последний для него приказ.
      Школьная мебель и здесь была почти вся сожжена. На доске висела географическая карта. Значит, занятия в школе уже начались. В коридорах и на дворе толпились солдаты и офицеры, многие из них были моложе Шменкеля.
      Митинг состоялся в самой большой комнате. Все окна были распахнуты настежь, чтобы ораторов было слышно и во дворе.
      Шменкеля и Букатина усадили в президиуме. Открыл митинг сам комиссар. Он коротко рассказал о боевом пути партизанской бригады, в которую входил отряд "Смерть фашизму". В заключение комиссар сообщил собравшимся, что в ходе операции "Штернлауф", по предварительным данным, гитлеровцы уничтожили десять тысяч мирных советских граждан. В зале поднялся шум. Когда вновь наступила тишина, комиссар продолжал:
      - Подробнее о борьбе советских партизан в тылу врага вам расскажет один из партизан. В партизанском отряде "Смерть фашизму" он находился больше года, участвовал во многих боях, его неоднократно отмечали в приказах, По национальности этот товарищ немец. Пожалуйста, Иван Иванович.
      - Зовут меня Фрицем Шменкелем, но товарищи в отряде называют Иваном Ивановичем. Родился я в небольшом городке под Штеттином. По профессии рабочий. В партизанский отряд попал следующим образом...
      Фриц рассказывал не спеша, отчетливо выговаривая каждое слово. Сначала все лица в зале сливались у него перед глазами, а воротник кителя казался обручем, сжимающим шею. Но постепенно Шменкель стал различать отдельные лица, внимательные и добрые, и голос его зазвучал спокойнее, слова полились сами собой. Иногда он не знал какого-нибудь русского слова, и тогда заменял его немецким. Шменкеля слушали внимательно, никто не перебивал. Он видел доброжелательные лица, и, даже когда говорил по-немецки, солдаты понимающе кивали, видимо, догадываясь, что он имеет в виду.
      - Мне, сыну рабочего, - продолжал Фриц, - было легче, чем многим другим немцам, понять, почему в Германии пришел к власти фашизм. Я хорошо понимаю, что людей врагами делают не границы между государствами. К вам, товарищи, я перешел для того, чтобы бороться против фашизма.
      После Шменкеля выступал политработник. Офицер был худой, высокого роста, а очки в массивной оправе делали его похожим скорее на кабинетного ученого, чем на военного. Шменкелю он чем-то напомнил Дударева. Говорил офицер тихо, и сначала Шменкель, возбужденный своим выступлением и разволнованный аплодисментами, которыми его наградили собравшиеся, мало что понимал из его слов. Солдаты согласно кивали, слушая политработника. Сидевший рядом со Шменкелем комиссар шепнул ему:
      - Это лектор политуправления фронта. Он хотел с тобой поговорить.
      Шменкель услышал, как лектор назвал его фамилию, и стал внимательнее.
      - Наши победы на Волге и под Ленинградом, а также ликвидация вражеской группировки под Ржевом окрылили сотни тысяч бойцов Сопротивления в оккупированных немцами странах. В партизанских отрядах сражаются русские, поляки, болгары, итальянцы, чехи, югославы, В партизанскую борьбу включаются целые части и соединения. Все это подчеркивает антифашистский характер войны. Мы боремся за свободу и независимость не только своей Родины, но и народов других стран. Советский Союз возглавляет борьбу всех антигитлеровских сил. И потому нет ничего удивительного, что в партизанские части и соединения переходят и немцы-антифашисты.
      Голос лектора зазвучал громче. Обернувшись в сторону президиума, политработник продолжал:
      - Товарищ Фриц Шменкель, которого в отряде называют Иваном Ивановичем, перешел на нашу сторону первым из немцев. Он перешел еще до битвы под Москвой, когда не только гитлеровцы, но и империалисты во всех странах считали, что Москва падет не сегодня-завтра. У Шменкеля есть последователи. Мы знаем сына рабочего Фридриха Майлера и врача Франца Хаберла, которые тоже перешли на нашу сторону и борются за освобождение немецкого народа бок о бок с советскими партизанами. И чем успешнее мы будем бороться против фашизма, тем больше немцев будет переходить на нашу сторону!
      Окончив выступление, лектор подошел к Шменкелю и крепко пожал ему руку. От нахлынувших на него радостных чувств Фриц не смог произнести ни слова. Офицер обнял его.
      С хорошим настроением покидал Шменкель Кислово. На обратном пути по дороге в Нелидово они узнали, что их отряд переместился на новое место, и догонять его пришлось на поезде.
      Состав был сформирован преимущественно из порожних цистерн. Поезд шел на северо-восток. Шменкель и Букатин устроились в предпоследнем товарном вагоне. Стучали колеса, сквозь щели вагона врывался холодный, ветер.
      - А не закусить ли нам? - предложил Шменкель.
      В Нелидово им выдали на дорогу консервы, хлеб, табак и одну толстую свечку, а Михаил сумел даже наполнить где-то фляжку водкой.
      - Выпей глоток, закуси консервами, а мне дай только кусок хлеба. Я еще не проголодался. Интересно, догоним ли мы Горских?
      - А почему же не догоним? - Шменкель наполовину опустошил консервную банку и протянул ее товарищу. - Думаешь, их сразу же пошлют на фронт? Мне кажется, теперь каждого из нас спросят, где он хочет воевать - в партизанском отряде или же в регулярной части Красной Армии. Мне лично все равно. Я бы остался с вами. Разумеется, я пойду туда, куда пошлют, лишь бы сражаться с винтовкой в руках. Сидеть на месте - это не по мне... Дай-ка, действительно, фляжку, надо немножко согреться.
      - Мне тоже все равно, - сказал Букатин, - в отряд или в часть. Куда пошлют, туда и пошлют. А тебе могут и так сказать: "Товарищ Шменкель, для вас вооруженная борьба окончилась. Вы будете пропагандистом. Это не менее важное дело. К тому же вы немец, а немцев мы не можем посылать на фронт для борьбы против немцев же".
      - Ты что, с ума сошел? - испуганно произнес Шменкель. - Тогда я вообще не буду говорить, кто я такой. Бойцов так много, что никто и не узнает обо мне. Тем более что у ваших бойцов встречаются фамилии, похожие на немецкие.
      - Ты забыл про командира. Он-то знает, кто ты такой, а Филиппов человек закона. Солдатской книжки у тебя нет, да и вообще у тебя нет никаких документов. Нет, Иван, мне кажется, в отряд ты больше не попадешь.
      Букатин задул свечку и добавил:
      - Вот увидишь, я буду прав.
      - Увидим. Наговорил ты много. А я надеюсь, что все будет иначе.
      Но ни один из них не был прав.
      Под утро эшелон прибыл в Калинин. На вокзале Букатин узнал, где находится сборный пункт. Там им сообщили, что отряд "Смерть фашизму" направлен в село Сатюковка. Их документы проверял старший лейтенант без одной руки, и Букатин просил его немедленно отправить их в Сатюковку. Однако вместо этого они попали к медикам. Доктор с гладкой, как шар, головой решительно направил их на медицинскую комиссию, и партизанам пришлось подчиниться.
      Первым врач осматривал Букатина. Он долго выслушивал и выстукивал его, а в заключение сделал укол против тифа. Шменкель спокойно смотрел на все эти процедуры, так как по телосложению был крепче Букатина. Уколов он тоже не боялся.
      Беда пришла, когда Фриц стал снимать сапоги. Увидев ноги Шменкеля, врач нервно сдвинул очки на лоб. Посыпались вопросы: где Шменкеля лечили, почему он еще не в лазарете...
      Фриц объяснил, как было дело. Он горячо доказывал врачу, что во что бы то ни стало должен попасть в отряд, так как в командировку его послали всего лишь на три дня, и в конце концов проговорился, кто он такой. Врач удивленно вздернул брови. Затем он приказал сестре забинтовать Шменкелю ноги, а сам стал что-то писать.
      - Не тратьте время попусту. Так и быть, в лазарет я вас не положу, а вот в военный санаторий в Митино отправлю. Вам необходимо как можно меньше ходить и через день делать перевязку.
      - Но я хочу на фронт. Я не могу из-за ног оставаться... Мой командир...
      Врач не дал Шменкелю договорить:
      - Ваш командир переживет это. Мы не имеем права так относиться к здоровью своих солдат. Я вам приказываю, и вы должны подчиниться. Сегодня в полдень отправляется эшелон. Вы с ним и уедете...
      И вот Шменкель стоит на шоссе и машет вслед уходящему Букатину.
      - Мы не забудем тебя, Иван. Напишем, обязательно напишем. А когда выздоровеешь, вернешься к нам, - утешал на прощание Букатин.
      Однако слова его были малоутешительны для Фрица: отряд за это время могли снова перебросить за линию фронта.
      Повалил густой снег. Щеки Фрица были мокры. Он прислонился к стене какого-то дома и закрыл глаза.
      "Что скажет Петр, когда узнает, что он не вернулся в отряд. А Надя, а Виктор, а все остальные?"
      * * *
      - Иван! Иван Иванович!
      Дверь, ведущая на террасу, хлопнула. В комнату вошла миловидная девушка:
      - Так вот вы где? Я-то ищу вас по всему дому. Шменкель сидел у окна и смотрел на реку. Был ледоход. Пахло весной.
      - Иван, у меня для вас сюрприз!
      - Да?
      Шменкель даже не повернул головы. Он следил за большой седой льдиной, которая медленно плыла по воде. Улыбка на лице Евдокии погасла. Обиженная, она хотела дернуть его за рукав, но сдержалась.
      Встретились они несколько недель назад. Евдокия Андреевна знала Шменкеля еще по вадинским лесам. Познакомила их ее подруга Надежда, когда Дуся приходила в отряд "Смерть фашизму". С тех пор Евдокия заинтересовалась судьбой этого немца.
      В санатории в Митино оказалось несколько человек из партизанской бригады имени Чапаева. Они часто собирались вместе и вспоминали былые бои.
      Почти все свободное время Фриц и Евдокия проводили вместе. Не спеша бродили по лесу - Фриц еще не мог быстро ходить, вспоминали о своей жизни до войны.
      Ева, так Фриц называл Евдокию, до войны мечтала стать педагогом и осталась верной своей мечте и сейчас. Говорила, что, когда кончится война, непременно станет учительницей. Она неплохо разбиралась в литературе, читала наизусть Пушкина, Гете, Байрона.
      Однажды Евдокия, предложила Шменкелю:
      - Будьте моим первым учеником. Я помогу вам научиться грамотно писать по-русски. Говорите вы по-русски неплохо, а вот пишете совсем неважно.
      Но достать учебник русского языка в санатории не удалось, да и бумаги не было. Тогда Евдокия стала собирать старые газеты, заставляла Фрица читать статьи, а на полях - писать. Фриц занимался с огромным желанием и очень сердился на себя, когда делал ошибки. Особенно трудно давались ему склонения и спряжения, и это порой огорчало учительницу.
      - Почему вы написали здесь слово "работа" в именительном падеже, надо писать "работу". Неужели это так трудно?
      - Не понимаю я этого, - отвечал Шменкель, краснея. - Да и навыков к учебе у меня нет. Ведь я был сыном рабочего, и учили нас для того только, чтобы нами можно было повелевать, не больше. Господам вовсе не нужно, чтобы пахарь, идущий за плугом, был умнее своего быка.
      - Извините меня, - смягчалась Евдокия, - я забыла...
      - Вы по натуре романтик, Ева, и начитались Шиллера и Гейне.
      - Я читала не только Гейне, но и Маркса, и Энгельса. - Ева спокойно смотрела на Шменкеля. - И я хорошо знаю, что дети рабочих могут наверстать все, что в свое время упустили. В том числе и вы, Иван. Для чего же тогда я, женщина, взяла в руки винтовку, как не для того, чтобы никто не смел превращать людей в зверей... Значит, пишем слово "работа" в винительном падеже - "работу".
      После этого разговора Евдокия старалась понятнее объяснять Фрицу грамматические правила, но изучение языка у него шло все так же медленно, хотя занимался он с завидной настойчивостью. Старые газеты уже не удовлетворяли его, и он записался в библиотеку, брал книги по истории и географии, а однажды даже отважился прочесть роман.
      Часто, читая, он вдруг задумывался, опустив книгу на колени, смотрел прямо перед собой. В такие минуты на лице его появлялось выражение такой печали и замкнутости, что никто не решался подойти к нему и заговорить...
      Вот и сейчас раскрытая книга лежала перед ним, а он задумчиво смотрел на реку. Евдокия вспомнила, как горячо он говорил с ней вчера об этой книге, рассказывал, что еще в школе, когда ему было четырнадцать лет, старый учитель прочитал им драму Клейста. Мальчишки, в том числе и Фриц, мало что поняли, и даже смеялись, хотя ничего смешного там не было. И вот теперь он читает "Войну и мир" и тоже ничего не понимает, как когда-то в школе.
      Евдокия видела, как он читал, водя пальцем по строчкам и стараясь перевести прочитанное на немецкий язык. Фриц увлекся и даже не услышал, когда раздался звонок на ужин.
      Не выдержав, Евдокия дотронулась до руки Фрица:
      - Неужели вам не интересно, что я хочу сказать?
      - Нет.
      Шменкель повернулся и, заметив, что Евдокия огорчена, улыбнулся, чтобы не обидеть ее.
      Он знал, что у каждого человека слишком много своих забот, чтобы еще заниматься чужими. Многие его знакомые в санатории писали домой и не получали ответов, а если и получали, то далеко не радостные. Так до него ли им, этим людям? Услышав по радио сообщение о том, что части Красной Армии освободили еще какой-нибудь город, больше всех радовались те, у кого там остались родные и близкие, но тут же рождалось беспокойство: живы ли они?
      - Ну, хватит мировой скорби, - сказала Ева. - Есть решение свозить вас в Москву. Завтра утром уже будете там, а вечером пойдете в театр. Что вы на это скажете?
      Евдокия думала, что Фриц очень обрадуется, а он только проговорил:
      - Я еще ни разу в жизни не был в настоящем театре.
      Но выражение его лица было таким, что она поняла: он приятно удивлен.
      - А вы поедете со мной? - спросил Фриц.
      - Нет. Едут только те товарищи, которые еще ни разу не были в столице, а я Москву хорошо знаю.
      Евдокия не сказала, что это она предложила начальнику санатория повезти в Москву бойцов, которые никогда не были там. И сделала она это прежде всего, ради Шменкеля.