В комнате родителей, Иннокентия Ивановича и Алевтины Игоревны, он мгновенно привел в порядок груду образцов художественной вышивки прошлых веков, прежде кое-как сваленных в углу, одновременно отреставрировав их все разом (отец занимался дома их реставрацией, не всегда успешно, и очень упорно запрещал маме касаться этих бесценных образцов даже во время генеральных уборок).
Затем он решительно изменил планировку всей трехкомнатной квартиры, соответствующим образом передвинув стены. Потом, на кухне, мигом постигнув устройство универсальной кухонной машины, он починил ее, чего уже второй год не могли сделать ни один из вызываемых мастеров, ни даже сама мама.
В комнате Миши Стерженькова шерристянин изменил конфигурации многих из спортивных снарядов, сделав их удобнее, легче в обращении, но много-много эффективнее в тех результатах, которые они должны были приносить…
Широко раскрыв глаза, застыла в коридоре Стерженькова Татьяна. Не описать того, что происходило в ее голове, когда она наблюдала за всеми этими превращениями. С неподдельным изумлением, написанным на морде, смотрел по сторонам лес Чемпион, и в собачьем его мозгу тоже велась, конечно, еще ни разу не выпадавшая на его долю непосильная умственная работа. И даже лица знаменитых спортсменов, чьи фотографии повсюду висели в квартире Стерженьковых, словно бы выражали в эти мгновения удивление и некоторые другие чувства, не свойственные настоящим спортсменам, людям, владеющим собой, как известно, при любых обстоятельствах.
Пронизав взглядом весь шестнадцатиэтажный дом сверху донизу, шерристянин усадил двух лентяев-школьников делать уроки, выключил магнитофон, гремевший, мешая соседям, у какой-то старушки на втором этаже и перестроил структуру всех стен здания так, что они стали совершенно звуконепроницаемыми.
А потом мощным импульсом мозговой энергии шерристянин убрал двор дома, растворив в пространстве весь мусор, оставшийся со времен стройки, и взамен создав из него красивые грибки и беседки, скамейки и соорудив площадку для бейсбола, футбольное поле и теннисный корт.
И наконец, послав по этажам психологическое внушение, житель чужой планеты вывел из дома во двор всех жильцов, от пионеров до пенсионеров, и на созданных им спортивных площадках весело застучали мячи, взлетели в воздух бумеранги и воланы бадминтона, раздались слова команды: «На старт! Внимание! Марш!..»
Один из молодых жильцов, Олег Соколов, подчиняясь психологическому внушению, так поспешил на спортивные состязания, что даже шагнул во двор прямо с балкона, с четвертого этажа. Но, конечно, с ним ничего не случилось. Подхваченный волной энергии, тотчас же излученной шерристянином, он мягко спланировал на землю, отряхнулся и занял свое место на теннисном корте с ракеткой в руках.
…Надя Переборова между тем, еще не придя в себя после удивительного своего полета через весь город, который она даже не успела осознать (просто, ощущая себя сначала в одном месте, она вдруг ощутила себя в другом), словно бы в каком-то сне преодолевала расстояние между своим домом и домом Миши Стерженькова.
Средства передвижения, которыми она теперь пользовалась, были сугубо земными — трамвай, метро и троллейбус, — и ей казалось, что время тянется ужасно медленно и что городской транспорт просто стоит на месте. Наконец троллейбус щелкнул створками дверей у Мишиного подъезда, Надя выпрыгнула из него и кинулась к лифту. Лифт тоже полз еле-еле, ей хотелось выскочить из него и побежать вверх по лестнице бегом. Но вот и дверь с табличкой «59», длинный, беспокойный звонок, и Надя Переборова, оттолкнув даже Стерженькову Татьяну, влетела в квартиру. Миша Стерженьков встретил ее каким-то особенным взглядом, и тогда, сразу забыв обо всем, Надя Переборова без сил опустилась на стул.
Волной поднимаясь из самых глубин ее существа, внутри нее зазвучала музыка. Волшебная гармония звуков обретала чудодейственную силу, она словно бы открывала перед человеком, услышавшим их, какие-то новые горизонты и грани его жизни, заставляла задуматься о том, о чем никогда не случалось думать прежде, и понять то, чего не поймешь в обычные, рядовые моменты жизни. Музыка пела в душе Нади Переборовой, и она знала: так бывает, так было иной раз с самыми величайшими в истории исполнителями, она читала об этом в книгах, — это был момент высочайшего вдохновения.
Второй концерт, исполнением которого она не во всем еще была собой довольна… Словно бы сразу приоткрылись перед ней те секреты, без понимания которых смычок выводит не то, что должен. Свои секреты есть в каждой вещи, долгим и повседневным трудом приобретается их разгадка, и лишь изредка, в момент необыкновенного душевного подъема, приоткрываются они сразу, вот как теперь…
Скорее к инструменту, домой!.. И, подчиняясь этому властному требованию вдохновения, она кинулась из комнаты Миши Стерженькова, даже не попрощавшись с ним, как сделали бы это в такой момент на ее месте Паганини, Моцарт или Шопен. Громко хлопнула входная дверь, совершенно уже остолбенелым взглядом проводила Надю Переборову Стерженькова Татьяна, под каблучками юной виолончелистки гулко застучали лестничные ступеньки…
И не успела, не успела уже Надя увидеть, как в Мишиной комнате прямо из воздуха, из ничего проявляется какое-то загадочное сооружение размером с обеденный стол, не похожее ни на один из когда-либо виденных Надей предметов, — решетчатое, с множеством углов и волнистых линий, с сложным переплетением трубочек, проводков, каких-то геометрически правильных частей и частей совершенно невообразимых форм…
Глава седьмая
Миша Стерженьков сидел на полу, и в его голове был сумбур. Сферический колпак ярко-желтого цвета, покачивающийся на кронштейнах, уже отодвигался в сторону, втягиваясь в недра аппарата, порожденного далеким и чужим разумом. В комнате сильно пахло какими-то совершенно незнакомыми, неземными запахами.
Миша пошевелился и сделал слабую попытку встать. Ноги не слушались, в ушах стоял какой-то звон, перед глазами, мешая видеть как следует, проплывали цветные пятна сложных и разнообразных конфигураций.
Собрав волю, выдержку и мужество — качества, воспитанные многими спортивными состязаниями, в которых ему приходилось участвовать, — Миша все-таки встал. Кронштейны уже сложились, и ярко-желтый колпак скрылся внутри аппарата за какими-то створками, щелкнувшими звонко и мелодично. Мысли Миши Стерженькова постепенно приходили в порядок. Сходил на нет звон в ушах, и цветовые пятна перед глазами, растворяясь в воздухе, становились все прозрачнее. Пульс возвращался к обычной и не часто нарушаемой норме.
Внутри Мишиной головы послышался шорох, похожий на тот, что издает иголка проигрывателя, когда кончается пластинка. Потом раздались звукосочетания, смысл которых невозможно было понять, но строй их быстро менялся, как если бы говоривший то и дело переходил с одного языка на другой, и наконец прозвучали слова на родном Митином языке:
— Второй этап исследований на Земле вынужденно прекращен досрочно. Землянину возвращено его сознание, довести ход исследований до конца не представлялось возможным.
Миша Стерженьков облизнул пересохшие губы. Неожиданно для себя самого он вдруг услышал свой голос, задающий аппарату шерристян робкий вопрос о том, не он ли, Миша, виной тому, что ход исследований оказался прерванным. Вопрос прозвучал нелепо, Миша почувствовал, что отчаянно, неописуемо краснеет. Изо всех сил желая сказать что-нибудь еще, чтобы сгладить впечатление, он выдавил из себя фразу, которая прозвучала еще нелепее:
— Вы простите, если что оказалось не так… я… мне… Мне вам очень хотелось помочь… Первый Контакт… Вы и сами должны это понять… понять, что я… Разве я стал бы… специально…
Воцарившееся молчание было гнетущим. Миша чувствовал, как краска заливает все его лицо и густеет до совершенно невообразимой степени. Еще он ощущал на себе постоянный взгляд, которым откуда-то из своих глубин смотрел на него аппарат, построенный шерристянами. Взгляд, кажется, был укоризненным и чуть ли не печальным. Исследования шерристянам пришлось прекратить досрочно, и что-то упорно подсказывало Мише: случилось это по его вине. В смятении Миша подумал о том, что так же, скажем, он мог бы смотреть и сам на какую-нибудь неожиданную помеху, помешавшую, например, поставить рекорд в пяти метрах от финишной ленты.
В распахнутое окно со двора доносились веселые голоса, стук мячей, шум работы разнообразных спортивных снарядов.
В коридоре, за дверью, раздавались медленные, смятенные какие-то шаги — там, потрясенная всем случившимся на ее глазах, взад и вперед, не в силах прийти в себя, бродила Стерженькова Татьяна.
Миша закрыл лицо ладонями. Все, что натворил на Земле шерристянин, он помнил отлично. Что-то неумолимо и властно продолжало подсказывать ему, что исследования шерристянам пришлось прекратить досрочно по какой-то его, землянина Миши Стерженькова, вине, и потому ему было очень не по себе.
— Вы мне поверьте, — сказал Миша потерянно, — я вас очень прошу. Я же сам понимаю… Ведь это… ведь я…
Чужой голос внутри его головы с какими-то грустными интонациями сказал:
— Ход исследований, разумеется, все время был под контролем. Причиной, по каким исследования пришлось прекратить досрочно, были частые случаи вмешательства исследователя в земную жизнь. Действия исследователя в конце концов полностью вышли из-под его контроля. Не совсем было ясно, к чему это могло привести…
Возникла новая пауза. Мише очень хотелось, чтобы все происходящее оказалось в конце концов сном, но все вокруг было непреложно реально. На самом деле происходило завершение первого Контакта человечества с инопланетным разумом.
— Установлены и причины, по каким исследователь утратил над своими действиями контроль, — сказал голос.
Миша поднял голову и взглянул на аппарат. С сильно бьющимся сердцем Миша ожидал продолжения.
— Сознание землянина оказалось слишком сильным, — сказал голос — Его остаточные проявления не удалось уничтожить полностью во время трансформации. Шерристянин активно вмешивался в земную действительность, потому что этого требовали остаточные проявления сознания землянина. Впервые за всю историю комплексных исследований в громадном районе Вселенной встречена цивилизация, представители которой оказались не до конца подверженными действию процесса трансформации. — В интонациях голоса послышалось, кажется, даже какое-то затаенное своеобразное уважение.
Миша Стерженьков опустил глаза. Предчувствие не обмануло его: он был всему виною! Доверие братьев по разуму оправдано но было.
— Да, — выдавил он из себя потерянно и глухо, — значит, это я во всем виноват… Натворил я дел на Земле…
В его памяти мигом пронеслась вся вереница приключений шерристянина сразу. Дел на Земле действительно натворено было немало. Но Миша Стерженьков сейчас думал о другом: остаточные проявления его сознания помешали установлению Контакта, и только это сейчас было главным.
Отчаянно махнув рукой, Миша поднял взгляд и стал ждать, что теперь будет дальше.
— Ход исследований прекращен досрочно, — сказал голос в Мишиной голове (интонации теперь вновь были укоризненными). — То, что было изменено на Земле шерристянином, помимо своей воли подчиняющимся остаточным проявлениям сознания землянина, должно быть исправлено. Всякие воспоминания о том, что с ним происходило, будут после этого стерты из памяти разумного обитателя Земли…
Миша Стерженьков потерянно кивнул. Ему очень хотелось провалиться под землю, но такое бывало, конечно, только в сказках или в какой-нибудь фантастике. Раздался негромкий щелчок, и внутри аппарата стал нарастать басовый гул…
Все, что было переделано на Земле разведчиком чужого разума, подчиняющимся остаточным проявлениям сознания Миши Стерженькова, было исправлено шерристянами одновременно, в один короткий момент. Зрение Миши, в прежней позе стоящего посреди своей комнаты, на некоторое время непостижимым образом оказалось трансформированным. Исчезли с его глаз стены с фотографиями знаменитых спортсменов и кульминационными моментами важнейших спортивных международных состязаний, пропали куда-то мебель, спортивные снаряды, книжный стеллаж с произведениями знаменитых тренеров и мемуарами прославленных звезд. Вместо всего этого он увидел сразу множество разных картинок, и внимания — удивительное дело! — хватало на все: он мог без труда уследить за изменениями, которые происходили на каждой из них.
Да, возможности шерристян действительно были непомерно, невероятно велики. Откуда-то издали, может быть с невероятных космических расстояний, с каких они и следили за ходом второго этапа исследований на Земле, активно вмешались они в земную жизнь — для того чтобы вернуть все к прежним нормам, естественным для планеты, и управлять которыми должны были, конечно, лишь сами ее обитатели, а не какие-то, внеземные силы. А может быть, за ходом исследований следили все-таки не с самой Шерры — лишь автоматы шерристян, давно уже присутствующие в Солнечной системе, ни на секунду не упускали Мишу Стерженькова из виду, и теперь тоже именно они демонстрировали свое действие? Этого не знал Миша точно, да это и не было особенно важно для него в этот момент. Главное было в том, что одновременно во многих местах проявлялись результаты небывало мощного вмешательства шерристян в земную жизнь; и за изменениями, происходящими мгновенно, следил он затаив дыхание и слыша, как сильно колотится его сердце.
В магазине «Одежда» растаяли в воздухе английские брючные костюмы. Продавец снова стал одним человеком; исчез и щит с позорным четверостишием. О том, что происходило в магазине еще несколько мгновений назад, не помнил никто — ни покупатели, ни продавец.
В парке, где завершилась прогулка шерристянина с Надей Переборовой, сошли с гипсовых пьедесталов несколько статуй. Превратившись в семерых, похожих друг на друга молодых людей, они как ни в чем не бывало двинулись по аллее парка дальше, словно ничто не прерывало в недавнем прошлом их прогулки. Воспоминания о происшедшем не осталось в памяти ни у одного из этих молодых людей, и строй их мыслей продолжился с того самого места, на котором он прервался.
В редакции вечерней газеты со стола заведующего отделом науки исчезла набранная заметка, подготовленная для очередного номера, где речь шла об удивительном случае, очевидцами которого были несколько часов назад десятки людей: о старушке, совершившей на улице невиданный акробатический прыжок. Озаглавленная «Бабушка… — самолет? Возможно ли?», заметка эта сопровождалась комментариями нескольких видных ученых, которые единодушно утверждали, что ничего удивительного, а тем более сверхъестественного в этом случае нет один раз в миллионы лет все атомы тела одного человека вполне могли двинуться в одном направлении, что и должно было явиться причиной подобного полета.
Сразу стих за окном веселый спортивный гомон соседей Миши Стерженькова по дому, исчезли спортивные сооружения, и все соседи разошлись по квартирам, вернулись к обычным своим повседневным делам, а площадка перед шестнадцатиэтажным домом-башней приобрела вид такой же, какой оставался с самого момента окончания строительства.
В самом доме были сведены на нет все изменения, внесенные шерристянином, и к первоначальному варианту вернулась планировка трехкомнатной квартиры семьи Стерженьковых.
В комнате родителей груда образцов художественной вышивки прошлых веков оказалась в прежнем живописном беспорядке, и исчезли всякие следы реставрации.
Из коридора донеслись слова песни «Разноцветные кибитки»; распевая ее громким, крикливым голосом, Стерженькова Татьяна двинулась к себе в комнату, чтобы снять синее платьице в горошек и голубые домашние туфельки. Рассмотрев себя в зеркале, ученица спецшколы презрительно поджала губы, сказала что-то по-исландски и занялась своей прической, ресницами и губами, возвращая себе первоначальный облик. Спустя несколько мгновений после возвращения облика она уже ничего не помнила из того, что происходило с ней совсем недавно.
В учреждении «ЦЕНТРЗАГОТКОНТОРРОЗЛЕПЕСТОК» все в буквальном смысле встало на свои места.
Гражданка Захарова М.В., не принятая в секцию, нашла свою клеенчатую сумку и двинулась дальше, по своим делам.
Профессор Виктор Витальевич Ворошейкин устал работать и встал из-за письменного стола; когда он вернулся к нему снова, листочек с последними крайне важными для науки записями опять куда-то запропастился, и профессор растерянно стал искать его по всем углам своего кабинета.
Товарищ Миши по техникуму Костя Аглашин забыл о том, что он видел на улице, и пошел продолжать готовиться к зачету…
Все, что было переделано в земной действительности посланцем чужого разума, абсолютно все в короткие мгновения стало прежним, как было задолго до второго этапа исследований шерристян на Земле, Проследив одновременно за всем этим, Миша Стерженьков снова увидел стены своей комнаты и аппарат шерристян. У Миши слегка кружилась голова и захватывало дух.
— Ну, вот и все, — услышал он голос — Теперь осталось только стереть всякие воспоминания о происшедшем из памяти разумного обитателя Земли, участника второго этапа исследований. Процессом обратной трансформации сознания уничтожение воспоминаний не предусматривается — для этого требуется специальная обработка…
— Я понимаю, — сказал Миша Стерженьков глухо. — Если надо, то конечно… Я вас очень хорошо понимаю. Но вы тоже поймите, что я…
В аппарате шерристян откинулась какая-то створка, и на кронштейнах вперед выдвинулся сферический колпак голубого цвета…
…Аппарат надсадно гудел, его интонации непрерывно менялись, словно бы он исполнял какую-то немыслимую на Земле мелодию. Иногда внутри него что-то щелкало и слегка позванивало. Время от времени на его панелях распахивались створки, и оттуда на кронштейнах вперед выдвигались всё новые и новые сферические колпаки. Скоро они окружили Мишу Стерженькова чуть ли не со всех сторон, и каждый из них оказывал на него свое воздействие.
Изредка на сознание Миши легкими волнами находили полосы какого-то забытья. По чисто спортивной привычке, он каждый раз машинально засекал время по секундомеру, и получалось уже, что аппарат шерристян стирает воспоминания из его памяти пятнадцать минут шестнадцать и семьдесят восемь сотых секунды. По истечении этого времени гул в колпаке смолк, аппарат зачем-то изменил свой цвет, и снова Миша почувствовал на себе невидимый и вроде бы укоризненный взгляд.
— Трудно поддающийся обработке, — сказал в Мишиной голове голос, словно бы обращавшийся не к нему, а к кому-то другому. — Необходима смена режима, перестройка структур.
Миша Стерженьков растерянно оглядывался по сторонам. Все, что происходило с шерристянином на Земле, он по-прежнему помнил отлично. Стерлись из памяти лишь самые мелкие, незначительные подробности.
Аппарат шерристян вздрогнул и загудел снова. Теперь его шум был басовей и гуще. Сферические колпаки, окружавшие Мишу, зашевелились все разом. По чисто спортивной привычке Миша вновь засек время…
Полосы забытья, находившего на сознание, стали продолжительнее и чаще. Когда Миша выныривал из них, он отмечал, что аппарат шерристян шумит все сильнее, но никакого особенно заметного действия обработки памяти он на себе по-прежнему не отмечал. Стерлись лишь еще кое-какие подробности, чуть-чуть позначительнее, чем в первый раз, но и только.
— Что же, — растерянно сказал Миша Стерженьков, когда аппарат умолк во второй раз, — я ведь… Ну никак…
В этот раз передышка была более продолжительной. Конструкция, порождение далекого разума, словно бы отдыхала, набираясь сил перед тем, как заработать снова.
— Мама скоро придет с работы, — растерянно сказал Миша. — У нее сегодня короткие рейсы… А тут… А вы…
Аппарат начал наступление на Мишину память в третий раз. Аппарат содрогался и вибрировал. Войдя с ним в резонанс, тихонечко стали позванивать хрустальные спортивные кубки и медали, завоеванные Мишей на различных соревнованиях. Цвет аппарата шерристян менялся теперь уже с неописуемой быстротой. Сферические колпаки вертелись вокруг Миши, тоже все время взвинчивая свою скорость. И наконец аппарат умолк в третий раз, и все колпаки втянулись в него и скрылись за створками.
— Трудно поддающийся обработке, — повторил голос в Мишиной голове. — Все стереть невозможно. Некоторые воспоминания останутся.
Невидимый взгляд продолжал рассматривать Мишу Стерженькова. Во взгляде этом Миша все явственнее ощущал скрытое уважение. Возможно, впрочем, что все это ему казалось, потому что опять в Мишиной голове был полный сумбур и хаос. Ему было обидно, очень обидно, что он не оправдал доверия братьев по разуму, ему казалось, что во всем виноват только он один. И хотелось, чтобы все это, вся эта история немедленно началась снова, с самого начала — снова став шерристянином, теперь-то уж он постарается, ой как еще постарается подавлять в себе остаточные проявления сознания землянина! Не знает еще, каким образом, но будет, обязательно будет, чтобы второй этап исследований шерристян на Земле прошел гладко.
Но никому не дано возвращаться к истокам каких-то событий и переживать их вновь, хотя часто, очень часто ничего не желает человек так сильно, как этого. Не дано… Второй и третьей попыток, как это заведено в некоторых видах спорта, не положено, к сожалению, в обычной жизни.
— Землянин, прощай! — сказал голос в Мишиной голове.
Аппарат шерристян стал медленно растворяться в воздухе. И на какое-то мгновение Мише Стерженькову показалось еще, что голос хочет сказать ему сверх этого и что-то другое, с теми же очень дружескими, очень теплыми интонациями, с какими прозвучали слова прощания; и он кинулся к тому углу комнаты, где стоял аппарат, но поздно — лишь легкая дымка осталась в воздухе, и вот и она растворилась бесследно. Навсегда.
Миша Стерженьков сел на стул и встал снова. Потом он прошелся по комнате из угла в угол и снова сел. Из соседней комнаты доносилась песня о разноцветных кибитках…
И тут же в коридоре послышался шум открываемой двери, звонко щелкнул замок, прошли по коридору шаги, и мама, Алевтина Игоревна, в шоферском комбинезоне, пропахшем ветром дальних рейсов и бензином, появилась на пороге Мишиной комнаты.
— Ну, — начала мама голосом строгого воспитателя, — как этот зачет?… По технике теории… нет, по теории толкания?… Короче, сейчас переоденусь, возьму учебник и проверю, как ты к нему готов…
ЭПИЛОГ
В последний раз с Мишей Стерженьковым я встретился вчера. Хроника чрезвычайных событий из жизни юного спортсмена была уже почти закончена мной, и оставалось лишь уточнить некоторые подробности. Условившись встретиться у входа в спортивный комплекс техникума, оба мы пришли точно в назначенное время — он подошел справа, а я слева, и возле гипсовой статуи игрока в крокет мы обменялись крепким рукопожатием.
Все тот же спортивный загар, ничуть не потускневший за прошедшее время, лежал на его открытом, мужественном лице. Сошла с него только печать озабоченности, которая сразу же бросилась мне в глаза в первые мгновения нашего знакомства на «чертовом колесе». Рукопожатие юного спортсмена оказалось таким энергичным, что я даже поморщился.
Но Миша Стерженьков помрачнел, едва я стал задавать свои вопросы. Возвращаться к чрезвычайным событиям из своей жизни, чувствовалось, он больше не хотел. Воспоминания эти не были ему особенно приятны; но он справился с собой усилием воли как раз в тот момент, когда я уже стал упрекать себя за свою настойчивость.
Вместе мы вошли на территорию стадиона. Здесь было уютно и тихо. Большие деревья по краям аллей, проложенных между разнообразными спортивными площадками, медленно и величаво отряхали желтые листья. Но это спокойствие оказалось обманчивым. Пронеслись мимо нас несколько юных велосипедистов в пестрых майках. Потом высоко над нашими головами пронизало воздух копье, посланное сильной рукой невидимого метателя. В открытом бассейне с искусственным льдом в проруби купалось много студентов.
Напряженный тренировочный матч шел и на площадке для игры в лякросс. Мы с Мишей Стерженьковым забрались на верхний ряд пустых трибун, и здесь он закончил рассказ об интересовавших меня подробностях необыкновенных событии, происшедших с ним. Некоторое время после этого мы молчали. Миша отдыхал после воспоминаний, потребовавших напряжения душевных сил, я следил за быстрыми перемещениями по полю двадцати четырех атлетически сложенных юношей. Вратари, защищавшие непривычной для глаз треугольной формы ворота, отражали яростный натиск нападающих. Атлетически сложенные юные нападающие организовывали одну атаку за другой.
Пораженный вдруг внезапной мыслью, я даже чуть было не подскочил на своей месте.
— Миша! — воскликнул я. — Миша! А вы ведь ни разу мне не сказали, как выглядят шерристяне! Ну, какие они были из себя? Ощущая себя шерристянином, вы должны были бы знать. Чем они отличались от нас? А может, были похожи?…
Протяжный, тяжелый вздох последовал в ответ.
— Я все ждал, — сказал Миша Стерженьков, — ждал, когда вы спросите. Нет, этого я не помню. Это как раз им удалось стереть у меня из памяти. Знаю только, что заметно они отличались от людей, а вот чем…
Он вздохнул еще раз.
— И звезду эту, Па-Теюк, тоже никак больше не могу найти на небе. Раньше, когда был шерристянином, легко находил, в любое время, а теперь не могу. Теперь это уже навсегда, никогда я ее больше не увижу… А если б мог, большая польза для нашей науки. Может, когда, в будущем, и сами бы полетели, если известно, куда лететь… Словом… Да что тут говорить! — Взмахнув рукой, он посмотрел на меня в упор: — Не справился я, словом. Не сумел оправдать доверие братьев по разуму. Теперь жди Контакта… после такого…
— Ну при чем же здесь вы, Миша? — сказал я мягко. — Он же ведь сам… то есть вы, когда были им… значит, он сам… то есть… Из-за этого прервали…
Миша Стерженьков тяжело вздохнул в третий раз.
— Да нет, это я виноват, — сказал он глухо. — Вы меня, пожалуйста, не утешайте. Может, это только у меня на всей Земле сознание оказалось таким, что они его не смогли трансформировать до конца. Может, на моем месте кто другой и справился бы. А я, я натворил дел! Чего только не натворил! Я ведь исправлял разные недостатки, вы заметили? И зачем я только вот так проявлял остаточные действия своего сознания?! Ведь, наверное, где надо, можно было и по-нашему, по-земному… Теперь жди Контакта с разумной цивилизацией! Не представится больше такой возможности… из-за меня!
Он замолчал и стал наблюдать за лякроссом.
— А зачет? — спросил я осторожно. — Сдали вы этот зачет по теории техники толкания ядра?
— Зачет? — слегка оживился Миша. — Зачет, конечно, сдал. На четверку. Учусь я вообще ничего. Практику по парашюту вот зачли на «отлично». И в спорте тоже вроде неплохо. Не так давно вернулся из города Алма-Аты, были там соревнования. Ну, словом, серебряная медаль и кубок как игроку с наиболее своеобразной техникой. Есть у меня три приема, отрабатывал год, пока никто не может найти защиты. Я бы и первенство, наверное, выиграл, да вот… — Последовал еще один тяжелый вздох. — Да вот… Ну, короче, не в форме я был, не выспался накануне финала. Там, в городе Алма-Ате… звезд очень много видно. Вот я и подумал: вдруг, может, там хоть сумею найти звезду Па-Теюк, вспомню. Но нет… Там тоже не мог…
— Ну, а теперь какие планы на будущее? — спросил я. — Соревнования, наверное, какие-нибудь предстоят?
Миша Стерженьков вновь оживился:
— Практика предстоит интересная. По марафонским заплывам. Лучшие из лучших поедут на Ла-Манш учиться переплывать его туда и обратно. С длинными дистанциями у меня пока не все хорошо. Интересно будет отработать как следует. И соревнований в конце этого года тоже достаточно. Надеюсь выступить неплохо. Тренироваться, конечно, надо по-прежнему много.
Пронзительный свисток тренера возвестил об окончании игры. Миша Стерженьков посмотрел на часы и куда-то вдруг заторопился, сославшись на неотложное дело. Мы вместе дошли до ворот и возле статуи крокетиста снова обменялись крепким рукопожатием.
Юный спортсмен посмотрел в землю и спросил:
— А вы ведь… вы ведь, наверное, хотите описать все, что я вам рассказал?
Я кивнул.
— Я догадывался об этом, — сказал Миша, продолжая глядеть в землю. — Что же, я не против. Пусть все узнают… пусть узнают, как я себя показал…
Я попробовал запротестовать.
— Да нет! — сказал Миша глухо. — Не надо! Не справился я… Не оправдал доверия братьев по разуму, что тут и говорить! Вот так все и напишите. До свидания!..
Повернувшись, он быстро пошел по аллее, которая вела к троллейбусной остановке.
Стоя на месте, я смотрел ему вслед. Тренированным, упругим шагом удалялся от меня юный спортсмен, переживший недавно удивительнейшие и далекие от спорта события. Все меньше становилась его фигура.
Я думал о том, виноват ли он в действительности, состоится ли все-таки когда-нибудь этот Контакт с шерристянами, и о других вещах…
Потом в противоположном конце аллеи навстречу Мише появился еще один человек. Высокая и стройная девушка с волевым и энергичным, как можно было разглядеть даже издали, но вместе с тем милым, чрезвычайно милым лицом. В руке она держала большой черный футляр, и я понял, что внутри него лежит старинный музыкальный инструмент, виолончель XVIII века, привезенная в подарок внучке капитаном первого ранга Афанасием Никитичем из кругосветного путешествия.
Да, это была она, непосредственная участница описанных событий Надя Пероборова. И я увидел, как на середине аллеи произошла ее встреча с Мишей Стерженьковым, как осторожно и бережно юный спортсмен взял у нее футляр с виолончелью и как пошли они по аллее, спеша в планетарий, или на лекцию, посвященную какой-либо музыкальной или спортивной проблеме, или куда-нибудь еще, где им интересно и хорошо быть вместе…
А я все смотрел им вслед. Мне тоже нужно было решить важную проблему: как, какими словами закончить это повествование о чрезвычайных событиях из жизни студента физкультурного техникума? Потом я вспомнил, что ведь еще в ее начале обещал перечислить и те вещественные доказательства, которыми Миша дополнял свой рассказ во время первой нашей встречи, вынимая их из своей спортивной сумки.
