Альманах Мир Приключений - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

      Киселев рассказывал, а Дорохов делал у себя в блокноте какие-то пометки. Оба и не заметили, как в кабинет вошла пожилая женщина:
      — Вызывали, товарищ капитан?
      — Как же, как же, просил. — И, обращаясь к Дорохову, продолжал: — Позвольте представить вам, товарищ полковник, нашу криминалистическую науку — старший эксперт Анна Сергеевна Смирнова, тоже капитан милиции, великий специалист дактилоскопии.
      — Ну, так уж и «великий»! — улыбнулась Смирнова и протянула руку Дорохову.
      Женщине пододвинули кресло, и Дорохов пододвинул к ней найденные возле жасмина шарики. Эксперт взяла чистый лист бумаги, развернула на нем конфетные обертки, откуда-то из кармана платья достала пинцет, небольшое увеличительное стекло и, расправляя каждую бумажку концами пинцета, стала внимательно рассматривать.
      — Что же вы хотите знать, товарищ полковник, об этих конфетах?
      — Все, и главное — кто их съел, — усмехнулся Дорохов.
      — Это криминалистике неизвестно, — в тон ответила женщина. — Я могу вам сказать только то, что конфеты одной партии и где их изготовили.
      — Скажите, Анна Сергеевна, нельзя ли на них отыскать следы пальцев?
      — Думаю, что нельзя. Нет, следы здесь бесспорно есть, я их проявлю, но вот то, что вы хотите дальше — использовать эти отпечатки для идентификации личности, — нам не удастся. Во-первых, слишком мизерная поверхность. Во-вторых, бумага была настолько скомкана, что отпечатки папиллярных узоров наверняка стерлись.
      — Ну что ж, нельзя так нельзя, — вздохнул Дорохов. — А жаль. Мне думается, что тот, кто съел эти конфеты, нас с Киселевым очень интересует. А вы, Анна Сергеевна, любите конфеты?
      — Не очень, — улыбнулась женщина.
      — Как вы думаете, за какое время можно съесть три или четыре «Холодка»?
      — Сказать трудно. Это дело вкуса.
      — Товарищ полковник, — не вытерпел Киселев, — а при чем тут эти самые «Холодки»?
      — Сказать откровенно, — усмехнулся Дорохов, — этого я и сам пока толком не знаю. Кстати, поручи кому-нибудь из ребят узнать, есть ли эти самые конфеты в магазинах. Если нет, то интересно, когда продавались, и хорошо бы купить их десяток или два. — Полковник достал из бумажника три рубля и протянул Киселеву.
      — Там Николай Козленков вам рапорт насчет тех двух парней составляет, его и попрошу.
      — Добро.

* * *

      Едва Киселев ушел, в дверь кабинета постучались, осторожно, неуверенно.
      — Входите, входите! — дважды повторил Дорохов.
      В комнату робко вошла девушка. Александр Дмитриевич не сразу признал в ней Зину Мальцеву. Она была совсем не такой, как вчера в дружине. Видно, покинула девушку ее решительность. В гладком темном платье, с простенькой прической. Дорохов подумал — вид словно у школьницы, только передника не хватает. Лицо было совсем детское, но застывшая боль в глазах делала ее взрослой.
      Дорохова словно кольнуло. «Вроде Ксюшки моей, чуть постарше. Да нет, та побойчее будет, постоличнее, что ли. А не дай бог ей попасть вот в такую историю», — подумалось суеверно.
      — Заходите, Зиночка. — Он вышел ей навстречу, подвинул стул и сам присел рядом. — Да не смущайтесь. — Ему захотелось провести рукой по ее волосам и прибавить «доченька», но он сдержался. — Располагайтесь поудобнее. Поставьте свой роскошный портфель на пол — здесь вы ничем не рискуете.
      Ему очень хотелось вызвать улыбку на ее бледном лице. Но глаза девушки смотрели все так же грустно и даже с некоторым укором.
      Дорохов взял большой истрепанный портфель из ее рук, удивился его тяжести и бережно поставил на пол.
      — Ну, рассказывайте, — решительно сказал он.
      — Я не знаю что… — почти прошептала девушка.
      — Как это — не знаю? — Дорохов повысил голос, увидев, что губы девушки задрожали. Он знал, что самый худший способ успокоения в таких случаях — это жалость и сочувствие. — Женой стать собираешься, а не знаешь, какой у тебя жених. Ведь любишь?
      — Люблю, — почти с вызовом бросила девчонка.
      — Ну и прекрасно, люби на здоровье, если он, конечно, того заслуживает.
      — Да как вы можете так говорить, если… разве вы знаете его! Таких и нет больше. Это такой парень! Я из-за него и в институт не пошла.
      — Времени на подготовку не осталось?
      — Да вы не так меня поняли, совсем не так. Если уж Олег сказал, что профессия должна быть, как любовь, — одна и давать такое же счастье, я ему не могла не верить.
      — Ты права, девочка. Если любишь свое дело, это великое счастье. Хотя и затрепали мы эти слова, — задумчиво сказал Дорохов.
      — Ну вот, а он говорил, что нельзя выбирать профессию по принципу, где конкурс меньше или институт поближе к дому. Он говорил, что прощупать ее, эту будущую профессию, почувствовать нужно. — Зина раскраснелась, ее только что серые глаза стали, синими. — Вы думаете Олег не мог сразу поступить в институт? Да он лучшим учеником был, а пошел на завод. Говорил, что иначе ему стыдно будет рабочим в глаза смотреть, если он со студенческой скамьи пойдет руководить ими, не умея молотка держать в руках. А он умел, кстати, куда больше, чем другие. Никакой работы не стеснялся.
      — А почему это вы, Зина, все в прошедшем времени о нем говорите? Он есть и будет.
      Зина улыбнулась и взглянула на Дорохова.
      — Так вот, он все удивлялся, почему многие из нас боятся, а то и стесняются «неинтеллектуальной» работы. Как он срамил нас! Как доказывал, что в нас где-то глубоко копошится мещанская спесь.
      Зина поймала лукавый взгляд Дорохова.
      — Вы, наверное, не верите мне. Но он такой, и ничего я не придумала. Хотите верьте, хотите нет. — Голос ее упал. — Я вот специально сейчас вспоминаю, что бы отрицательное в его характере или поступках найти, и ничего не могу ни придумать, ни вспомнить.
      Телефонный звонок прервал разговор. Дорохов снял трубку.
      — Товарищ полковник! Козленков докладывает. Разрешите зайти?
      Александр Дмитриевич, подмигнув девушке, спросил:
      — Как, нам Козленков не помешает, нет? Ну и отлично, — и тут же попросил: — Заходите, пожалуйста.
      Козленков появился тотчас, видно звонил из соседнего кабинета, положил на стол тонкую папку и, поняв жест полковника, присел на стул.
      — Тут мне Зина рассказывает об Олеге. Где у вас показания тех двух ребят? В папке? — Дорохов вынул оба протокола, подал их Зине, сказал, чтобы та прочла.
      Девушка читала показания, в которых черным по белому было изложено, как дружинники, в том числе и Лавров, незаконно задержали, избили и сфальсифицировали обвинение о мелком хулиганстве Капустина и Воронина. Зина даже задохнулась от гнева:
      — Стервецы, вот стервецы!.. Извините, Александр Дмитриевич, никогда не ругаюсь, а тут такое…
      — Да вы не волнуйтесь. Что, этих ребят вы знаете?
      — Не только знаю, но и была там, возле кинотеатра, когда их наша группа задержала за хулиганство. Они испортили людям вечер. Приставали к девушкам, ругались, у выхода из кинотеатра драку устроили. Встали, руки в стороны и начали девушек ловить. Крик, визг, задние напирают, передние падают. Мы никак не могли сквозь толпу пройти. Звягин кое-как пролез, схватил хулиганов за шиворот, а они вырываются. Капустин ударил Звягина по лицу, вырвался — и бежать. Его Олег придержал, но поскользнулся, и оба упали. Тут подоспели Карпов и я, мы своего подшефного под руки — и в штаб, а Воронина Звягин и две девушки привели. Олег потом уже, позже, пришел. Ходил на колонку мыться: у кинотеатра лужа после дождя была, ну, он, падая, и угодил в нее.
      — Почему подшефного? — перестал читать рапорт Дорохов.
      — Капустина в конце зимы из детской колонии освободили досрочно, он там за кражи из ларьков сидел. Ну, вот райком комсомола и поручил нашей дружине над ним шефство организовать. Вы вчера видели в штабе большого такого парня — Семена Кудрявцева? Вот его определили шефом к Капустину и к нему в бригаду устроили. Кудрявцев от своего подшефного первое время чуть не плакал. Ну, а потом как будто отношения у них наладились, и парень вроде к лучшему изменился, а тут встретились они с Борисом Ворониным. Оба только что экзамены в техникум сдали, на радостях выпили и пошли развлекаться в кинотеатр. Самое сложное было потом, когда акт стали составлять. Думали мы, думали и решили все безобразия в акте не записывать. Про сопротивление не написали, про то, что Звягина они ударили.
      — Это почему же?
      — Кудрявцев просил. Да и мы с ним согласились. Если бы всё написали, как было, не видать бы Капустину техникума, ему бы за хулиганство не пятнадцать суток, а год дали.
      — Пощадили, значит, филантропы…
      Когда Зина уже собиралась уходить, Дорохов поймал ее нерешительный взгляд, переведенный с портфеля на него.
      — Знаю, знаю: передача? А?
      Зина кивнула:
      — Можно?
      — Что там?
      — Книга и так кое-что, я испекла.
      — Оставляй, пожалуй, на мой страх и риск.

* * *

      Девушка ушла, и Александр Дмитриевич сразу же спросил Козленкова, что он думает по поводу показаний Воронина и Капустина. Тот пожал плечами:
      — Наверное, этим парням все-таки попало.
      — Как — попало? — удивился Дорохов.
      — Как вел себя с ними Лавров, не знаю, но то, что Кудрявцев всыпал Капустину, это мне известно, — невозмутимо продолжал инспектор.
      Дорохов рассердился. Невозмутимость Козленкова вывела его из себя настолько, что он встал и зашагал по кабинету, а Козленков продолжал:
      — Вы, товарищ полковник, поговорите сами с Кудрявцевым и Роговым насчет этих ребят, тогда лучше разберетесь.
      — Поговорю, обязательно поговорю. Со всеми. Насчет «Холодка» вам удалось что-нибудь узнать?
      Козленков положил на стол трехрублевку:
      — Нет у нас в продаже этих конфет. А вы курить хотите бросить?
      — Да нет, не собираюсь. Жена давно пристает: брось да брось, а мне не хочется. Если уж на то пошло, мне жаль расставаться с этим удовольствием. Другой раз до того тошно на душе станет, что и белый свет не мил. Закуришь, смотришь — и полегчало. Нет, дорогой мой товарищ Козленков, курить пока бросать не собираюсь. Хочу кое-что проверить. Соображение тут одно появилось.
      Козленков достал блокнот, полистал его и прочел:
      — «Были «Холодки» у нас в продаже два месяца назад. Наш торг третьего июня 1970 года получил сто килограммов этих конфет. Передали их в два магазина, и там их за два-три дня распродали».
      Дорохов взглянул на часы, шел третий час дня.
      — Когда удобнее побывать у Афанасьева?
      — Удобнее всего сейчас, — не задумываясь, ответил Козленков.
      — Тогда идемте.
      В саду городской больницы Дорохов и Козленков отыскали начальника уголовного розыска. Ему запретили спать после обеда, и он, устроившись в беседке, сидел с пачкой газет. Большой, довольно грузный, такого же возраста, что и полковник, Афанасьев, видно, ждал их прихода. После знакомства и обмена положенными в таких случаях любезностями майор сам начал разговор:
      — Очень рад вашему приезду, Александр Дмитриевич. Чувствую, что мои сыщики с этим делом запутались, а сам сделать ничего не могу. Перед ноябрьскими хотел грипп перехитрить, не обратил на простуду внимания, так с тех пор никак не выкручусь. Приду, немного поработаю, и опять то сердце, то давление. Сейчас врачи обещают, что еще дней десять-пятнадцать — и выпишут. — Афанасьев в шутку поплевал через левое плечо, улыбнулся: — Не сглазить бы… Насчет Лаврова. Обоих я их знаю. Олега похуже, а Сережку Славина с детства. Раньше мы в одном бараке жили. С его отцом вместе в сорок первом ушли на фронт. В сорок четвертом вернулся я домой с белым билетом. Сережке уже три года исполнилось, а отец погиб, даже не узнав, что у него сын родился. Как подрос этот пацан, беды с ним Степановна натерпелась вдосталь. Да и мне досталось. После демобилизации я в уголовный розыск пошел. Сбежит Сергей из дому, соседка в слезы — и ко мне. И мы его ищем. То из Ленинграда его привезут, то из Белоруссии. Поначалу всё ездил отца искать, а потом воровать стал. Дважды в колонии побывал. Мать извелась с ним вся, аж поседела. Уговорил я нашего военкома и за полгода до срока отправил Сергея в армию. Домой вернулся он совсем другим человеком. Посерьезнел. Стричь, брить научился. И у Сергея это дело пошло. Стал приличным мастером. Я его несколько раз проверял. Думаю: как у него со старыми делами? Но нигде ничего. Выпивать иногда выпивал, в картишки поигрывал по мелочи. Года два назад мы с ним откровенно поговорили. Видно, передали ему дружки, что я им интересовался. Так он подошел ко мне на улице и говорит: «Вы, дядя Боря, не беспокойтесь, я больше в тюрьму не сяду, то все по молодости было». Степановна, мать Сережки, как встретит меня, все сына нахваливает: то он ей то купил, то другое. Зарплату и там приработки какие все до копейки отдавал. Что тут произошло, никак в толк не возьму.
      Афанасьев помолчал, потянулся к сигаретам, что возле себя на скамейку положил Дорохов, потом отдернул руку и снова заговорил:
      — У нас в уголовном розыске народу раз-два и обчелся. Я, Киселев и три инспектора. Одного из них вы знаете, — он кивнул в сторону Козленкова, — другой в отпуске, а третий уехал сдавать экзамены, в юридический поступает. Киселев у нас на розыскных делах постоянно сидит. Два других инспектора текущими делами занимаются, а мы с Николаем взяли себе работу с молодежью. Не знаю, как вы думаете, а я считаю — важнее этой работы у нас нет. Не будет правонарушителей среди несовершеннолетних и молодежи — меньше окажется матерых преступников. Ворами да грабителями становятся-то не сразу. Частенько первые шаги еще в детстве. Начинается с ерунды, с какой-нибудь мелочи, повзрослели — за более крупное взялись. Смотришь, чуть ли не на глазах вырос преступник. Тогда его куда труднее исправлять. Простите меня за прописные истины, но не все их понимают.
      Афанасьев говорил с жаром, разнервничался, и Дорохов пришел ему на помощь:
      — Я полностью с вами согласен, Борис Васильевич.
      — Это хорошо. А то есть такие, что думают иначе: говорят — нечего с ними цацкаться. Слишком, мол, гуманны. В тюрьму нужно их сразу, тогда живо исправятся. А ведь среди таких парней есть много хороших, только жизнь у некоторых, бывает, не так складывается. А ты попробуй не допусти до плохого мальчишку, останови вовремя! Вот мы с Козленковым с ними и цацкаемся, — усмехнулся майор и уже более спокойно продолжал: — Может, не всегда удачно. Что касается дружинников, то это основные наши помощники. Лаврова я помню. Стоящий, справедливый. Я ему несколько раз серьезные задания давал.
      — Может, за эти задания с ним и хотели свести счеты? — спросил Дорохов.
      — Все может быть, Александр Дмитриевич, но при чем здесь Славин? Он у меня ни разу ни по одному делу даже косвенно не проходил. Если Сергей действительно решил расправиться с Лавровым, то для этого должны быть веские основания… Крючкова не нашли? — обратился майор к Козленкову.
      — Нет, Борис Васильевич. У него через четыре дня кончается отпуск. Приедет — поговорим.
      — Знаете, Александр Дмитриевич, Степан Крючков, по-моему, должен пролить свет на все это дело. Парень разбитной, общительный, но с душком. Вам про беседку в сквере рассказывали? Так он там в первой пятерке. Любит выпить, не прочь подраться, хотя теперь ему по возрасту уже и не полагалось бы. С Лавровым они приятели, хотя как эта дружба сложилась, я себе и не представляю. Степан судился за хулиганство, но кражами не занимался, я проверял. Года три назад была тут у нас воровская группка, так его однажды приглашали на дело, но Крючков не только отказался, а этих ребят отговаривал. Мне потом об этом один из участников рассказывал. Я вызывал Крючкова, спрашивал. Он буркнул, что запамятовал, и все. Кстати, Коля говорил мне, что на месте происшествия была какая-то супружеская пара, забыл их фамилию. Вы с ними не разговаривали?
      — Нет.
      — Может быть, следует вам самому побеседовать? Может, они какие-нибудь детали припомнят?
      — Поговорю обязательно.
      — И еще, Александр Дмитриевич, просьба у меня к вам: кража из магазина висит; может, выберете время, посмотрите… А то покоя она мне не дает.
      — А я уже сегодня просил Киселева дать это дело. Обязательно познакомлюсь.
      — Кстати, как вам показался наш старший инспектор?
      — Прямолинейный он какой-то и уж больно сухой.
      — Не так сухой, как упрямый, но розыскник отличный и, в общем-то, человек совсем не плохой. Мы с ним вместе давно трудимся. Подправлять иногда приходится.
      Майор взглянул на часы и встал:
      — Вы извините меня, товарищ полковник, но здесь процедурная сестра строже армейского старшины. Опоздаю на процедуру — она всем врачам нажалуется.
      Дорохов и Козленков проводили Афанасьева к большому, четырехэтажному больничному корпусу и, попрощавшись, ушли.

* * *

      Вечером, около семи часов, к Дорохову пришли дружинники. Их привел начальник штаба. С парнями были две девушки — Зина Мальцева и еще другая, та, что вчера в штабе стояла в сторонке. Александр Дмитриевич про себя отметил, что большинство ребят он видел вчера, но были и незнакомые. Рогов протянул полковнику список, где значилось двадцать четыре фамилии:
      — Штаб нашей дружины выделил вам в помощь свой актив.
      Дорохов еще раз оглядел собравшихся. Все сидели чинно, настороженно, видно понимая, что им предстоит важное дело.
      — Вот что, друзья, мне нужна ваша помощь. Нужно обойти квартиры во всех трех домах, во дворе которых все произошло, и поговорить буквально с каждым жильцом. Тех, кого не будет сегодня, придется навестить завтра. Но самое важное — не пропустить ни одного человека. Нужно отыскать всех, кто пришел в тот вечер домой после одиннадцати, и побеседовать. Может, кто-нибудь видел во дворе Лаврова или Славина, а может быть, и еще кого-нибудь. Нужно узнать, не подходил ли кто-нибудь к месту убийства, что они видели. Постарайтесь выяснить, не было ли у кого-нибудь в тот вечер гостей, когда они разошлись и где живут. О ноже спрашивайте осторожно, лучше в конце разговора. Я бы на вашем месте беседовал спокойно, вежливо. Думаю, вам следует отправиться парами. Сейчас мы раздадим вам списки квартир. Побывать нужно в каждой. Если есть вопросы ко мне, пожалуйста!
      — Есть, — поднялся во весь свой огромный рост Семен Кудрявцев. — А как быть с теми, которые нам что-нибудь расскажут про нож или драку? Приглашать к вам сюда?
      — Не надо никого никуда приглашать, товарищ Кудрявцев. Поговорите, самое основное запишите, если сомневаетесь, что не запомните, и доложите.
      — А что делать, если нас в квартиру не пустят? — спросила Елена Павлова.
      — Тогда пригласите с собой управляющего домом, участкового инспектора, на время вашей работы ему приказано постоянно находиться во дворе.
      — А вдруг мы узнаем, что люди, приходившие в гости, живут в другом конце города?
      — Обязательно их нужно найти и расспросить. Если в чем не разберетесь, посоветуйтесь со мной. Я буду все время здесь, в кабинете. Нет больше вопросов? Хорошо. Тогда желаю вам успеха.
      Дружинники ушли. Ушли искать свидетелей и злополучный нож. «Найдут ли?» — думал Дорохов. Он пододвинул к себе два объемистых тома дела и открыл обложку, на которой было крупно написано: «Кража из трикотажного магазина». Листая документы, Александр Дмитриевич делал заметки в своем блокноте. Кое-где закладывал бумагу, нарезанную ленточками.
      Вот ему попался список, он с интересом прочел: «Посещающие беседку в сквере». Возле каждой фамилии был указан возраст, местожительство и коротко компрометирующие сведения. Об одних говорилось, что они играли в карты, другие постоянно пьянствуют, третьи хулиганят и дерутся. Дорохов стал внимательно изучать фамилии. Шестым в списке оказался Степан Крючков, двадцати шести лет, техник механического цеха, злоупотребляющий спиртными напитками и любитель картежных игр. Четырнадцатым по счету в списке был Сергей Славин, о котором говорилось, что он угощает подростков водкой, играет на деньги в карты и пользуется авторитетом. Одним из последних оказался Капустин. Дорохов отыскал протоколы допросов последних свидетелей по делу Лаврова, что принес ему Киселев, заглянул в список и понял, что именно Капустин несколько раз замечался в кражах, был в колонии, освобожден досрочно, в беседке постоянный посетитель, зачинщик хулиганства и драк.
      Полковник набрал номер телефона дежурного по городскому отделу и спросил:
      — Где капитан Киселев?… Ушел с дружинниками? А Козленков тоже?… Тогда будьте добры, доставьте ко мне осужденного за мелкое хулиганство Капустина.

* * *

      Зина Мальцева и Петр Звягин закончили обход квартир в одном подъезде. Им не удалось узнать ничего нового, и они понуро направились в другой подъезд, тот самый, где жил Крючков. Когда они уходили из городского отдела, их задержал полковник и попросил узнать у дворника, управляющего домом или соседей, куда уехал Крючков; в общем, попытаться выяснить, где живет его родственница, и сейчас Зина предложила:
      — Зайдем к его соседям. Они, наверное, лучше других знают, где он.
      — Зайдем, — согласился Звягин.
      Они поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь долго но открывали, женщина спрашивала, кто они, что им нужно, и только после того как к ней подошел мужчина, их впустили в квартиру и проводили в небольшую чистую комнату. Хозяйка — пожилая полная женщина в просторном халате, с полотенцем в руках, которым она все время вытирала потное лицо. Мужчина был худой, низкого роста, в полосатой пижаме, давно вышедшей из моды. Видно, несколько дней он уже не брился, и седая щетина на щеках сливалась с растрепанными седыми курчавыми волосами. Женщина каким-то точным, привычным движением оттеснила в сторону мужчину и очень быстро заговорила, пересыпая русские и украинские слова:
      — И што вы всё ходите, все выспрашиваете, всё выстырываете? Мы с Егором ничего не знаем. Что видели, то и сказали. У него, — женщина кивнула в сторону мужа, — после убийства давление поднялось. Я как засну, каждую ночь покойников вижу. Хиба ж вы не знаете, что старым людынам волноваться нельзя? Мы ж пенсионеры, нам доктор велел каждый вечер в садочке сидеть, прогуливаться. А тут на глазах убивать стали. Раньше мы думали, что вы, дружинники, порядок наводите, а теперь знаем, что от вас одни неприятности. Тот высокий парень… ну, в очках который… подошел к нам и сказал, что его знакомому плохо, что он просит нас побыть возле него, пока он вызовет «скорую помощь», мы согласились, и что из этого получилось? Одни неприятности. Подошли, смотрим — лежит парикмахер Сергей. Раньше, когда Егор еще работал, он к нему бриться через день ходил. Мой муж говорит: «Смотри, Олекса, ему плохо». А я посмотрела, пощупала руку, пульса нет, и говорю: «Нет, Егор, ему уже хорошо. А вот нам с тобой будет плохо. Мы пошли гулять и мало того, что вымокли под дождем, так еще и попали в свидетели». Тут стали подходить люди. Пришел симпатичный, такой видный из себя, хорошо одетый мужчина. Он тоже пощупал пульс у парикмахера и сказал, что ему теперь уж ничем не поможешь.
      Хозяин выглянул из-за плеча своей мощной супруги, хотел что-то объяснить, но женщина снова оттеснила его, повысила тон и продолжала сыпать словами. Она сообщила, что больше они ничего не знают и сожалеют, что остались ждать, когда приедет «скорая», а не ушли так же, как тот симпатичный мужчина.
      Звягин перебил женщину:
      — Скажите, а разве вас в милиции допрашивали не вместе с тем симпатичным и хорошо одетым человеком?
      — Нет. Нас допрашивали вместе с Егором, а тот человек повернулся и ушел. Он сказал, что торопится.
      Зина тоже что-то хотела спросить, но ее жестом остановил Звягин.
      — Мы, в общем-то, к вам по другому вопросу. Вы не знаете, куда уехал ваш сосед Крючков?
      — Куда он уехал? Конечно, знаю! В село к своей тете. Повез Олечку в деревню. Я говорила ему: «Слушайте, Степан, зачем вам везти дочку, оставьте ее нам. У нас с Егором нет детей, и мы ее выкохаем». Он сказал, что девочке будет лучше у тетки… Где живет эта тетка? В селе… В каком? Вот в каком, мы не знаем. Да вы спросите Степана сами… Когда он приедет? Наверное, дня через три-четыре.
      Мальцева и Звягин вышли из квартиры с облегчением. Несколько раз свободно вздохнув, Зина спросила:
      — Как ты думаешь, Петр, стоит нам рассказывать полковнику про этого видного и прилично одетого человека?
      — Стоит, Зиночка, стоит, только давай не будем торопиться. Может, узнаем, как его фамилия или как зовут. Мы еще вон сколько квартир должны обойти. — Он протянул Мальцевой список.
      — Хорошо, — согласилась Зина.

* * *

      Капустин осмотрел Дорохова, кабинет, уселся на стуле и стал ждать вопросов. Дорохов в свою очередь, не скрывая любопытства, смотрел на парня. Прежде чем начать разговор, он хотел составить себе о нем представление. «Парень как парень, — размышлял полковник, — рост сто семьдесят, хорошо сложен, неплохо одет, глаза живые, с хитринкой; видно, привык быстро схватывать обстановку. Но откуда у мальчишки такая самоуверенность? Ага! Вошел в роль «трудного», привык, что все с ним нянчатся, все опекают, даже целая дружина. А вот интересно, как с ним установил контакт его бригадир — Кудрявцев? Все ли у них обошлось гладко? Боюсь, что однажды этот самый тяжеловес не вытерпел и намял бока своему подшефному. Возможно. Ну, да это мы еще проверим, вначале я ему немножко подыграю», — решил Дорохов, достал протокол допроса, повертел его в руках и протянул Капустину:
      — Это ваши показания?
      Капустин взглянул на свою подпись и, облокотившись на стол, небрежно ответил:
      — Мои. Я давно собирался о безобразиях дружинников куда следует написать. Обнаглели они, гражданин полковник.
      «Ага, все-таки «гражданин», — мысленно отметил Дорохов, — и чин мой знает. Кто же тебя просветил? Киселев или старшина, что ко мне доставил? Значит, знаешь, что привели на допрос к полковнику, который в три раза старше тебя, и все-таки решил нахальничать? Ладно. Я с тобой буду предельно вежлив».
      — Скажите, пожалуйста, Капустин, а кто из дружинников особенно безобразничает? О Лаврове вы рассказали, а как другие?
      Капустин, прежде чем отвечать, поудобнее уселся, достал из кармана сигареты, спросил разрешения закурить. Дорохов разрешил, но, чтобы скрыть усмешку, отвернулся к телефону, потом снова повернулся к Капустину. Тот продолжал играть роль поборника справедливости.
      — Все они одинаковые. Я уже рассказывал про Лаврова. Надо бы еще вам разобраться с другими, они тоже не лучше. Как чуть что не по их, сейчас с кулаками. Они всем нашим ребятам прохода не дают. Вот поговорите с Ворониным, он вам тоже расскажет.
      Капустин продолжал говорить, а Дорохов думал, что он не может, просто не имеет права не преподать урока этому паршивцу вот здесь, сейчас, не откладывая на дальнейшее. Чтобы этот мальчишка понял, что наглость не может быть безнаказанной, чтобы этот урок он запомнил на всю жизнь и знал, в конце концов, что потребительское отношение к окружающим отнюдь не самая правильная линия поведения даже для «трудных». А может быть, «трудными» становятся только из-за нашего попустительства?
      Полковник озабоченно взглянул на часы, время было не позднее — около восьми часов вечера. Он извиняющимся тоном обратился к Капустину:
      — К сожалению, нашу интересную беседу я должен на некоторое время прервать, и если вы не возражаете, то мы ее продолжим минут через двадцать — двадцать пять, а пока я прикажу вас отвести к дежурному.
      — Уж лучше в камеру, гражданин полковник, там как раз сейчас ужин.
      — Хорошо, — согласился Дорохов и приказал дежурному его увести.
      Через двадцать минут Капустин, довольный, улыбающийся, на правах, старого знакомого вошел в кабинет. Едва он осмотрелся, как лицо его от удивления вытянулось. Он рассчитывал застать одного чудаковатого полковника, которому, как он успел сообщить своему дружку Воронину, «залил мозги», а в кабинете оказались и Рогов, и Карпов, и его опекун Кудрявцев. Между ними стоял свободный стул, и полковник предложил его Капустину. Тот сел осторожно, на краешек, опасливо поглядывая на своих соседей.
      — Ну что ж, Капустин, — предложил Дорохов, — расскажи о безобразиях дружинников. Хотя обо всех, в общем, не надо, поведай нам сначала о том, что творит Кудрявцев. Ты ведь в его бригаде работаешь?
      Но Левку словно подменили. Не было уже уверенного в себе человека, небрежно ведущего беседу. На стуле молча сидел провинившийся мальчишка.
      — Так вот, товарищи, если Капустин стесняется, я постараюсь точно передать вам, что он мне только что говорил. О безобразиях Лаврова он уже дал показания, потом я их вам прочту, но Капустин сожалеет, что не написал жалобу на других дружинников, занимающихся рукоприкладством. Кстати, он недоволен и вами, Кудрявцев. Вы что, били Капустина?
      Семен, красный как рак, поднялся со своего стула:
      — Бил, два раза. Только, товарищ полковник, я его еще выпорю. Пусть отсидит свои пятнадцать суток и вернется к нам в общежитие. Его отдали в мою бригаду, а меня назначили шефом. Я с ним носился, уговаривал, а он не хочет работать, и все тут. Отвернусь — он где-нибудь в закутке спрячется и спит. Мы его сколько раз всей бригадой обсуждали, уговаривали, и но помогает. Я его спрашиваю: «Будешь работать?», — а он мне отвечает, что он вор-законник, а им работать не полагается. Ну, я и согрешил: снял с него брючонки — и ремешком. Я этот способ на себе проверил, он подходящий. Батя у меня строгий был. А я подумал, что раз я шеф, так это что-то вроде нареченного отца, а раз отец, значит, имею право. — Семен повернулся к Капустину: — Что, Левка, рассказать, за что я тебя второй раз выпорол?
      — Не надо, Сеня.
      Парень совсем сник, в нем не осталось ни тени бесшабашности и наглости, что была совсем недавно.
      Дорохов наблюдал за Капустиным и решил начатый разговор довести до конца. Он попросил заместителя начальника штаба рассказать, как составлялся акт о последнем хулиганстве Воронина и Капустина.
      — Что тут рассказывать, — начал Евгений, — ты же, Лева, и сам знаешь. Вспомни, сколько мы с Семеном вечеров с тобой над математикой просидели. А Лена Павлова? Она тебе про грамматику и синтаксис, а ты ей — пакостные анекдоты. Знаете, товарищ полковник, Жора Старков с ним литературой занимался, так он мне говорил, что ему русские классики стали по ночам сниться.