Альманах Мир Приключений - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

      — Все ко мне! — поманил пальцем Кносе. — Ближе! Еще ближе, мерзавцы!
      Трое безропотно шли на его голос. Широкоплечий, по-детски всхлипнув, упал на колени перед Кносе. Тот отшвырнул индейца от себя, толкнув сапогом в грудь. By делал какие-то странные движения руками, приседал, что-то негромко бормотал, а потом неожиданно запел. Юноша в порванной одежде подбежал к нему, захлопал в ладоши и зашелся смехом, закатив глаза под лоб.
      — Бей его! — Кносе кивком показал юноше на широкоплечего.
      Парень прыгнул, как кошка, и, повиснув на великане, вцепился ему в волосы. Высокий, сильный каджао даже не защищался: стоя на коленях, он размазывал по щекам слезы. By кружился возле них в бешеном диком танце.
      То, что я увидел, было непостижимым. Я решил, что схожу с ума. Опомнился уже на свежем воздухе, у входа в туннель. Индейцы торопливо разбирали стояки и рельсы, предназначенные для переноски, и по двое вприпрыжку ныряли в подземелье. Глаза людей были наполнены ужасом.
      Нагибаясь, чтобы взять наш стояк, Загби прошептал мне:
      — Они держат в руках наши души. Кто выходит из подчинения, у того отнимают разум… Но Загби сдержит слово, поможет тебе бежать.
      — Нет, — возразил я. — Теперь надо думать не о побеге. К большой реке ведет далекий и опасный путь. Если не дойдем, погибнем, то люди во всем мире так и не узнают, что здесь творится.
      Именно тогда у меня и возникла одна мысль… Но не буду забегать вперед. Скажу только, что после работы, ночью, я поделился своим планом с Загби. Он долго и упорно отказывался поддержать мое предложение. Мне еле удалось его уговорить.
      На следующий день за мной пришли двое широкополых. Меня вывели из туннеля и повели вверх по крутому склону, туда, где виднелась Каменная стена.
      Я шел и жевал корешок. В последний миг Загби сунул мне его в руку, прошептав: «Съешь этот корень. Обязательно съешь, он придаст тебе сил». Корешок был пахучий, горьковатый, после него на зубах осталась оскомина.
      Бетон раздвинулся, открыв узкий проход. Наконец я получил возможность поглядеть на улицы таинственного города, скрытого за Каменной стеной!
      Но никаких улиц здесь не было, за стеной буйно сплеталась зелень. Неподалеку, меж зарослей, поблескивала небольшая стеклянная беседка. Под деревьями, в густой нетоптаной траве, нетрудно было заметить круглые диски. Вблизи они оказались люками. На полянах я увидел массивные полушария, покрытые маскировочными плитами. Полушария эти словно росли из земли, как огромные грибы. На макушках «грибов» из продолговатых щелей торчали вороненые стволы, нацеленные в небо. Немного дальше щетинились антенны. Дальше, над зелеными чащами, странно дрожал прозрачный воздух; казалось, что деревья дышат. Было тихо и безлюдно. Местность за Каменной стеной напоминала забытый, заброшенный парк со случайными и некстати возведенными сооружениями. Я понял, что нахожусь над городом, а сам город лежит подо мной, закопавшись в землю.
      Беседка была не настоящая, в ней на поверхности земли скрывалась кабина лифта. Как только охранники прикрыли за собой дверцу, тренькнул уже знакомый мне звонок, и кабина молниеносно ринулась вниз.
      Спустя минуту я попал в длинный коридор. Свет невидимых ламп лился на глянец пластика, в нишах, на молочно-белой поверхности стен, вились цветы. Слева — бесчисленное множество закрытых, плотно пригнанных гладких дверей без ручек, с поблескивавшими никелем порожками. Прямо по коридору, в самом его конце, светился странный прозрачный цилиндр, в котором вырисовывался силуэт человека в желтом одеянии. Слабый ветерок разносил по коридору приятную прохладу.
      Охранники высадили меня и возвратились в лифт. Кабина нырнула куда-то дальше вниз. «Сколько же здесь подземных этажей?» — подумал я.
      В коридоре меня поджидал молодой человек с белобровым безразличным лицом. Я узнал его: это был один из тех троих, что встречали меня у вертолета.
      И комната, в которую он меня привел, тоже была уже мне знакома — в ней я очнулся и увидел женщину с медальоном-свастикой на шее.
      Белобровый подмигнул мне и вышел. Я свалился на койку как подкошенный. Усталость сковала все тело. Засыпая, я подумал, что весь запачкан глиной, а постельное белье, на которое я улегся, даже хрустит от свежести. «Ну и пусть…»
      Сутки, а может, и дольше — не знаю, сколько времени прошло с тех пор как я уснул, — меня не беспокоили. Потом появился Кносе. Костюм с блестками, ботинки так и сияют. Даже не верилось, что совсем недавно на нем был грубый парусиновый комбинезон и противогаз.
      Кносе велел следовать за ним. Я не спешу. Долго умываюсь под краном. Он не подгоняет, молчит.
      Миновав лифт, мы сворачиваем в сторону. Еще один коридор, но поуже. На полу пушистый ковер. Кносе останавливается перед дверью из голубого пластика, одергивает на себе пиджак…
      В центре полукруглого зала зеленеет раскидистая пальма, ее лапчатые листья свисают на белый письменный стол. Стена из сплошного стекла. За нею видны кусты, густые деревья и лианы. У стены большой аквариум. Он насквозь просвечивается, и видно, как в воде тихо покачиваются водоросли, стайками носятся разноцветные рыбы.
      Возле аквариума с сачком в руке прохаживается немолодой сухопарый мужчина. Стройная фигура, седые короткие волосы, смуглое лицо, тонкая полоска усов. На черном мундире серебристые погоны, в одной петлице золотятся две остро изломанные «молнии».
      Мундир изменил о, блик человека, но не изменил его лица. Передо мной был тот самый незнакомец, который с борта белой яхты махал мне и Рыжему Зайцу пробковым шлемом.
      Кносе щелкнул каблуками лакированных ботинок:
      — Ваше приказание выполнено, господин штандартенфюрер!
      Мужчина в черном мундире положил сачок, вытер платком каждый палец.
      — Ты садись, не бойся, — обращаясь ко мне, сказал он добродушно.
      Но я не сдвинулся с места. Я разглядывал три портрета, что висели над аквариумом. На одном щурился человек с невыразительным обрюзгшим лицом и двойным подбородком. Где-то я его уже видел… Ну конечно! Это лицо мелькало в кадрах кинохроники, что осталась со времен давно минувшей второй мировой войны. Старые киноленты мы просматривали в школе, на уроках истории… Рядом — увеличенная фотография хозяина кабинета, который только что кормил рыб. Правда, на снимке он гораздо моложе: в волосах еще нет седины, лицо без морщин, зато, как и сейчас, на нем военное обмундирование и на груди поблескивают два креста. На третьем портрете — совсем уж неприятный тип: сплюснутый нос, впалые щеки, старческие безучастные глаза…
      — Почему стоишь? У нас не принято, чтобы старшие повторяли приглашение, — цепко обшаривая меня глазами, сказал мой собеседник.
      — А меня мало интересуют ваши приглашения.
      — Сказано не очень вежливо, но я понимаю… Твердость и презрение? Хвалю! Спорить мы не будем.
      — С какой стати меня здесь держат насильно?
      — Мы выпьем сейчас чудесного душистого кофе и поразмыслим вдвоем над превратностями жизни. Одновременно и ответим Друг другу на все вопросы. Согласен?… Молчание — уже согласие. — Он посмотрел на Кносе: — Скажите, чтобы нам подали кофе.
      В первые минуты я чувствовал себя как на иголках. Но как-то незаметно успокоился. После всего, что я видел в туннеле, после шестого блока, меня уже нелегко было чем-нибудь запугать. «Ну, что будет дальше?» — подумал я и сел в кресло. Человек с белой яхты, которого Золтан Чанади называл Рохасом Верейрой, а Кносе — штандартенфюрером, одобрительно кивнул мне и улыбнулся.
      За спиной послышались легкие шаги. Оглянувшись, я от неожиданности вцепился в собственные колени. К столу приближалась Эржи. Она держала в руках большую тарелку, прикрытую салфеткой.
      — Не надо удивляться, юноша, — сказал штандартенфюрер. — Ты хотел этой встречи? Как видишь, Эржи жива и здорова. У нее есть свои обязанности. Подавать еду и мыть посуду не обременительно. Так ведь, Эржи? Ну, хорошо. Ты пока что свободна, девушка.
      Эржи мимоходом взглянула на меня. В ее безмолвном взгляде не было и тени страха. Она обрадовалась, увидев меня. Была встревожена, я видел это, но во взгляде ее светилась решимость. «Я не вешаю носа, а ты, как ты?» — спрашивали меня ее глаза.
      Не знаю почему, но, повидав Эржи, я сразу почувствовал себя спокойней.
      Штандартенфюрер подал мне чашку:
      — Пей. Вот бутерброды. Не стесняйся. После тех помоев, что ты ел вместе с индейцами, эта еда — деликатес.
      Я набросился на еду. Помолчав, штандартенфюрер снова начал разговор.
      — Вообще тебе не следовало вмешиваться в эту историю. Жаждал приключений? Вот и получил их. Хорошо, что хоть с вертолета не сорвался. Господин Кносе думает, что ты примостился между колесами машины уже в воздухе. На такую мысль его натолкнул шлем, что был у тебя на голове. Так вот, отвечай сразу же и без выдумок: где ты достал тот шлем?
      Проглотив кусок хлеба с сыром, я ответил:
      — Спросите об этом у Рыжего Зайца.
      — У какого зайца?
      — Вы его видели. Он и вправду рыжий. Помните, вы стояли на палубе яхты, смотрели в бинокль, а мы в тот момент бежали к берегу?
      — И ты меня узнал?
      — Конечно! Как только вошел сюда, подумал: это же тот самый синьор, с яхты. А шлем… Рыжий Заяц привез его из Рио-де-Жанейро. И подарил мне. Я не спрашивал, откуда он взялся. Шлем мне понравился, там был сильный прожектор с микроаккумулятором. Знаете, на какое расстояние доставал ночью его луч? Ого! Когда мы с Рыжим Зайцем ловили рыбу…
      — Погоди, голубчик! — перебил Кносе. — Объясни, как случилось, что ты одновременно с пилотом оказался на аэродроме. Может, ты такой ловкий, что умеешь бегать со скоростью автомобиля? — В его голосе слышались издевательские нотки.
      — А зачем мне было бегать за машиной? — принявшись за очередной бутерброд, ответил я. — Прицепился к вездеходу сзади и спокойно доехал до самого аэродрома.
      Штандартенфюрер засмеялся:
      — Я же говорил вам, Кносе, что все значительно проще, чем вы намудрили. Идите и занимайтесь своими делами.
      — Я хотел еще спросить его…
      — Довольно! Вы мне мешаете. Оставьте нас вдвоем.
      — Слушаю, господин штандартенфюрер!
      Кносе исчез. Человек в черном мундире маленькими глотками медленно отпивал душистый кофе. Потом он отодвинул чашку, поднялся и направился к аквариуму. Через несколько шагов остановился и, резко повернувшись ко мне, заговорил:
      — Кносе сделал не то, что надо. Без моего разрешения поспешил спровадить тебя в блок. Ты видел там кое-что такое, о чем посторонним знать не следует. Думаю, тебе не надо объяснять, что там, где ты побывал у нас, туристам делать нечего. Придется тебе здесь задержаться. На какое время — об этом мы еще поговорим. Не было бы счастья, да несчастье помогло, — кажется, так говорят у тебя на родине? Ошибка Кносе позволяет нам с тобой быть откровенными до конца. Шестой блок будем считать твоим экзаменом на стойкость. Ты его выдержал. Это хорошо. Теперь я могу даже предложить тебе остаться у нас навсегда. Разве у нас плохо? — Его рука описала полукруг, словно демонстрируя роскошную обстановку кабинета. — Нам нужны молодые парни с характером. Нет, не для того, чтобы таскать бетон и рельсы. Крепких ребят, у которых достаточно мужества, ждет у нас интересная работа.
      — Стегать плетью индейцев? — вырвалось у меня.
      — Нет, нет, — покачал головой штандартенфюрер. — Впрочем… Я забыл, из какой ты страны… Равенство, братство и тому подобное у вас там превыше всего. Так, что ли? Но ничего. Мы поможем тебе выбросить из головы все это. Ты любишь путешествовать? Хочешь посетить какой-нибудь уголок планеты, побывать в далеких странах? Тебя привлекают Африка, Тибет, Индия, Аляска, Гавайские острова?… Пожалуйста! Маршруты твоих поездок безграничны. Путешествуй в свое удовольствие. При этом ты будешь не простым путешественником. Перед тобой раскроются все двери. И всюду, где ступит твоя нога, все будет твое: бери, хозяйничай, наказывай. Никто не посмеет тебе перечить. Никто! Вздумается тебе ради потехи разнести в щепки нью-йоркский небоскреб Эмпайрстейт-билдинг или ржавую Эйфелеву башню в Париже, наведешь вот такую штуковину, нажмешь на этот крючок, вот он, снизу, и от тех паршивых сооружений останется только куча обломков…
      В руках у штандартенфюрера появился продолговатый предмет, напоминавший отрезок трубы из блестящего металла. Он вынул его из ящика письменного стола и, играя, подбрасывал на ладонях.
      — Захочешь пустить на дно океанский лайнер, разрушить плотину гидроэлектростанции, обрушить целую скалу — нажимай на крючок. Не раздумывай, нажимай и круши! Ветхий земной шар давно уже пора перетряхнуть как следует и очистить от вредной накипи! Ну как, по душе тебе такая работа? Через год или два я назначу тебя комендантом Сингапура или гауляйтером островов Фиджи. Семнадцатилетний гауляйтер или губернатор, название не имеет значения, — ведь это производит впечатление. Не так ли?
      — Синьор, вы все шутите, но так и не сказали мне…
      — Шучу, конечно, шучу!
      Он взял меня за плечи, повел в глубь зала. Часть стеклянной стены внезапно поплыла вверх, под потолок. Запахло лесом. Мы очутились на террасе, прилепившейся к крутому обрыву. Вокруг были заросли. Далеко внизу, на дне глубокой впадины, сверкало на солнце несколько небольших озер. Почти на уровне террасы, на противоположном склоне живописного каньона, тянулся гребень возвышенности, стеной стояли высокие деревья.
      Штандартенфюрер поднял металлический цилиндр. Упругий сгусток воздуха бесшумно ударил в уши. По ту сторону каньона, на гребне, вспыхнуло бледно-розовое сияние. Я успел заметить, как огромной силы вихрь мгновенно слизал с деревьев ветки, закружил и куда-то унес их. Промелькнул толстый оголенный ствол, с корнем вырванный из земли, до террасы докатился оглушительный треск. Две или три секвойи сползли с гребня вниз. Деревья, стоявшие неподалеку от центра вспышки, раскачивались, как во время урагана. Прошло несколько секунд, и на том месте, где только что были заросли, осталась темная безжизненная просека.
      — Видишь, как можно шутить? А ты говоришь — стегать индейцев…
      Съежившись, я снова сидел в кресле. Перед глазами маячила седая голова штандартенфюрера. От возбуждения у него дергалась щека, и он растирал ее ладонью. На столе хозяина кабинета лежал отрезок металлической трубы с черной рукояткой, то самое оружие, страшное действие которого я только что видел.
      Я напрягся, как перед прыжком, а глаза были прикованы к блестящей трубке, которая так близко лежала от меня. Мне ничего не стоило ее схватить. «Нажимай на крючок! Вот он, внизу…»
      Еще и теперь не выяснено, существует ли телепатия. Дискуссии на эту тему тянутся уже не одно десятилетие. Так и не известно, можно ли в самом деле прочитать чужие мысли. Но в тот миг, когда я уже знал, что сейчас протяну руку к столу, блестящий предмет исчез с его поверхности. Штандартенфюрер взял трубку и спрятал ее в ящик. Он опередил меня, видимо, инстинктивно — ему ведь и в голову не могло прийти, что я осмелюсь схватить оружие. Но я почти уверен, что какие-то клетки его мозга ощутили определенное движение моих клеток и забили тревогу.
      В тот же миг меня охватило вялое равнодушие ко всему, вернулась усталость. Я сказал, что не хочу ни разрушать небоскребы, ни топить лайнеры и ни за что не останусь в этом подземном гнезде, а если меня отведут назад в блок, то работать уже не буду. Не буду, и все!
      Сделав вид, будто не слышит моих слов, штандартенфюрер спросил, знаю ли я, что меня считают погибшим.
      — Мне показывали газету, — подтвердил я.
      — Этот Кносе и тут переборщил. Но ничего. Тем больше будет радость твоего отца, когда узнает, что сын жив и невредим. Из мертвых воскресают не часто. Можешь подать отцу весточку о себе. Не возражаю. Напиши ему письмо.
      Мне все время казалось, что наша беседа должна дойти до той грани, за которой начнется самое главное, и к этому я внутренне готовил себя, хотя и не понимал, что именно нужно от меня этому человеку. При упоминании об отце я встрепенулся, усталости как не бывало.
      Штандартенфюрер заметил, какое впечатление произвело на меня его неожиданное предложение. И обезоружил меня откровенностью:
      — Не думай, что я тороплюсь утешить твоего отца. Сантименты мне ни к чему. Просто ситуация сложилась так, что ты имеешь реальные шансы выпутаться из этой истории. Нам крайне необходимо завязать с твоим отцом серьезный разговор. Твое письмо к нему поможет начать этот разговор.
      — Вы можете обойтись и без моего письма.
      — Конечно, можем. Но если отец узнает, что от результатов наших переговоров будет зависеть дальнейшая судьба его сына, мы быстрее найдем общий язык.
      — Ему вы тоже предложите пост губернатора?
      На лице штандартенфюрера появилась довольная улыбка.
      — Ты сообразительный парнишка. И смелый к тому же. Лететь вдогонку за вертолетом ночью, едва не проникнуть в кабину… У Кносе имеется только подозрение на сей счет, я же полностью уверен: шлем был принадлежностью летательного аппарата, которым ты воспользовался для погони. Но Кносе зря к тебе прицепился. Аппарат ты успел с себя сбросить, а его конструкция тебе неизвестна. Так что забудем об этом. Кстати, твоему отцу я не собираюсь предлагать какой-либо пост. Я предложу ему другое. Даже не буду предлагать. Я просто потребую, чтобы он немедленно прекратил работы по освоению здешних джунглей. Все усилия твоего отца направлены на пользу всевозможных тварей, которых только и интересует, чем набить свой желудок. Так вот, чтобы сельва не превратилась в проходной двор… Одним словом, я вынужден обратиться к здравому рассудку доктора Вовченко. Успокойся, твоему отцу ничто не угрожает. Доктор Вовченко нужен нам живой, а не мертвый. Нужен не здесь, в джунглях, а там, где он может встречаться со своими коллегами или выступать перед многолюдными аудиториями. Он должен публично признать ошибочность или поспешность собственных выводов и сделать заявление о том, что тропическая растительность этого континента не оправдала надежд, что ее невозможно использовать для расширения запасов продуктов питания. Пусть выдумает несуществующие бациллы, пусть скажет, что употребление продуктов сельвы грозит людям бешенством, — для подкрепления такого заявления мы найдем нужные факты. Пусть, наконец, перенесет свою работу в джунгли Индонезии, Вьетнама, в любое другое место. Меня это не касается. Я хочу тишины и покоя в здешних местах. Доктор Вовченко признанный авторитет в научных кругах, с ним считаются. Если сегодня он выскажет соображения, противоположные вчерашним, это мало повредит ему. Неудачи случаются у каждого. Пошумит пресса, будут возмущаться заинтересованные фирмы, банки приостановят финансирование проектов — на этом все и закончится. Твой отец сдаст в архив собранные материалы, распустит экспедицию, и вы с ним спокойно вернетесь домой. Кроме того, вас ожидает большая радость, о которой ты сейчас даже не догадываешься… Чем скорее доктор Вовченко согласится на мои условия, тем быстрее ты оставишь этот город, куда прибыл без приглашения. Понял? Обо всем, что видел и слышал здесь, безусловно, придется молчать. Прежде всего — чтобы но подвести твоего отца. Молчать ты обязан год-полтора, а потом можешь рассказывать о своих приключениях кому угодно… Между прочим, с инспектором Чанади, думаю, мы тоже договоримся. Он ведь не захочет потерять свою сестренку Эржи.
      — Что я должен написать в письме?
      — Чистейшую правду! Жив-здоров, скучаю, жду скорой встречи… Можно добавить еще что-нибудь, на твое усмотрение.
      — Нет, синьор, такого письма не будет.
      — Почему? Чудак ты. Чего ты добьешься своим упорством? Того, что будешь ковыряться в туннеле до самой смерти? Подумай как следует.
      — Уже подумал. Письма не напишу. Даже если бы и написал, отец никогда не согласится на подлость.
      — Какая же в этом подлость? Просто он будет тебя спасать. Придвигайся ближе, вот бумага.
      — Сказал — не напишу, и баста.
      У штандартенфюрера снова задергалась щека. Он не без усилий сдерживал себя. Однако все еще прикидывался добряком.
      — Эх, молодость, молодость… На что ты надеешься? Думаешь, что убежишь? Напрасные надежды, уверяю тебя. Не веришь? Сейчас убедишься.
      На белой поверхности стола щелкнул переключатель микрофона.
      — Приведите его ко мне!
      Не прошло и минуты, как в зал, вобрав голову в плечи, вошел… Загби.
      — Рассказывай! — бросил штандартенфюрер, не глядя на индейца.
      Тело Загби переломилось в низком поклоне. Он показал на меня пальцем и быстро заговорил:
      — Белый юноша подговаривал Загби бежать к Большой реке. Он хотел напасть на часового среди ночи. Загби рассказал об этом белому воину, который охраняет сон каджао после работы. Белый воин пообещал Загби столько сигарет, сколько пальцев на руках.
      Губы штандартенфюрера скривились в презрительной усмешке. Он взглянул на индейца.
      — Ты поступил умно. Тебе дадут сигарет. Теперь ты ежедневно будешь иметь сигареты. В блок не вернешься. Я прикажу, чтобы тебя оставили здесь, будешь убирать комнаты или коридор. Тебя оденут, как белого. Я доволен тобой. Иди!
      Кланяясь и прижимая руку к сердцу, Загби попятился к двери. Я отвернулся. Боялся, что штандартенфюрер разгадает мои мысли. Но он уже, очевидно, не интересовался тонкостями моего настроения, был уверен, что измена индейца доконала меня.
      — Слышал? Вот тебе и братство, — делая нажим на каждом слоге, засмеялся штандартенфюрер. — Оно стоит всего нескольких сигарет. Брось даже думать о побеге. Делай, как говорю, и все будет в порядке.
      Я не отвечал.
      Мое молчание начало раздражать хозяина кабинета. Потянувшись через стол, он схватил меня за подбородок. Его глаза стали злыми, превратились в узкие щелки.
      — Видел в туннеле индейцев, тех, что пытались взбунтоваться? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их разума! То же самое произойдет и с тобой, если будешь упорствовать. Забудешь собственное имя, друзей, не сможешь вспомнить, кто ты, откуда, утратишь человеческий облик, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться венцом природы. Но я терпелив. Прежде чем наказать, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — крикнул он в микрофон. — Кто там у вас?
      — Приказ выполнен, господин штандартенфюрер! — прозвучало в ответ из динамика.
      — Коменданта ко мне!
      Через несколько минут в зале с пальмой появился белобрысый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых возле лифта.
      — Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.
      Белобрысый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы свернули вправо. Матовый глянец пластика сменился угрюмым однообразием бетона, потолок понизился, повис над головой. В безлюдье подземелья разливался мертвенный синеватый свет. Путь преграждала густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчал молодчик в широкополой шляпе. Загремел засов, решетка медленно поползла в сторону.
      Меня подвели к стальной, сплошь покрытой заклепками двери, на которой была укреплена табличка с надписью «Комендант».
      «Неужели им удалось запугать Эржи? Что она мне скажет? Будет советовать написать отцу? Может быть, поверила, что это спасет нас?…»
      Ослепительный поток света, внезапно ударивший в глаза, остановил меня на пороге. На стуле у стены сидела женщина, сидела спиной к двери.
      — Я решил показать вам, фрау, одного несговорчивого парня, — раздался из динамика голос штандартенфюрера. — Ему все кажется, что он находится в лагере юных пионеров или как там у вас это называется… Можете говорить с ним о чем угодно, вам не будут мешать. Комендант, оставьте их одних!
      Женщина резко повернулась.
      — Мама! — закричал я. — Мама!..
      Это была моя мать. 

ЕВГЕНИЙ ГУЛЯКОВСКИЙ
ЛЕГЕНДА О СЕРЕБРЯНОМ ЧЕЛОВЕКЕ
Фантастический рассказ

       Наш город, наверно, самый жаркий на свете. Жара в нем стоит такая, что трескаются каменные заборы, а скалы покрываются коричневой коркой загара. Хатаму здесь нравится. Он родился и вырос в этом городе. А мой город совсем другой, хоть я и не помню почти ничего, только огромные кусты пестрых цветов, росшие у самой калитки. Давно уже город Хатама стал и моим городом. Я учусь с Хатамом в одной школе. Одни и те же улицы встречают нас после уроков. Мы проходим по узкой Лесной, названной так, наверно, в шутку, по длинной Красноармейской и Колхозной. Отец говорил, что улицы с такими названиями есть во всех городах. А мне почему-то кажется, что улицы, как и люди, неповторимы, у них свои лица и должны быть такие же неповторимые имена. Но отец знает об этом лучше меня, он много ездил, пока меня еще не было на свете, и я жалею иногда, что родился так поздно, что самое интересное люди успели прожить без меня.
      За последним рядом домов на Колхозной город вдруг исчезает. Перед нами открывается до самого горизонта огромное пространство пустыни, поросшей сухими колючками и кустиками желтой травы.
      Солнце, уставшее за день, лениво катится к горизонту, и мы спешим, чтобы успеть перехватить старика Дамира с его отарой на перевале.
      Каждый вечер гонит здесь Дамир колхозную отару на ночлег и располагается у источника на короткий отдых после трудного пути через горы. Мы должны успеть к источнику раньше его, чтобы собрать хворост для костра. Хворосту вокруг мало, и на сбор его уходило не меньше часа. К концу сбора все руки у нас исцарапаны о верблюжью колючку, но мы этого даже не замечаем, все наше внимание направлено на перевал: мы с нетерпением ждем, когда там зашевелится густая, плотная масса овец, розовая в лучах заходящего солнца.
      Дамир неторопливо разводит костер, кипятит чай, разламывает душистую белую лепешку и протягивает нам тонкие, звенящие от ударов голубоватые пиалы с древним узором. Нам совсем не хочется чая, но отказаться нельзя и торопить Дамира бесполезно. Наконец он вытирает усы и бороду рукавом халата и начинает точно с того места, на котором остановился вчера. Дамир говорит медленно, как будто вспоминает события, очевидцем которых был. Трудно поверить, что все, о чем он рассказывает, случилось так давно, полторы тысячи лет назад. Нам с Хатамом не удается даже представить всю громадность этого времени, и все же, слушая Дамира, мы видим улицы древнего, очень древнего города. Такого древнего, что даже память о нем не сохранилась, а пыль от его домов смешалась с песками пустыни много веков назад.
      Это был богатый и красивый город. У восточной стены рядом с базарной площадью находилась улица мастеров. Здесь-то в маленькой хижине и жил Мансур. Мы услышали о нем от Дамира несколько дней назад, и с тех пор его имя всегда вызывает у меня волнение, хотя прошло уже много лет и я давно ушел от того мальчишки, что сидел перед потухшим костром с остывшей пиалой в руках.
      Мансур, серебряных дел мастер, был самым знаменитым во всем Бактрийском государстве. За его изделиями охотились приезжие купцы, назначали тройные цены, но сам он всю жизнь оставался бедняком, словно золото и серебро не могло задержаться в ладонях этого человека и лишь ложилось прекрасным узором на чаши и кубки, на щиты и шлемы богатых горожан и полководцев. Да и не один был он таким бедняком: всё, что зарабатывали его соседи, тоже уходило в виде податей и налогов. Мансур был жизнерадостным и сильным человеком, он любил свою работу, дружно жил с соседями-кузнецами и шорниками. Они всегда выручали его в трудные минуты, делились последним, а когда есть у человека верные друзья, ему легче переносить бедность. Может быть, мы никогда не узнали бы о Мансуре, не будь у него одной тайны да не случись беды… Мало ли на свете мастеров, чьи изделия пережили века, а имена не сохранились. Но Мансура ждало другое. На смертном одре отец передал ему небольшую запечатанную шкатулку и наказал не открывать ее без большой необходимости. И такое время пришло.
      Мансур понял, что дело неладно, сразу, как только ушел посыльный от правителя города Патрокла. Раз уж зовут во дворец, добра не жди… Мансур долго сидел задумавшись, ковырял в каменном корытце засохшую краску, все искал причины, по которой мог он понадобиться самому Патроклу, потом все же велел жене Астаре собрать инструменты, хотя знал, что они не понадобятся. Не станет Патрокл утруждать себя заказами, не за тем звал…
      Весь день ждал мастер под палящим солнцем, его не пустили даже во внутренний двор. И лишь поздно вечером стражник выкрикнул его имя и, грубо подталкивая, провел через длинный коридор в комнату досмотра. Там его обыскали, вытрясли из пояса две бронзовые монеты и забыли положить обратно. Искали оружие, но он не взял с собой даже ножа. Отобрали ящик с инструментами и велели надеть чистый халат, словно лишним оскорблением хотели вывести его из себя, но он и тут промолчал. Кто он такой перед воинами великого Патрокла? Вот уже четвертый год, как приехал из Македонии этот рыхлый жадный человек, и с тех пор город не знает покоя от поборов и податей. Тех, кто пытался возражать, давно казнили на городской площади, и глаза им выклевали вороны…
      Красив дворец Патрокла. Прекрасны резные фонтаны из белого мрамора, огромные вазы, сделанные из не известного бактрийским мастерам материала… Велика и могуча Македония… Побывать бы там, познакомиться с людьми, что создали всю эту красоту…
      Мансур так засмотрелся на светильник, изваянный в виде козлоногого человека, что не заметил, когда в зал вошел Патрокл, и только тяжелая рука сотника, швырнувшая его ниц перед великим, заставила опомниться.
      Патрокл движением руки удалил сотника и охрану и остался один на один с Мансуром. Долго молча стоял он над распростертым человеком, задумчиво разглядывая затылок лежащего ничком мастера.
      — Значит, ты и есть Мансур?
      — Так, господин.
      — Слышал я о тебе немало сказок. Говорят, ты знаешь тайны всех металлов?
      — Молва лжет, господин.
      — Лжет? Может, и лжет. Встань. У нас с тобой не простой разговор.
      С трудом поднялся Мансур, проклиная тяжелого на руку сотника.
      — Еще я слышал, что в городе нет мастера искусней тебя.
      — Кое-какое искусство перешло мне от дедов, и если великий захочет…
      — Кувшины и чаши мне не нужны. Своих достаточно. А кроме искусства, ничего не перешло тебе от дедов?
      Мансур весь сжался, вспомнив заветную шкатулку. В мозгу вертелся хоровод мыслей… Откуда?… Как мог узнать?… А может, не о том он? Может, ничего еще не знает?…