Альманах Мир Приключений - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

      — Так что же делать?
      — Набраться терпения и искать эти факты. Кстати, у меня тоже есть кое-какие сомнения, — медленно проговорил Дорохов.
      — Какие именно?
      — Понимаете, товарищи, Лавров, как говорят юристы, мог добросовестно заблуждаться. Показалось ему, что у Славина был нож. Это могло случиться, все-таки там недостаточное освещение, а у него плохое зрение.
      — Если считать, что нож Лаврову привиделся, то как же со словами? — Рогов встал, прошелся по беседке и закончил: — Ведь парикмахер прямо сказал, что убьет Олега. На слух-то Олег не жалуется.
      — Вот что, Женя, хорошим слухом нам тут не отделаться. Сколько у тебя в дружине ребят?
      — Около трехсот. Из них актива больше сотни. Двадцать человек я выделил в помощь Николаю, — он кивнул в сторону Козленкова.
      — Тогда давайте сделаем так. Вы, товарищ Козленков, пригласите завтра вечером своих помощников в городской отдел — днем, надо полагать, они на работе?
      — Почти все работают, — ответил Рогов.
      — И вы, Женя, тоже приходите. Договорились? Тогда спокойной ночи.
      Прощаясь, Дорохов придержал руку Рогова:
      — Вы не обижайтесь, Женя, что я вас так по-свойски называю. Все-таки я по сравнению с вами старик.
      — Что вы, Александр Дмитриевич! Пока мы все обходимся без отчества.
      — Тогда отлично. — Дорохов взглянул на часы, было уже около часа ночи. — Ну что, по домам? Как говорится, утро вечера мудренее.
      — Вы, товарищ полковник, в гостиницу? — спросил Козленков.
      — Да.
      — Если позволите, я вас провожу, мне по пути, а вот Рогову в противоположную сторону.
      — Идемте.
      Они попрощались с Роговым и вдвоем медленно, не торопясь побрели по аллее.
      Шли молча. Дорохов присматривался к своему спутнику, а тот, видимо, ждал вопросов. Полковник хотел представить себе, что за человек этот инспектор. Он знал, что для работника уголовного розыска важна выдержка, а Козленкову в сдержанности не откажешь. То, что он сам решил не идти в квартиру Лавровых, не желая мешать беседе, Дорохову понравилось, и он расценил это как проявление такта. Нравилась еще и спортивная подтянутость Козленкова.
      — Что вы думаете о деле Лаврова? — неожиданно спросил полковник.
      Козленков приостановился, свел брови и, не задумываясь, ответил:
      — Верю Лаврову. Только никак не пойму, почему Сергей хотел его зарезать. Я Олега знаю чуть ли не с детства. Знаю и Сергея. Мы ведь с ним почти ровесники. Все мы тут друг друга знаем. Олег честный малый. Если бы было по-другому, то он так бы и рассказал, как было. Ему все верят. Верят в комитете комсомола и в дружине.
      — Считаете, что Лавров говорит правду?
      — Обязательно.
      — А почему Киселев думает иначе?
      — Киселев? — Козленков как-то замялся, стал говорить медленно, подбирая слова, словно не хотел обидеть старшего инспектора. — Знаете, наш Захар Яковлевич Киселев своеобразный человек и к молодежи относится по-своему. Он терпеть не может тех, кто носит длинные волосы. В его представлении все они балбесы и пижоны. Ходят с гитарами и поют — плохо. Носят расклёшенные брюки — еще хуже. Наш капитан каждый раз говорит, что в его время молодежь была не такая. Потом, прокурор сказал: «Давайте доказательства», мы стали искать их и не нашли. Киселев решил, что этих доказательств вообще нет. И еще одно обстоятельство. Захар Яковлевич постоянно имеет дело с законченными преступниками или негодяями, которые скрываются от собственных детей. Может быть, он потерял веру в человеческую порядочность? — Козленков задумался и с жаром предложил: — Вам бы, товарищ полковник, с Борисом Васильевичем поговорить, с нашим начальником уголовного розыска. Правда, он в больнице.
      — Афанасьев знает об убийстве Славина?
      — Знает. Это он мне велел с дружинниками искать нож и свидетелей. Сегодня я у него тоже был. Рассказал о вашем приезде. Он обрадовался.
      Дорохов и Козленков подошли к гостинице. Прощаясь, полковник попросил инспектора с утра быть в городском отделе. Ему явно понравился этот молодой человек.

* * *

      Дежурная гостиницы, пожилая женщина, передавая Дорохову ключ, сказала, что около десяти часов вечера ему звонил капитан Киселев.
      — Он что-нибудь просил передать? — поинтересовался полковник.
      — Нет, только спросил, возвратились вы или нет. — Женщина помедлила и предложила: — У нас в гостинице душ работает круглые сутки. А еще есть электрический чайник. Если хотите…
      — Спасибо. С удовольствием. Сначала душ, а потом чай. Кстати, у меня есть чем заварить.
      — Тогда я вскипячу.
      — Буду благодарен.
      После душа Александр Дмитриевич словно помолодел. В темно-синем тренировочном костюме он и впрямь казался лет на десять моложе. В своем номере он открыл окно и дверь, ведущую на балкон, и заглянул в чемодан. Обычно там всегда оказывалось что-то съедобное. Дома знали его манеру. Знали, что, взявшись за новое дело, он пропустит обед, ужин, и подсовывали всякую снедь. И на этот раз Александр Дмитриевич обнаружил два целлофановых пакета. В одном были сухая колбаса, кусок сыра, шпроты и сардины, в другом оказалось домашнее печенье, жестянка с чаем и конфеты. Александр Дмитриевич взял второй пакет, замкнул номер и спустился на первый этаж к дежурной. Женщина удивленно взглянула на сверток в руках Дорохова и сказала, что она Думала — полковник будет пить чай у себя в номере. Но Дорохов ответил, что здесь веселей и что чаевничать лучше всего вдвоем.
      Женщина быстро накрыла салфеткой маленький столик, поставила два стакана в подстаканниках, тарелку с аппетитным фаршированным перцем и несколько штук домашних пирожков и ушла в боковую дверь. Вскоре она вернулась с кипящим электрическим чайником.
      — Вскипел второй раз, — объяснила она. — Сами будете заваривать или я?
      — Сам, сам, — ответил Дорохов, доставая жестянку, и начал священнодействовать.
      Когда чай, темный, точно устоявшийся гречишный мед, был разлит по стаканам, полковник предложил:
      — Давайте знакомиться. Меня зовут Александр Дмитриевич.
      — Знаю, знаю, — перебила женщина. — Дорохов, полковник милиции, прибыл к нам из Москвы, срок командировки неизвестен. Заглянула в вашу карточку. Меня зовут Нина Николаевна. Я дежурный администратор. В этой гостинице уже лет двадцать. Начала работать еще в старой, тогда была вовсе и не гостиница, а Дом приезжих. Это когда завод перестроили, к нам командировочные валом покатили, ну вот лет восемь назад и выстроили эту. — Нина Николаевна отхлебнула чай, с удовольствием сделала еще глоток и предложила: — Берите мою стряпню, пожалуйста, не стесняйтесь. — Женщина помолчала. — Вы к нам по делу Лаврова?
      Дорохов положил себе на тарелку перец, взял пирожок, с удовольствием стал есть и слушать.
      Нина Николаевна продолжала:
      — Обоих я знаю. Сергей у нас тут в парикмахерской поначалу работал, года три, как перешел в салон. Ничего был парень. Раньше они с матерью в соседнем бараке жили. Знаю их давно. Очень уж убивается женщина. Вчера встретила в магазине. Идет вся в черном и сама черная. Мы с ней чуть не столкнулись, а она и не заметила. Жалко мне его. Погиб-то уж больно глупо. Что у них там с Олегом получилось, не знаю. Люди разное говорят…
      — Что же, Нина Николаевна, все-таки рассказывают?
      — Разное говорят. Вам-то лучше знать, что правда, а что болтовня.
      — Не успел я узнать-то. Только ведь приехал, сами знаете.
      — Ну, одни говорят, что Сергей хотел расправиться с дружинником, только вот за что, никто не знает, а кто-то болтал, будто видел, как Сергей следил за Лавровым.
      Дорохов насторожился, отставил стакан и хотел что-то спросить, но, видимо, решил дать Нине Николаевне высказаться и продолжал слушать с еще большим вниманием.
      — Другие ругают дружинников: мол, они распоясались, людям прохода давать не стали, нарочно убили парикмахера. Пристали к пьяному и били до тех пор, пока тот не скончался. Что здесь правда, что нет, не знаю. А Олег с моим внуком вместе учился, раньше часто бывал у нас. Парень он честный. В мать. Отца-то я мало знаю, а мать Олега, Калерия Викторовна, наш участковый врач. Она в нашей поликлинике с войны. Справедливая женщина.
      — Был я у них сегодня, — не вытерпел Дорохов.
      — Ну, и как она?
      — Горюет.
      — Ну еще бы!..
      — Нина Николаевна, а кто рассказывал вам насчет того, что Сергей следил за дружинником?
      — Кто-то говорил, но кто, убейте, не помню.
      — Может быть, припомните?
      — Если припомню, скажу обязательно.
      Чайник опустел. Женщина стала собирать со стола. Дорохов поблагодарил ее, поднялся в номер, быстро разделся и улегся в прохладную постель.

* * *

      Наверно, во всем виноват был чай. Александр Дмитриевич изо всех сил старался заснуть. Ворочался, выбирал удобное положение. Пробовал про себя считать, досчитал до четырехсот и плюнул. Вспоминал стихи, но ни один рекомендованный способ не действовал. Чай? Чепуха, он десятки раз пил и более крепкий, но засыпал как убитый. Лавров не давал ему покоя. Вспоминались обрывки разговоров, лица. Но все это забивала какая-то навязчивая мысль. Какой-то вывод, которого он, Дорохов, еще не сделал. Что же его беспокоило, что? За окнами посветлело, на деревьях начался птичий разговор. Часы показывали без нескольких минут четыре. Решение пришло внезапно. Дорохов отбросил простыню и легкое пикейное одеяло, вскочил с постели. Пополоскал лицо над умывальником, подождал, пока стекла теплая вода, намочил полотенце и энергично докрасна растерся. Быстро оделся и вышел. Нина Николаевна, дремавшая за своей конторкой, удивленно поднялась, взглянула на часы и, открывая парадную дверь, не вытерпела, спросила:
      — Что это вам не спится?
      — Видно, уж слишком крепкий чай был. Поброжу немного и вернусь.

* * *

      Дорохов быстро пересек пустую улицу и прошел под ту самую арку, где был убит Славин. Не задерживаясь, вошел в сонный двор и, миновав беседку, направился к кустам жасмина. Он стал обходить их медленно, пробрался в самую гущу, где оказалась маленькая, свободная от веток площадка. Наверное, здесь не раз прятались местные мальчишки, играя в извечных казаков и разбойников.
      Александр Дмитриевич выпрямился. Верхние ветки кустов оказались довольно редкими. Они полностью закрывали его самого, а вместе с тем позволяли видеть весь двор: подъезд, где живет Крючков, и асфальтовый тротуар, тянувшийся вдоль домов. Он опустился на корточки и обнаружил, что и внизу голые, без листьев прутья не закрывают обзор. Увидел чахлую, редкую траву, пробившуюся у корневища. Трава была изрядно вытоптана, несколько молодых побегов жасмина сломано и засохло. Повыше на кустах также отыскались надломанные ветки. Жасмин уже отцвел, и на концах веток гроздьями висели семена. Сломать их мог только тот, кому они мешали. Другое дело — во время цветения: ветки жасмина могли соблазнить кого угодно. Ветки были сломаны на уровне его глаз, и Дорохов решил, что для мальчишек это высоковато. Придя к выводу, что в кустах кто-то прятался, полковник снова стал осматривать все вокруг. Нашел несколько окурков, размытых дождем и покрытых пылью, рассмотрел их и отбросил, так как за неделю они не могли приобрести такой древний вид. Отыскал старую, со сломанными зубами расческу, она, видно, тоже лежала здесь давно. Расширяя круг поиска, полковник выбрался из кустов и заметил круглый шарик скомканной бумаги. Он поднял его, развернул и прочел: «Холодок. Москва, фабрика имени Бабаева». Чуть в стороне оказалась еще одна такая же скомканная обертка. Он подержал бумажный комочек на ладони, хотел развернуть, но потом раздумал и снова забрался в центр кустов. Прикинув направление, в котором оказались конфетные обертки, был вынужден повернуться лицом к арке. Размахнувшись как можно сильнее, бросил комочек и проследил за его полетом. Снова отправился его искать. К величайшему удивлению Дорохова, на земле оказалась еще одна конфетная обертка, сжатая в тугой шарик. Бережно спрятав их в сигаретную коробку, полковник еще долго бродил вокруг. Но больше он ничего не нашел. Постояв несколько минут возле кустов, он напрямик отправился к арке. Теперь его интересовал один-единственный вопрос: были ли конфеты в карманах Славина? Он отчетливо помнил все, что записано в протокол: ключ, зажигалка, пачка «Беломорканала», в которой осталось четыре папиросы, любительские права на управление автомобилем и тридцать два рубля денег. Но те, кто составлял протокол осмотра, могли и не записать одну-единственную конфету, тем более половину или скатанную в такой же шарик обертку.
      Гостиница уже просыпалась. Возле дежурного администратора стояло несколько человек, оформлявших документы, и Дорохов проскользнул мимо Нины Николаевны незамеченным. У себя в номере полковник, быстро раздевшись, выключил репродуктор, который должен был вот-вот заговорить, и, улегшись в постель, мгновенно заснул.

* * *

      Второе утро в городском отделе для Дорохова началось с сюрприза. Только он достал из сейфа дело и стал читать протокол осмотра места происшествия, где описывалось содержимое карманов Славина, как вошел капитан Киселев. Сегодня он был в обычном для лета сером костюме и лимонного цвета тенниске. Поздоровавшись с Дороховым, с интересом взглянул на документы, которые тот штудировал, и, не скрывая удовольствия, вынул из папки несколько исписанных страниц и положил их на стол.
      — Бросьте вы, Александр Дмитриевич, перечитывать эти материалы, там все ясно, все известно, а вот эти протокольчики почитайте. Я еще вчера хотел вам доложить. В дружину звонил, говорят — ушли. Позвонил в гостиницу, говорят — не появлялся. Ну, думаю, загулял наш москвич, — по-свойски начал капитан.
      Дорохов хотел оборвать Киселева, но, увидев его довольное лицо, подумал: не стоит портить человеку хорошее настроение, тем более с утра. Он молча взял документы. Это были показания свидетелей. Первым был допрошен слесарь завода Воронин Борис, девятнадцати лет, не судимый, не женатый, и т. д. Воронин рассказывал:
       «3 августа этого года я вместе со своим приятелем Капустиным Левой пошел в кино. Посмотрели иностранный фильм «Бей первый, Фредди». По окончании сеанса вместе с остальными зрителями стали выходить на улицу. В толкучке как-то случилось так, что какая-то девушка споткнулась о мою ногу и упала. Я стал ее поднимать, но к нам подошли дружинники, несколько раз ударили меня и Капустина, скрутили нам руки и отвели в штаб. Особенно нахально вел себя дружинник в очках. Фамилию его я не знаю, но, если нужно, смогу узнать. При мне другие дружинники назвали его Олегом. Этот дружинник сбил Капустина с ног, а меня схватил за руку и вывернул ее так, что она болит до сих пор. Сначала нас привели в штаб, потом отправили в милицию, а утром народный суд мне и Капустину дал но 15 суток за мелкое хулиганство. Еще раньше Капустин мне рассказывал, что среди дружинников есть несколько человек, которых нужно опасаться. Кудрявцева из общежития, он гирями занимается, и одного очкарика».Слово было зачеркнуто. В самом низу страницы оговорено исправление: «Зачеркнутое «очкарик» не читать».
      «Ну и ну!» — подумал Дорохов.
      — Кто допрашивал? — спросил он у Киселева.
      — Сам, товарищ полковник.
      Дорохов стал читать дальше: «Дружинника, который носит очки, следует также опасаться. Он неоднократно бил наших ребят, есть и еще несколько таких в дружине, которые действуют кулаками…»Дальше шла служебная фраза: «Протокол записан правильно»,и подпись Воронина. Следующий протокол зафиксировал показания Льва Капустина. В анкетной части сообщалось, что ему 17 лет 9 месяцев 8 дней, он работает учеником на заводе. Судим два раза за кражи. Показания Капустина были несколько подробнее:
       «Дружинника в очках, Лаврова, я знаю почти полгода. Он меня просто ненавидит. Где бы я ни появился, он ко мне все время придирается. Несколько раз прогонял из сквера, из Дворца культуры. Мало того, он сказал и другим дружинникам, чтобы и те меня задерживали и приводили к себе в штаб. Вызывали мою бабушку с дедом. Лавров при всяком удобном случае бил ребят. 3 августа он пристал ко мне и к моему приятелю Воронину за то, что мы нечаянно толкнули девушку. Бориса Лавров ударил, а меня, когда я хотел заступиться, отбросил в сторону. Я отлетел на несколько метров, упал и сильно расшибся. Потом мы же оказались и виноватыми, привели в суд и дали нам по пятнадцать суток…»
      Дорохов закурил, пододвинул сигареты Киселеву.
      — Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?
      — Точно!
      — Как разыскали этих свидетелей?
      — Они сами попросились ко мне на прием и дали показания.
      Они сидят тут у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.
      — Понятно.
      — Вот видите, Александр Дмитриевич, Лавров-то рукоприкладством давно занимается. Поискать, — наверное, найдутся и еще такие же случаи. На их фоне убийство Славина будет выглядеть совсем иначе.
      Но Дорохов не обратил внимания на рассуждения Киселева. Он снова вернулся к протоколу осмотра, который читал, и спросил:
      — Скажите, Захар Яковлевич, вы не знаете, всё ли записали в протокол, что обнаружили в карманах Славина?
      Киселев удивленно пожал плечами:
      — Конечно, все. Я сам был на месте.
      — А где одежда Славина?
      — Вернули матери. Всё вернули, что было у парикмахера. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.
      Дорохов полистал страницы, отыскал расписку, написанную корявыми, дрожащими строчками, прочел ее и предложил:
      — Давайте съездим с вами на квартиру Славина.
      — Тут нечего ехать. Это совсем рядом. В квартире я у них не был, но дом знаю. У нас тут все близко. А что вы там хотите найти?
      — Ничего особенного. Хочу посмотреть… Поговорить…
      Киселев решил взять со стола показания Капустина и Воронина, но Дорохов попросил:
      — Оставьте. Еще разок прочту.
      В кабинет вошел Козленков. Он поздоровался и скромно остановился у письменного стола.
      Дорохов встал.
      — Пришли? Вот и отлично! Доброе утро. У меня к вам просьба: пока мы с Киселевым сходим к матери Славина, познакомьтесь с этими показаниями и соберите все данные об этих ребятах.
      Козленков взглянул на протоколы и не сдержал удивления:
      — Я их обоих знаю, товарищ полковник!
      — Еще лучше. Но все-таки поинтересуйтесь поподробнее. Мне хотелось бы иметь о них самые свежие данные.

* * *

      Славины жили в обычном пятиэтажном доме в микрорайоне, который ничем не отличался от многих ему подобных, если бы не обилие зелени. Нет, здесь росли не тополя и липы. Дома окружал настоящий фруктовый сад. Было как-то удивительно, что кругом на ветках висели самые настоящие яблоки, крупные, наливающиеся солнцем. Одни розовели, другие желтыми пятнами проглядывали сквозь листву. Плоды оттягивали ветки и, конечно, были соблазном для детворы. Киселев заметил удивление полковника и начал рассказывать:
      — Тем жильцам, что получили квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли вместо балконов. Ну, а у нас заместитель председателя исполкома мастер на всякие благоустройства. Собрал всех первоэтажников, помог достать саженцы, консультации разные организовал. И вот результат. — Киселев остановился, указал на деревья, росшие между спортивных площадок: — А вот те, видите — поменьше, они моложе. Это уже увлечение обладателей балконов. Они тут каждый метр свободный деревьями и кустарниками засадили. Сначала беда с мальчишками была, а потом и те увлеклись, всяких кормушек птицам понастроили. У нас в городе таких вот жилых секторов несколько, и знаете, я наблюдал, что здесь меньше хулиганства, меньше пьянок. Поначалу были ссоры из-за деревьев и урожая, но и те теперь прекратились. Мне думается, что садоводство, вот даже и такое, очень доброе дело. Тянет людей к земле.
      Дорохов не ответил. Не потому, что не разделял мыслей Киселева, просто он был поглощен предстоящей беседой.
      Двери открыла высокая, худая женщина. Наброшенный на голову черный старинный кружевной платок почти сливался с землистым лицом, на котором выделялись лишь темные провалы глаз. Женщина остановилась в двери, невидяще скользнула по лицу Дорохова и, только когда заметила Киселева, преобразилась, подобралась, глаза ее мгновенно стали злыми, сухие губы исказила гримаса.
      — Что надо? Загубил со своими подручными сына, а теперь мне покоя не даешь! Что, Лаврова выгородить хочешь? — Ее хриплый голос взметнулся, перешел почти в крик. — Не дам, по позволю! До Москвы дойду, а правды добьюсь! — И, обращаясь уже к Дорохову, тихо и горестно запричитала: — Одна я осталась, совсем одна! Невестку вот в дом ждала… Убили Сереженьку-то!
      Она закрыла лицо концом платка и, как-то сломавшись, словно подрубленная, припала к косяку.
      Киселев повысил голос:
      — Успокойся, Степановна. Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.
      Женщина по-новому взглянула на Дорохова:
      — О чем говорить-то? Теперь ему никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, — и, посторонившись, она пропустила их в коридор.
      Квартира была обыкновенная, стандартная, двухкомнатная. Первое, что бросилось в глаза Дорохову, — это чистота и полосатые домотканые половики. Они закрывали пол в коридоре, устилали довольно большую, видимо парадную, комнату.
      Дорохов вспомнил Забайкалье, где он работал еще до войны. Большой пятистенный рубленный из лиственниц дом, огромную горницу, устланную вот такими половиками, и широкие деревянные белые лавки, сделанные руками хозяина, фикус в углу… Входить в эту комнату позволялось лишь по праздникам… А снимал он в этом доме маленькую комнату-боковушку. Давно это было…
      А здесь на полосатых половиках стоял полированный стол в окружении таких же стульев, на тумбочке — телевизор, а на серванте восседал солидный гипсовый кот. Краска на нем поблекла, но черные намалеванные усы до сих пор придавали ему бравый вид.
      Хозяйка повела их в кухню. Здесь тоже были половики и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук, прикрытый постелью.
      Хозяйка вытащила из-под стола табуретки и жестом пригласила присесть.
      — Да, Матрена Степановна, понимаю я ваше горе, тяжело вам, очень тяжело, но и нас вы должны понять, — начал Дорохов, с участием глядя на женщину, которая присела на край сундука. Руки ее, несоразмерно большие, жилистые, настоящие рабочие руки, безвольно свисали вдоль туловища. — Трудно небось сына-то было растить?
      — А то легко! Вот Афанасьев знает. На его глазах рос.
      — Не баловал?
      — Как не баловать, баловал, конечно. Так ведь одна я его поднимала, мой-то на фронт ушел, а Сергей родился уж без него. Работала я. Днем на заводе, а вечером в госпитале — стирала. Присматривала за ним бабка, а ей тогда было чуть ли не восемьдесят лет. Вот так-то, начальник. Как же ему не баловать. И из дому бегал. Побежишь, когда есть-то нечего. Давно то было и быльем поросло. После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Бережливый был, деньги-то домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, что будет жена — ей на тряпки подавай, дети пойдут — тоже деньги нужны. И права уж получил еще в прошлом году, да вот на тебе! — Старуха вытерла глаза.
      — А друзья-то, друзья-то у него были? Хорошие ребята? — спросил Дорохов.
      — Да не таскался он с парнями, говорю — самостоятельный был, а где дружки, там и водка. Знакомые-то были, много, говорил — клиенты. Прошлый год я ему предлагала именины справить, когда ему двадцать восемь стукнуло, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить. Будет тридцать, тогда и справим». — Женщина отвернулась: — Полтора года до тридцати не дожил.
      Черная накидка соскользнула с ее головы. Дорохов подумал, что этому платку, наверное, не меньше лет, чем его хозяйке, а может быть, и больше, и лежал он, наверное, в сундуке вместе с черным платьем на случай, если, не дай бог, заявится к хозяйке горе.
      — Я ведь почему у вас про друзей сына спрашиваю: чтобы узнать у них, может быть между Сергеем и Лавровым вражда какая была или угрожал когда-нибудь этот самый Олег вашему сыну. Ведь сами понимаете, что вот так, из-за ничего, нельзя же просто убить человека.
      — Нельзя или можно, не знаю. Знаю, что нет у меня теперь сына, убили. И кто убил, знаю. Все. А угрожать моему сыну не за что, ни он никому не угрожал, ни ему никто не угрожал. Мне не верите, поговорите с Жорой — парикмахером, вместе они работали, одно время ходили вместе.
      Дорохов достал сигареты и, как бы раздумывая, стоит ли здесь курить, положил перед собой пачку.
      — Курите уж. Потом проветрю. — Женщина встала, пошарила рукой на полке и достала пепельницу. — Сережа «Беломор» курил, сама я ему покупала. — Она повертела пачку сигарет, положила и, вздохнув, припомнила: — Говорил он, от сигарет рак бывает.
      — А нельзя ли на его комнату взглянуть? — спросил Дорохов.
      Женщина вновь насторожилась и с неприкрытой неприязнью взглянула теперь на Дорохова:
      — Зачем? Не дам в его вещах копаться! Пусть так и останется, как при нем было.
      Дорохов успокоил хозяйку, пообещав посмотреть лишь с порога. Проходя мимо серванта, дольше, чем было удобно, рассматривал горку карамели в вазочке, а потом вошел в комнату Славина, у дверей которой, как страж, застыла мать.
      Комната оказалась маленькой — метров десять, без лишних вещей; небольшой шкаф для одежды, самодельная тахта из пружинного матраца, на стене — книжная полка; маленький однотумбовый письменный стол, на котором стоял магнитофон «Романтик», а в углу — рижская радиола «Ригонда». На стене над тахтой были приколоты кнопками несколько красавиц с журнальных обложек. На отдельных снимках линии причесок были исправлены углем или черным мягким карандашом. «Модели», — решил про себя Дорохов.
      — Думала, женится, спальню ему тут оборудую. Уже и деньги накопила, хотела от себя гарнитур подарить. Теперь вместо гарнитура памятник закажу.
      В коридоре, провожая Дорохова и Киселева, женщина припомнила:
      — Приходил к Сергею несколько раз механик с нашего завода, Костя Богданов. Серьезный человек. Спросите у него, какой был у меня сын. Может, ему веры больше будет, чем мне.

* * *

      Дорохов и Киселев молча шли по улице. Посещение матери убитого не прояснило ни единой детали, но оставило горький осадок в душе.
      — Интересно бы заглянуть к этому Сергею в письменный стол. Может быть, у него дневник есть? — проговорил полковник.
      — Вряд ли. Кстати, мне в прокуратуре предлагали произвести в квартире Славина обыск.
      — Ну, и что же? — остановился Дорохов.
      — Как — что? Вы же сами видели, в каком состоянии мать Сергея. В лучшем случае она своими жалобами, причем законными, не дала бы дослужить мне подобру-поздорову до пенсии, в худшем сама попала бы в психиатрическую больницу. Ее па заводе знают — общественность горой за нее встанет. Какие у нас есть основания компрометировать покойника?
      — Что же вы ответили прокурору?
      Киселев бросил сигарету и сразу же закурил новую. Затянулся несколько раз и, чеканя каждое слово, проговорил:
      — То же самое, Александр Дмитриевич, ответил я в прокуратуре, что и вам, слово в слово, и посоветовал проводить обыск в квартире Славина без моего участия, так как считаю это нарушением нашей законности.

* * *

      Дорохов, вернувшись в кабинет, включил настольный вентилятор, опустил на окна шторы и пожалел, что не сделал этого перед уходом. На улице начало припекать, а кабинет, выходивший на солнечную сторону, нагрелся, словно печка.
      Захотелось в лес. Без ружья, без собаки… так, побродить. Вот бы на Волгу, в ту деревню, в которой снимал домишко в прошлом году, там постоянно дует ветер. Жена еще говорила, что тот дом в ложбине, как в аэродинамической трубе. Здесь бы она оценила ту «трубу». Дорохов вздохнул и вытащил уже наполовину исписанный блокнот. После каждой командировки оставался у него такой блокнот, заполненный до конца. Значит, дело шло не так уж и быстро: или наполовину, а то и меньше. Были ведь и совсем удачные командировки. Усевшись за стол, полковник вытряхнул из сигаретной пачки найденные ночью обертки конфет и задумался. Итак, у Славина не было этих конфет в карманах, не было их и дома. По крайней мере на виду, в серванте. Но, может быть, его кто-то угостил? Может быть, случайно купил в каком-нибудь ларьке? Все может быть. Интересно, а не сохранились ли на этих обертках отпечатки пальцев?
      В кабинет вошел капитан Киселев и с любопытством уставился на обертки, скрученные в небольшие шарики.
      — Слушай, Захар Яковлевич, у меня к тебе просьба. Ты мог бы вызвать сюда эксперта-дактилоскопа?
      — Пожалуйста! — Капитан направился к двери.
      Но Дорохов снял трубку и протянул ее Киселеву:
      — А ты по телефону. Пока эксперт придет, мы покурим.
      Киселев набрал номер, попросил эксперта зайти к ним в кабинет и уселся рядом с Дороховым.
      — Скажи, пожалуйста, у вас много нераскрытых преступлений? — спросил полковник.
      — Да нет… В этом году повисли у нас две квартирные кражи в новых домах, одно мошенничество и хулиганство в сквере. Возле той самой беседки. Вернее, не хулиганство, а драка с телесными повреждениями. Потерпевших двое, оба избиты, оба в больнице отлежали. Знают, кто их бил, а не говорят. Вот и все нераскрытые. С прошлого года у нас магазин один остался, трикотажный. Воры разных шерстяных вещей вывезли чуть ли не полмашины. По этому делу мы работали, работали, и всё безрезультатно. Из области приезжали, помогали, но тоже без толку. Установили, что у преступников была машина, но какая, точно не знаем. Скорее микроавтобус «УАЗ» или рижский «РАФ». Здесь всех своих перебрали. Наверное, гастролеры какие-то. Правда, этим делом сам Афанасьев занимался.
      — А у соседей как?
      — У соседей по-разному. В Степном районе всегда тишь да гладь, вот только в начале лета взяли магазин, тоже на машине.
      — Раскрыли?
      — Нет. Недавно я разговаривал с начальником райотдела, говорит, что никак не найдут. Другой ближайший район у нас Железнодорожный, очень беспокойный. Райцентр — узловая железнодорожная станция, так там — что проходной двор; и преступлений много и не раскрытые есть. Недавно магазин «Ткани» обворовали, несколько рулонов дорогих материалов. Милиционер воров заметил и пытался их задержать, но они машиной сбили его с ног и скрылись. Он с переломом бедра в больнице. Эти преступники угнали перед кражей «Москвич», а потом бросили.