– Вот сволочь старая! – выругался Рауль.
– Уже было, – сказал Гримо, – По пьяной лавочке и ваш батюшка так меня называл. Правда, во времена Ришелье я был просто сволочью, а вы добавили определение.
– Я тебе уже сказал, что не нуждаюсь в гувернере. Что я, не понял, зачем ты приперся? Боишься, дурак? Хотел удалить меня с пьянки? Да на моем месте, ангел, и тот напился бы сегодня в хлам!
– Сегодня все пьют. Сам Бог велел. Только не делайте это системой. Не втягивайтесь, это гибель.
– Давай потом, а? На трезвую голову! Не срами меня перед людьми! При них я не стал с тобой разбираться. Но здесь мы одни. Все, Гримальди, разбегаемся. Топай в каюту и читай Сервантеса, или спи. А я возвращаюсь к нашим.
– Вы пойдете со мной, – сказал Гримо, – Вас действительно хочет видеть герцог де Бофор.
– Среди ночи? Так я тебе и поверил!
– Это правда.
– Зачем я ему понадобился?
– Он сам скажет.
– Черт подери! Скажи, что не нашел меня.
– Может, я и сволочь, и к тому же старая, но не настолько, чтобы обманывать герцога.
– Прости, Гримальди. Это вырвалось под досаду. Ты же знаешь, что я очень тебя люблю, мой старенький лысенький Гримальди! – он попытался обнять старика, но чуть не упал с лестницы.
– Осторожнее! – Гримо еле успел подхватить своего господина, – Вы не ушиблись, господин Рауль?
– Я в порядке. Но в таком состоянии я не могу разговаривать с герцогом. Я ж вдрабадан пьяный. Какого черта ему надо?
– Он сам вам все скажет.
– Слушай, Гримо, если герцогу понадобился менестрель, чтобы развлекать его светлость и шайку его генералов, я не пойду к генералам. Видно, Бофору скучно с этими старыми пердунами, но я ему не шут!
– Начальство уже спит. Проспятся и продолжат свой кутеж. А Бофор хочет вас видеть по делу.
– Лучше бы ты меня не нашел.
– Успокойтесь, – сказал Гримо, – Бофор сам выпить не дурак. Я-то знаю!
– Ты-то знаешь, еще бы ты не знал!
– Идемте же!
– Подожди. Есть одно дело. Тут действительно никого нет, кроме нас?
Гримо, обладающий способностью видеть ночью, подобно кошкам, огляделся по сторонам.
– Никого, – сказал Гримо.
– Ты будешь моим тайным советником, – заговорщицки сказал Рауль, – Конфидентом!
Гримо вздохнул.
– Я так и знал, – вздохнул Гримо, – Это вы после ''Записок'' госпожи так заблажили?
– Нет. Открылось одно обстоятельство. Ты видел здесь некоего де Мормаля?*
– Благородное имя, ничего не скажешь, – усмехнулся Гримо, – Видел.
– Это стукач, – сказал Рауль, – Проследи за ним. Если что заметишь, скажи. Тебе он не показался подозрительным? Я даже не знаю, кто это такой.
– Совсем безликая личность.
– Шпионы, соглядатаи, стукачи такими и должны быть – неприметными, безликими, не запоминающимися.
– Я присмотрюсь к нему, – пообещал ''тайный советник''.
– Может быть, я зря остановил моих друзей. Оливье уже был готов вызвать его на дуэль. Но, быть может, он не так и опасен. Сержу везде мерещатся шпионы.
– Глаз с него не спущу, господин Рауль, – заверил Гримо.
– Вот из тебя шпион не получился бы. Как это тогда, в Венсене, не догадались, что ты – наш?
– Расчет был на мою индивидуальность, – важно сказал Гримо, – А насчет Мор…маля…как бы не повторилась ситуация, когда ваш отец помешал господину Арамису убить Мор…даунта.
– Да иди ты! – сказал Рауль, – Такой мор…ды не найдешь среди самых отвратительных уродов Магриба. Это был уникальный негодяй, единственный в своем роде.
– А вы-то сами видели уродов Магриба? – спросил Гримо с усмешкой.
– Нэ выдэл, дарагой, и нэ жэлаю. Ассалам алейкум! – сказал Рауль с восточным акцентом.
– Алейкум ассалам, – ответил Гримо, – Идемте же, герцог ждет.
… *Мормаль – mort- смерть, mal – дурной, злой. /Фр/.
….
Алексеева Марина Никандровна: другие произведения.
ЭПИЗОД 10. СВОБОДНЫЙ ХУДОЖНИК.
10.ЛЮК И ЛУИЗЕТТА.
Вскоре после ухода Рауля и Гримо Люк и Гугенот присоединились к пирующим Пиратам. Вице-Король Серж, взгромоздившись на бочку, восседал там по-турецки.
– О недостойные! – заявил Серж, – Вы оскорбили мое августейшее земное величество своим опозданием на наш пир! Вы оскорбили и Небеса – самого Бога вина и веселья, сиречь Бахуса!
– Или Диониса, – сказал де Невиль, – то есть, Дионисия.
– То есть святого Дениса! – грозно нахмурил брови Серж, – Отвечайте, что вы можете сказать в свое оправдание?
– Мы и не думали оскорбить ни святейшего пьянейшего Бахуса, ни Дионисия, ни – Боже упаси от такого кощунства! – Святого Дениса! – кротко сказал Люк, – Мы их уважаем.
– Мы их боготворим, – добавил Гугенот.
– Господа Пираты! – обратился Серж к присутствующим, – Виновны ли эти люди в оскорблении Небесного величества?
– Не виновны! – хором ответили желторотые.
– А что вы скажете в ответ на мое первое обвинение? – тоном деспота продолжал Серж.
– То же, что и насчет Небесного величества – мы тебя уважаем, Серж, – сказал Гугенот, – Но, правда, чуть поменьше, чем Святого Дениса.
– Подождите, это еще не все! Как вы оправдаетесь на мое обвинение в дезертирстве? С поля боя, вернее, с мессы Бахуса?
Принимая правила игры, Люк и Гугенот бухнулись на колени перед бочкой, пали ниц и возопили:
– Помилования, государь!
– Вы знаете, нечестивцы, что оскорбление небесного и земного величества карается смертью?
– Нас признали невиновными, о государь! – возразил Люк. Серж махнул рукой.
– Вы знаете, что за дезертирство полагается смертная казнь?
– Но мы вернулись, о государь! С повинной! – кротко сказал Гугенот.
– Милосердия! – закричали желторотые, – Помилования, государь! Они больше не будут!
– Выпейте это! – величественным жестом показал Серж.
– Цикута? – спросил Люк.
– Аква-тофана?- спросил Гугенот.
– Агуардьенте! – заявил Серж, опорожнил добрую половину бутылки в кружки.
– Ave, Caesar… – сказал Люк, поднимая кружку с агуардьенте.
– …morituri te salutant, – закончил Гугенот, и они чокнулись с трагикомическими лицами, опорожнили кружки.
… *Ave, Caesar, morituri te salutant – Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя / лат/. – Обращение римских гладиаторов.
…
Жюль и Шарль-Анри, уже знакомые с агуардьенте, хихикнули, заметив, как исказились лица "преступников'' и поспешно пододвинули к ним блюдо с ветчиной.
– Вы просто тиран, сир! – сказал Люк, – Это слишком даже для Пиратов.
Серж восседал на бочке и посмеивался.
– И вообще, сир, вы очень напоминаете короля Тюнов, бродяг со Двора Чудес, – продолжал слегка опъяневший Люк, – Его так и рисуют – на бочке.
– Потерпите немного, – сказал Оливье, – Власть этого тирана недолговечна.
– Мы его свергнем. Устроим революцию.
– Нет-нет, обойдемся без революций. Просто этот жестокий временщик – не настоящий король.
– Самозванец! Долой!
– Вице-король, и всего лишь.
– А куда вы дели настоящего Короля, Пираты?
– Его Величество сейчас пожалует. Правление нашего прежнего Короля было более… мягким. Мы утоляли жажду добрым вином. А что мы пили?
– Малагу мы пили, – сказал Оливье, – Это сначала. А потом, что придется. Но я, как министр,… вернее, магистр…не рассчитал аппетиты этих господ. Мы пьяные…
– В хлам! – важно кивнул вице-король и соскочил с бочки, – Буду ближе к народу. А вы тверезые. Непорядок!
– Уже не тверезые, – заявил Люк, – Уже хмельные. Я слышу пение сирен в морских глубинах!
– Мы тебя привяжем к мачте, как Одиссея! – пригрозил вице-король.
– Сразу видно, деспот! И министр у вас под стать. Одна надежда на Гвардию.
– Мое дело следить, чтобы у всех была выпивка, – сказал Оливье, – Продолжим?
– Только не агуардьенте, – поморщился Люк.
– Неженка, – усмехнулся Серж, – К счастью, есть еще вино. Я знал, что вам мало будет. Агуардьенте пока побережем. А чтобы нам не скучно было пить, наш художник расскажет о себе. А мы послушаем.
– Что вам рассказать? – спросил Люк, – Я много путешествовал, лет с двенадцати, а то и раньше. Сначала по Италии, потом по всей Европе.
– Ваш отец тоже художник? – спросил Серж.
– Был, – поправил Люк, – Он умер три года назад. Отец был очень хорошим художником. Мне далеко до моего родителя. Но, кажется, все-таки период моего ученичества окончился, и я выбираюсь на самостоятельную дорогу. Раньше я больше копировал. И помогал отцу писать картины, делать витражи, гравюры, ксилографии.
– Так ваш родитель специалист широкого профиля, – заметил Серж.
– О да! – сказал Люк, – В юности отец был учеником самого Рубенса. И потом они не раз встречались.
– А когда именно? – спросил вице-король.
– Еще при Генрихе IV. Когда Рубенс писал Марию Медичи для Люксембургского дворца.
– Как его звали? – спросил Серж.
– Отца? – переспросил Люк,- Бертран…Куртуа…Бертран Куртуа, сир.
– Куртуа – это фамилия или псевдоним? – опять спросил Серж.
– Молодой граф де Фуа полагает, что человек без ''де" перед фамилией недостоин общества Пиратов Короля-Солнца? – гордо спросил Люк.
– Нет. Ваш талант, Люк, уравнивает вас с нами, – сказал вице-король.
– И даже ставит выше нас,- заметил Гугенот.
– А спросил я вас вот почему…В нашей семье был такой – Бертран де Фуа. Но как раз в те времена, о которых вы говорите, он куда-то исчез – как в воду канул. Я интересовался этим загадочным Бертраном, но так ничего и не узнал.
Гугенот пристально посмотрел на Люка. Люк остался спокойным.
– А почему вас так интересует судьба Бертрана де Фуа? – спросил Люк.
– Потому что мой дядюшка, мазаринский прихвостень, подлейшим образом отнял у меня наследство. Бертран был старший, он мог заявить о своих правах. Если не он сам, то его дети. Правда, имея на руках мое заявление и деньги, дядюшка провел дело через всяких стряпчих, людей Мазарини, конечно, и тем кое-что перепало – и парламент утвердил его в правах. Но я не сдался. У меня есть толковый малый – адвокат Фрике, он начнет контр-процесс. После войны, разумеется.
– Я только не понял, зачем вы подписали заявление, которое требовал ваш алчный дядюшка?
– Я был пленник, точнее, мятежник, еще точнее, фрондер. А дядюшка – роялист, точнее, мазаринист. Это было время борьбы Конде с Мазарини. Мне угрожала смертная казнь. Правда, я надеялся, что заявление, подписанное под угрозой виселицы, сочтут недействительным, но парламентарии поступили так, как хотел кардинал. Там, кажется, и Фуке был замешан. Вот почему я хотел найти своих родственников. Уж лучше пусть им досталось бы наследство графов де Фуа, чем этому мародеру!
– Это точно! – закивал де Линьет, – У нас тоже зуб на вашего дядюшку. Господин де Фуа, моя сестра-близняшка – графиня де Фуа, представляете?
– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – заметил Серж, – Но у очаровательной графини нет усов, как у вас, виконт. Она, наверно, очень несчастна с таким монстром?
– Перестаньте! – сказал Оливье, – Я избавлю молодую графиню от мужа-монстра. Тогда и разберетесь со своими родственными связями. Серж, больше не пей агуардьенте. Разговор о генерале де Фуа заведет нас очень далеко. Мы допьемся до того, что последуют пьяные исповеди. Как магистр пьянки, я требую изменить тему. Пусть лучше Люк, господин Люк, если угодно, рассказывает о своем творчестве. Вы не умеете руководить подобной беседой, Ваше Пиратское вице-величество! Вот Рауль, я хочу сказать, Король Пиратов, очень ловко направлял беседу на нужные темы.
– А о чем вы говорили, пока нас не было?
– О пиратах мы говорили, – сказал де Линьет.
– И очень мрачно острил Пиратский Король, – заметил Серж, – Но я с тобой согласен. Итак, господа Пираты, джин-тльмены удачи, задавайте вопросы господину Люку.
– Можно я? – спросил де Линьет, – Скажите, господин Люк, вы писали женщин… обнаженных? – добавил он, покраснев.
– Наивный вопрос! – сказал Люк, – Впервые обнаженную модель я писал в возрасте нашего барабанщика.
– Так рано? – удивился де Линьет, – И она была вашей любовницей?
– Да нет же, – искренне сказал Люк, – Я даже не испытывал к ней вожделение. Меня больше интересовали рефлексы, светотени… пластическая анатомия.
– Так выпьем же за рефлексы и светотени! – предложил Оливье, – И, конечно, за обнаженных женщин! Представляете, какие рефлексы и светотени у пылких магометанок!
– Не искушайте меня, – сказал Люк, – Говорят, Коран запрещает изображение людей вообще, а обнаженных женщин тем более.
– Не только Коран, господин Люк, а и святейшая инквизиция запрещает писать обнаженных женщин.
– И те и те, по-моему, варвары и не понимают красоту, – заметил свободный художник.
– Да он еретик, – сказал вице-король.
– Не надо так шутить, господин де Фуа. Я художник. Я уважаю вашу профессию, извольте уважать мою!
– Продолжайте – и не обижайтесь. Я пошутил. Тема беседы очень приятная.
– Еще я копировал картину великого Веччелио Тициана ''Любовь Земная и Небесная''. Вы видели эту картину? Я ее обожаю. Любовь Земная изображена в образе прекрасной обнаженной девушки, а Небесная – ее символизирует дама в платье Эпохи Возрождения. Но моделью служила одна и та же натурщица.
– Помню, помню! – сказал Шарль-Анри, – Я видел литографию по этой картине Тициана у герцогини де Шеврез.
– Литографию делал мой отец, он был знаком с герцогиней, – заметил Люк, – А я сам сохранил только маленькую копию знаменитой картины. И то не в цвете, а сангиной. Если интересно, могу потом показать.
– Это весь ваш опыт изображения обнаженной натуры?
– Нас не очень-то приветливо встретил Париж. Отец был очень гордый и ни за что не снижал цену за свои картины. А унижаться перед богатыми заказчиками отец не мог. Такой уж человек был Бертран Куртуа по прозвищу Маэстро. Ниша оказалась занятой пробивными бездарями. Если я буду продолжать на эту тему, я разревусь как девчонка. Барон де Невиль прав – пьяная исповедь никому не нужна. Я пропускаю годы нищеты и одиночества и перехожу к тому дню, когда мне удалось спихнуть один заказ богатенькому буржуа. На радостях я устроил себе пир, а потом решил нанять натурщицу. Но я был гордец и дикарь, и знать не знал, где мои собратья находят натурщиц. Дальше уже забавно. Я очень хорошо знал, где гуляют ''веселые девицы''. Чувствуя себя в состоянии купить любую из них, я, однако, искал модель помоложе и помиловидней. Возле Ратуши я приметил смазливенькую девчонку, весьма изящную, с длинными светлыми волосами.
– Я знаю, о ком ты говоришь, – сказал Серж, – Это малютка Луизетта.
– Она самая, – ответил Люк.
– Девчонка в постели просто чертенок, – пробормотал Оливье, – Такие штуки выделывает!
Желторотые насторожились и, похоже, заинтересовались.
– Но когда этот чертенок понял, что я от нее хочу, она заломила такую цену, что я потерял дар речи.
– Маленькая хищница! – засмеялся Серж, – Как же она это объяснила?
– У моей модели в голове такая каша! Позировать художнику обнаженной она считает грехом, а отдаваться мужчине за деньги – работой. Представляете? Кроме того, пояснила девица, любовная игра не занимает столько времени, сколько сеанс живописи. Но все-таки я ее уговорил. Мне эти деньги достались тяжким трудом, но, хотя Луизетта меня бессовестно обобрала, и ей не повезло. Ее сожитель отобрал почти весь заработок бедной моей натурщицы. Потом я как-то бродил возле церкви на Гревской площади и опять встретил мою натурщицу. Она была на мели, я тоже. Но девушка оказалась великодушной и позировала мне бесплатно. У этих падших созданий иногда бывают порывы бескорыстия. И…что, может, не следовало говорить…если после первого сеанса у меня ничего с ней не было, то, что должно было случиться ранее… свершилось.
– Я думал… художники и натурщицы… всегда… это самое…
– Не всегда, господин де Линьет, не всегда, – сказал Люк, – Живопись так затягивает, что уже не до женщин. А в тот вечер я как раз что-то разленился, и работать не очень хотелось. Освещение было не то, я сделал рисунок углем, но до масла не дошло.
– У вас было мало белил!
– Вы правы, господин Гугенот. У меня их тогда вообще не было. А писать обнаженку без белил просто немыслимо. Как стрелять невозможно, не имея пороха. Кажется, у бедной девушки были неприятности с ее сожителем из-за меня. Тогда я ничего не знал об этом. Она рассказала позже. Я считал, что малютка раскаялась в том, что обобрала бедного художника и решила со мной рассчитаться по-честному. Эх, малютка Луизетта! Как-то она там?
– Так выпьем же за Луизетту! – предложил Серж.
Желторотые переглянулись, но все-таки присоединились к тосту Пиратов.
11. ЛЮК И ЛУИЗА.
– А теперь поведайте нам, господин художник, как вас угораздило затесаться в нашу пиратскую компанию, – сказал вице-король.
– Господин де Фуа, Ваше Пиратское вице-величество! Не было бы счастья, да несчастье помогло! – улыбнулся Люк, – Я познакомился с вашим Пиратским Королем, то есть, с господином де Бражелоном и впился в него как клещ, умоляя представить меня господину де Бофору. И получил заказ. Очень интересный!
– От герцога? – спросил де Линьет, – Может, вы писали мадемуазель де Бофор? Но, конечно, в платье.
– Дочь Бофора я не писал. И не так быстро, сударь. Заказ я получил от виконта.
– Что же он заказал вам, Люк? – насторожился Оливье.
– Портрет.
– Чей?
– Молодой особы.
– Мадемуазель де Лавальер в обнаженном виде, – хмыкнул Оливье.
– Твое счастье, что Рауль этого не слышит, – сказал Серж, – От таких версий барона де Невиля я начинаю трезветь.
– Простите, – сказал Люк, – О м-ль Лавальер и речи не было. Я писал совсем другую девушку, и вовсе не в обнаженном виде.
– Я только предположил, – сказал Оливье.
– Что же до Лавальер, то я видел ее изображение у виконта. Пастель, небольшого формата, примерно 22 на 30. Довольно милый рисунок для молодой девицы. Но я раскритиковал автопортрет мадемуазель, после чего владелец сего произведения предал его сожжению. Как когда-то мрачный Савонаролла сжигал произведения искусства во Флоренции.
– Отлично! – сказал Оливье, потирая руки, – Не оправдываю Савонароллу, но полагаю, что это прогресс!
– Что прогресс, не понял? Аутодафе, устроенное Савонароллой?
– Аутодафе, устроенное Раулем.
– А кто модель вашего портрета? – спросил Серж, – Новая возлюбленная нашего Пиратского Короля? Дай-то Бог!
– Близко даже нет. Молоденькая гризетка, продавщица цветов. Юная Розочка, подружка его слуги Оливена.
– Портрет гризетки для слуги – маслом на холсте?! – пожал плечами Серж, – Что Рауль, совсем сбрендил?
– У господ свои причуды, – усмехнулся Люк.
Он не собирался говорить своим собутыльникам о том, что лукавую миловидную мордашку Розы обрамлял фон ''королевского'' портрета Лавальер. Но Пираты слово за слово выпытали у Люка тайну портрета и встревожились.
– Но позвольте, – сказал Оливье, – Значит, вы причастны к созданию того таинственного ''королевского'' портрета м-ль де Лавальер, который заперт в ''святая святых'' квартиры де Сент-Эньяна, и о котором ходило столько слухов при Дворе?
– Я выполнял работу негра, – скромно сказал Люк, – Меня держали в какой-то комнатенке во дворце, приходил какой-то ушлый молодой человек по имени Маликорн, меня проводили с завязанными глазами в аппартаменты де Сент-Эньяна, и я писал фон. А художник, автор картины, работал с живой натурой, то бишь с Луизой де Лавальер.
– С обнаженной натурой, – проворчал Оливье.
– Вовсе нет, с чего вы взяли, барон? На портрете Луиза де Лавальер была в серебристом платье, а вовсе не в обнаженном виде! Я готов присягнуть, что это так! Я готов на Евангелии поклясться. Впрочем, я и платье писал: для меня они манекен приносили, а на манекене точь в точь такое же платье. Это чтобы не утомлять натуру. А сам Миньяр, придворная знаменитость, писал только лицо и руки Луизы. Работать приходилось порой и по ночам, то, что можно писать при искусственном освещении – Сент-Эньян торопил меня, а его торопил король. Подарок на день рождения мадемуазель.
– В таком случае, если вы по ночам работали над портретом, выходит, они отсутствовали в квартире Сент-Эньяна. Алиби, господа! И вот свидетель – Люк Куртуа.
– Разве вы не знали, что на портрете Луиза в красивом серебристом платье и вокруг цветы?
– Да никто из нас не видел королевский портрет.
– А кто видел-то? Сама Лавальер, король и де Сент-Эньян. А потом Рауль и принцесса Генриетта.
– Вы всех перечислили, господа Пираты: модель, заказчика, наперстника, соперника заказчика и соперницу модели, но забыли художника и негра, – заметил Люк.
– Черт возьми, простите, господин Люк. Не обижайтесь и поймите, что мы этой историей интересуемся не из простого любопытства. Наши юные друзья понимают и не проболтаются, не так ли?
– Понимаем, – сказал Шарль-Анри, – Но, как и ваш Двор, мы, услышав эту историю, решили, что портрет был какой-то неприличный…Словом, как заметил господин де Невиль, натура была обнаженной. Иначе с чего бы тогда виконту вызывать на дуэль г-на де Сент-Эньяна?
– И я по простоте душевной решил, было, что юная дева Лавальер была изображена в… естественном виде, – сказал Оливье, – Вроде как Диана де Пуатье в замке Фонтенбло или, там же две красотки в ванне – Габриэль Д'Эстре с сестрицей.* А, если она в серебристом платье – из-за чего с ума сходить?
…. * Картина под названием " Диана на охоте" является портретом Дианы де Пуатье, герцогини де Валантинуа и любовницы Генриха II. Король, безумно влюбленный, беспрестанно требовал от своих художников картин с изображением богини охоты Дианы и… желательно, в обнаженном виде.
Создатель картины – Антуан Карон / 1521-1599/. " Габиэлла Д'Эстре и ее сестра" – популярнейший сюжет эпохи – туалет дамы. Придавал портрету оттенок легкой эротики. Самым модным портретистом того времени был Франсуа Клуэ. Картины из королевской резиденции в Фонтенбло.
…
– Обычно пираты лишали девиц невинности, мы же, напротив, восстанавливаем невинность этой молодой особы. Я, впрочем, и раньше был уверен в этом, – заметил Гугенот.
– Замолчите лучше и никогда не произносите ее имя при Рауле, – сказал Серж, – Король никому ее не отдаст. И сейчас уже не имеет значения, спит Людовик с Лавальер или нет. Не имеет значения, в каком виде была изображена Лавальер на том портрете. Проехали, ясно?
– Не совсем, – сказал Шарль-Анри, – Утверждая столь категорично, что мадемуазель де Лавальер особа добродетельная / а я, признаться, узнав известную вам историю, считал ее самой обыкновенной придворной шлюхой / вы, господин де Монваллан, вносите сумятицу в мою доселе спокойную душу.
– Как так? – спросил Гугенот, – Вы-то тут при чем?
– Вот при чем, – сказал Шарль-Анри, – Я дрался с ее братом, Жаном де Лавальером. Правда, нас разняли. Преподаватели.
– Где? – спросил Гугенот, – Вот, Пираты, у нас растет достойная смена. Кто кого вызвал?
– Жан меня вызвал. Дело было так. Граф Д'Аржантейль, наш полковник, с Бофором и пышной свитой заявился в Блуа, где ваш покорный слуга учился в коллеже. Герцог куда-то смылся по своим делам, а я, проведав, что начинается такая интересная заваруха, решил сбежать на войну. Сказано – сделано. Графу я приглянулся. Короче, меня записали. Я и давай хвастаться перед Жаном. Жан тоже решил на войну податься. Граф сначала проникся, но, узнав его имя, отказал. Жан заявил, что будет ждать Бофора. Вскоре и Бофор явился. Помнится, был вечер, уже почти ночь. Бофор спросил, что мы хотим. Я-то свое дело уже уладил, и только сопровождал Жана. Вместе удобнее перелезать через стену коллежа. Мы часто удирали от святых отцов, но это между прочим. А Бофор сначала тоже склонился к тому, чтобы взять Жана на войну. Как только Жан назвал свою фамилию, герцог переглянулся с полковником. ''Лавальер?" – "Лавальер!'' Я-то понимал их переглядки, но ребята в коллеже скрывали от маркиза всю эту историю. Кому приятно узнать, что твоя сестра – шлюха, что она нарушила клятву, данную жениху и вовсю трахается с Его Величеством? Прошу прощения, благородные господа, но именно в такой форме до воспитанников католического коллежа в Блуа дошли придворные слухи. Мы боялись за Жана, понимаете? Он в состоянии аффекта мог и сестру заколоть, и на короля поднять руку, и с моста в Сену кинуться.
– У вас же там Луара.
– Черт возьми! Но в Париже-то Сена!
– Не перебивайте! Пусть говорит!
– Словом, от Жана все тщательно скрывали. А Жанчик не знал, в чем дело и начал наседать на Бофора, точь в точь как твой Ролан. "На каком основании, – говорил Жан, – Вы мне отказываете, господин де Бофор? Вы что, сомневаетесь в моем происхождении? Я не какой-нибудь самозванец, я маркиз де Лавальер!"
– Вы еще очень молоды, маркиз, – сказал Бофор мягко.
– Но Шарль-Анри моложе меня на два месяца! – завопил Жан, – А его записали!
– Вы единственный сын, – промолвил полковник.
– Шарль-Анри тоже. А у меня еще сестра есть!
– Вот именно, сестра, – вздохнул герцог, – Короче – нет, я сказал.
– Вы относитесь ко мне предвзято, я же вижу! – опять закричал Жан, – Мне нет дела до того, какие у вас были разногласия с моим отцом в прошлом, но сейчас вы не имеете права мне отказывать! Что вам моя сестра? Луиза вот-вот выйдет замуж! Даже если со мною что-то и случится, мое имя может по личному указу Его Величества перейти к ее будущему ребенку. Я слышал, так делают в чрезвычайных случаях.
– Ваша сестра не выйдет замуж, – проговорил Бофор.
– Выйдет! – крикнул Жан, – Очень скоро! За виконта де Бражелона!
Бофор закатил глаза, а полковник выругался.
– Не морочьте мне голову, молодой человек, и возвращайтесь в свой коллеж.
– Я дойду до Его Величества Короля, – пригрозил Жан, – И добьюсь своего.
– Вот вам добрый совет напоследок – поезжайте лучше ко Двору Его Величества, – сказал полковник, – Пока Фортуна… – он закашлялся, -… благосклонна к представителям семейства Лавальер.
Бедный Жан так ничего и не понял. Мы вернулись в коллеж, перебрались через стену и, поскольку сумасшедший Жан собирался в Париж, я рассказал ему все, как мне передавали. И тогда Жан заявил: "Либо ты откажешься от своей клеветы, либо мы будем драться". Мы стали драться. Сбежались святые отцы. Меня выгнали из коллежа. Без треска. Я уже был не школяр, а гвардеец! А Жану ничего не было. Лавальер! Наши преподаватели тоже были в курсе. Тогда же Жан получил письмо из Парижа от сестры. Но в письме Луиза сообщала брату только о своем разрыве с виконтом, причем, по ее словам, именно он был инициатором разрыва. О короле она ничего не писала. А дальше я не знаю, что у них там было. Остался ли Жан доучиваться или поехал в Париж выяснять кто прав, кто виноват – мы, бывшие друзья, расстались очень холодно. Не скажу враждебно, но и не так тепло, как встречались обычно после летних каникул.
– А ты ему напиши, – посоветовал де Линьет.
– У меня и без Жана уйма корреспонденции, – заявил Шарль-Анри.
– Виконт прав, – заметил Гугенот, – Мальчишки упорствуют в заблуждениях, мужчины признают ошибки.
– А ведь пирушка организовывалась с тем, чтобы расслабиться и забыть о проблемах, – проговорил де Невиль, – Что-то мы затихли и носы повесили.
– Потому что давно не пили! – заметил Серж,- Как хотите, господа, но после откровений господина художника и нашего молодого волонтера не обойтись без агуардьенте. Опрокиньте – и сразу налегайте на ветчину. По полной – и вперед!
12. РОЗА И КРЕСТ.
Серж де Фуа хотел придать беседе легкий, непринужденный характер и не затрагивать тем опасных и печальных, но он внимательно посмотрел на напряженные лица собравшихся, и то ли он все-таки плохо контролировал себя, то ли поэт, влюбленный в прелестную и отважную дочь трусливого и вероломного Гастона Орлеанского взял верх над бесшабашным гулякой, но вице-король сказал вполголоса:
– А знаете, мой юный друг, во всей этой истории самый несчастный не кто иной, как Жан де Лавальер. Если, конечно, он такой как мы, а не как они…титулованные лакеи.
– Жан такой как мы, – горячо воскликнул Шарль-Анри, – И поверьте мне, господа, Жан был бы нам добрым товарищем! Жаль, очень жаль, что Жан не с нами. Он с детства мечтал о морских приключениях. Жан мне много чего рассказывал о тех временах!
– Тогда мне вдвойне жаль юного маркиза,- все так же меланхолически продолжал Серж, – Если он дорожит своей честью, если у него представление о чести рыцарское, в наше время архаичное, а не придворное, то титул ''брат фаворитки'' – этим все сказано. Потому ваш полковник и посоветовал Жану искать счастья не в опасных походах, а при Дворе Его Величества.
– Я, кажется, тебя понял, – сказал Оливье.
– А я не понял. Объясните провинциалу, – вызывающе сказал де Линьет, – Что вы хотите сказать, называя нашу честь, рыцарскую честь, архаичным – то есть устарелым понятием?
– Вы жили при Дворе? – спросил Оливье.
– Нет, сударь. Не выпало такой чести.
Оливье взвыл, а Серж мрачно усмехнулся.
– Не жили при Дворе, так и не поймете. Поговорите на эти темы с вашим младшим братом – он уже, похоже, понял разницу.
– Ролан еще ребенок, – сказал де Линьет, – Он грезит наяву, мечтая о славе.
– И герой его грез – доблестный рыцарь Жоффруа де Линьет. Не хмурьтесь, дорогой виконт, я не вышучиваю нашего барабанщика. В трудный момент Жоффруа, незримый и невидимый, придет на помощь и вам и Ролану. Это ваша сила. Вы можете совершать подвиги, мечтая быть достойными своего предка Жоффруа. А Жан, что бы он ни сделал, за его спиной останется шепот завистников и сплетников: ''брат фаворитки''. Даже если бы Жан совершил какой-нибудь блистательный подвиг, нашлась бы сволочь и сказала бы, что орден или звание, да любую награду, какую ни возьмите, Луиза заработала братцу в королевской постели. Вот что значит быть братом фаворитки, господа Пираты.
