Глава 5

Анна Ивановна наконец оказалась дома. Она сначала меня не узнала, а, разглядев, зарыдала и бросилась на грудь.

– Нет больше с нами нашего голубчика, сиротами оставил! – причитала она, орошая мою грудь горькими слезами.

Я как мог успокоил добрую женщину, и мы сели за стол помянуть Илью Ильича. Бывший хозяин, вернее будет сказать, наниматель Анны Ивановны Илья Ильич Поспелов был одноклассником моего предка. Человеком он был, бесспорно, замечательным, жил на широкую ногу, занимался частным сыском и, когда к тому принудили обстоятельства, приютил меня в своём доме. Позже между нами случилось некоторое охлаждение: пока я после ранения был без сознания, а потом долго лечился в его доме, он увел у меня девушку. Меня это, кстати, напрягало значительно меньше, чем его, и отношения наши несколько испортились.

Когда я только поселился в его доме, на меня было совершено покушение. Убийца стрелял из чердачного окна соседнего особняка, но попал не в меня, а в специально выставленную нами куклу. Мне удалось его задержать. Не разобравшись, что это не просто неудалая шестерка крести, а один из пиковых тузов преступного мира, мы с Поспеловым его раскрутили и на признание, и на выкуп. Илья Ильич на время оставил его у себя в подвале без присмотра. Киллер от него сбежал и отомстил меткой пулей. Вторая пуля предназначалась мне, но ему опять не повезло, я оказался проворней.

– Нет больше таких людей! – причитала его бывшая домоправительница, разливая по рюмкам любимую водку покойного. – Помянем его, Алеша, пусть земля будет ему, голубчику, пухом.

– И что теперь с Таней? – спросил я о своей бывшей девушке, собиравшейся выйти замуж за Поспелова.

– А что с ней могло статься? Поплакала, да и пошла служить в театр, актрисою. Илья Ильич оставил ей столько денег, что на весь век хватит. Вот она и решила покрасоваться перед белым светом. А мне наш голубчик этот дом отписал и пансион. Никого не забыл, никого не обидел…

Она опять заплакала.

– А что Аарон Моисеевич и Ольга? – отвлекая ее от грустных мыслей, спросил я о своих приятелях. Они, как и я, были из нашего времени, и составили мне компанию в этом последнем путешествии.

– Живы, здоровы, в Париж уехали к какой-то дуре.

– В Париж, к дуре? – не понял я. – В каком смысле?

– Ну, не совсем к дуре, – начала вспоминать Анна Ивановна, – Олюшка хотела пойти в этот, как его, салон, к какой-то маркизе Дуре.

Я уже так насобачился понимать тонкости народного языка, что довольно легко перевел:

– К маркизе Помпадур?

– Точно, так она и говорила. Так ты ее тоже знаешь?

– Ну, я лично, конечно, с ней не знаком, но так, вообще… А что по этому поводу говорил Аарон Моисеевич?

– А ничего он не говорил, он только хохотал.

– Понятно.

Влюбленный старикан с удовольствием исполнял любые капризы своей взбалмошной пассии, но где он ей добудет маркизу, жившую в восемнадцатом веке, я не представлял.

– Анна Ивановна, а мои бумаги, которые у вас остались, сохранились?

– Конечно, Алеша, я все сложила вместе, там и паспорт твой фальшивый и какие-то письма.

Хозяйка сходила в кабинет покойного и принесла шкатулку с документами. Все, включая паспорт, сделанный еще дома на цветном принтере, и распоряжение в банк на предъявителя, оказалось на месте.

Мы еще часок просидели за столом, после чего я откланялся и поехал обналичивать деньги. В банке мой затрапезный вид, кажется, никого не удивил. Принял меня сам управляющий, и дело решилось в течение нескольких минут. Я впервые понял, как приятно быть очень богатым человеком.

Получив наличные, я распрощался с любезным до приторности управляющим, вышел на улицу и тут же нанял «лихача», извозчика с отменой лошадью и коляской на каучуковых колесах. Такой экипаж стоил в десять раз дороже обычного «Ваньки», но качество того стоило. Теперь мне нужно было поехать выяснить судьбу «проваленной» квартиры. За квартал до своего недавнего жилья я попросил опереточно одетого в расписной кафтан и медвежью шапку извозчика остановиться.

– Развернись и жди меня здесь, – сказал я, – если через час не вернусь, можешь уезжать. На тебе задаток.

Я протянул ему десятку и не спеша пошел к дому. Наша тихая улица была как обычно пустынна. Мимо дома первый раз я прошел не останавливаясь. Ничего подозрительного заметно не было. Больше всего меня интересовали следы у входа. Однако снег был убран, и понять, есть ли там засада, я не смог. Пришлось вернуться и постучать во входную дверь. Она почти тотчас отворилась, но наружу никто не вышел.

– Хозяева, – спросил я, оставаясь снаружи, – дрова не нужны?

– Какие еще дрова? – спросил незнакомый голос.

– Обычные, осиновые, можно и березовые.

– Ты кто такой?

– Купец, дровами торгую.

– Купец, говоришь, ну заходи, потолкуем.

– Так нужны дрова или нет? – повторил я, не спеша воспользоваться приглашением.

– Нужны, нужны, – ответил тот же человек вполне протокольным голосом.

Почему-то люди при власти и оружии всегда и во все времена говорят одинаково.

– Входи, разберемся!

– Не нужно со мной разбираться, – сказал я и быстро пошел прочь.

– Стой! – крикнули сзади – Стой, сволочь!

Я бросился бежать и успел к экипажу до того, как показались преследователи. Вскочил в коляску и крикнул:

– Гони!

«Лихач» щелкнул кнутом, и рысак пошел крупной рысью. Когда мы уже были далеко, сзади засвистели в полицейский свисток.

– Эх, ваше степенство, – сказал, повернувшись ко мне с облучка, кучер, – негоже от полиции бегать. Не ровен час, мой номер запомнят.

Мы уже отъехали почти на полверсты от опасного места, и погони я больше не боялся.

– Хорошо, останови, я с тобой разочтусь.

Однако извозчик терять выгодного клиента не захотел и пояснил свою позицию:

– Да это я так, к слову. Мало ли кто на улице свистит.

– Тогда отвези меня в Сандуновские бани, – попросил я, резонно предположив, что как только мы расстанемся, он поспешит меня сдать.

– Попариться хочешь, ваше степенство? Дело хорошее.

Больше мы не разговаривали. Возле бань я расплатился с извозчиком, и он уехал в одну, а я пошел в другую сторону. Париться мне было некогда. Теперь, когда стало ясно, что в доме засада, вариантов найти своих «нанимателей» у меня практически не осталось. Нужно было или ждать, когда они объявятся сами, что мне было неудобно по многим причинам, или вступить в контакт с самой засадой и выяснить, чего ей, собственно, от нас было нужно.

Немудрящий план созрел сам собой: я проникаю в дом со двора, так сказать, с тыла и, пользуясь внезапностью нападения, разбираюсь с полицией. А там уж как покатит. Остальное решу на месте. После полученной боевой подготовки я чувствовал себя почти Рембо и обычных полицейских не боялся. Приготовление к преступлению много времени не заняло, я зашел в первую попавшуюся хозяйственную лавку и приобрел там фомку и топор.

Однако чтобы напасть на засаду, нужно было дождаться темного времени суток. Остаток дня я скоротал в ресторации и вышел «на дело» в десятом часу вечера.

Ночь была облачной, что оказалось вполне на руку. До дома я дошел пешком, чтобы обойтись без свидетелей. Захолустная улица, пустынная даже днем, поздним вечером совсем замерла. Я перелез через наш забор и, не скрываясь, пошел к темному дому. В соседнем дворе залаяла, было, собака, но тут же и успокоилась.

Задняя дверь оказалась не заперта. Я вошел в коридор и прислушался. Где-то в глубине дома, похоже, в теплой столовой, были слышны голоса. Неслышно пробраться по знакомым переходам было несложно. Я дошел до столовой и различил светлую полоску, щель в двери, через которую проникал в коридор свет.

Теперь говорившего стал слышно вполне отчетливо, и мне осталось только подслушать, о чем разговаривают в столовой, и сориентироваться. Однако ни о чем интересном в тот момент не говорили. Какой-то мужчина с затрудненным голосом, спотыкаясь на словах, жаловался на свою жену. Минут пятнадцать я слушал только его монолог. Все это время он рассказывал, как ему крупно не повезло в жизни. Какими только отрицательными качествами не обладала его супруга! Однако жалко мне почему-то стало не его, а ее. Я представил, каково бедной женщине жить с таким глупым занудой, и все ее недостатки показались ни такими уж преступными.

Кто кроме несчастного мужа находится в комнате, я понять не мог. Его собеседник или собеседники никак себя не проявляли.

– А вчера она опять потребовала денег, – продолжал жаловаться несчастный муж, – ей, видите ли, в церковь стыдно пойти в затрепанном платье. Иисусу Христу ходить в рубище было не стыдно, а ей стыдно! А он не ей чета, а все-таки сын Божий. Дайте, говорит, Аристарх Прокопьевич, мне четыре рубля, я мол, хоть накидку себе ситцевую сошью, чтобы не видно было, какое у меня платье старое и заштопанное! А я ей на это говорю, ты, говорю, будешь гореть в геене огненной, как грешница и блудница Вавилонская, черти-то тебе пятки толстые поджарят! Будешь лизать горячие сковородки!

Было похоже, что меня никто не ждет, и я, используя эффект неожиданности, сильно толкнул дверь и вошел в комнату.

За столом сидел полный человек в горохового цвета пальто, перед ним лежала типичная полицейская шляпа-котелок.

Больше в комнате никого не было, получалось, что он разговаривал сам с собой. Полный не спеша повернулся в мою сторону и спросил:

– На смену что ли пришел?

– Да, – ответил я единственное, что пришло в голову.

– Так зря пришел, – тем же, что и раньше затрудненным голосом сказал он. – Мне домой идти нет никакого резона, все равно ничего хорошего там нет. Я и здесь переночевать могу.

– Давай дежурить вместе, – предложил я, садясь на стул напротив него.

– А почему я тебя раньше не видел? Новенький, что ли?

– Новей не бывает.

– Ну, оставайся, мне веселей будет. Табачком не угостишь?

Я вытащил пачку папирос, бросил на стол.

– Богато живешь, – похвалил он, вытаскивая папиросу. – Небось, не женатый?

– Точно, – подтвердил я.

– Оно и видно. Я когда неженатым был, тоже себе позволял. А теперь, – он понуро махнул рукой. – Хочешь, про свою жизнь расскажу?

– В другой раз. Ты, кстати, не знаешь, кого мы здесь караулим?

– Политических, тебе что, старшой не сказал?

– Нет, просто велел сюда идти тебя поменять.

– Нигде порядка нет, – пожаловался полный, – чего нам тут вдвоем делать, все равно никто не придет.

– А вдруг. Говорят, здесь третьего дня стрельба была, кого-то убили.

– Нет, не убили, поранили одного студента, а он потом из тюремной больницы сбежал. Вот и поставили засаду, вдруг он сюда заявится.

– Понятно. А дом обыскивали?

– Не знаю, я же филер, не мое это дело.

– Ладно, пойду посмотрю, может быть здесь есть что-нибудь интересное.

– А тебе зачем?

– Ну, мало ли, – начал я и понял, что жандармский шпик не наш нынешний российский оперативник, по чужим сусекам шарить не приучен. Объяснил, чтобы филеру стало понятно: – Вдруг где-нибудь бомба спрятана.

– Какие еще бомбы, здесь не революционеры, а политические еретики жили. Зачем им бомбы делать.

– Интересно, с каких это пор еретиков арестовывают?

– Так они ж сектанты, как же без наказания. Это святое дело, думай, как положено, и не перечь начальству. Да, – он задумался, но дальше говорить не стал, подумал и продолжил о наболевшем; – Вот, скажем, моя супруга.

– Ты мне потом расскажешь, – перебил я, – я только до ветра схожу, живот прихватило.

– Иди можно я еще у тебя папироску возьму.

– Бери, – разрешил я и направился в свою бывшую комнату.

Там все осталось без изменений: никто в моих вещах не рылся и документы не изымал. Я собрал вещички и тем же путем, через забор, оказался на улице. Шел и ничего не мог понять. Все окончательно запуталось. Зачем полиция напала на наш дом, да еще стреляла в безобидных сектантов? Что это за дурацкая засада, которая дает себя так запросто развести? И, главное, что мне делать дальше.

Я дошел да Татарской улицы и нанял там извозчика. Теперь с деньгами и надежным паспортом можно было подыскать себя приличное пристанище. Однако в двух дорогих гостиницах, куда я зашел, мой мещанский вид и узелок с вещами не понравились управляющим, и номеров мне не дали. Пришлось ехать на постоялый двор, в котором я провел предыдущую ночь.

Время было уже позднее, около полуночи, и скромные городские обыватели давно смотрели свои скучные сны, а по городу и злачным местам болтались прожигатели жизни и темные личности. Я не принадлежал ни к тем, ни к другим, и интересовался только отдыхом, но оказалось, что наши желания не всегда совпадают с внешними обстоятельствами.

Не успел я войти в свою скромную гостиницу, как следом туда ввалилась шумная компания из трех мужчин и двух женщин. Все они были порядком подшофе, дамы визгливо смеялись, а мужчины жаждали приключений.

– Господа, прошу, тише, вы перебудите всех постояльцев, – обратился к ним ночной дежурный, пожилой человек с простуженным голосом и уныло обвисшими усами.

– Молчать, – рявкнул на него один из весельчаков. – Нам номер-люкс, и пошли человека за шампанским!

– У нас здесь нет люксов, и все номера заняты, – прошу вас уйти!

– Как так, заняты! Значит, для нас номеров нет, а для этого хама есть? – указал на меня пальцем весельчак.

Вся компания переключила внимание на меня. Я стоял возле стойки портье и старался не смотреть в их сторону, чтобы ни провоцировать скандала.

– Никому мест нет, все занято, – ответил дежурный. – Прошу вас, господа, не мешать отдыхать постояльцам.

– Ты, скважина, кому вздумал указывать! – вступил в диалог пьяный крепыш в визитке и каком-то невообразимом здоровенном кепи с наушниками. Он наставил палец на портье, как будто собрался из него выстрелить. – Ты знаешь, кого обижаешь?!

– Никого я не обижаю, только мест все одно нет, прощу вас, господа, удалиться!

– Футы-нуты, ножки гнуты! – заверещала одна дама, довольно миловидная блондинка с капризно надутыми губками и разрумянившимися на холоде щеками. – Господа, плюньте, поехали лучше в Яр, к цыганам!

– Нет, я хочу, чтобы он сказал, – заупрямился весельчак, – какое он имеет чистое право обижать благородных людей!

Дежурный, однако, ничего говорить не хотел, и уныло смотрел на веселую компанию.

– Будешь, сволочь, отвечать или нет? Не видишь кто тебя спрашивает? – опять возник коренастый.

– Я никого не обижаю. Господа, вы мешаете отдыхать постояльцам, прошу вас уйти, – опять попросил дежурный.

– А я нарочно никуда не уйду, сяду, и буду здесь сидеть, – заявила вторая прелестница. Она пододвинула стул и неловко плюхнулась на него.

Положение здесь складывалось патовое, а так как мне делить с загулявшей компанией было нечего, я пошел к выходу.

– А ну, стой! – закричал мне вслед третий участник мужского пола. – Стой, где стоишь, и не сметь!

Он побежал к дверям и, уперев руки в проем двери, загородил выход.

Это был большой, толстый мужчина с пористой кожей на лице. Выглядел он крайне самоуверенно – смотрел в упор наглыми выпуклыми глазами. Опять все внимание обратилось на меня. Мне очень не хотелось ввязываться в глупую и пошлую историю, но мужское начало возобладало над разумом, и я попытался отодвинуть наглеца с дороги:

– Уберите руки! Дайте пройти, – из последних сил стараясь быть вежливым, попросил я.

– Господа, он дерется! – возмущенно закричал наглый плачущим голосом. – Господа, этот хам меня ударил!

«Господа», а за ними и «дамы» заверещали все разом. Я обернулся к ним, ожидая нападения. Было похоже на то, что драки миновать мне не удастся. Однако пока никто нападать на меня не собирался, и я попытался уйти по-хорошему, без мордобоя.

– Эй, ты, – негромко сказал я наглому толстяку, – лучше пропусти!

– А по роже получить не хочешь? – ответил он и неожиданно сильно толкнул меня своим объемным животом. Меня буквально отбросило назад, я попытался удержать равновесие, после чего вдруг почувствовал гулкий удар по голове. Мне показалось, что она загудела как пустая бочка. Потом в глазах почернело.

«Вырубили, сволочи, – подумал я, постепенно приходя в себя, – сзади ударили!»

Голова болела, веки не поднимались, и понять, где сейчас нахожусь, я не смог. На ощупь лежал на чем-то мягком, но на чем именно, в темноте разобрать оказалось невозможно.

– Есть здесь кто-нибудь? – позвал я.

– Тише, лежите и молчите, – шепотом откликнулся незнакомый женский голос.

– Вы кто? – спросил я.

– Какая вам разница, пусть будет Марфа Посадница, говорю же, лежите тихо, а то вам же хуже будет!

Я стал вспоминать, кто такая Марфа Посадница. В голове все плыло, и сосредоточиться не получалось.

– Мы что, в Новгороде? – тоже тихо спросил я.

– Почему в Новгороде? – удивилась женщина.

– Вы же сказали, что вы Марфа Барецкая…

– Вздор, та Марфа Посадница жила четыреста лет назад. Посадница – это мое прозвище. А вообще-то я такая же пленница, как и вы.

– А мы что, в плену?

– Да.

Говорили мы тихо, еле шевеля губами:

– У кого?

– Вы что, совсем не помните, что с вами произошло?

– Меня, кажется, ударили сзади по голове.

– Вы помните, кто?

Я начал вспоминать, что произошло, и восстановил очередность последних событий:

– Там были какие-то люди, трое мужчин и две женщины. Они были пьяные и дебоширили в гостинице. Я хотел уйти, но меня сзади чем-то стукнули…

– Тихо, – вдруг прошептала женщина, – сюда идут…

Теперь и я услышал шаги. Над потолком зажглась тусклая лампочка, лязгнуло железо, и заскрипели несмазанные петли. Я лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами.

– Как он? – спросил мужской голос.

– Не знаю, он в обмороке, – ответила соседка.

– В себя не приходил?

– Нет, сударь, оставьте свет, а то мне в темноте страшно.

– Ладно. Когда очнется, постучите в дверь.

– Хорошо.

Опять заскрипели петли, и снаружи лязгнул засов.

Я осторожно открыл глаза.

Лежал я на полу на каком-то тряпье. Помещение напоминало тюремную камеру. Женщина находилась от меня на расстоянии вытянутой руки. Она, как и я, лежала на полу, на голом тюфяке, повернув ко мне лицо. Рассмотреть ее в подробностях не получалось, у меня так болела голова, что расплывалось в глазах.

– Это кто был? – спросил я.

– Наш тюремщик, – не меняя позы, ответила она, – очень плохой человек.

Все это было весьма странно: камера, на двоих с женщиной, выкрашенная масляной краской бетонная или оштукатуренная стена, да еще и тюремщик! Впечатление было такое, что мне все это снится.

– А за что вас сюда посадили? – спросил я.

– Муж, – коротко ответила она.

Коли дело касалось семейных отношений, дальше расспрашивать я не решился, начал заниматься собой. Пощупал затылок, там оказалась здоровенная шишка, и волосы запеклись от крови. Двинули мне от души.

– Больно? – спросила сокамерница.

– Есть немного, – сознался я. – Интересно, чем это меня огрели?

– Свинцовой тростью, – ответила она. – Господин Маралов всегда ходит с такой тростью, в ней налит для тяжести свинец.

– Он какой из себя? – спросил я, пытаясь вспомнить, кто из двоих мужчин, остававшихся за моей спиной, был с тростью.

– Высокий, с бритым лицом, такой, – она попыталась подобрать подходящий эпитет, – такой…

– Шикарный? – подсказал я.

– Можно сказать и так, господин Маралов очень богатый и влиятельный человек.

– Однако не брезгует публичными скандалами, – добавил я. – Там их было трое, еще один, невысокий коренастый с простым лицом, и последний, полный с нечистой кожей.

– Это мой муж, Василий Иванович, – прокомментировала соседка.

– И еще с ними были две женщины, – добавил я.

– Женщины? – живо спросила она.

– Да, из таких, знаете ли, – теперь я не смог подобрать эпитета.

– Шалав, – подсказала соседка.

– Скорее всего, да. Они все были сильно пьяны, так что, возможно, ваш муж и не имел к ним отношения.

Опять послышались шаги, и лязгнул засов. Я снова закрыл глаза. Вошел тот же человек, что и в прошлый раз, спросил:

– Так и не очнулся?

– Нет.

– Может быть, помер?

– Живой, недавно стонал. Кто его так избил?

– Не ваше дело. За себя не беспокойтесь, он вам ничего не сделает, когда очнется, его отсюда заберут.

– Он кто, разбойник? – опять спросила она.

– Нет, просто какой-то мещанин, оскорбил его превосходительство. Получит свою сотню плетей, и выпустим, если, конечно, останется в живых. Так что вам его нечего бояться. Свет потушить?

– Нет, пожалуйста, не нужно. Мне в темноте будет страшно, вдруг он очнется и набросится!

– Это вряд ли, но как вам будет угодно.

Заскрипели двери – лязгнул замок.

– Господи, они же вас запорют до смерти! – горестно прошептала соседка. – Ну что за изверги!

– Послушайте, неужели такое возможно в наше время? Почему муж держит вас в заточении?

Вопросов было слишком много, и она начала отвечать с последнего:

– По ревности. Он очень ревнивый, вот и заточил.

– Вы ему что, дали повод?

– Как это повод? – не поняла она.

– Ну, изменяли ему, мало ли, кокетничали с мужчинами…

– Упаси боже, как же я могла изменять, когда он сразу после свадьбы увез меня в деревню, а потом, как вернулись, посадил сюда!

– И долго вы здесь находитесь?

– Долго, а вот сколько не скажу, здесь же нет окон, и не поймешь, когда день проходит.

– Но вас хоть выводят отсюда, на прогулку, помыться, в церковь?

– Нет, не выводят.

– А ваши родные не заинтересовались, куда вы исчезли?

– Не знаю. Да и родни у меня почитай и нет, одна старушка тетка в Саратове

С одним вопросом мы немного разобрались, и я перешел к другому:

– А что за превосходительство, которого я оскорбил?

– Так Маралов же Трофим Кузьмич.

– А кто он такой?

– Как кто, генерал.

– Какой генерал, военный, статский?

– Этого я не понимаю, слышала, его зовут «ваше превосходительство». Подумала, что он, значит, генерал

– А в форме вы его видели?

– Нет, он всегда ходит в партикулярном платье.

На этом мы и застряли. Больше ничего бедная Марфа Никитична с символическим прозвищем «Посадница» не знала. Да и особой нужды расспрашивать ее пока не было, мне сначала нужно было привести себя в нормальное состояние, чтобы можно было хоть как-то противостоять неведомому мне генералу Маралову.

За мной пришли через пять часов. До этого несколько раз в камеру заглядывал тюремщик, справлялся, не пришел ли я в себя, и каждый раз Марфа Никитична говорила, что я все еще без памяти. За это время я окончательно пришел в себя и сумел заживить рану Голова еще немного болела, но чувствовал я себя достаточно здоровым.

Соседка, когда я все-таки сумел ее рассмотреть, оказалась совсем молодой женщиной. Говорить о ее внешней привлекательности было невозможно по понятным причинам – как может выглядеть человек в таких условиях содержания: без воздуха, солнечного света и нормального питания! Она вызывала у меня чувство жалости и только.

Для меня же ситуация складывалась не самая хорошая. Во время разговоров с затворницей выяснилось, что я не первый человек, который оказался в ее камере. За то время, что Марфа сидела в подвале, сюда уже приносили каких-то людей в беспамятстве, потом, когда они приходил в себя, их уводили. Об их дальнейшей судьбе она, конечно, ничего не знала.

То, что на земле во все времена рождались и жили на горе окружающим маньяки, сомневаться не приходилось.

Вначале, пытаясь понять, что от меня может быть нужно странной компании, я не очень представлял, какой у них ко мне может быть интерес. Тем более что все трое были уже людьми не первой молодости и, как мне казалось, вряд ли могли быть обуреваемы стремлением самоутвердиться, издеваясь над беспомощным человеком. Такое больше подошло бы инфантильным подросткам.

Однако «психоанализ» их поведения навел на мысль, что эти господа явно нуждаются в психиатрической помощи.

На такую мысль навели слова тюремщика о порке плетьми. На первый взгляд, все это было слишком дико, но чем дольше я думал на эту тему, тем больше приходил к выводу, что ничего невозможного в жизни не бывает. Если у какого-то идиота без всякого повода хватило ума засадить жену в одиночную камеру, почему бы ему с товарищами не могло прийти в голову получить удовольствие от истязания скромного приезжего провинциала?! То, что я со своим узелком выглядел человеком именно такого сорта, сомневаться не приходилось: дешевая гостиница, поношенная одежда, неухоженная борода, чем не житель глухого угла, явившийся во вторую столицу.

– Вам нравится такая жизнь? – спросил я соседку,

– Чему же тут нравиться! – воскликнула она. – Чем так жить, лучше в монастырь.

– А бежать не пробовали?

– Куда бежать-то? К тетке в Саратов? Так с полицией вернут. Да и ничего у меня нет, все мое приданое у супруга.

Действительно, закон о возвращении беглых жен существовал, правда, я не знал, как строго он исполнялся.

– Но ведь здесь вы погибнете!

– А там, – она указала куда-то в сторону, – неужто не погибну? Одна, без знакомых, без денег…

– Можно нанять адвоката, есть же в нашей стране хоть какие-то законы! – не очень уверено сказал я.

– Эх, сударь, какие у нас законы. Закон что дышло, куда поворотил, туда и вышло.

– Я постараюсь вам помочь, только не знаю, что из этого выйдет.

– Вы себе лучше помогите, а моя жизнь все одно погубленная. Только, боюсь, и вам отсюда не выйти.

В её словах был резон. Действительно, если меня сюда доставили таким способом, то не для того, чтобы потом просто так отпустить.

– Ладно, еще не вечер, – пообещал я.

Пока за мной не пришли, я обследовал камеру. Нужно было найти хоть какое-нибудь оружие. На первый взгляд ничего подходящего для самозащиты здесь не оказалось. И вообще помещение было маленькое, личных вещей у Марфы Никитичны практически не было, только деревянный гребень и посуда: жестяные чашка, кружка и оловянная ложка. Вот она-то меня и заинтересовала.

– Можно, я возьму вашу ложку? – спросил я.

– Зачем она вам?

– Нож из нее сделаю.

– А как? – заинтересовалась она.

– Вот так, – ответил я, отломал черпак и начал затачивать мягкий металл о каменную стену.

– Надо же! – удивилась она, разглядывая примитивную заточку. – Ей, что, можно человека поранить?

– Можно не только ранить, но и убить.

Я засунул заточку в рукав. Даже такое оружие придало мне уверенности в себе.

– Ох, как бы чего не вышло, – покачала головой Марфа Никитична. – Вы, сударь, лучше миром, поговорите, покайтесь, в ноги падите, может Трофим Кузьмич и простит.

– За что каяться и прощение просить? – не понял я. – Я никого не оскорблял.

– Все одно, покайтесь. Зачем я вам только ложку свою дала! Вам же хуже будет.

– Хорошо, может быть вы и правы, попрошу у вашего Маралова прощения, ручку поцелую, может быть и вправду простит, – вполне серьезно сказал я опасаясь, чтобы из благих побуждений она меня не сдала.

– Вот и хорошо, Трофим Кузьмич, он хоть и горячий, но отходчивый. Если поплакать, да покаяться, непременно простит. Вы, сударь, главное, не гордитесь, они этого очень не любят. Мой Василий Иванович так и говорит: «Не гордись и место свое знай, тебе и воздастся».

Я хотел спросить, чем ей воздалось от такой униженной позиции, но промолчал. Да и разговаривать было уже некогда, опять послышались шаги, лязгнул засов, и заскрипели дверные петли. Я бросился на свою подстилку и принял прежнюю позу. Вошел прежний тюремщик, я его узнал по голосу, и с ним еще какой-то мужчина лакейского типа.

– Ну, как он, очухался? – спросил тюремщик соседку.

– Да, уже даже разговаривал, – ответила она дрожащим голосом.

– Это хорошо, – похвалил он. – Эй, ты, как там тебя, вставай!

Я с трудом открыл глаза и спросил:

– Где я? Вы кто?

– Кто нужно, – ответил тюремщик и ударил меня сапогом по ребрам.

Я от неожиданности вскрикнул и скорчился от боли. Удар оказался очень болезненный. Однако я никак на него не ответил, только испуганно спросил:

– Вы чего деретесь, что я вам плохого сделал?

– Вставай, скотина, – приказал тюремщик и опять собрался меня ударить ногой.

Я сделал вид, что испугался, и начал медленно подниматься, но меня ударил с другой стороны второй «гость», и я опять свалился на пол. Они дружно захохотали, видимо, радуясь хорошей шутке. Я мог бы вполне справится с этими двумя уродами, но, не зная, кто и, главное, сколько противников за ними стоит, погодил демонстрировать свои возможности. И, кажется, поступил правильно – больше меня не били.