Бригадир державы (№9) - Турецкий ятаган

Я, между тем, зажал свой ятаган под мышкой и пошел в сторону большого дома. Когда поблизости никого не осталось, меня догнал Алексашка. Выглядел он встревоженным.

– Алеша, погоди, – попросил он.

Я остановился, ожидая, что он скажет Парень воровато огляделся по сторонам и укоризненно покачал головой:

– Зря ты так с дядей Степаном, он тебе этого вовек не простит…

– А что мне нужно было ему поклониться в ножки и саблю просто так отдать? – спросил я, не зная как объяснить простому, наивному человеку причины, побудившие меня ввязаться в склоку.

Алексашка был проще меня, наверное, глупее и от этого чище, нравственнее и, возможно, рациональнее. Действительно, что кроме обычного самолюбия и нежелания расстаться с ценной собственностью, побудило меня вступить в конфронтацию с совершенно не важным мне человеком? Тем более что даже в случае нашего поединка, убивать я его не собирался, максимум разоружить, и тем, возвысив себя, унизить перед случайными зрителями. Обычное суетное самолюбие!

– Дядя Степан – плохой человек, – грустно сказал Алексашка, – живет не по совести. Он теперь просто так от тебя не отстанет.

– Ничего, Саша, как-нибудь справлюсь. Спасибо что предупредил.

– Ну, я пойду? – просительно сказал парень, кося по сторонам тревожным взглядом.

– Иди, – кивнул я, благодарно улыбнулся и пролез через пролом в плетне на первый двор.

Сидящая в заточении похищенная красавица еще со вчерашнего дня, когда о ней рассказал Алексашка, будоражила воображение. Очень все это выглядело таинственно и романтично. Притом слишком давно я не видел интересных женщин, тем более теремных красавиц, чтобы пропустить мимо ушей такую интересную подробность жизни коварного дьяка. В конце концов, почему разоблачение взяточника, обкрадывающего царскую казну, важнее спасения живого человека, к тому же… Я представил, как может выглядеть такая жертва произвола и тут же задрал голову, вглядываясь в узкие стрельчатые окна терема.

Увы, ничего похожего на нежное личико с заплаканными глазками, там не мелькнуло. Терем был относительно невысокий, хотя и выше остальных зданий комплекса. Окна его находились над землей метрах в семи-восьми, так что будь в них нормальные стекла, рассмотреть красавицу не составило бы труда. К сожалению, до изготовления прозрачных оконных стекол наши предки еще не додумались. Стекла были толстые, мутные, разве что пропускающие свет. Потому мне осталось уповать только на свое воспаленное воображение.

– Эй, ты, – неожиданно окликнул меня стрелец в полной форме с фирменным бердышом, выходя из-за утла белокаменной подклети, – тебе чего здесь нужно?

Он был одним из свидетелей недавней несостоявшейся дуэли, видимо, держал сторону своего десятника и смотрел на меня враждебно.

– А тебе что за дело? – спросил я, подходя к нему вплотную. – Ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!

– Нельзя здесь гулять, иди в другое место, – сразу сбавляя обороты, сказал стрелец. – Боярин не велит сюда ходить.

– Ладно, – без спора согласился я, – ты не знаешь, случаем, где здесь можно выпить достать?

– А деньги есть? – тотчас переменил тон часовой.

Я выудил из кармана несколько мелких серебряных монет и подкинул их на ладони. В голубых глазах стража мелькнула нежданная радость. Он воровато осмотрелся по сторонам и сунул мне в руку свой бердыш.

– Постоишь за меня, я мигом сбегаю?

– Постою – согласился я.

– Закуску брать?

– Конечно, возьми.

Парень ловко пересыпал монеты из моей ладони в свою.

– Иди вон туда, – показал он на нишу в высоком двухметровом фундаменте, – стой и не высовывайся.

Я еще не успел заступить на пост, как часового и след простыл.

От нечего делать я начал рассматривать бердыш. Он, на мой взгляд, не выдерживал никакой критики: сталь была низкосортная, видимо с большим содержанием углерода, чем напоминала обычный дешевый чугун; ковка грубая, а сам топор тупой. Таким оружием много не навоюешь.

Я привалился плечом к камню подклета. Вокруг было тихо, спокойно, даже как-то сонно. Видимо главная жизнь поместья протекала на хозяйственном дворе и внутри дома. Однако и оттуда не доносилось ни одного звука. Мой посланец отсутствовал уже минут десять. Мне надоело охранять стену, я прислонил бердыш к стене и присел на корточки. Стоять на часах мне определенно не нравилось. Вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Пришлось вскакивать и секиру брать на караул. Однако тревога оказалась ложной, это возвращался новый приятель. Его красный кафтан на животе заманчиво оттопыривался, и он бережно поддерживал руками свое приятое бремя.

– Достал! – радостно сообщил он, втискиваясь ко мне в сторожевую нишу. – У тетки Агафьи купил. Она горячее вино здесь лучше всех курит. Скоромным закусывать будешь?

– Буду, – ответил я. – Прихватил, из чего пить?

– Это у нас всегда с собой, – успокоил он, расстегнул на груди свой красный кафтан и вытащил плоскую кожаную флягу впечатляющего объема. – Подержи, я сейчас достану закуску. Вот это пирог с зайчатиной, а это свиная нога.

Идея напиться возникла у меня совершенно спонтанно. Вся мутная, неприкаянная жизнь последнего времени требовала хоть какой-то разрядки. Одна мысль, что весь этот долгий день мне будет некуда приткнуться и придется постоянно общаться со стрельцами и холопами, нагоняла тоску. Водка сулила хоть какую-то временную радость. Тем более что нужно было налаживать контакт с новыми товарищами, а совместное пьянство извека было самым проверенным и надежным катализатором дружеских отношений.

Глава 9

Дружба со стрельцом по имени Захар Цибин разрасталась, как снежный ком. Через час мы уже хлопали друг друга по плечу, через два обнимались. Когда содержимое фляги подходило к концу, стрелец Захар понял, кто у него лучший и единственный друг.

– Все они гады ползучие. Никому не верь – все равно обманут! – говорил он мне, нравоучительно двигая перед носом пальцем. – Одному мне верь, я тебя сразу полюбил, как брата.

– Тебе верю, как родному, – в свою очередь клялся я ему в вечной дружбе. – И я тебя сразу приметил. Вот, думаю, кто человек!

– Да, я человек! – сразу согласился он. – А они – гады ползучие. Скоромное в Великий пост жрут, нет, ты такое представляешь? Захочу попу скажу, он их проклянет.

– Не может быть, неужто в пост едят мясо?!

– Вот тебе святой истинный крест, – побожился Захар, – а Степка против тебя замышляет. Ты Степку знаешь?

– Знаю.

– Ну, вот.

– Что, «ну вот»? – не понял я.

– Это ты о чем?

– Ты сказал, что Степка против меня замышляет.

– Какой Степка? – теперь не понял Захар.

– Десятник ваш.

– Десятник? Степка?

– Ну, он.

– И что Степка?

– Ладно, – перешел я на другую тему, – а ты хоть знаешь, кого здесь охраняешь?

– Знаю. Бабу. Хорошая баба, гладкая. А тебе она зачем?

– Кому? – не понял я вопроса.

– Тебе, – уточнил он.

– Кто?

– Не знаю, давай, что ли, еще выпьем.

– Я больше не могу, – отказался я, чувствуя, что и так уже скоро в глазах у меня начнет двоится.

– Слабак ты, а я выпью. Знаешь, что царь Борис запретил хмельное в рот брать? А кто ослушается того под кнут?

– Слышал.

– А знаешь, почему он так сделал?

– Почему?

– Потому что Бориска Годунов не настоящий царь. Он настоящего-то нашего царя Дмитрия Иоанновича хотел смертью извести, да не вышло. Скоро его самого за ноги да в Москву-реку. А народ царю-то Дмитрию присягнет, давай выпьем за нашего царя-батюшку!

– Давай, – согласился я. – Наливай сначала себе, а я после выпью.

Стрелец налил в керамическую кружку остаток самогона, поднес ее к губам, но выпить не успел, начал медленно оседать наземь. Впрочем кружку продолжал держать ровно и надежно, так что ни единой драгоценной капли на вылилось на землю. Уже лежа на земле, собрав остаток сил, поднес ее ко рту и допил до дна. Только после этого смежил веки и погрузился в глубокий, крепкий сон счастливого человека с чистой совестью.

Я не без труда, утвердился на ослабевших ногах и побрел прочь, искать какому-то там сердцу укромный утолок. Выпил я много меньше собутыльника и потому понимал, что очень пьян и сейчас мне лучше никому не попадаться на глаза. На парадном дворе по-прежнему было пустынно. Никого не встретив, я дошел до тыла усадьбы и через лаз в частоколе выбрался за ее приделы. Там, сразу же за узким рвом, полном талой воды, начинался сосновый лес. Ров я перепрыгнул без проблем и пошел по пружинящей под ногами хвое подальше от ограды. В том состоянии, в котором я теперь прибывал, встречаться со стрельцами мне было противопоказано.

Постепенно в голове прояснялось. Однако я не спешил возвращаться в поместье, а устроился на узкой прогалине, которую прогревало теплое весеннее солнышко. Здесь было покойно и тепло. Я нагреб целую кучу прошлогодней хвои и растянулся на ней, как на коричневом, ароматном матраце. Лежал, смотрел на голубое, чистое небо и не заметил, как уснул.

* * *

– Держи его, – кричал какой-то человек Мне на грудь навалилась непонятная, непреодолимая тяжесть, я попытался ее столкнуть.

И проснулся.

– Руки, руки держи! – требовал тот же голос. В мои кисти вцепились чьи-то крепкие пальцы и мне попытались заломить их за спину.

Я спросонья не сразу понял, что происходит, а когда сознание полностью вернулось, рванулся и су-мил вырвать правую руку.

– Держи его, вырвался! – закричал второй человек, и опять на меня навалились две туши.

Однако я резко перевернулся с живота на спину, вырывая и левую руку. Наваливаясь телами, меня пытались связать два незнакомых человека, в одинаковою цвета грубошерстных, колючих кафтанах.

– Вы кто такие? Что вам надо? – закричал я, спихивая с себя чернобородого, с красным от напряжения лицом. – А ну, отпусти!

Однако отпускать меня не собирались, как и объяснять, чем вызвано нападение.

– Бей его, уйдет! – крикнул чернобородый, теперь пытаясь вцепиться мне в горло.

Я успел прижать подбородок к груди и ударил его кулаком в висок. Нормально размахнуться в таком положении было невозможно, так что удар скорее напоминал сильный тычок, однако противник, отскочил и теперь я увидел второго, который замахивался на меня дубиной. Эта шутка была совсем не остроумная. Нападающий был невысок, но широкоплеч со всклоченной бородой веником. Рассматривать его времени не было, дубина уже опускалась на голову. Я едва успел откинуться в сторону, и пока мужчина замахивался второй раз, вскочил на ноги.

Однако мое положение от этого сильно не улучшилось. Замотанный в тряпку ятаган остался лежать на земле, а я оказался один против двух вооруженных людей. Дубина вновь попыталась опуститься мне на темечко, в то же время чернобородый старался воткнуть мне в живот конец сабли. Пришлось резво отскочить назад.

– Вы кто такие, что вам от меня нужно? – опять крикнул я.

– Сейчас узнаешь! – пообещал владелец дубины, кажется, ожесточившись от того, что, два раза не смог в меня попасть.

Хмель у меня к этому моменту совсем прошел, и я вспомнил все, чему меня учили тренеры. Поэтому третий сокрушительный удар дубиной тоже не достиг цели, а вот я сумел достать кулаком чернобородого с саблей, который еще не совсем очухался после недавнего тумака в висок. Он отскочил в сторону, а я, воспользовавшись тем, что поле сражения временно освободилось, успел нагнуться и схватить сверток с ятаганом.

Нападающие, однако, отступать не собирались. Они оба были коренастые, видимо, сильные физически, но уже в возрасте, и потому им явно не хватало быстроты и ловкости.

– Бей, супостата, Арсений, – крикнул чернобородый, опять пытаясь ткнуть в меня концом сабли.

Я увернулся и от укола, и очередного удара дубины и вытянул из матерчатого свертка ятаган. Вид блестящего и страшного на вид оружия, явно смутил нападавших. Во всяком случае, новой атаки не последовало. Противники стояли в четырех шагах от меня и смотрели во все глаза на блестящий клинок. Все мы тяжело дышали и явно созрели для начала переговоров.

– Вы можете сказать, кто вы такие и что вам от меня нужно? – спросил я, внимательно следя за каждым их движением.

– А ты сам кто такой? – вопросом на вопрос ответил обладатель дубины, которого товарищ назвал Арсением.

Вопрос, как говориться, был хороший, только ответить на него было не просто. Однако нужно было как-то разруливать ситуацию, потому я и не пошел по бесконечно долгому пути, вопрошать друг друга: «Ты кто такой?», «А ты кто такой?», сделал вид, что опускаю клинок, и спокойно ответил:

– Я сам дворянский сын с украйны, пробираюсь в Москву.

– Как так дворянский сын? – удивился чернобородый. – Ты же дьяка Митьки холоп! Я сам видел, как ты из его дому вышел.

– Ну и что такого, что вышел? – не стал отпираться я и тем запутывать ситуацию. – Он сам по себе, я сам по себе. Да и знаю я этого дьяка всего второй день.

– Вот те на! – огорченно воскликнул Арсений. – Выходит, мы тебя чуть по ошибке не порешили!

О том кто кого чуть не «порешил», я подчеркивать не стал. Но как только увидел, что они расслабились, в свою очередь спросил:

– Чем вам дьяк так насолил, что вы на незнакомых людей бросаетесь?

– Разбойник он, а не государев дьяк! – посуровев лицом, сообщил чернобородый. – Знаешь, сколько он невинных душ погубил?

– Представляю. Мне он тоже не нравится. Только вам-то он что сделал?

– Дочь мою родную умыкнул и в плену держит! – хмуро сказал Арсений.

– А мне сказали, что у дьяка в плену какая-то боярышня, из знатного рода.

– Аленка-то боярышня? Нет, мы, конечно, то же в Москве не последние люди, но не бояре. Мы с Зосимом, – он кивнул на чернобородого, – посадские из суконной сотни.

Я вспомнил, что сотня – древнерусская сословная единица, на которую делилось городское купечество. Сотни была вроде купецкого союза или купецкого цеха. По названию различались сотни гостинная и суконная. Члены ее, обыкновенно некрупные капиталисты, выбирались на должности целовальников или голов на кружечные и таможенные дворы в незначительных городах. То, что члены сотни не самые последние люди в Москве, Арсений был отчасти прав. За свою службу торговцы гостинной и суконной сотен имели даже кое-какие права. Подобно гостям (богатым купцам), они пользовались питейной привилегией и получали повышенную в сравнительно с простыми горожанами, плату за «бесчестие», которая, впрочем, была ниже платы за «бесчестие» гостей. Получалось, что члены сотни были по положению немногим ниже богатых купцов, которые к концу XVI века вырастают до привилегированных представителей купеческого чина вообще, имевших право владеть вотчинами наравне с военно-служилыми людьми.

– Почему же вы не обратились с жалобой на дьяка, а сами пытаетесь спасти девушку? – задал я наивный, если не глупый вопрос.

– Это у вас на украйнах, может, правда есть, а у нас в Москве ее днем с огнем не сыщешь. У нас прав тот, у кого больше прав, – мрачно сказал Арсений.

Мне осталось только сочувственно хмыкнуть. Вопрос с правдой и правами, увы, и в грядущих веках остался открытым. С другой стороны мы, слава Богу, живем не в какой-то там Англии, где жену премьер-министра могут потащить в суд за безбилетный проезд в трамвае. У нас уважаемых, заслуженных людей чтят и по пустякам не беспокоят. Правильно говорили римляне: «Что положено Юпитеру, не положено быку».

– Понятно… И как вы собираетесь выручать девушку? Пойти вдвоем на приступ имения? На меня-то вы зачем напали?

– Хотели попытать какого ни есть дьякова холопа, куда тот девку дел, – вмешался в разговор Зосим, – да, может, он ее уже испортил, тогда что ж, тогда пусть.

– Что значит пусть? – не понял я. – А ты девушке кем приходишься?

– Суженный он ей, засватанная у меня девка, – ответил Арсений.

Я внимательно посмотрел на чернобородого. На романтического жениха он явно не тянул, был ровесником отца и «на лик», на мой вкус, не так чтобы очень справен. Впрочем, любовь зла, мало ли в кого девушки не влюбляются. Вот его слова «тогда что ж, тогда пусть» мне не понравились в принципе. Однако я не стал тут же разглагольствовать о морали и нравственности, просто поделился информацией:

– Я только знаю, что девушку держат в самом высоком тереме. Под окном у нее стоит (в этот момент правильнее было бы сказать, лежит) на страже стрелец. И к тому же имение охраняет человек пятнадцать стрельцов и холопов там не меньше полусотни, так что сами смотрите.

– Эх, задача-то какая, – почесал в затылке отец, – ну, да за родное дитя и живота жалеть не резон. Может, все-таки как-нибудь девчонку вызволим.

– Ну, дьяк! Ну, вражина! – вмешался в разговор жених. – Тут и правда напролом не получится. Если только царю-батюшке в ноги упасть, мол: «Не дай безвинную душу погубить!»

– То-то, царю Борису теперь до девок дело, – покачал головой Арсений, – слышно, царь Димитрий, Ивана Васильевича Грозного меньшой сынок объявился. Народишко на него большую надежу полагает. Если только он, заступник, смилостивится. Только все это вряд ли, не допустит его царь Борис до Москвы. А как ты думаешь, добрый человек, если дьяку в ноги пасть, может, он пожалеет родителей и девку отпустит?

– Если Аленка уже порченная, то мне она мне без надобностей, у нас такого уговора не было, – сердито сказал Зосим. – Ты мне девку предоставь, как положено. А то она невесть с кем гуляет, а я, выходит, здравствуйте, пожалуйста, женись!

Арсений затравлено посмотрел на ревнивого жениха, чувствуя, что теряет последнего союзника. Хотел что-то сказать, но вместо того, махнул рукой. Мне его стало жалко, хотя мелькнула мысль, что, может, в судьбе неведомой Алены не все так трагично.

– А как случилось, что девушку украли? – осторожно спросил я, чтобы, если придется вмешаться в конфликт, не оказаться непрошеным спасителем.

– Углядел ее дьяк, видно, в церкви, – ответил Арсений, – как там и что я не знаю, только промеж них ничего такого не было. Алена девушка – нравная и поведения уважительного. Долг свой блюсти умеет и плохого слова, – он укоризненно посмотрел на Зосима, – про нее никто не скажет! Как дьяк прознал про нее, кто такая и где обитает, того я не ведаю. Я дознался только, что подкупил дьяк одного моего приказчика, тот и выдал ему дочку. Донес, когда пошли они с матерью к вечерне, и когда по темноте возвращались, налетели на них лихие люди, старуху мою в канаву столкнули, а Алену в возок сунули, только ее и видели. Я как узнал о нашем несчастье, начал людей пытать, вот тогда-то вся правда себя и показала. Как мне донесли о приказчике, что у него деньга шальная завелась, взялся я его править. Он во всем сознался и назвал и нашего обидчика.

Арсений надолго задумался, видимо, вспоминая все перипетии последних дней, тяжело вздохнул и окончил рассказ:

– Пошел я с челобитной в свою сотню к старосте, да он как узнал имя дьяка, руками на меня замахал и вон вытолкал. Тогда попросил я Зосима помощь оказать, он, грешить не буду, сначала поломался, да после согласился. Аленка-то за него просватана. Вот мы сюда и попали…

– Понятно. Ладно, купцы, помочь я вам не обещаю, но что смогу сделаю. А вы сами смотрите, как вам поступать. Может быть, лучше не на приступ идти, а заступников себе найти. Неужели во всей Москве никто с посольским дьяком справиться не сможет?

– Ну, если все как ты говоришь, то я туда, – Зосим кивнул в сторону имения, – лезть отказываюсь. Девок-то много, а голова одна. Ты, Арсений, меня прости, но живота из-за твоей Аленки лишаться я не согласен!

Арсений ничего не ответил товарищу, только глянул на него растерянно и потупил глаза. Потом заговорил, с обычной покорностью русского человека, столкнувшегося с непреодолимым препятствием:

– Пойдем-ка мы, и правда, домой, подобру-поздорову. Видать, такая наша судьба. Против силы сила нужна, да где ж ее взять-то? А уж ты, добрый человек, постарайся. А что тебя побить хотели, прости, не держи сердца. От отчаянья на такое подлое дело пошел. А если поможешь, то и я, как смогу, и Бог тебя наградит.

– Постараюсь, – пообещал я. – И еще скажи мне купец, Аленка твоя за Зосима своей волей идти хотела, или ты принудил?

– Как ты такое даже говорить можешь? – обиделся он. – Мы что, нехристи какие? У нас все, как у людей, и сватовство, и сговор был. Зосим человек солидный, дом у него свой и дело прибыльное. К тому же он второй год вдовеет. Чего ж ей было за Зосима пойти не согласиться? Да и не ее это дело женихов себе выбирать. Родителям, чай, виднее, за кого дочку выдать.

– Ладно, – сказал я, без особого чувства, – теперь мне все понятно. Прощайте, нам расходиться пора.

Мы без особой душевности раскланялись и разошлись в разные стороны. Хмель у меня выветрился окончательно, единственным последствием недавнего праздника осталась тупая боль в затылке. Неведомую Алену было искренне жаль – куда ни кинь, ничего хорошего девушке в жизни не светило. Даже если ее удастся спасти от сластолюбивого дьяка, то в лучшем случае, выдадут замуж за вдового Зосима, который остаток жизни будет попрекать ее за «измену». Ей, жертве произвола и насилия, еще придется оправдываться за чужое сластолюбие и вероломство. Однако отказываться от попытки познакомиться с таинственной пленницей я не собирался.

Настроение у меня окончательно и портилось. Я, не скрываясь, дошел до тына, с хода перепрыгнул «ров» и пролез в дыру в заборе во двор имения. Пока я спал и общался с посадскими, обеденное время прошло. О том, как без меня обходится десятник, не вспоминал, было как-то не до него. Однако он обо мне не забыл. Не успел я возникнуть на хозяйственном дворе откуда ни возьмись, появились мои новые друзья в своих длинных красных кафтанах. Было их пятеро, что само по себе уже немало, к тому же в руках они держали не сабли, с которыми не умели толком обращаться, а любимое стрелецкое оружие, бердыши.

Я остановился и наблюдал, как меня окружают со всех сторон.

Бежать было поздно. Степан явно торжествовал предстоящую победу и скалил по этому поводу зубы. Взывать к их благородству и чести было совершенно не актуально. Пришлось в очередной раз распаковывать свой ятаган.

Я понимал, что теперь все преимущества на стороне противника и справиться с такой оравой мне не под силу и другого выхода, чем попытаться заморочить им голову и вырваться из окружения, у меня не было. Но для этого нужно было соблюдать спокойствие и не будить у пьяных, что было видно невооруженным взглядом, охотничьих инстинктов.

– Ну, что, глухарь, попался! – довольным голосом закричал десятник, – Я тебе что говорил?! Будет тебе сейчас секир-башка!

Возразить на это заявление было сложно, и я промолчал. Степан окончательно обнаглел и начал тыкать в мою сторону острым концом бердыша. Видимо ему очень захотелось покуражиться, чтобы потешить свое уязвленное самолюбие.

– Ну что, боязно тебе, смерд? Будешь теперь знать, как против стрельцов нос драть! – радостно кричал он, пугая меня резкими движениями.

– Чего мне тебя бояться? – стараясь, чтобы голос звучал спокойно и даже равнодушно, ответил я. – Кто меня пальцем тронет, тот под кнут пойдет Хочешь, чтобы с тебя живого мясо спустили?

По поводу кнута и мяса я не преувеличивал. Этим бесчеловечным, невообразимо жестоким наказанием, практиковавшимся до тридцатых годов девятнадцатого столетия, можно было действительно оставить человека без мяса. Кнут с кожаными крючьями из бычьей кожи на конце мог пробить тело до легких и кусками вырывал мясо.

Угроза десятника смутила, он незаметно для товарищей перекрестился, но винные пары заглушили страх и Степан, бахвалясь, спросил дурашливым голосом:

– Это кто ты есть такой, чтобы меня за тебя, смерда, под кнут поставили?

– А ты, что сам не знаешь, кто я такой? – удивленно поинтересовался я, придумывая за кого лучше себя выдать, чтобы сбить со стрельцов пьяный кураж.

– Откуда мне знать батюшка, – ерничая, воскликнул десятник, – сам скажи нам темным!

Я уже собрался выдать себя за племянника думного дьяка, как в этом пропала надобность. У меня неожиданно объявились заступники.

– А ну, стой, Степан! – послышался грозный крик и из-за бревенчатого овина показались мой давешний собутыльник Захар вместе с друганом Алексашкой. Они были вооружены, как и их товарищи, бердышами и, судя по всему, настроены весьма решительно.

– Ты зачем крамолу сеешь! – кричал Захар, размахивая своим бердышом как дубиной. – Это что, по стрелецки, впятером на одного?

Десятник растерялся от неожиданности, а его помощники, те сразу взяли свои секиры «к ноге», скорее всего, не желая ссориться со своими ж товарищами, стрельцами

– Ты чего это, Захарушка? – удивленно спросил Степан моего собутыльника. – Никак тебе первый встречный смерд милей своего кровного товарища?

– Ты, того-этого, говори, да не заговаривайся! – возмутился Захар. – Я за товарища жизнь не пожалею, а вот только и тебе не дам моего побратима обижать!

– Какого побратима? Этот смерд тебе побратим?

– Какой он тебе смерд! Он из наших украинных стрельцов, так что ты его не можешь обижать!

От такого известия Степан окончательно растерялся, тем более, что теперь их пятеро было против нас троих, к тому же мной ему был обещан кнут. Однако он довольно быстро сориентировался:

– Так что же ты сразу-то не сказал, что ты из стрельцов? – почти плачущим голосом обратился он ко мне. – Раз так, то я ничего, тогда конечно!

– Ладно, – решил я проблему разом и радикально, – кто старое помянет, тому глаз вон. Захар, сможешь еще достать?

Неполная, непонятная для непосвященного человека фраза, разом изменила настроение всех присутствующих На нас с Захаром устремились взоры полные тайных надежд.

– Так это, как водится, только тетка Агафья даром не даст, – как бы невзначай, напомнил он.

– За деньгами дело не станет, – успокоил я и вынул из кармана серебряный талер. – Бери на все, я угощаю!

– А что если боярин вдруг узнает? – принимая деньги, для приличия засомневался Захар Цибин. Однако его тотчас успокоил хор радостных голосов:

– Нет боярина, с утра в Москву ускакал! Так что, ты, Захарушка, не сомневайся!

– Ну, если так, то я что, я как все! – застенчиво улыбнулся стрелец.

* * *

Этот вечер у нас явно удался. На сумму, что я отвалил на пропой стрелецкой дружины, вполне мог упиться целый взвод, не то, что одно отделение. Самогона же в тайных хранилищах оказалось столько, что было похоже, легендарная бабка Агафья, несмотря на сухой закон, держала здесь собственный мини-завод по курению горячего вина.

К заходу солнца не то, что стрельцы, половина местных холопов передвигалась по территории имения исключительно на четвереньках. Все былые проблемы и обиды были давно забыты. Правда, не в меньшем количестве возникали новые ссоры, но ко мне они не имели никакого отношения. Я какое-то время просидел во главе стола, принимая хвалу и комплименты своему богатству и щедрости, добавил на пропой еще одну ефимку, после чего потихоньку сместился на периферию, уступив в застолье первую роль десятнику Степану Он, в отличие от быстро сломавшегося Захара, градус держал хорошо и правил бал со знанием и сноровкой.

Когда обо мне окончательно перестали вспоминать, уже стемнело, и можно было начинать действовать Во время банкета я пил исключительно только квас, потому чувствовал себя хотя и отяжелевшим, но был совершенно трезвым.

Опасаться больше было некого, и я сразу пошел в главный дом, вход в который больше некому было охранять. Дьякова челядь, которой тоже кое-что досталось от щедрот армии, теперь смотрела не меня как на своего и вопросов, зачем и куда я иду, ни у кого не возникало. Поэтому я беспрепятственно вошел на крытое господское крыльцо и оттуда попал в большие сени. Они были просторны, но ничем не украшены. Только вдоль стен стояли довольно искусно сделанные резные лавки. Освещались сени несколькими масляным плошками. Тотчас ко мне подкатилась маленькая старушка в красном сарафане и синем платочке:

– Тебе чего, милый, надобно, – спросила она, умильно заглядывая в глаза.

– А где у вас тут, бабуся, облая столчаковая изба? – задал я заранее приготовленный вопрос.

– А иди, милый, прямо через повалушу, там сени, сам увидишь, – ответила она, указав направление рукой. Только ты бы лучше до ветру на дворе сходил, а то боярин не любит, когда чужие в его столчаковую избу наведываются.

– Так нет же боярина, – наивно возразил я.

– И то верно, – пьяненько засмеялась она, – а на нет и суда нет!

Я пошел, куда она указала, и попал сначала в какую-то большую комнату. Там было совсем темно и пришлось на ощупь искать дорогу в сени, через которые можно было попасть в туалет. Любопытная старушка сопровождать меня в такое интимное место постеснялась, что дало какую-то свободу маневра. Поэтому когда я нащупал незапертую дверь, не раздумывая, пошел обследовать внутреннюю часть дома. Первым делом мне нужно было отыскать лестницу, ведущую на второй этаж, вдоль которого тянулась общая галерея, с которой можно попасть во все построенные на едином фундаменте здания. Как нетрудно догадаться, меня интересовал только трехэтажный терем, в верхней части которого удерживалась пленница.

Бродить в потемках по незнакомому зданию, к тому же вольной, «спонтанной» архитектуры оказались сущим мучением. Я все время попадал в какие-то тупики, стукался головой о низкие притолоки и был близок к отчаянью, опасаясь так и не отыскать путь наверх, когда, наконец, фортуна сжалилась надо мной, и я нащупал узкую лестницу, ведущую на второй этаж.

Стараясь соблюдать осторожность, я поднялся по крутым ступеням и вышел на долгожданную галерею. Отсюда был виден весь передний двор. Судя по шуму, гаму и вспыхивающими песнопениям, именно там сейчас разворачивалось народное гуляние. Меня увидеть со двора было практически невозможно, и я, не таясь, беспрепятственно дошел до низкой дверцы, ведущей на верхний этаж высокого терема.