Бригадир державы (№9) - Турецкий ятаган

Под причитания сводни я, наконец, попал в душный эротический рай с широкой кроватью и литографиями фривольного содержания.

– Клопов много? – подозрительно поинтересовался я, разглядывая громоздкое деревянное ложе, заваленное красного цвета перинами.

– Не, боже мой, какие у нас клопы, всех давеча персидским порошком переморили. Так деньги, как уговорились, вперед, а там уж как тебе заблагорассудится, ублажит тебя учителька, можешь ей сделать презент. Это твое дело, у нас такое не возбраняется.

Я вытащил из бумажника зеленый трехрублевый кредитный билет.

– А желтенькую за учительку? – напомнила милая женщина. – Это будет по справедливости. Ежели какая другая, в теле, то оно, конечно, будет дороже, а как барышня субтильная и образованная, то никак меньше целкового взять не возможно.

– Все, иди отсюда, я спать хочу, – грубо заявил я, выталкивая навязчивую бабу из комнаты. – Договорились за трешку, вот тебе трешка. И чтобы мне никто не мешал, а то смотри у меня!

От всех недавних искрометных страстей и кромешных событий у меня даже начало дергаться веко. В голове была сплошная каша, настроение соответствовало состоянию, и единственное, чего хотелось, это горизонтального покоя.

Я быстро разделся, задвинул засов на двери и нырнул под пожарного цвета перину. У меня не осталось сил даже на то, чтобы задуть керосиновую лампу, тускло освещавшую комнату. Наконец можно было закрыть глаза и расслабиться.

– Вы уже изволили лечь? – проговорил над ухом приятный женский голос.

– Что, вы кто?! – испуганно воскликнул я, не понимая, как незнакомая женщина могла оказаться в запертой комнате. – Как вы сюда попали?!

– Если вы меня выгоните, то меня побьют, – сказала женщина и заплакала. – Мадам у нас очень жестокая.

Я начал приходить в себя и возвращаться в реальность. Перед порочным ложем продажной любви стояла незнакомая хрупкая девушка.

– Вы та самая учителька? – спросил я.

– Бывшая гувернантка, – поправила она. – А вы купец или приказчик?

– Нет, я сам по себе. Простите, милая барышня, но я очень хочу спать.

– Хорошо, как скажете, я сейчас уйду, – всхлипнув, согласилась она. – Что вам до меня? Мы ведь даже не знакомы, почему вы должны принимать во мне участие!

Внутренне я был с ней полностью согласен и промолчал.

– Если бы вы знали, что мне пришлось пережить! Я понимаю, я для вас всего лишь продажная девка… Вы меня презираете, потому и гоните…

Похоже было на то, что у нас с ней начинается секс «по-русски», с душераздирающими исповедями и выяснением отношений. Все это могло окончиться чем угодно, только не спокойным сном.

– Хорошо, оставайтесь, только, пожалуйста, не мешайте мне спать.

– Вы правда хотите, чтобы я осталась?

– Нет, не хочу, этого хотите вы, а я хочу спать!

– Я вам совсем не нравлюсь? – дрожащим голосом спросила она. – Ни капельки?

Я ни ответил, повернулся спиной и опять заснул. Однако не тут-то было, всхлипывания усилились.

– Ну, что вам еще нужно? – стараясь скрыть раздражение, спросил я. – Что вы плачете?

– У меня такое чувство, что я вам навязалась, и вы совсем не хотите со мной разговаривать, – сквозь слезы сказала она.

– А что, это не так?! Вы хотите получить свой рубль, вы его получите! А пока оставьте меня в покое!

– Меня мадам за один рубль прибьет, скажет, что я нарочно плохо работала.

Ситуация становилась неразрешимой.

– Хорошо, если вы не будете мне мешать, то я дам вам больше.

– А я вам мешаю?

– Да, мешаете! И если вы скажете еще одно слово, то я вас отсюда выгоню!

– Ладно, я буду молчать. Не знала, что вы такой грубый и жестокий!

Я не ответил и наконец уснул. Моя незваная гостья, кажется, так и не смирилась со своим поражением, продолжала что-то говорить, возможно, рассказывала историю своей трудной жизни.

Так под ее мерное бормотание я и проспал до позднего утра.

– Доброе утро, – вежливо поздоровалась жрица любви, как только я открыл глаза. Она сидела на стуле подле кровати и что-то вышивала на пяльцах. – Выспались? Вам было хорошо?

– Да, конечно, – подтвердил я, даже не пытаясь выяснить, что она имеет в виду, – просто замечательно.

– Я ведь вам не мешала спать?

– Почти.

Только теперь я рассмотрел бывшую гувернантку. Девушка оказалась не первой, да и не второй молодости, слегка потраченная оспой, с унылым длинным носом.

– Я всю ночь охраняла ваш покой.

– Спасибо, теперь отвернитесь, мне нужно встать и одеться.

– Ничего, я не стесняюсь, привыкла… Вы оказались таким милым. А сегодня ночью вы еще придете?

– Конечно, я об этом мечтал всю жизнь. На улице не потеплело?

– Не знаю, я не выходила. С вас десять рублей.

– Сколько? – поразился я.

– Десять, вот если бы вы были со мной, тогда рубль, а так десять. Никак меньше нельзя, мадам заругается.

– Ладно, я подумаю, – пообещал я, быстро одеваясь. Деньги для меня были не проблемой, и затевать свару из-за десятки я не собирался.

– Ну и мне на булавки, сколько не жалко, – добавила она.

Было похоже, что разводят меня по полной программе. Однако я выспался, голова у меня почти прошла, и настроение соответствовало состоянию.

– Вы действительно были гувернанткой? – спросил я на прощание девицу легкого поведения.

– Я же вам рассказывала, – с легким упреком сказала она, принимая плату. – Я учила детей одного генерала, он в меня безумно влюбился, а его жена…

– Да! В следующий раз вы мне непременно все это подробно расскажете. А сейчас, простите, спешу.

– Так вы сегодня придете, вас ждать?

– Конечно, я ведь так и не узнал, чем кончился ваш безумный роман!

– Да, о моей жизни можно написать книгу, если бы вы только знали! – крикнула она мне вдогонку.

«Только, боюсь, что у нее будет плохой конец», – подумал я, вырываясь на свежий воздух из пропахшего дешевыми духами и любовным потом чистилища.

Мороз к этому времени еще усилился. Благо хотя бы, что совсем прекратился ветер. Над городом висело белесое, морозное марево. Печные трубы усиленно отравляли атмосферу дымными столбами. Я уткнул нос в шерстяной воротник пальтишка на рыбьем меху и заспешил к перекрестку большой улицы, до которой вчера не дошел всего несколько десятков метров.

Впрочем, спешить было совершенно не обязательно. Никаких дел в Москве у меня больше не было.

– Все, – решил я, – нужно когда-то пожить и для себя. Покупаю хорошую одежду, снимаю квартиру и начинаю прожигать жизнь!

– Куда, ваше степенство, изволите? – спросил останавливаясь по моему сигналу, извозчик.

– Есть здесь поблизости хороший магазин готового платья?

– Ну, ежели только Верхние торговые ряды или Пассаж, только там цены кусаются.

– Давай куда ближе, – решил я, усаживаясь в санки и прикрываясь облезлой медвежьей полостью.

– Целковый будет не обидно? – осторожно поинтересовался курьер.

– Два, если домчишь с ветерком!

– Но, залетная! – радостно крикнул он. Лошадь уперлась в обледеневшую дорогу задними ногами, рывком сорвала с места успевшие примерзнуть санные полозья и застучала по мостовой шиповаными копытами.

Ехали мы и правда с ветерком и за полчаса домчались до здания ГУМа.

– Это и есть Верхние торговые ряды? – спросил я, припоминая, что этот первый российский гипермаркет назывался как-то по-другому, чем в наше время.

– А то, здесь все, что надо, купить можно, были бы деньги.

Деньги у меня были. Потому через четыре часа элегантно одетый господин в модных аглицких ботинках, с дорогой тростью, украшенной серебряным набалдашником в виде львиной головы, с напомаженными и уложенными крупной волной волосами, подстриженными по последней моде бородой и усами, вышел из шикарного подъезда дорогого магазина. Было похоже на то, что жизнь начала налаживаться. Господин был сыт, в меру пьян и держал в руке толстую кубинскую сигару. С небрежной грацией плейбоя он махнул рукой. Тотчас, играя тонкими породистыми ногами по брусчатой мостовой, к нему подскочил вороной рысак, запряженный в крытый возок с каучуковыми шинами:

– Куда, ваше сиятельство, прикажете? – почтительно спросил, свешиваясь с высокого облучка, стильный кучер.

– Давай-ка, голубчик, отвези меня в самую лучшую гостиницу, – попросил господин, в котором невозможно было узнать недавнего затрапезного провинциала.

– Это можно, – согласился кучер, – садитесь, ваше сиятельство, враз домчим!

Я сел в коляску, кучер лихо свистнул, и копыта лошади звонко застучали по кремлевской брусчатке.

Будущий ГУМ, а ныне Верхние торговые ряды, построенные несколько лет назад архитектором Померанцевым, произвели на меня хорошее впечатление Последний раз я был в этом магазине еще до торжества нашего дикого капитализма, когда тут еще торговали по советскому образцу, так что сравнение оказалось не в пользу организованной торговли.

Здесь я нашел все, что было нужно, от парикмахерского салона до портняжной мастерской, где за считанные минуты подогнали мне по фигуре весь комплект платья.

Там же мне удалось пообедать в изрядном ресторане. Потому я и пребывал в блаженном состоянии и не обращал внимания, куда едет лихач. Только когда холод немного разогнал винные пары, удивленно подумал, что мы почему-то слишком долго не можем никуда доехать.

– Эй, голубчик! – крикнул я в форточку, через которую была видна спина возницы, – ты, собственно, куда меня везешь?

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, уже подъезжаем, – успокоил он, поворачиваясь в мою сторону. – Осталось самая малость.

Я успокоился и погрузился в приятные размышления об ожидающих меня радостях жизни. В эти планы входили роскошные апартаменты, собственный выезд, приятное женское общество, дорогие рестораны, знакомство с художественной московской элитой и прочие приятности.

– Голубчик, – опять воззвал я к широкой спине кучера, – долго еще?

– Мост, ваше сиятельство, закрыли, – сообщил мой бородатый Вергилий, – пришлось ехать в объезд, вы не извольте беспокоиться, скоро домчу.

– А что с мостом? – поинтересовался я.

– Бомбист жандармского генерала взорвал, а мосту ничего, целый мост-то.

– Бомбист, говоришь, – осуждающе сказал я, – это плохо! Не люблю террористов!

С революционерами у меня складывались довольно сложные отношения, и их методику индивидуального террора я не признавал, как говорится, в принципе.

– Убили жандарма или как? – опять спросил я извозчичью спину.

– А кто его знает, нам это без интереса, – ответил он.

– Слушай, голубчик, – опять обратился я к кучеру, – останови у какого-нибудь ресторана, мне нужно выпить.

– Будьте благонадежны, ваше сиятельство, как только увижу ресторацию, сразу и остановлю.

– Ты кончай меня сиятельством называть, никакое я не сиятельство. Лучше поезжай скорее, мы уже целый час плетемся!

На мое последнее замечание кучер никак не отреагировал. Это меня обидело, и я отбросил штору с окна, чтобы сказать ему пару теплых слов. Коляска летела во весь опор, а за стеклом проносились не здания центра Москвы, а деревья заснеженного леса.

– Ты куда меня везешь?! – закричал я. – Какая тут, к черту, гостиница! Немедленно поворачивай назад!

– Никак не могу, Алексей Григорьевич, – наклоняясь к окошку, сказал, расплываясь в улыбке, кучер, – приказано вас срочно доставить живым и здоровым.

«Вот и пожил для себя, – уныло подумал я, – будут мне теперь и барышни, и рестораны».

Мое настоящее имя и отчество знали в эту эпоху только несколько человек, так что понять, к кому меня везут, было совсем не сложно.

* * *

После цивилизованной, комфортабельной Москвы начала XX века, с электричеством, трамваями, извозчиками и прочими благами просвещенного времени, оказаться в глухом захолустье было не самым радостным событием.

Поселили меня в курной крестьянской избе, с антрацитовыми от многолетней копоти стенами. Топилась она, соответственно названию, по-черному, в единственной комнате располагался каменный очаг без трубы. Никакой обслуги здесь не предусматривалось, жил я один и сам занимался всеми бытовыми делами. Мне приходилось заготавливать в лесу дрова, разводить в очаге костер для обогрева и приготовления пищи и учиться спасаться от выедающего глаза дыма. Единственной радостью и развлечением была баня, которую я топил так часто, как на это хватало сил.

Однако жаловаться было не на что, я сам подписался на участие в эксперименте и теперь пожинал плоды этого легкомысленного решения. После того, как меня «похитили» в самом центре старой столицы, прошло больше месяца. Все это время я безвылазно находился вблизи города Тарусы, жил один в лесу и продолжал тренировки и подготовку к выполнению своей «стратегической миссии».

Теперь меня окружали новые люди, и никого из старых знакомых я больше не встречал. Неудачное приобщение к красивой жизни забылось очень скоро. Меня гоняли на тренировках так, как будто готовили к Олимпийским играм.

Как я ни пытался выяснить, что собственно произошло в Замоскворечье, и какое отношение имела полиция к разгрому нашей «тайной избы», наталкивался только на удивленные лица. Никто из новых знакомых не хотел идти на контакт и хоть что-то объяснить. Да и знакомыми людей, которые меня окружали, назвать было сложно: все они представлялись именами, больше напоминавшими клички, и наше общение ограничивалось только деловым сотрудничеством.

Вначале все это здорово нервировало. Жить так, будто находишься один в пустыне, я не привык. Однако постепенно втянулся, одичал, и вполне обходился без задушевных бесед и теплой компании. Появилось чувство оторванности от мира. В мою лесную берлогу, само собой, не доходили никакие новости, и вскоре интересы сузились до простого выживания и небольших чувственных радостей, вроде большого куска добытого на охоте мяса и той же бани.

Тренировки касались только боевых искусств, стрельбы из лука, пищали, всех видов фехтования, ну и физической подготовки. Подобный образ жизни, наверное, вели средневековые рыцари. Видимо после таких запредельных нагрузок и были придуманы куртуазные отношения и платонические дамы сердца. На более земные сношения с прекрасным полом рыцарей просто не хватало.

Над всем сборищем моих тренеров и спарринг-партнеров стоял очередной главный куратор с эпической кличкой Святогор. Он же сообщал мне каждое утро о низкой оценке моих успехов:

– Очень плохо, – например, говорил он, – вы вчера не смогли убежать от обычной погони.

То, что погоня была не совсем обычная, а по ограниченному пространству небольшой березовой рощи за мной, пешим, гонялось полдюжины верховых «ловцов», напоминать ему не стоило. Это как бы само собой подразумевалось, как необходимое условие тренировки. Сам я не очень комплексовал по поводу собственных неудач, мне казалось, что делаю я все довольно успешно и в реальных условиях вполне бы смог переиграть почти всех своих спарринг-партнеров.

– Сегодня зам нужно будет спрятаться в том, – укрывал он направление, – лесу и попытаться сделать так, чтобы вас не смогли найти.

– Какой это лес, три осины, там же одно сплошное болото!

– Значит, у вас есть неоспоримое преимущество! – невозмутимо констатировал Святогор. – В болоте спрятаться легче, чем в лесу.

– Но ведь оно замерзшее!

– Не везде, там есть полыньи…

И вот после такой игры в прятки мне еще нужно было идти на охоту, заготовлять дрова, ну и делать все остальные работы по дому и жизнеобеспечению. Так что жизнь больше не казалась нескончаемым праздником с готовой горячей водой из крана, продуктовой лавкой под боком и другими благами цивилизации.

Однако все когда-нибудь кончается. Кончилась и моя полевая, вернее будет сказать, лесная практика. Наступила дружная весна, солнце жарило по-летнему, снега таяли с поразительной быстротой, и окрестности сделались практически непроходимыми. Однако занятия не прекратились, только строились с учетом новых условий. И вдруг в один прекрасный весенний день, после того как Святогор очередной раз посетовал на мою неловкость и нерадивость, он в конце разговора неожиданно улыбнулся и порадовал новостью:

– Готовьтесь, сегодня ночью вас переместят!

– Да, сегодня? – растеряно сказал я. – А как это будет выглядеть? В смысле, сама машина времени, или что там у вас. И что мне нужно делать?..

– Ничего, – искренне недоумевая, ответил он, – утром проснетесь и делайте что угодно…

– Как это что угодно? – не понял я. – Мне можно но будет вернуться в Москву?

– Ради бога, можете отправляться, куда хотите. Теперь вы зависите только от самого себя.

– А как же перемещение? – опять не понял я. – Когда оно произойдет?

– Я же вам сказал, сегодня ночью. Утром вы будете уже в шестнадцатом веке.

– Так просто, не выходя из дома? – промямлил я.

– Ну, не совсем просто, однако это уже не ваши заботы.

Спрашивать, насколько все это опасно, и что со мной может случиться, если произойдет какой-нибудь сбой, было бессмысленно, и я, чтобы не терять лица, просто согласно кивнул головой. Только поинтересовался:

– А снаряжение, оружие?

– С этим все будет в порядке, – не разъясняя и не конкретизируя, сказал Святогор и, пожелав счастливого пути, оставил меня одного.

Мне ни оставалось ничего другого, как, больше не жалея дров, жарко натопить баню и от души попариться. Кто знает, может быть, последний раз в жизни. Лег я в обычное время и спал спокойно и без сновидений.

Проснулся же от зверского холода. Изба выстыла, как будто я ее вообще не топил. За окнами была угольная тьма. Я вскочил, размялся, чтобы хоть как-то согреться, и выглянул наружу. Однако окна на старом месте не оказалось. Вернее, его вообще не было. Я поводил руками по бревенчатым стенам, ничего похожего на оконный проем не нащупал, удивился и вышел во двор. Исчезли сени, и я сразу оказался снаружи. Здесь было уже совсем светло. Во дворе все изменилось – опять окрестности покрыл снег, и морозец стоял отнюдь не весенний. Изба тоже была другой, меньше и ниже, чем раньше, к тому же совсем без окон, и еще исчезли баня и плетень вокруг подворья.

«Получилось», – подумал я, вспомнив предупреждение, что в начале шестнадцатого века в России было большое похолодание Судя по тому, что творилось снаружи, весна задерживалась по сравнению даже с началом XX века недели на две. Я вернулся внутрь, оделся, взял топор и вышел наружу.

Холод поджимал, нужно было как-то обогреться, и я сразу же отправился в лес за дровами. Под ногами снег хрустел, как при сильном морозе. Однако весна всё-таки чувствовалась, на снегу образовался талый наст – значит, солнышко днем уже пригревало. Лес был чужой, незнакомый, но в принципе такой же, что и в двадцатом, и двадцать первом веках Я свалил небольшую осину и поволок ее к избе. Внутреннее состояние было какое-то необычное, как будто все происходило не в реальности, а в компьютерной игре. С одной стороны я понимал, что все окружающее реально, с другой – было ощущение, что я нахожусь внутри смоделированного пространства.

Теперь, когда я остался один, следовало удвоить осторожность. Мало ли какие могут возникнуть осложнения и неожиданности. Однако все вокруг казалось таким пустынным, что нужды сторожиться не было никакой, и я довольно скоро перестал подозрительно вглядываться в каждый черный куст.

Заготовив дрова, я распахнул настежь дверь, которая теперь осталась единственным источником света, и оглядел свое новое жилище. Вместо моей примитивной каменки в углу обнаружился выложенный камнями очаг. Из «мебели» остались только полати. В отличие от лавок, которые обычно служили кроватями полати были высокими, видимо для того, чтобы теплее спать. В наклонном, односкатном потолке я обнаружил закрытый дымник, через который во время топки выходил дым от очага. Так что условия жизни оказались более чем спартанскими. Однако выбирать было не из чего, и я, оставив сожаления о недавней «комфортабельной» жизни, принялся выживать.

Через пару часов, натопив и проветрив избу, я сделал ревизию своего скромного хозяйства. Из оружия у меня оказались только лук, колчан стрел, нож и топор, а вот денег был много, целый мешок серебра. Больше всего мне было жалко ружья, с которым я охотился последнее время. Понятно, что брать его с собой в другую эпоху было немыслимо, но оставаться почти с голыми руками перед лицом неведомых опасностей – не самый лучший ход в развитии моей истории. И всего необходимого походного снаряжения мне оставили только медный котелок и деревянную ложку. Вся остальная кухонная утварь бесследно исчезла.

Когда я натопил избу, немного свыкся с ситуацией и сумел без нервов обдумать создавшееся положение, то передо мной встал вопрос, когда отправляться в путь. Здесь меня ничего не держало, можно было идти хоть сейчас, но без пищевого припаса начинать поход я все-таки не решился. На таком холоде без крова над головой и еды долго не продержишься. С дичью, если судить по следам на снегу, которые я видел утром, проблем возникнуть не должно, нужно было только ее добыть. Вариантов для охоты было немного: силки и лук. К сожалению, это для меня было гораздо сложнее, чем отлупить фальшивого генерала или играть в индейцев.

Однако, как известно, голод не тетка, и к обеденному времени я уже созрел для охотничьих подвигов. Долго готовиться мне было не нужно, только что заставить себя выйти из теплой избы на холод. Поэтому, как только я признал неизбежное, то встал, как Илья Муромец, на резвы ножки, приторочил лук и колчан со стрелами за спиной и пошел ставить заячьи силки. По-хорошему, делать это нужно было до рассвета, но я понадеялся, что здешние зайцы не пуганы человеком, и какой-нибудь ненормальный зверек все-таки попадется в капкан.

Короче говоря, проникновение в Смутное время началось у меня не со встречи с прекрасной боярышней, а с элементарного голода. Я шел по звериной тропке и уныло думал, что подкрасться среди бела дня по белому скрипучему снегу к осторожной лесной дичи на выстрел из примитивного лука совершенно нереально, о таком можно только мечтать! Я и мечтал, без толку бродя по светлому зимнему лесу, временами для полноты ощущений проваливаясь в глубокие снежные ямы. Конечно, ни одного подходящего для еды животного увидеть мне так и не удалось. Наконец, все это надоело, и я решил запастись терпением и устроить засаду возле наиболее натоптанной звериной тропы.

В этом хорошо помогли полученные недавно навыки маскировки. Я учел направление ветра и закопался в снег невдалеке от тропы с наветренной стороны. Теперь оставалось только ждать случая, превозмогая холод и собственное нетерпение.

Возможно, когда ты жертвуешь собой, спасая от гибели человечество или хотя бы один отдельно взятый, пусть самый никудышный народишко, это хоть как-то внутренне греет. Но когда ты ради куска мяса лежишь, по брови закопавшись в снег, чтобы убить невинную зверюшку, никакой моральной приятности или бодрости духа такое действие не дает.

«Сидел бы спокойно в теплой квартире, смотрел телевизор, нежился в горячей ванне и кушал модифицированные продукты, – с грустью думал я. – Нет, сам себе нашел адреналиновое развлечение! Вот и коченей теперь в снегу, и жди, пока не умрешь с голода или не попадешь в полон к каким-нибудь диким крымчакам».

Однако в полной мере насладиться самобичеванием я не успел, невдалеке послышался треск сучьев, и разом вся горечь от собственного легкомыслия улетучилась. Кто-то большой и тяжелый пробирался к тропе сквозь густой кустарник. Я затаил дыхание, боясь спугнуть невидимую добычу. «Эх, сейчас ружье бы!» – в очередной раз посетовал я.

Треск приближался, но увидеть, кто так ломится сквозь чащу, я пока не мог. Оставалось гадать. По мощи и напору это, скорее всего, могли быть лось или дикий кабан. Оба варианта не очень совмещались с моим примитивным оружием, но подстегнутый охотничьим азартом, так далеко я не загадывал. Вдруг треск прекратился, и все стихло.

«Ушел!» – с отчаяньем подумал я и не удержался, выглянул. Всего в пятидесяти метрах от меня, подняв вверх голову, стояла лосиха. Была она молодой и не крупной, высотой метра полтора. Рядом с ней жался теленок. Как я помнил, лоси телятся поздней весной, но этот почему-то родился на месяц раньше срока. Лосиха тревожно замерла на месте, то ли прислушивалась, то ли принюхивалась, наверное, интуитивно почуяла опасность. Теленок, пользуясь остановкой, трогательно тыкался в материнское вымя. Мой охотничий азарт как-то сразу привял. Такая семейная идиллия никак не располагала к убийству даже ради пищи.

Однако лук я на всякий случай положил перед собой, мало ли что взбредет в голову лесной маме, если она посчитает, что ее детенышу грозит опасность. Я знал, что лоси близоруки, потому не очень опасался, что она меня заметит, вот какое у них обоняние, был не в курсе. Впрочем, ветер дул в мою сторону, и можно было надеяться, что разойдемся мы мирно.

Лосиха между тем продолжала чего-то ждать, неподвижно стояла на месте и только нервно поворачивала голову, явно к чему-то прислушиваясь. Я хотел уже встать и прогнать ее, чтобы она ни распугивала мне дичь, но не успел. Лесная корова взбрыкнула задними ногами и кинулась в сторону тропы, с шумом продираясь сквозь густой кустарник. Теленок побежал вслед за матерью. Я остался на прежнем месте, не понимая, что ее так напугало.

Увы, эта загадка оказалась очень простой и тут же разрешилась – на бедную лесную корову напал медведь! Все происходило так быстро, что не оставляло времени на какое-то вмешательство. Я даже не уследил, когда он появился. Медведь как привидение возник из-за деревьев и на большой скорости бросился на лосиху, видимо, намереваясь сбить ее с ног. Она отскочила с его пути, но не побежала, осталась стоять на месте, угрожающе опустив голову. Инстинкт материнства оказался сильнее инстинкта самосохранения. Топтыгин проскочил мимо, но тут же необыкновенно ловко для такой туши развернулся на месте. Он был такой крупный и мощный, что кровавая драма кончилась меньше чем за минуту.

Корова в отчаянной смелости бросилась на него, пытаясь ударить передними копытами. Медведь легко отскочил в сторону, и лишь только она опустилась на четыре ноги, подскочил к ней сбоку и опустил свою могучую лапу на ее загривок. Лесная корова рванулась в сторону, закричала от боли, взвилась, опять в отчаянной смелости выбросила вперед копыта, но новый, теперь уже боковой удар, повалил ее на снег. Лосиха отчаянно замычала, но это был уже крик боли и отчаянья. Теленок, трясясь всем своим маленьким телом, медленно подошел к матери, ткнулся носом ей в живот, но тут же пал под небрежным ударом лапы хозяина леса.

Честно говоря, в этот момент я по-настоящему испугался необузданного огромного зверя, и лежал как мышка-норушка, вжимаясь в снег, а тело сковала предательская слабость. От медведя исходила такая дикая первобытная мощь, что я показался себе маленьким и совершенно беззащитным. Все это происходило совсем близко от меня, и мелькнула мысль, что если разгоряченный кровью зверь заметит свидетеля своей охоты, я вряд ли успею даже встать на ноги. Ни о каком бегстве не могло быть и речи. Четвероногий гигант без труда догонит меня, даже если я разовью спринтерскую скорость.

Лук у меня был хороший, достаточно тугой, стрела с двадцать шагов пробивала дюймовую доску, но все-таки это было не то оружие, с которым можно было напрямую идти на медведя. К тому же из лука еще нужно было успеть выстрелить. Мечтая стать невидимкой, я все сильнее вжимался в снег и старался слиться с местностью. Медведь между тем продолжал полосовать своими страшными когтями уже мертвую жертву, все больше распаляясь от дымящейся на снегу крови.

Наконец ему надоело терзать неподвижную тушу, и он почти по-человечески сел перед ней на задние лапы. Морда у хищника была в крови, и выглядел он совсем не забавным увальнем, каким мы обычно видим медведей в цирке или за железной клеткой зоопарка. Зверь был, как говорится, реальный, и чтобы пойти на такого в открытом поединке даже с рогатиной, нужно иметь отчаянную, бесшабашную храбрость или полностью отмороженную голову. Первым качеством я, увы, не обладаю, вторым, надеюсь, тоже, потому и продолжал лежать в своей норке, стараясь дышать редко и тихо.

Медведь между тем что-то решал своими лесными мозгами. В задумчивости он отер лапой морду и начал слизывать с нее кровь. Пока топтыгин был занят, у меня образовались несколько минут для передышки. Вариантов для спасения было немного: продолжать прятаться в надежде, что он меня не заметит, или попробовать его напугать. Я вспомнил, как в каком-то документальном фильме о белых медведях полярники отгоняли их поднятой вверх палкой. Звери воспринимали человека и палку как единое целое и пугались огромного роста невиданного противника. Однако начать именно сейчас проверять правильность полярных экспериментов мне совсем не хотелось. Осталось лежать на прежнем месте и надеяться, что если он меня все-таки заметит, в крайнем случае, я смогу припугнуть его своим мифическим физическим превосходством. Эта мысль немного укрепила мой смущенный инстинктом самосохранения дух.

Пока же медведю было не до случайных свидетелей охоты. Похоже, он не знал, что ему делать сразу с двумя вкусными трофеями Теленок был много легче коровы, но, как известно, большой кусок и рот радует больше, чем маленький. Наконец он выбрал правильное для меня решение: вцепился в лосиху зубами и упираясь лапами в рыхлый снег потащил тушу в кустарник, по медвежьей привычке припрятать добычу до лучших времен. Убитый теленок на мое счастье остался на месте.

Когда треск валежника почти затих, я быстро вылез из своей засады, отряхнулся от снега, и, схватив то, что без присмотра оставил хищник, бегом понесся в свою избушку. Как ни жалко было погибшего малыша, но голод не тетка и ничего другого, как употребить его в пишу, не оставалось.