Бригадир державы (№9) - Турецкий ятаган

Мы застыли друг против друга, боясь сделать роковую ошибку. Я прямо смотрел в его бешеные белесые глаза, ожидая начала нападения. Увы, он мастерски владел лицом и опять сумел меня обмануть. Вдруг казак сделал быстрый шаг вперед и вслед за этим несколько обманных движений. Я не успел вовремя среагировать на начало атаки и отступил. Мои реакции, по сравнению с его, запаздывали на долю секунды, что в такой ситуации было смертельно опасно. Пришлось уйти в глухую оборону. Это придало ему психологическую уверенность.

И вот, началась самая яростная и опасная атака. У меня даже мелькнула мысль, что, кажется, это все, я проиграл.

И вдруг, совершенно неожиданно наступил финал. Меня спасла ошибка противника… Думаю, выбери он при завершающем выпаде иное направление удара, не в живот, а в грудь или горло, я не успел бы поднять ятаган и подставить под острие гарду. Однако случилось то, что случилось, наши клинки со звоном сшиблись, наконечник казачьей сабли, едва не достав меня, столкнулся с чашкой гарды и ушел по касательной в сторону. Я успел кистью повернуть ятаган, так что он приблизился к шее низкорослого противника. После чего вывернул руку и, совместив движение с разворотом плеча, попытался как палкой ударить его по горлу. Казак, уклоняясь, дернулся быстрее, чем я смог среагировать на это движение, и получилось, что он сам себя подставил под удар. Ятаган резанул его по шее, чуть ниже скулы. Я, еще не осознавая, что достиг цели, продолжил режущее движение поворотом корпуса, и вдруг голова противника упала на землю и покатилась по грязи.

Это было так неожиданно, что я не сразу понял, что произошло, и продолжил обороняться от стоящего передо мной обезглавленного человека, направившего на меня острие сабли. Вдруг из обрубка шеи вырвался фонтанчик крови, я инстинктивно отскочил в сторону и отвернулся от ужасного зрелища. Тем не менее, краем глаза видел, как укороченная, ставшая крохотной фигурка еще продолжает поднимать клинок, потом сабля медленно опустилась и уткнулась в землю, ноги противника подломились, и он осел на землю.

Оставшаяся вольница, не зная, что делать, замерла на месте. Только один из троих успел обнажить саблю, но нападать не спешил. Немая сцена продолжалась несколько долгих секунд. Не дождавшись против себя продолжения боевых действий, я с деланным спокойствием повернулся к казакам спиной и, помахивая ятаганом, пошел своей дорогой.

– Эй, глухарь, – окликнули меня сзади, когда я удалился метров на двадцать, – погано это, глухарь. Мы еще встретимся на узкой дорожке!

Я не ответил и, только дойдя до конца переулка, оглянулся. Двое казаков укладывали убитых товарищей на сухое место возле забора, а третий держал в руке забитого поросенка.

Я свернул на главную сельскую улицу и тут же побежал. Мне нужно было успеть забрать свои вещи из постоялой избы и как можно скорее исчезнуть из села. Ватага, в которую входили мои противники, состояла из сотни головорезов, от которых можно было только убежать.

Добравшись до своего обиталища, я влетел в избу. Там как обычно было полно народа. Взволнованный вид и окровавленное оружие привлекли общее внимание. Посыпались удивленные вопросы, что со мной приключилось. Вступать в разговоры мне было некогда.

– Подрался с казаками, – неопределенно ответил я. Потом прихватил две свои переметные сумы, в которых было все имущество и кое-какие продукты, коротко распрощался с соседями и хозяевами, после чего рванул самой короткой дорогой к околице. Сумки я перекинул через плечо, а трофейный ятаган зажал подмышкой, как это делают в фильмах японские самураи. Со времени боя прошло всего десять минут, и какая-то фора во времени у меня была.

На мое счастье по пути мне никто не встретился, местные жители сидели по избам, а приезжие, ожидающие, пока наладится переправа, толклись или в центре села у церкви, или в кабаке. Никем не замеченный, я перелез через бревенчатый частокол – хилое фортификационное сооружение против набегов степных хищников, перескочил через двухметровый ров, представляющий собой канаву с талой водой, и побежал по проваливающемуся под ногами дерну раскисшего заливного луга к лесу.

Случись за мной погоня, конным казакам не составило бы труда перехватить меня на безлесной местности и порубить в капусту. Поэтому я, не жалея ни сил, ни легких, несся как испуганный олень, спасающийся от своры собак. Бежать было тяжело, на сапоги налипло по пуду глины, и вытаскивать ноги из разжиженной почвы было неимоверно трудно. Потому до леса я добрался мокрым от пота и обессиленным. Здесь передвигаться оказалось много быстрее и легче. Под деревьями оставалось еще много снега, земля не успела оттаять и превратиться в жидкое болото. Понимая, что за мной непременно устроят погоню, я старался не оставлять лишних следов, но это, увы, не получалось. Неровная цепочка следов точно указывала направление моего бегства. Впрочем, вариантов все равно было только два, бежать налево или направо.

Я выбрал направление направо, на восток, намереваясь попасть в деревню Михайловку, находящуюся в трех верстах от Лукьяново. Там было реально за хорошие деньги найти перевозчика и убраться за Оку, подальше от казаков. В лихорадке побега неожиданная победа, окончившаяся двойным убийством, не давила на психику, но в тихом весеннем лесу, без близкой опасности, на душе сделалось мерзко и муторно. Перед глазами неотрывно стояла отвратительная картина: катящаяся по грязи отрубленная человеческая голова…

Потом в голову полезли невеселые мысли о собственной дурости, позволившей неизвестным людям втянуть меня в эту авантюру со средневековьем.

Седая старина только из будущего кажется романтичной: рыцари в сияющих доспехах, прекрасные дамы в парчовых нарядах, турниры, боярская соколиная охота и другие радости правящих сословий. Пока я видел одну только оборотную сторону красивой жизни: нищету, грязь, неухоженность, голод, холод, примитивную кухню. Женщины, которые встречались в деревнях, были некрасивые, заезженные работой и непрерывными родами, они были грубые, тускло одетые, к тридцати годам изношенные тяжелой безрадостной жизнью.

Где и как здесь искать жену, я не представлял. Слишком много народа неприкаянно бродило по центру России. Голод, пожары, эпидемии, набеги степных хищников, угонявших пленников в восточное рабство, все время тасовали людей по лесам и весям, и найти отдельного человека в этом бессистемном муравейнике было не только трудно, а, пожалуй, и невозможно.

Однако так устроен человек, что даже в самом плохом и страшном он может увидеть и что-то хорошее, радостное.

Брести, спотыкаясь, по сырому весеннему, еще не ожившему лесу – удовольствие сомнительное, но покой, тишина, крик недавно прилетевших грачей постепенно успокоили нервы и почти примиряли с неустройством и прочими моими досадами. Здесь, под сенью древ, я больше не опасался преследования, отвлекся от недавнего кровавого инцидента и попытался, как говориться, слиться с природой. На время это удалось. Я дышал полной грудью, чувствовал себя молодым и сильным, любовался голубым небом и был почти счастлив.

Однако сапоги у меня вскоре промокли, захотелось есть, попасть в тепло, и потому полного слияния и единения с природой так и не получилось. Чтобы занять себя, я перевесил сумки с правого на левое плечо и взялся осваивать ятаган. К любому инструменту нужно приноровиться, что я и начал делать.

Турецкая штуковина оказалась очень неплохим оружием и так остро заточена, что стало понятно, почему шустрый, искусный в рубке казак получил от него травму, несовместимую с жизнью. Впрочем, для меня ятаган был и коротковат, и слишком легок. В идеале меня бы больше устроило длинное и тяжелое европейское оружие. Турецкий клинок больше подходил для боя с незащищенным панцирем или кольчугой противником. Мне же нужно было что-то более универсальное. Но за неимением гербовой я учился писать на простой, и вскоре у меня это стало неплохо получаться.

Когда тренироваться мне надоело, я опять сосредоточился на дороге. Михайловка, про которую говорили, что она в трех верстах от Лукьяново все не показывалась, хотя по времени, что я был в пути, я уже давно должен был до нее дойти. Мне, впрочем, было все равно, попаду ли я туда или в другую местную деревню, главное, чтобы там нашлась лодка и опытный кормчий. Я прошел лесом еще несколько километров, и голод вместе с размокшими сапогами прозрачно намекнули, что пора бы найти жилье. Тогда я начал забирать южнее, рискуя выйти на опасную для меня дорогу.

Однако пока ничего похожего на обитаемые места не попадалось. Солнце уже клонилось к закату, а лес все не кончался. Я прибавил шагу и пошел прямо на юг, где должен был непременно пересечься если не с дорогой, то с рекой. Тактика оказалась верной. Вскоре явственно запахло дымом, я пошел на запах, но вместо селенья наткнулся на костер и двух человек, греющихся у огня. Такая встреча в необжитом месте могла кончиться чем угодно. Я не стал ломить напролом и осторожно, хоронясь за стволами, пошел посмотреть, кто они такие и что делают в вечернем лесу. В двух десятках шагов от костра я остановился, пытаясь понять, с ком меня свела судьба.

Одного я сразу узнал, это был молодой парень, которого я несколько раз встречал в Лукьяново. Второй, крупный широкоплечий мужчина, сидел ко мне спиной и, не видя его лица, я не мог вспомнить, встречал ли его раньше. Оба они сидели на настиле из елового лапника, по-восточному поджав ноги, о чем-то оживленно разговаривали, а молодой, которого я опознал, пристраивал над костром закопченный котелок.

Я, чтобы не напугать их своим внезапным появлением, отошел метров на сто вглубь леса, после чего, намерено треща сучьями, направился прямиком к костру. Мое шумное появление теперь ожидали. Знакомый парень спрятался в засаду за стволом толстой березы, а его напарник стоял у костра в расслабленно ожидающей позе. Я прямо вышел к костру и поклонился.

– Доброго вам здравия!

– Ты кто таков? – строго спросил крупный мужчина лет сорока с красивым волевым лицом и уверенными манерами, не отвечая на мое приветствие.

Я, кося под глухого, на вопрос не ответил, опять поклонился и попросил:

– Дозволь, добрый человек, погреться у костра.

– Да ты никак немец или светш? – сразу распознав меня по странному выговору, удивленно спросил он.

– Нет, – раздался у меня за спиной голос спрятавшегося парня, – это глухой, из Лукьяново. Не изволь беспокоиться, боярин, он безобидный, и говорят что юродивый.

То, что меня считают юродивым, меня не столько позабавило, сколько встревожило. Похоже, мое поведение слишком отличается от норм начала семнадцатого века, если я уже получил такую лестную оценку.

– Он что, совсем не слышит? – поинтересовался старший, внимательно вглядываясь мне в лицо, у моего знакомца, который продолжал скрытно стоять за спиной.

– Слышит, но плохо, ему кричать надо, – ответил тот, наконец появляясь в поле моего зрения.

Увидев знакомого, я изобразил на лице радость и поздоровался. Парень ответил на приветствие преувеличено громким голосом.

– Погреться можно? – повторил я вопрос, адресуясь теперь не к боярину, а к знакомому парню.

– Садись, – разрешил вместо него старший, делая приглашающий жест.

Я сбросил с плеча свой багаж, поместил его на краю настила, поверх положил ятаган и опустился на лапник. Оружие вызвало у новых знакомых повышенный интерес. Старший без разрешения взял его в руку и внимательно осмотрел.

– Ишь, какой знатный меч, чаю турецкой работы, – уважительно произнес он и громко спросил, – откуда это у тебя, малый?

Обманывать мне не хотелось, да и не стоило. Весть о моем ратном подвиге вполне могла вскоре дойти до новых знакомцев, и я бы оказался а щекотливом положении враля. Однако и откровенничать резона не было. Потому я ответил уклончиво:

– Добыл по случаю.

Ятаганом после старшего товарища завладел знакомый парень и впился в него взглядом.

– Это атамана Свиста меч, боярин, он им в кабаке хвалился, – негромко, чтобы я не услышал, сказал он.

– Что еще за Свист? – поинтересовался тот.

– Казак, Хлопки Косолапа сподручник, он в казацкой сотне атаманом.

– А этот юродивый, выходит, их соглядатай?

– Да он к казакам и близко подойти боялся.

– А ну-ка, я сейчас проверю, какой он глухой, – хмуро сказал старший и забрал оружие у парня.

Я в это время стаскивал с ног мокрые сапоги, чтобы подсушить их у костра, и на новых знакомцев не глядел. Боярин отошел в сторонку, а потом прокрался ко мне за спину.

– А я вот сейчас тебе голову с плеч снесу! – прошипел он угрожающе, и я услышал в воздухе над головой тонкий свист клинка.

Момент, надо сказать, был пренеприятный, но явно наивно проверочный, и я продолжил спокойно разуваться.

– Похоже, и вправду глухой, – удовлетворенно произнес боярин, опускаясь на лапник. – Попытай его ты, Федя, где он меч такой добрый добыл.

Федор взял на себя роль толмача и принялся громко выкрикивать вопрос для ясности слегка коверкая слова.

– Ты как у Свиста меч взять!?

Я напряженно всматривался в его губы, пытаясь понять, что он от меня хочет, и, поняв, немногими словами рассказал, как было дело, упростив в нем свою роль до минимума.

– Ты казаку голову срубил и живым ушел? – ошарашено переспросил боярин. – Брешешь, поди холопская морда!

Я, понятное дело, его не услышал, уразумел только громкий Федин перевод, опустившего оскорбительный эпитет.

– Так получилось, случай помог, боярин. Потому я и в лесу оказался, что от казаков убежал, – ответил я, переводя разговор на другую тему.

– Почто ты знаешь, что я боярин? – заорал теперь уже без помощника старший, вскакивая на ноги.

– Птицу видно по полету, – резонно ответил я – Как же такой солидный и не боярин? Нешто холоп?

Боярин, как вздутый шарик, вновь опустился на лапник.

– Да, видать, сокола не одеть в вороньи перья, – не в силах унять горделивых нот в голосе, негромко сказал он Федору и громко добавил мне: – Я не боярин, а торговый человек Иоанн Иоаннович.

– Будь по-твоему, боярин, – согласился я, – только не зовись тогда Иоанном, лучше называйся Иваном Ивановичем.

– Ишь, – поразмыслив, проговорил боярин, – а глухой-то не прост. Ты из каких будешь? – крикнул он мне.

– Сын своих родителей – ответил я, – из бедных дворян.

– Грамоту знаешь? – продолжил он допрос.

– У попа немного научился, писание хорошо читаю.

– А почему смешно говоришь?

– По глухоте, – ответил я, – плохо слышу сызмальства, вот и хорошо говорить не научился Слава Богу, хоть так могу.

Иван Иванович обдумал ответ, он его удовлетворил, и новых вопросов по этому случаю не последовало. Однако допрос продолжился:

– А идешь куда?

– В Москву

– Пошто?

– Невесту ищу.

– А что, дома у вас своих девок не хватает, в Москве, думаешь, слаще?

– Я не просто невесту ищу, а свою суженную. Она туда со своим отцом уехала, и ни слуху, ни духу. Может, повезет встретить.

Он и этот ответ принял без комментариев. Неожиданно предложил:

– Ко мне в холопы пойдешь?

– Не пойду, Иван Иванович, негоже дворянскому сыну у купца в холопах служить!

Когда мой ответ дошел до разумения князя, уже забывшего про свою конспиративную легенду, он громко захохотал, хватаясь за бока.

– Негоже, говоришь, у купца служить! Не прост ты, глухарь, ох, не прост!

Дав ему отсмеяться, я сам выступил с предложением:

– Вот, ежели вы тоже в Москву, то за компанию с вами пойду. Может, и сгожусь в дороге.

Пока мы переговаривались, котелок над костром закипел, и запахло пищей. У меня, кроме сырой лосятины, не было ничего съестного, чтобы внести свою долю в ужин, оставалось надеяться на приглашение.

Сапоги мои нагрелись и начали парить, и я поворачивал их из стороны в сторону, чтобы скорее высохли. Хозяева, не обращая на меня внимания, тихо переговаривались. Играя роль глухого, я никак не реагировал на содержание беседы, хотя она меня и заинтересовала. Большая часть разговора была непонятна речь шла о каких-то известных только собеседникам делах, но по их отдельным неосторожным фразам можно было догадаться, что мои новые знакомые играют в какие-то опасные, то ли в политические, то ли в коммерческие игры. Разговор касался набегов на Русь татар, каких они не уточняли, и участии боярина в этом выгодном бизнесе.

Похлебка, давно уже дразнящая аппетит своим запахом, наконец, сварилась. Федор снял котелок с огня и поставил его перед начальником. Его боярская светлость, не заботясь о товарищах, принялась потчеваться, вылавливая ложкой лучшие куски. Когда он насытился, пришла и наша очередь. Федор знаком пригласил меня к столу. Выбирать было не из чего, нужно было или согласиться, или остаться голодным. Пришлось смирить гордыню и благодарно поклониться, после чего мы с Федором мигом доели остатки боярской щедрости.

Лезть в чужой монастырь со своим уставом – последнее дело, но такое социальное неравенство меня заело. Объяснять боярину этические нормы было совершенно бесполезно, считая себя лучше нас по праву рождения, он бы меня просто не понял.

Поужинав, мои сотоварищи начали готовиться ко сну. Федор расстелил кошму, на которую поближе к огню улегся Иван Иванович. Я дождался, когда он уляжется, и вытащил из своей сумы плед, стилизованный под домотканый холст. На нем улеглись мы с Федором. Укрыться было нечем, а звездная ночь обещала быть холодной. Однако на войне, как на войне, и, поворочавшись на еловом лапнике, я впал в сладкую полудрему.

Проснулись мы с первыми признаками рассвета совершенно задубевшими. На молодой травке лежал густой иней. Я вскочил и начал размахивать руками и прыгать на месте, чтобы хоть как-то согреться. Мои спутники оказались более приспособлены к холоду и удивленно наблюдали за моими странными телодвижениями. Мы собрались и быстрым шагом отправились к реке. Как я понял из вчерашних разговоров, там их должна была ждать зафрахтованная накануне лодка. О моем участии в переправе разговора между ними не было. Прямо спросить, возьмут ли они меня с собой, было нельзя по причине моей мнимой глухоты и боярской подозрительности. Потому, не спрашивая, куда мы спешим, я просто шел следом, не отставая.

До реки оказалось совсем близко, метров двести-триста, и уже спустя несколько минут мы увидели воду. Как я понял из разговора, какой-то крестьянин должен был подогнать к оговоренному месту лодку. Мы были на месте, но его почему-то здесь не оказалось. Стоять, вглядываясь в утренний туман, было неинтересно. Я отошел в сторонку, спустился к воде, умылся, а потом вышел на сухое место и начал разминаться. Федор заинтересованно следил за упражнениями, а боярин стоял на берегу в позе главнокомандующего и глядел в туманную даль.

– Ты что такое, мил человек, делаешь? – прокричал Федор мне в тугое ухо, вдоволь налюбовавшись моими телодвижениями.

– Греюсь, – кратко ответил я.

– А давай поборемся! – предложил парень со снисходительной юношеской самоуверенностью.

– Давай, – легко согласился я.

Мы встали друг перед другом, слегка, как перед прыжком, согнув ноги. Федор был почти на голову ниже меня, но крепок и широк в кости, вес у нас был примерно одинаковый. Я, расслабившись, ждал нападения. Оно не замедлило произойти, причем очень решительное. Федор напружинил ноги и бросился на меня всем телом, рассчитывая сбить с ног. Я отступил в сторону, принял его на подножке и легко перекинул через бедро. Бедолага кубарем полетел на землю.

– С подножкой не считается, – сердито сказал он, вскакивая на ноги.

Спорить было не о чем, и я только пожал плечами. Боярина борьба заинтересовала. Он подошел и посмотрел на меня оценивающе.

– А со мной потягаешься? – свысока глянув на проигравшего парня, спросил он.

Я еще помнил вчерашний ужин и не удержался от соблазна наказать гордеца:

– Пожалуй, только потом не говори, что не считается.

Боярин, как я уже упоминал, был могучим, матерым мужчиной, как говорится, в самом расцвете сил, к тому же тяжелей меня килограммов на пятнадцать. Если такому попадешь в руки, мало не покажется. Но у нас, как я считал, был несоизмеримый бойцовский опыт, и бояться мне было нечего. Мое легкое согласие его насмешило. Он, как и я, ничуть не сомневался в своем превосходстве.

Мы с ним встали друг перед другом, напружинив ноги. Учтя Федину ошибку, он не спешил нападать, выжидая момент. Наконец решив, что пора, пошел на меня. Я подпустил его, и мы схватили друг друга, как в таких случаях говорят, за грудки. Он надежно уперся ногами в землю и начал давить меня вниз, пытаясь своей недюжинной силой и весом прижать к земле. Я начал приседать и заставил его сместить центр тяжести. После чего потянул за собой. Он поддался соблазну придавить меня сверху. Однако, падая на спину, я упер ногу ему в живот, рванул за плечи и легко перекинул через себя. Боярин кубарем покатился по земле.

– Ты что это, смерд, творишь! – заорал он, тяжело поднимаясь на ноги. – Да я тебя, да за такие дела!

После этого предисловия он бросился на меня с кулаками, собираясь прибить. Я повторил недавний прием с подсечкой, и теперь уже без особых ухищрений с моей стороны он вновь полетел на землю. Второе падение оказалось менее удачным, чем первое, и обозленный феодал поднялся с земли с трудом. Снова нападать на меня желание у него уже пропало. Зато взгляд его пылал неукротимой ненавистью.

– Попомнишь ты меня, смерд! – негромко сказал он и, прихрамывая, отошел к реке.

Я понял, что нажил себе если не смертельного врага, то большого недоброжелателя.

Пожалуй, мне не стоило так явно демонстрировать свое «техническое» мастерство и превосходство но их сиятельство своим высокомерным поведением меня порядком разозлил, и я не очень раскаивался в том, что утер ему нос.

На мое счастье, атмосферу взаимного недовольства разрядил появившийся в поле зрения утлый челн. По мелководью, между затопленных кустов и деревьев к нам продиралась долбленая из ствола дерева лодка, ведомая тщедушным крестьянином, что есть сил упиравшимся в дно длинной жердью.

– Ты пошто, холоп, опоздал! – заревел боярин, срывая на крестьянине злобу. – Я с тебя, с такого-растакого, шкуру спущу!

Крестьянин, ничего не ответив на ругательства, привычно вжал голову в плечи и начал толкать лодку еще быстрее. Не дойдя до сухого места метров пять, долбленка зацепилась днищем на грунт и встала.

– Ближе подгони! – опять заорал на мужика боярин.

– Не могу, государь-батюшка, – виновато произнес лодочник. – Не столкнуть мне ее.

– Эй, вы! – повернулся в нашу сторону патрон. – Тащите лодку к берегу, а то я ноги промочу!

Первое желание у меня было послать наглеца на всем известные три буквы, но Федор уже бросился в воду и, чтобы не остаться на этом берегу, я, скрипя сердцем, полез за ним в ледяную воду. Когда я добрался до челна, вода залилась мне в сапоги, и ноги мгновенно заледенели. Втроем с лодочником мы подтащили лодку к берегу. Высокородный боярин, не торопясь, влез в нее и уселся на скамейку. Мы с Федором вышли на берег, загрузили суденышко своей поклажей и, при слабосильном участии крестьянина, волоком оттащили на глубину. Я был по пояс мокр, левую ногу у меня начало сводить судорогой, и когда лодка оказалась на плаву, я с трудом в нее взобрался.

Социальная несправедливость, когда она касается лично тебя, воспринимается многократно болезненнее, чем абстрактная. Боярин, вольготно рассевшийся на единственной скамейке, вызвал во мне такое раздражение, что я стиснул зубы, чтобы не устроить скандала с мордобоем.

Лодка начала медленно двигаться от берега. Мы с Федором, чтобы не опрокинуть суденышке, опустились на мокрое днище. Ока, летом не широкая, сейчас вольготно разлилась по низким берегам, и до противоположного берега было очень далеко, навскидку не меньше полукилометра. Вдоль водной поверхности дул порывистый холодный ветер и выдувал из меня последнее тепло.

Чтобы согреться, я взялся помогать крестьянину и начал грести единственным веслом. Дело пошло веселее, и наше каноэ быстрее заскользило по воде. Вскоре мы вышли на глубину, шест перестал доставать до дна, и единственным движителем оказался я со своим веслом. Я встал на дно лодки как в каноэ на одно колено и греб на две стороны. Длинный челн с мелкой посадкой и обтекаемыми формами ходко пошел поперек течения, и желанный берег начал быстро приближаться.

– Как тут у вас, – спросил боярин хозяина лодки, – спокойно? Воры не балуют?

– Тихо все, государь-батюшка, только что казаки кого-то ищут. Гонец давеча с того берега приплыл, велел своим кордоны ставить. Сказывают, какой-то разбойник видимо-невидимо казаков порешил, вместе с ихним есаулом.

Я, занятый греблей и прикрываясь глухотой, ничего не услышал, а боярин с Федором многозначительно переглянулись и одновременно посмотрели на меня.

– И что же это за разбойник? – спросил боярин у перевозчика.

– Кто его знает, государь-батюшка, мы люди темные, нам это неведомо.

На этом месте заинтересовавший всех присутствующих разговор прервался, наш утлый челн достиг мелководья и остановился довольно далеко от берега. Я резонно предположил, что боярин опять не захочет мочить ноги, а потому, прихватив свои сумки и ятаган, выпрыгнул из лодки и, не оглядываясь, пошел к берегу.

– Эй, глухарь! – закричал мне вслед боярин, – Ты куда, вернись!

Я, не оглядываясь, дошел по воде до берега, поднялся на сухой взгорок и начал стаскивать с себя полные воды сапоги. В это время Федор с крестьянином тщетно пытались дотащить лодку до берега. Боярин стоял в ней во весь рост и ругался последними словами. Не обращая на него внимания, я отжал портянки, и снова обулся.

Лодка окончательно засела метрах в двадцати от берега и, несмотря на все угрозы и проклятия боярина, подтащить ее к берегу «бурлакам» не удавалось Я полюбовался на их тщетные усилия и начал собирать подсохший валежник для костра. Не выдержав ожидания, вельможный товарищ бросился в воду и, изрытая угрозы, гоня волну, побежал ко мне. Только теперь я удостоил его вниманием и ждал приближения. Красивое лицо боярина налилось кровью, глаза метали молнии, а рука, сжатая в кулак, явно искала встречи с моим лицом.

– Да я тебя! – закричал он. – Я тебя!..

Я неподвижно стоял на месте, ожидая, что он будет делать дальше. Однако по мере приближения к берегу боярин остывал и, подойдя ко мне вплотную, опустил руку и разжал кулак.

– Попомнишь ты меня, смерд! – негромко проворчал он, отводя глаза от моего невинного, вопрошающего взгляда.

Так и не поняв, что он от меня хочет, я продолжил сбор хвороста, Иван Иванович, продолжая ворчать, разулся и торопливо выливал воду из сапог. Вытащив пустую лодку на берег, к нам присоединились Федор с перевозчиком. Втроем мы быстро собрали топливо и разожгли костер. Заглавную роль в этом играл более рукастый, чем мы, лодочник.

Обустроив «клиентов», мужик, не просохнув и не согревшись, заторопился восвояси На него никто не обращал внимания. Помаявшись около костра, лодочник начал покашливать, нарочито привлекая к себе внимание.

– А как, государь-батюшка, насчет обещанного? – наконец решился спросить он.

– Иди, иди, после, – не глянув в его сторону, ответил боярин, – приедешь за нами в полдень, отвезешь обратно, тогда и расплачусь.

Такого расклада я не ожидал. Зачем им нужно было делать столько усилий, чтобы только прокатиться на другой берег реки. То же, видимо, подумал и лодочник, резонно полагая, что его хотят обмануть. Он снял шапку, поклонился, но не уходил. Было понятно, что он не верит клиентам и ждет оплаты, а «батюшка» платить не хочет. Какой существует тариф на перевозку, я не знал, но судя по уровню цен, невысокий. Мне стало жаль тщедушного мокрого мужика, и я протянул ему две мелкие серебряные деньги. Лодочник чинно принял их, низко поклонился и, пятясь, вернулся к своему челну.

Мне показалось, что я сильно переплатил, тем более что у моих спутников при виде горстки мелочи, которую я вытащил из «тайного» внутреннего кармана, характерно сузились глаза, и они алчно переглянулись. Я это отметил про себя, но сделал вид, что все нормально, и продолжил сушиться. Оставаться дольше в этой компании было опасно, и нужно было найти повод, чтобы убраться подобру и, главное, поздорову.

Куча валежника, которую мы набрали для костра, жарко пылала, одежда и обувь начали подсыхать. Взошло солнце. Судя по чистому небу, день обещал быть ясным и теплым. Пока я занимался костром и не смотрел в сторону спутников, они начали тихо переговариваться.

– А, поди, тот разбойник, которого ищут казаки, наш глухарь и есть, – сказал боярин.

– Вестимо, он, – согласился Федор, – больше некому.

– А за него, глядишь, и награду дадут, – продол-жил он. – Мне она без надобности, а тебе деньги не помешают…

– Кому же они мешают, – согласился парень.

– Да и казна у него богатая, вишь, как серебром швыряется…

– Это само собой…

– Нужно его связать, да казакам предоставить, – продолжил боярин.

– Ловок больно, – засомневался Федор, – как бы чего не вышло, вон и есаула, говорят, зарубил. А тому в рот палец не клади, орел был!

– А если его сзади ножом в горло, так, поди, не половчит.

– Грех это, – с сомнением произнес Федор, – хоть он и убогий, а все православная душа.

– Грех, грех! Мало ли на нас грехов, любой грех замолить можно. Не согрешишь, не покаешься, не покаешься, не простится…

– А как не он разбойник?

– Тогда, видать, доля у него такая. Ты малый, зайди с заду, я его разговором отвлеку, а ты его в шею.

– Это можно, – подумав, согласился Федор, – только как бы чего не вышло…

– А ты бей наверняка, вот ничего и не выйдет…

– Это можно, – вновь повторил молодой. – А как боярин-батюшка, делить покойникову казну будем?

– Как водится, по справедливости. Десятину церкви, за упокой и на помин души, четвертую часть тебе, а остаток мне.