Бригадир державы (№9) - Турецкий ятаган

– Ладно, вставай, – велел второй малый, с хитрой лакейской мордой. – Будешь слушаться, никто тебя не тронет.

Я с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь от слабости.

– Сам сможешь идти? – спросил тюремщик.

Я заискивающе улыбнулся, только что не поклонился:

– Смогу, почему не смочь. А куда идти, ваши сиятельства?

«Сиятельства» от удовольствия осклабились и даже проявили некоторое сочувствие. Лакействующий тип ответил почти по-человечески:

– Здесь недалеко, лучше иди своими ногами, а то… – он не договорил, что будет, если я сам не смогу идти, а я не стал уточнять. – Знаешь, что такое экзекуция?

– Нет, а что это такое?

– Скоро поймешь, – засмеялся тюремщик.

Шатаясь, еле передвигая ноги, я пошел к выходу Они, не торопясь, коротко перекидываясь междометиями, последовали за мной. Шли мы сначала по подвальному коридору, потом начали подниматься по лестнице. Когда нужно было повернуть, мне приказывали куда. Судя по поведению конвоиров, никакой радости от предстоящей «экзекуции» они не ждали, просто выполняли свою работу. Во всяком случае, говорили о самом обыденном, какие щи вкуснее, кислые или из свежей капусты, и кому из них какие больше нравятся.

Я, продолжая спотыкаться на ровном месте, добрел до высокой двустворчатой двери.

– Стой пока здесь, – приказал второй конвоир и, оставив меня на попечение тюремщика, скрылся за дверями.

– Сейчас день или ночь? – спросил я.

– Вечер, – ответил он. – Ты знаешь, куда попал?

– Нет, откуда мне знать.

– Марфа Посадница ничего тебе не сказала?

– Какая еще Марфа? – я сделал вид, что не понял, о ком он говорит.

– Ну, та женщина, что была с тобой в комнате.

– Нет, она со мной не разговаривала.

– Это хорошо.

Что в этом хорошего, я не спросил, продолжал изображать сломленного жизнью и обстоятельствами мещанина. Мы молча простояли пять минут, наконец вернулся лакей, и сказал, обменявшись многозначительным взглядом с тюремщиком:

– Пошли, ждут.

Я вошел в приоткрытую створку двери. За ней оказалась просторная зала, почти без мебели. Только посередине стояло странное устройство – покатая скамья с отверстиями для привязывания рук и ног. Если бы я не слышал разговор о порке плетьми, никогда бы не догадался, для чего это сооружение предназначено. Меня подтолкнули в спину, принудив выйти на середину зала.

– Ложись, – приказал лакей.

– Куда? – сделал вид, что не понял я.

– На скамейку ложись, – повторил он.

– Зачем? – спросил я, не трогаясь с места.

– Ты, малый, не спорь, – вмешался в разговор тюремщик, – слушай, что говорят и исполняй, а то тебе же хуже будет.

Ложиться и дать себя связать я не собирался и, не отвечая, пожал плечами. Приближался «момент истины». Правда, пока ничего опасного для меня не было, всё было впереди.

– Ну, ты, что кобенишься? – почти ласково спросил лакей и подтолкнул меня к скамье. – Тебе говорят, ложись, значит – ложись.

– Не лягу, – коротко ответил я, поворачиваясь к ним. Причем сделал это, как оказалось, вовремя, тюремщик уже замахнулся кулаком, чтобы ударить меня по голове. Я отклонился и встретил его крюком в солнечное сплетение. Он хрюкнул и, лепеча ругательства, согнулся пополам. Тотчас на меня бросился второй. Он был мельче и субтильнее товарища, и быстро сообразив, чем ему грозит столкновение, резво отскочил в сторону.

– Ну, ты, орясина! – разом потеряв вальяжную самоуверенность, воскликнул он, – Ты, того, не балуй! Лягай, где велели, и смотри у меня!

Я сделал движение в его сторону, и он испуганно отпрыгнул к стене.

– Сейчас придет его превосходительство, тебе мало не покажется! Лучше покорись, а то до смерти запорют!

Тюремщик начал приходить в себя Он, матерно ругаясь, пошел на меня, по-медвежьи сгорбившись, широко расставив локти и сжав кулаки. Я ждал его на месте, имея в поле зрения и стоящего за спиной немного осмелевшего лакея.

– Убью, падаль! – скрипел, широко разевая рот тюремщик. – До смерти забью!

Я не двигался, спокойно ждал, когда он подойдет ближе. Однако герой лезть на кулак не спешил, он остановился в полутора шагах и смотрел мне в глаза, ожидая увидеть в них страх и растерянность. Однако чего там не было, того не было. Этих клоунов я не боялся.

Тюремщик немного смешался, мой переход от сломленности к агрессии был слишком быстрым, и он не знал, что делать.

– Но, ты! – на всякий случай припугнул он меня и погрозил кулаком. – Смотри у меня!

Я сделал резкое движение в его сторону, и он отскочил, воскликнув:

– Ты не балуй, хуже будет!

На этом активные действия с обеих сторон прекратились. Я по-прежнему стоял в середине зала возле пыточной скамьи, конвойные сошлись у дальней стены и тихо, чтобы я ни слышал, совещались. Догадаться о чем идет разговор, было несложно. Наконец что-то решив, они оба повернулись ко мне, и лакей крикнул:

– Эй, будешь слушаться или как?

– Как, – ответил я и присел на покатую скамью.

– Я пойду к его превосходительству! – пригрозил он. – Они тебя не похвалят!

– Иди с богом и передавай ему от меня привет, – ответил я, присматриваясь, как можно использовать пыточный станок для обороны.

– Так я иду! – опять пригрозил тюремщик.

– Иди, – разрешил я.

Скамья была массивная, сделана из дуба и стояла на четырех толстых ножках. Это было уже хоть что-то. Я ее поднял и под углом сильно ударил об пол. Раздался треск, но ножки выдержали.

– Ты что делаешь! – в голос взвыли оба противника. – Да тебе за это знаешь, что будет! Смотри, потом пожалеешь!

Меня всегда умиляла болтливая хвастливость явного бессилия. Можно было, конечно, вступить с ними в пререкания по поводу сохранности здешнего «оборудования», однако охоты попусту разговаривать не было. Я опять поднял скамью и изо всех сил ударил под углом об пол. Две ее длинные ножки с громким треском обломились в пазах.

– Ты это того! Ты кончай! – кричали в два голоса конвоиры.

Я поднял одну из ножек, она по виду напоминала бейсбольную биту, только была тяжелее и длиннее. Теперь у меня оказалась могучая дубовая палица с тонким концом. Она была не совсем, правда, по руке, но выбирать было не из чего. Оба свидетеля моего имущественного преступления начали медленно отступать к дверям, заворожено глядя на дубину. Дальше взывать к покорности и благоразумию они не решались.

– Ну, смотри у меня! – испуганно крикнул лакей, исчезая за дверью.

Я остался один. «Экзекуционная» зала была пуста, рассматривать тут было нечего. Я подошел к входу и прислушался, что делается за дверьми, чтобы хоть как-то контролировать развитие событий. Дубина дубиной, но ситуация складывалась довольно скверная. Я ничего не знал о противниках, ни сколько их, ни как они вооружены. Окажись у них огнестрельное оружие, они запросто смогут расстрелять меня как мишень. Однако умереть с дубиной в руках все-таки лучше, чем быть запоротым садистами-любителями.

В доме было тихо, потому я без труда уловил шум шагов и движение в коридоре. К двери подкралось сразу несколько человек, но открывать ее они не спешили. Я услышал, как под чьими-то переминающимися ногами скрипит пол.

Я запоздало подумал, что мне нужно было подпереть дверь сломанной скамьей и хотя бы на время затруднить проникновение нападающих в зал. Впрочем, что лучше, что хуже, пока было совершенно непонятно. Оставалось ждать, чем все это кончится, и действовать сообразно обстоятельствам.

Они не замедлили начать реализовываться. По поду забухали тяжелые уверенные шаги. Я отскочил на середину зала, чтобы не лишиться свободы маневра. Для куража сел на обломки скамьи. Двойные двери распахнулись настежь, и в зал ввалилось шесть человек. Двое давешних, вчерашняя троица и последним – богатырского сложения человек с бородой лопатой, в шелковой кумачовой рубахе.

«Их превосходительство» явился со своей коварной тростью, которой я вчера получил по голове. У кумачового в руке были настоящие плети. Это замечательное орудие наказания, пришедшее в России на смену совершенно изуверскому кнуту, состоит из короткой деревянной рукоятки и плетива из кожаных ремешков в палец толщиной, заканчивающегося двумя хвостами.

«Генерал» стоял во главе своего воинства, которое жалось за его широкими плечами. Как большинство больших начальников, глядел он высокомерно-брезгливо.

– Эй, ты, – обратился он ко мне, – ты что, бунтовать вздумал?

По правилам я должен был немедленно повалиться ему в ноги, прося прощения за дерзость. Тогда его клевреты разом смогли бы оценить величие, моральное превосходство и силу духа начальника. Я же раскаиваться и молить о снисхождении не спешил, сидел на искалеченной скамье и нагло ухмылялся. Их превосходительство удивилось, но уверенности в себе не потеряло:

– Встать! – рявкнул он поистине генеральским голосом и выпучил на меня и без того выпуклые глаза.

Я в диалог вступать не спешил, сидел, глядя на гостей веселым волком.

– Послушай, ты, как там тебя, – вступил в разговор ревнивый муж Марфы Никитичны, Василий Иванович, – нехорошо-с! Ты зря бунтуешь, тебе же будет хуже. Ты один, а нас много, сам посмотри!

Я, не отвечая, с показным интересом рассматривал странную компанию, и это ее начинало заметно нервировать.

– Это что же такое делается? – обиженно воскликнул предводитель. – Это как так понимать? Кто разрешил? Прекратить немедленно!

– Брось палку, – приказал кумачовый палач, потряхивая в руке плетьми. – Делай, что тебе приказано!

Он начинал наливаться злобой, лицо его покраснело в тон рубахе, и по челюстям загуляли желваки. Мужик он был крупный, с широкой грудью и плечами, так что зрелище получалось не самое приятное. Мне стало неуютно, но другого выхода, как продолжать их провоцировать, у меня не было.

– А ты сам забери, – посоветовал я.

– И заберу! – сказал он и вопросительно посмотрел на предводителя. Тот едва заметно кивнул головой.

– Давай сюда, хоть прямо, хоть проселком, – пригласил я, как мне казалось, весело скаля зубы.

– Так не отдашь мне палку? – опять спросил он, отделяясь от всей компании.

– Не отдашь!

Он пошел на меня, клокоча от злобы. Остальные на мое счастье остались стоять в дверях.

– Так сам возьму.

– Возьму!

– Попробуй!

Кумачовый шел, потряхивая рукой бесполезные в такой ситуации плети. Глаза его сузились, и он выбирал момент броситься на меня и смять своей массой. Я поднял биту и ждал, готовясь к удару. Однако противник оказался умнее, чем я думал, и едва не перехитрил меня. Помогло мне только то, что перед броском он выпустил из руки плети. Это привлекло внимание, и когда он вместо того, чтобы броситься на меня сверху, применил подкат, я успел перескочить через него и зацепить концом дубины по голове. Удар получился, в общем-то, не очень сильный, но достаточный, чтобы раздался звук разбивающегося кувшина. Свидетели с разочарованным стоном гулко выдохнули воздух.

– Петруша! – отчаянно закричал генерал. – Бей его, Петруша!

Однако Петруша ударить меня уже никак не мог, он мычал, стоя на четвереньках, и тщетно пытался встать на ноги. Как это было ни противно, но другого выхода, как показать свою силу и решимость у меня не оставалось. Бить пришлось по-настоящему, единственное, что я сделал во имя гуманизма – в последний момент чуть придержал удар, чтобы череп Петруши не разлетелся как кокосовый орех.

Мужик, не издав ни звука, свалился на бок и затих. Впрочем, звуков хватило и от удара дерева о гулкую кость черепа.

– Ты что это сделал, мразь! – закричал «генерал», который оказался то ли слишком смелым, то ли глупым, и кинулся на меня со своей залитой свинцом тростью.

Однако я был и моложе и ловчее, бросился ему навстречу и подставил под удар свою биту. После чего его трость с хрустом переломилась пополам.

– Аааа! – взвыл «генерал» и пихнул в мою сторону кулаком с ее остатками.

Я отмахнулся и без особого пыла, но коротко и жестко ударил его дубиной ниже предплечья.

– А-а-а-а! – теперь уже не кричал, а выл от боли «генерал». – А-а-а! Помогите, убили!

Все происходило очень быстро, и оставшаяся компания даже не попыталась помешать разгрому своих рядов.

Вчерашние знакомые толклись на месте, переводя испуганные взгляды с меня на «генерала». Слуги, те совсем стушевались и прятались за их спинами. Я уже разошелся и, не теряя темпа, бросился на толпу, размахивая дубиной:

– Убью, вашу мать!

Всю оставшуюся четверку как ветром сдуло. Я захлопнул за ними дверь.

Теперь мы остались один на один с зачинщиком. «Генерал» держался левой рукой за предплечье правой, кривился от боли и смотрел на меня ненавидящим взглядом.

– Ну, мразь, тебе теперь несдобровать, – проскрипел он, до крови кусая нижнюю губу. – Живым ты отсюда не уйдешь!

– Тебе, говнюк, до того света гораздо ближе, чем мне, – в тон ему ответил я.

– Как ты меня назвал? – растеряно спросил он. – Ты меня, генерала, назвал гов…. Да как ты смеешь, меня, дворянина, кавалера ордена святого Станислава называть, – он хотел повторить обидный эпитет, но не решился произнести такое пакостное слово: стоял столбом и грозно смотрел на меня выпученными глазами. Моральное унижение оказалось значительно сильнее, чем физическая боль, и генерал даже приободрился, встал в позу и отпустил поврежденную руку.

Я, не обращая на него внимания, подобрал вторую отбитую ножку скамьи и засунул ее между дверных ручек, заблокировав вход. Генерал, ничего не предпринимая, молча наблюдал за моими суетливыми метаниями по залу. Обезопасив вход, я подобрал с пола плети.

– А теперь я тебя, кавалер, буду пороть, как Сидорову козу, – негромко сказал я. – Сам посмотришь, какое это удовольствие!

– Ты? Меня пороть? – бледнея, спросил он, кажется, начиная приходить в себя после первоначального шока. – Ты посмеешь меня ударить?!

– Очень даже посмею, – уверил я и в подтверждение своих слов хлестнул его по голове плетью.

Удар получился неудачный, у меня не был никакого навыка в обращении с таким специфическим оружием, но, тем не менее, на полном лице несчастного тотчас вспух кровавый рубец.

– Нет, нет! – закричал он и отскочил в конец залы. – Нет, ты не смеешь! Меня нельзя сечь!

Мне так не казалось. Напротив, беззащитный вид жертвы всколыхнул какую-то незнакомую муть в глубине души и на мгновение ослепил вспышкой сладкой ярости. Дурной пример оказался заразителен Жертва между тем подняла для защиты свою здоровую руку и «источала флюиды ужаса», это подстегнуло, и я ударил снова. Рука не помогла, и новый кровавый рубец вспыхнул на апоплексическом лице. Генерал покачнулся и без звука осел на пол.

В этот момент в дверь ударили чем-то очень тяжелым. Раздался сильный треск, ручки, удерживаемые засунутой в них ножкой, отлетели, обе створки дверей распахнулись настежь, и в зал ввалились кроме знакомых слуг еще несколько здоровенных мужиков. Этих я еще здесь не видел,

– Вязать его! – завизжал генерал, отползая на четвереньках к дальней стене залы.

Мужиков было трое. Один из них, судя по фартуку, дворник, был вооружен лопатой, двое других, в крестьянском платье, явились с пустыми руками. Они явно не зная, что делать, остановились в дверях и таращились и на меня, и на своего хозяина.

– Вяжи его, ребята! – опять закричал генерал. – Бей, не робей!

Он уже поднялся на ноги, но стоял на месте, не рискуя приблизиться. Пятеро, не считая хозяина, против меня одного было многовато, и я, не зная, что предпринять, на секунду замешкался – стоял посередине комнаты, угрожающе потряхивая ножкой.

– Вяжи его! – опять крикнул Маралов, начиная обретать уверенность в превосходстве сил.

– Я тебе повяжу! – пообещал я, быстро повернув голову в его сторону.

Воспользовавшись заминкой, на меня с лопатой наперевес бросился дворник. Мужик он был здоровый но неповоротливый и явно не участник кулачных боев. Поэтому я легко отбил его шанцевый инструмент и поднял над головой свою дубовую ножку для удара, после чего нападающий, несмотря на впечатляющую комплекцию, шустро отскочил к дверям.

– Бей его! – без прежнего запала, закричал хозяин. – Рупь премия!

Однако пока никто лезть на дубину не собирался. Мужики оставались стоять на прежнем месте, пугая меня грозными взглядами.

– Пустите меня! Я его убью! – закричал кто-то в коридоре, все быстро расступились, и в зал вбежал муж Марфы Никитичны. В руке у него был здоровенный старинный кольт, прямо как из американского вестерна. Шутка переставала быть смешной и трогательной. Теперь моя дубина выглядела совсем неубедительно.

– Руки вверх, застрелю! – закричал Василий Иванович и навел на меня револьвер. Между нами было не больше четырех шагов, и мне бы очень хотелось надеяться на то, что он умудрится промазать с такого расстояния. Чего, судя по решительному выражению лица, он делать не собирался.

– Руки вверх! – опять закричал он, с испугу прищурил правый глаз, потом вытянул руку вперед и собрался выстрелить.

– Тихо, тихо! – торопливо воскликнул я, и, демонстрируя смирение, бросил на пол одновременно и ножку от скамьи, и плети. – Сдаюсь, стрелять не нужно!

Лица противников оживились, и они все разом двинулись на меня. Теперь настал их час, и стало возможным отплатить за собственную трусость и заодно продемонстрировать хозяину отсутствующую преданность.

– Вяжи его, ребята! – опять закричал окончательно оживший генерал.

Ребята послушались и на мгновение закрыли меня своими широкими спинами от оставшегося на месте Марфиного мужа. Этих нескольких секунд мне вполне хватило, чтобы отскочить назад, к прижавшемуся к стене генералу Маралову, и приставить к его горлу самодельный нож.

– Стоять! – диким голосом закричал я. – Стоять на месте, а то генерала зарежу!

Изо всех присутствующих только я один смотрел американские боевики, так что мой поступок оказался для всех участников полной неожиданностью. Все застыли на своих местах, не зная, что в таком случае следует делать.

– Отпустите меня, вы делаете мне больно! Немедленно прекратите! – перейдя на «вы», закричал заложник, еще до конца не понимая, что с ним происходит.

– Я буду стрелять! – крикнул Василий Иванович, протискиваясь вперед.

– Василий Иванович, спокойно, пожалейте жену, убьёте генерала, вас на каторгу отправят, у меня большие связи в полиции! – попытался я сбить его с решительного настроя.

– Я ведь правда выстрелю, – пообещал он, однако не так решительно, как раньше. – Вы, вы, немедленно отпустите Трофима Кузьмича, а то…

– Бросай пистолет! – приказал я Василию Ивановичу, царапая оловянной ложкой горло Маралова. – Прикажи ему бросить пистолет, а то зарежу! – закричал я бедному обескураженному садисту в самое ухо. – Голову отрежу!

Генерал в запарке, скорее всего, не понял, что я от него хочу, и попытался вырваться, но силы у нас были неравны. Чтобы он не трепыхался, я порядочно приложил его головой о стену и развернул так, чтобы он оказался между мной и стрелком. Василий Иванович, имея меня на мушке, кажется, не успел сообразить, что он теперь целится не в меня, а в своего патрона. Делал он это, как и в прошлый раз, с зажмуренными глазами. Однако это понял Маралов, которым я теперь прикрывался как щитом.

– Васька, не стреляй! – отчаянно закричал он, но товарищ не успел понять, что к чему, и нажал на спуск. В закрытом пустом помещении оглушительно ахнул выстрел крупнокалиберного пистолета, и мой заложник, дико вскрикнув, рванулся из рук.

– Караул, убили! – закричал кто-то из нападавших, кажется, дворник. Всё смешалось в доме Облонских. Теперь кричали все, и громче всех раненый Маралов. Единственный, кто сохранял спокойствие, это стрелок, он тупо застыл на месте, явно не соображая, что произошло.

Терять время было смерти подобно, и я, толкнув раненого генерала в сторону нападающих, одним прыжком подскочил к Марфиному супругу и вырвал у него из руки дымящийся пистолет. Он только ойкнул и не оказал ни малейшего сопротивления.

– А-а-а! Помогите, убили! – продолжал вопить раненый хозяин. – Помогите!

– Теперь все руки вверх! – вклиниваясь в общий хор, приказал я и навел на мужиков кольт. – Бросай лопату, сволочь! – крикнул я дворнику и ткнул в его сторону стволом. Дворник торопливо отбросил свой профессиональный инструмент.

– Молчать! Всех убью! – предупредил я и остальную компанию.

Умирать никто не захотел, потому общий крик тотчас оборвался. Стонал только раненый. Он дурак-дураком стоял посередине зала, прижав руку к боку. Между пальцами сочилась кровь.

– Васька, – горько спросил он стрелка, – за что?

– Я, Трофим Кузьмич, того, я не хотел, сам не знаю, как вышло, – бормотал Василий Иванович трясущимися губами и с ужасом смотрел на патрона. – Это все он, все он, анафема!

– А ну, всем встать к стене! – волевым решением внес я разумную долю руководства в общий хаос и повел дулом своего веского аргумента. На меня смотрели угрюмо и не подчинились. – Я что сказал! – продолжил я, но все остались на своих местах. Я и сам ещё не представлял, что дальше делать с этими клоунами, но раз начал командовать, то было необходимо добиться подчинения.

– Ну, быстро! Сволочи! Перестреляю! – как смог, истерично, завопил я.

Это помогло, народ послушно переместился к стере и выстроился рядком. Генерала взяли под руки и поддерживали лакей с тюремщиком. Только Василий Иванович неприкаянно стоял на прежнем месте, да начинающий приходить в себя палач в кумачовой рубахе нелепо барахтался на полу.

– Иди встань со всеми, – приказал я ревнивому мужу и для наглядности толкнул его стволом кольта. Он, судя по лицу, пребывал в шоковом состоянии и послушно присоединился к товарищам. Теперь все мои противники стояли у «стенки».

Для меня наступил миг истины. Честно говоря, больше всего мне хотелось тихонько отсюда уйти.

– Так, – сказал я, прохаживаясь перед строем, – ну и что мне с вами делать?

– Вы не имеете никакого права! Иван Иванович уже побежал за полицией! – пискнул хозяин.

– Полицией, говоришь? А я, по-твоему, кто? – строго спросил я. Мысль выдать себя за представителя власти пришла сама собой и очень понравилась. – Да я вас всех на каторгу! В арестантские роты! У меня не сметь!

Надо было видеть выражение лиц этой разношерстной компании! Один Маралов приободрился, даже, казалось, на время забыл о своей ране:

– Вы, сударь, не знаете, с кем связались, – объявил он. – Да я лично знаком с самим великим князем Сергеем Александровичем, да вас за такое самоуправство…

– Молчать! Ты на кого телегу катишь, вша тифозная! – закричал я, путая стили и лексики разных времен. – Ты кто такой? Да я тебя в рядовые разжалую! Запорю!

Идея выпороть генерала мне понравилась, но он думал иначе:

– Вы не посмеете, вы не знаете, кто я!

– Так-с, – опять заговорил я, – тогда прошу назвать себя и свой чин!

И здесь, надо сказать, Маралов неожиданно смутился.

– Почему я должен называться? Откуда я знаю, кто вы такой, милостивый государь!

Кажется, неожиданно нашлось самое слабое место во всем этом деле. «Ай, да генерал!» – подумал я.

– Я? Сейчас объясню, – зловеще пообещал я, поднимая с пола плети. – Ты, мерзавец и самозванец, сразу все поймешь! Учти, если соврешь, выпорю как Сидорову козу, и пойдешь в Сибирь за присвоение чужого чина и звания,

Маралов побледнел еще больше, чем от ранения, стоял, с ненавистью глядя мне в лицо.

– Подать его паспорт! – приказал я лакею. Тот потупился, не решаясь отказаться и не зная, как посмотрит хозяин на явное предательство. – За отказ от сотрудничества со следственными органами знаешь, что тебе будет!

– Не нужно паспорта. Я, я, – еле слышно пробормотал генерал, – я коллежский регистратор в отставке, Трофим Кузьмич Маралов.

После страшного признания наступила мертвая тишина. Все, включая дворника, знали, что коллежский регистратор – самый низший чин в табеле о рангах, такая мелочь, можно сказать, что ниже плинтуса.

– Как же так, Трофим Кузьмич! – неожиданно заговорил Василий Иванович, начиная приходить в себя. – Как это, коллежский регистратор? Вы же назывались тайным советником?! Это что же получается, я, титулярный советник, чиновник девятого класса, кланялся какому-то регистратору, я, штабс-капитан-с, кланялся швали четырнадцатого класса?!

– Васька, не забывайся! – взвился было фальшивый генерал.

– Молчать! Коллежский регистратор! Пакостничать заставлял, жену в заточение отправил, мещан сечь принуждал! Вы, ты, ты, обещал меня в статские советники вывести, с его императорским высочеством за один стол посадить! Коллежский регистратор!

– Действительно нехорошо-с, ваше превосходительство, тьфу на тебя, – вступил в разговор тюремщик, – как же-с получается? Уже полгода жалования не вижу-с, чуть что, сразу «в морду, да в морду», а сами-с, пардон-с, червь, грязь. Извольте тотчас расчесться, а то и на съезжую недолго-с, у меня околоточный друг и брат-с!

– Братцы, да вы что! Мы же как родные были! Какие счеты! Со всеми разочтусь, а на тебя, Васька, я в обиде, ты сам меня подбивал…

На что подбивал Маралова Василий Иванович, я узнать не успел. Послышались тяжелые шаги командора, все замерли, и в зал вошел самый натуральный представитель власти в шинели, портупее и при шашке. Из-за его спины выглядывал исчезнувший ранее Иван Иванович.

– Прекратить! – еще не оценив обстановку, приказал полицейский капитан. – Кто дозволил?!

– Господин капитан, я хочу заявить на этого вот господина коллежского регистратора, – закричал Василий Иванович. – Здесь совершилось злостное преступление, убийство, против закона и христианства! Вот и господин тайный агент подтвердят!

– Кого, чего? – ничего не понимая, спросил полицейский офицер. – Какое убийство, какой агент?

Его окружили плотным кольцом и начади объяснять все разом. Я же тихонько положил кольт на ближайший подоконник и направился к выходу. Возле крыльца мерзли, топая для согрева ногами, двое полицейских. Один из них заступил мне дорогу, но я не останавливаясь, строго сказал:

– Что стоите, как истуканы! Бегом к капитану!

– А что случилось?

– Он там арестовал целую шайку разбойников и приказал, чтобы вы помогли.

Полицейские, придерживая шашки, затрусили на помощь начальнику, а я не спеша вышел в открытые ворота.

Глава 6

На улице оказалось темно и пустынно. Часы я не носил по причинам конспирации и даже приблизительно не знал, сколько теперь времени. После нервного напряжения голова казалось пустой и легкой. Единственное, что меня сейчас занимало – найти место для ночлега и побыть одному в тишине и покое. На ближайшем перекрестке я свернул на боковую улицу. Этот район города я не знал. Застроен он был средней величины частными домами, в которых обычно жили купцы и небогатые чиновники. Ничего напоминающего гостиницу не попадалось, как не было видно и извозчиков. Я все дальше уходил от дома коллежского регистратора и погони больше не опасался. Ночь была ветреная и морозная, температура где-то под минус тридцать градусов, и скоро меня начало пронимать до костей. Я все убыстрял шаг, но и это не помогало согреться. Мое тонкое пальтишко продувало насквозь, ноги мерзли, и жизнь перестала казаться раем.

Наконец попалось здание публичного вида, напоминающее гостиницу. Сквозь щели в ставнях пробивался свет. Я остановился возле его входа, но ничего похожего на вывеску не обнаружил и повернулся было чтобы уйти, когда меня окликнул невидимый человек.

– Желаете поразвлечься?

– Что желаю? – не понял я, приплясывая на месте.

– Развлечься с барышнями желаете?

– Нет, спасибо, мне сейчас не до барышень, мне бы просто гостиницу. Нет ли поблизости?

– У нас здесь все есть, три рубля комната, очень даже великолепно отдохнете.

Идти в такое заведение мне совсем не хотелось, но мороз прижимал, и пришлось согласиться:

– Ладно. Только чтобы никто ни приставал.

– Этого у нас не заведено-с, – успокоил, выходя из тени, человек в тулупе и валенках. – У нас все для гостей, хозяин – барин.

Он постучал в дверь условным стуком, и она тотчас открылась. Выглянула маленькая женщина в пуховом платке.

– Господину комнату на ночь, за трешку, – сказал привратник, – без барышень.

– Заходите, – пригласила женщина, не то кланяясь, не то приседая в книксене, – мы хорошим гостям всегда рады.

«Ой, точно опять вляпаюсь в историю», – подумал я, но ноги сами понесли в тепло.

– Исхолодали? – участливо спросила она, пропуская меня в теплые сени.

– Да, что-то сегодня очень холодно.

– Знамо дело, зима, – сообщила она вечную истину – Ничего, скоро потеплеет. У нас деньги платят вперед.

– Да, конечно, только сначала покажите комнату.

– Пойдемте. У нас здесь чисто, самые первейшие гости ходят, будете премного довольны. А барышни – чистые конфетки, и у всех билеты выправлены. Можете не опасаться.

– Мне нужна комната без барышни, – начиная раздражаться, сказал я. – Привратник сказал это при вас. Уже запамятовали?

– Это всегда пожалуйста, у нас так заведено, хозяин – барин, без барышень, так без барышень. Сам-то хворый или как?

– Хворый.

– Это не беда, я тебе такую жаркую девку пришлю, как печка, разом все болести пройдут.

– Не нужно мне девки, я спать хочу.

– Оно, конечно, это как водится, спи себе на здоровье, у нас всякие есть – и в теле, и худощавые, а какие из лица красавицы! А насчет желтого билета, не сомневайся, тут все без обмана.

– Ты, тетка, русский язык понимаешь? Я тебе что сказал? Мне нужна просто комната! Будешь приставать с барышнями, уйду в гостиницу. Поняла?

– Как не понять, голубь ты наш сизокрылый, очень даже поняла. Ты, я вижу, мужичина сурьезный, не баловник какой, тебе и барышню нужно соответственную. Есть у нас одна, ну, чисто краля, из образованных. Учителькой ране была. А за ценой мы не постоим, добавишь к трешке целковый и пользуйся.