VII

То, что произошло с Осинцевым, могло произойти с каждым, и солдаты сочувствовали ему, по-прежнему уважали его и по-прежнему, когда что-нибудь из военной науки было непонятно, обращались к нему за помощью. И командир взвода лейтенант Орлов, оценив его порядочность по отношению к Глотову во всей случившейся истории, забыл прежнюю обиду за ту встречу в классной комнате и стал к нему благосклоннее, но, будучи педантом, теперь требовал от него выполнения обязанностей как от рядового, не делая никаких послаблений. Осинцев, отвыкший от черновой работы, вновь, как в первый год службы, должен был мыть полы и дневалить. Однажды он плохо вымыл пол в коридоре, и Орлов включил его в дежурство на следующие сутки и снова заставил мыть коридор. Потом как-то опять не повезло. В задумчивости Осинцев не заметил, как мимо его прошёл Орлов. Лейтенант окликнул его. Только тут Осинцев спохватился и неловко вскинул руку к козырьку, отдал честь.

— Ты что же, не видел меня? — спросил Орлов.

— Забылся, товарищ лейтенант.

— Это не первый раз. Сколько тебе прощать? Завтра иди на кухню.

Это означало наряд вне очереди. Кухню Осинцев терпеть не мог. Но как ни мучился сознанием отвращения к наказанию, необходимо было выполнить приказ: пойти на другой день на кухню таскать помои, швабрить пол, на который повар тут же прикажет высыпать грязный картофель, чистить этот картофель, мыть посуду, а к концу дня снова таскать помои. Повар заставлял наказуемых работать больше всех, и Осинцев весь день трудился. Он понимал, что сам виноват, что не только его, а всех хлопцев Орлов гонял за оплошности и провинности как Сидоровых коз, но тем не менее злился на него.

К счастью это продолжалось недолго. Как-то раз, месяца через два после аварии на дороге, в перерыве между занятиями, Орлов подошёл к Осинцеву и, улыбаясь, объявил ему, что он вновь назначается командиром отделения и ему присваивается звание младшего сержанта, минуя ефрейторское. Ещё через месяц по рекомендации Орлова его назначили помощником командира взвода и восстановили в звании сержанта, т. е. в том звании, которое он имел до аварии.

Олег искал случая, чтобы спросить у Орлова, чем заслужил особое к себе расположение, но командир, словно чувствуя это, сам однажды во время патрулирования по городу, когда они ходили по улицам вдвоём, рассказал, что всё время постоянно наблюдал за ним и за Глотовым. И не просто наблюдал, а провёл, как он выразился, «нечто вроде эксперимента на мужество и солдатскую стойкость». Он подчеркнул, что не только в бою, но и в подобных ситуациях проверяется мужество, тем более, что Осинцев пострадал, в общем-то, зря — попал под горячую руку полковника.

— Глотов был наказан куда более справедливо, но не выдержал удара, — сказал Орлов. — Когда я первый раз отправил его на кухню, он стал спорить со мной и пригрозил, что обжалует моё распоряжение. А чего обжаловать, если явный беспорядок в казарме во время его дежурства? Я добавил ему ещё один наряд вне очереди. Он стал извиняться, но было поздно. Я понял, что Глотов слабоват. Имею в виду — против тебя. И на службе, и на гражданке — всю жизнь ему ходить рядовым. Нельзя таким доверять судьбы людей.

— А ведь он парень неплохой, — сказал Осинцев.

— На своём месте, в рядовых, — ответил Орлов. — Конечно, он молодец, что честно признался тогда во всех своих грехах. Сейчас стал понемногу выправляться. Если бы я подошёл к нему так же строго, как к тебе, он побывал бы на кухне не менее десяти раз. А тебя я наказал всего дважды, и то по пустякам… с целью эксперимента. Ты уж прости меня, сержант, — извинялся Орлов. — Может это выглядит не этично, не порядочно.

— Ничего, — улыбнулся Олег, — я не в обиде. А Глотов парень неплохой. После того случая мы как-то невольно подружились с ним.

— Я все хочу спросить тебя, — сказал командир. — Чем ты был расстроен тогда… Помнишь, в классной комнате?

Олег сразу изменился в лице, насупился. Подумав, наконец, ответил, что потерял самого близкого и родного человека. Рассказал, кем для него была бабушка. Орлов, слушая, сокрушённо качал головой. Потом пристально и удивлённо посмотрел на Осинцева и ещё раз извинился, сказав, что не позволил бы себе проводить эксперименты над ним, если бы знал, что у него такое горе. Не знал Орлов, что у Олега на душе и другой камень, потяжелее смерти бабушки. Марина не выходила у него из ума, как не старался забыть её.

VIII

Вадим и Марина встречались почти каждый день. Он стал приглашать её к себе домой, чтобы познакомить с родителями. Она уже знала, что Вадим единственный сын в семье, что отец управляющий трестом, мать когда-то закончила музыкальное училище по классу фортепьяно и даёт уроки в школе музыкальных воспитанников. Появляться перед ними ни с того ни с сего она не пожелала. Вадим сказал, что любит её, что представит как невесту, как будущую жену. Она сказала, что если серьёзно говорить на эту тему, то у неё есть загвоздка.

— Какая? — спросил Вадим. — Есть живой муж? Дети?

— Нет у меня ни детей, ни мужа. Но…

— Но что?

— Я совсем не та, за кого ты меня принимаешь.

— Как это понять?

— Так и понимай.

Вадим сообразил, наконец, о чём речь.

— Ты любила его?

— Терпеть не могла. И тем не менее это случилось. На одной вечеринке.

— Он преследует тебя? Может нам помешать?

— Он живёт в Москве и здесь никогда не появится.

— И прекрасно! И забудь о нём!

— А ты?

— А что я? Не современный человек, что ли? Идём, покажу тебя своим предкам.

— Только не сегодня, — сказала Марина. — Дай мне разобраться в себе. Навести порядок в душе. Потом когда-нибудь.

— Не когда-нибудь, а в ближайшие дни.

В общежитии Вадим бывал ежедневно, и девушки, которые прежде беспощадно критиковали каждого её поклонника, приумолкли. Одни нашёптывали: «Марина, счастье в твоих руках. Держи крепко». Другие завидовали.

Марина думала. Вадим не оставлял её в покое. Нужно было решать. И она решила сделать пока первый шаг — познакомиться с его родителями.

Однажды вечером, придя домой со свидания, Вадим объявил матери, что у него есть девушка, на которой он женится.

Екатерина Львовна работала на кухне. Услышав это известие, она бросила крошить капусту и повернулась к сыну. Солидная блондинка с красивыми кудрями стояла огорошенная, моргала глазами и молчала.

— Ты что, недовольна? — спросил Вадим. Она попыталась рассмеяться.

— Что за шутки?

— Я серьёзно говорю. Завтра готовься встречать невесту.

— Малюля, ты шутишь.

— Ну, мама! Ну кто этим шутит? И потом, я уже десять лет тебя прошу: не называй меня как ребёнка. У меня у самого скоро будет малюля.

Екатерине Львовне вдруг трудно стало говорить. Она еле промолвила:

— Господи… Кто? Инна, да?

— Нет, не Инна, — ответил Вадим. — Другая. Где папа? Он дома? Иди к нему и объясни обстановку.

Екатерина Львовна, наконец, Начала понимать, что сын задумал серьёзно. Она смотрела на него, как смотрит подсудимый на судью, когда тот неожиданно зачитывает суровый приговор. Она верила и не верила тому, что слышала собственными ушами; думала, прежде, что он у неё самый умный и самый лучший на свете, что никогда не поступит так, как поступают многие современные молодые люди, опрометчиво, без родителей решая жизненно важный вопрос. Ему ли спешить? Живи и наслаждайся молодостью. У него есть всё, о чём может мечтать человек его возраста. И это всё будет принадлежать неизвестно кому. Кто она? Какая? Откуда? В один миг эти вопросы возникли у Екатерины Львовны, и, поскольку ни на один из них не было ответа, они громоздились один на дугой, и в голове у неё был туман. Екатерина Львовна тут же до боли в сердце приревновала Вадима. Он, её единственный сын, самый любимый человек, теперь принадлежит не ей. Он даже ни разу не показал эту девушку ей, и сразу — невеста.

— Боже мой! — воскликнула она. — Ты ещё ребёнок, и так самовольно и безалаберно поступаешь.

Сильнее всего Екатерину Львовну огорчило то, что она, эта невеста, оказалась не Инна, не дочка крупного инженера Николая Даниловича Борзенко, с семьёй которого они поддерживали дружеские отношения, не та Инна, которую так хорошо знает Екатерина Львовна, с которой Вадим дружил и на которой, все так думали, он женится, а какая-то другая, неизвестная. Екатерина Львовна не знает даже её имени. Удар был нанесён жестокий. Моргая мокрыми от слёз ресницами, Екатерина Львовна схватилась за сердце и пошла, шлёпая тапочками, в комнату, где находился отец семейства.

— Георгий! — позвала она. — Жорж! Ох! Ох! Вадик-то наш! Ох! Ох!

Отец семейства, Георгий Антонович Пономарёв, уже седой, лохматый, румяный, длиннолицый мужчина, сидел на диване в пижаме и в очках и читал газету. Услыхав вопли жены, он уставился на неё вопросительно.

— Что случилось? — спросил он, отложив газету.

— Нет, это невозможно! Ещё дитя! Ох! Ох! — стонала Екатерина Львовна и беспокойно ходила по комнате, ломая руки и утирая платком глаза.

Георгий Антонович внимательно, сквозь очки, посмотрел на жену.

— Мне уже двадцать три года, — сказал Вадим, входя в залу. — А я у вас все дитя.

Георгий Антонович смотрел то на жену, то на сына.

— В чём дело? — спросил он уже более строго.

— Я хочу завтра пригласить домой девушку, — сказал Вадим.

— Ну и что ж тут такого? Приглашай, — сказал отец.

— Он, видишь ли, вздумал на ней жениться, — вмешалась Екатерина Львовна, которая, наконец, перестала ходить и села в мягкое кресло у стола. — Даже не познакомил, ничего не говорил о ней.

— Мама, неужели ты мне не веришь? — сказал Вадим, вздохнув. — Вот увидишь её и убедишься, что… В общем, она тебе понравится.

Екатерина Львовна махнула на — него платочком.

— Мама, уверяю тебя.

— Ах, не уверяй, пожалуйста! Инна какая девушка! Куда ещё лучше?

Георгий Антонович вспомнил Николая Даниловича и то, как они однажды, порядочно выпив у кого-то в гостях, говорили уже о предстоящем родстве. Взволнованный, он встал с дивана, схватил зачем-то газету, и зашагал по комнате, шурша газетой.

— Как же так, Вадим? — проговорил он.

— Папа, — умоляюще произнёс Вадим. — Пойми меня!

— Я понимаю, — сказал Георгий Антонович и снял очки и положил их вместе с газетой на стол. — Прекрасно понимаю. Но зачем спешить? Поскольку так складываются обстоятельства, так делай все разумно. Делай так, чтоб не было нам больно и стыдно за тебя. Неужели нельзя было как-то подготовиться. Ей-богу, ты бестолковый парень. Сколько я тебя учил: никогда не руби с плеча…

— Папа, все помню, — прервал Вадим.

— Кто она?

— Марина, — ответил Вадим, счастливо улыбаясь. Екатерина Львовна, услышав имя девушки, подняла глаза, но увидев его улыбку, опять махнула платочком.

— Я спрашиваю, кто она? — нажимая на «кто», повторил Георгий Антонович. — Где работает или учится? И вообще, откуда она взялась?

— Ну, как кто? Студентка. Историк, на третьем курсе. Неплохо учится, живёт в общежитии. Родители в Красноярске. Отец инженер. Ну, чего ещё? И вообще, это все не имеет значения.

Екатерина Львовна сделала недовольное движение.

— Господи! Только общежитских тут не хватало. Распутная какая-нибудь.

— Ну, знаешь, мама, ты заговариваешься. Наступила неприятная пауза, все помолчали.

— Посмотрим, — сказал Георгий Антонович, решив прервать этот разговор, бесполезность которого для родителей была очевидна. — Посмотрим, что за сокровище ты раскопал — просто любопытно.

Отец вышел в соседнюю комнату. Сын тоже вышел. Екатерина Львовна осталась одна. Лицо её приняло глубокомысленное выражение.

«Как противны эти разговоры с папами и мамами, — подумал Вадим, улёгшись в постели и раскрывая томик Хемингуэя. — Эх, Мариша, Мариша! Любовь моя. Если бы знала, что и как о тебе сегодня говорили…»

Читать он не мог. Положив книгу, он задумался, воображая себя в предстоящей семейной жизни.

На другой день вечером состоялось знакомство родителей Вадима с Мариной. Екатерина Львовна встретила сына и гостью в прихожей. Вадим представил Марину. Пока, она раздевалась, Екатерина Львовна разглядывала её. Чёрное шёлковое платье в талию, чёрные бусы, тёмные капроновые чулки и чёрные туфли на высоком — все на ней было великолепно. Георгий Антонович вышел в прихожую. Он был как всегда добродушный, румяный и лохматый, курил трубку. Выставив живот вперёд и вынув трубку изо рта, он тряс гостье руку и, улыбаясь, говорил: «Очень приятно, милости просим». Екатерина Львовна, чувствуя себя неловко и не зная куда деть руки, разглаживала ими ситцевый фартук, повязанный поверх платья. Она готовилась к встрече и перед приходом молодых. хлопотала на кухне. Вадим, одетый подстать невесте в чёрный праздничный костюм, чувствовал себя свободно и старался развеять неловкость между Мариной и матерью. Все прошли в комнату. Марина осматривала роскошную квартиру. Комнатные цветы, стоявшие на окнах с шёлковыми шторами и вокруг пианино, картины в багетовых рамах, — все подобрано со вкусом и всего в меру. Марина окинула взглядом полированную дорогую мебель, хрустальную люстру и огромный персидский ковёр с прекрасным рисунком, валявшийся под ногами, закрывая весь пол комнаты. Вадим усадил её на мягкий диван и сам утонул в нём, забросив ногу на ногу. Георгий Антонович зажёг потухшую трубку и раскурил. Екатерина Львовна, спохватившись, извинилась и поспешила на кухню. Георгий Антонович не стал задерживаться и пошёл следом за женою в кухню пошептаться о первых впечатлениях.

Вадим и Марина, оставшись одни, молчаливыми взглядами выразили удовлетворение.

— Ты играешь на пианино? — спросила Марина.

— В основном мама.

— А ты ведь говорил, что умеешь.

— Так, кое-что. Лень было учиться. Хочешь, сыграю что-нибудь.

— Нет, не нужно. Потом.

— Мариночка, — шепнул Вадим.

— Что?

— Я сказал о тебе маме и папе…

— Что сказал? — спросила она, насторожившись и глядя на Вадима.

В этот момент вошла Екатерина Львовна с подносом, на котором стоял дымчатый графин с вином и несколько точно таких же дымчатых резных рюмок.

— Вадим, подержи, — сказала она, — я достану скатерть.

— Потом объясню тебе, — шепнул Вадим своей подруге и принял у матери поднос.

Вадим стоял как ни в чём не бывало. Марина смотрела на него и думала: «Неужели он сказал им, что я выхожу за него? Он что, с ума сошёл?»

Екатерина Львовна принесла белую скатерть и, взяв из рук Вадима поднос, поставила его на середину стола. Она вернулась на кухню, но тут же в залу вошёл Георгий Антонович, и Марина так и не успела спросить Вадима, что он им сказал. Хозяйка принесла закуски. Все сели за стол, выпили за знакомство. Марина, подозревая, что Вадим сделал глупость, чувствовала себя неуютно. Она лишь пригубила рюмку и смущённо улыбнулась, когда Георгий Антонович, увидев это, совестливо покачал головой.

— А вино превосходное, — сказал Вадим. — Мама, что это за вино?

— Мускат.

— Хороший мускат. Давайте выпьем ещё.

— Давайте, — поддержал Георгий Антонович и стал разливать вино. Улыбнувшись, он добавил: — После второй я люблю поговорить на семейные темы.

Марина отложила вилку. «Так и есть. Ну, дура-ак. С кем я связалась?», — подумала она.

— За ваше здоровье, — сказал Георгий Антонович, взглянув с масляной улыбкой на Марину, которую окончательно поборола неловкость, потом на Вадима и выпил. Он чуть откинулся на стуле и добавил: — Очень рад за вас. Благословляю от всей души.

Екатерина Львовна покраснела как рак.

— Как же, молодые люди, у вас получилось, что сразу женитесь? — спросила она. — Любовь?

— Да, мама, — ответил Вадим и взглянул на оторопевшую Марину. — Но этот вопрос уже решён. Сейчас нужно поговорить о деталях.

— Так, — сказала Екатерина Львовна. — Однако, простите, Мариночка, за нескромный вопрос: давно вы знаете моего сына?

— Четыре месяца, — ответил за неё Вадим, приплюсовывая сюда срок с того дня, когда он её видел на рынке. — Я думаю срок вполне достаточный.

— Допустим, — сказала мать. — Но почему вы молчали о себе раньше и вдруг сразу решили?

Марина прикрыла пылающие щёки ладонями.

— Вы меня извините, Екатерина Львовна, — сказала она, отнимая руки от лица и косясь на Вадима. — Пожалуйста, извините. Но я считаю своим долгом внести некоторую ясность во всё то, что тут было сказано. Во-первых, Вадик напрасно заявил, что вопрос уже решён. Пока я согласилась только познакомиться с вами. Никакого согласия выйти замуж за вашего сына я не давала. Во-вторых, я сама удивляюсь не меньше вашего, почему именно сегодня зашёл этот разговор.

— Я так хотел, — сказал Вадим, слегка побледнев. — Мариночка, прости, но я так сделал. Зачем ждать, знакомиться, присматриваться? Что это изменит? Я люблю тебя и хочу, чтобы ты скорее вышла за меня замуж. Поэтому сказал им, что сегодня придёт не просто знакомая, а моя будущая жена. Ну что тут такого?

Марина со смешанным чувством ужаса и жалости посмотрела на него и встала из-за стола.

— Спасибо за радушный приём, — сказала она, обращаясь к хозяйке и к хозяину и при этом улыбаясь, как того требуют правила хорошего тона. — Мне очень приятно было с вами познакомиться. Извините, но на сегодня, кажется, хватит. Я пойду. Извините.

Марина пошла в прихожую, демонстрируя свою гордую осанку и великолепную стать.

Вадим бросился за ней. За ними — Екатерина Львовна. Поскольку сын безумно влюблён, а муж в мгновение ока был очарован девушкой настолько, что тут же благословил их, Екатерине Львовне, выплеснувшей свою боль, ничего не оставалось, как смириться. Она усиленно со словами «пожалуйста», «ради Бога» и т. д. стала извиняться перед Мариной и уговаривала её не уходить.

Георгий Антонович сидел на своём месте и слушал и не слушал, что происходило в прихожей. Поворачивая пальцами рюмку с вином и глядя в неё, он думал о чём-то своём и обратил внимание только на одну фразу, которую Екатерина Львовна очень громко сказала Вадиму:

— Вадик, оставь нас!

«Наконец-то», — подумал Георгий Антонович, уставившись в ту сторону, откуда доносились голоса. Он знал, что теперь, когда Екатерина Львовна сдала свой позиции и хочет поговорить с Мариной наедине, дело пойдёт к развязке: если Марина после разговора с Екатериной Львовной всё-таки уйдёт, значит глупая, значит обиделась на хозяйку и на сына, и все может рухнуть; если останется, значит умная, значит не придала решающего значения в сущности легко объяснимому поступку Вадима — ведь потерял парень голову и, естественно, заторопился. А с такой красоткой долго ли потерять голову. Да и вряд ли умная девушка стала бы разбрасываться такими женихами. На весь город раз, два и обчёлся.

— Я не пущу её! — вопил из прихожей Вадим. Он тоже соображал, что надо именно сейчас ликвидировать накладку и уговорить Марину остаться. И поэтому продолжал дико вопить: — Мариночка, прости меня! Ну прости, пожалуйста!

— Вадим, уйди! — воскликнула Екатерина Львовна — Нам с Мариночкой надо обговорить некоторые бытовые вопросы. А вы, Мариночка, большая умница. Это я поняла ещё за столом, когда вы отбрили меня и этого оболтуса. А раз умница, значит, останетесь. Правда ведь?

Георгий Антонович улыбнулся и, прищурив глаза на рюмку, выпил вино и проглотил кусочек заливного.

Екатерина Львовна ещё с минуту уговаривала Марину остаться. Потом они вместе ушли в комнату Вадима (Вадим в это время, находясь в подъезде, ждал возлюбленную) и долго сидели там и говорили.

Минут через двадцать они вошли в залу. Георгий Антонович сидя на диване, просматривал какой-то журнал. Вадима не было. Екатерина Львовна объявила, что они с Мариной решили не откладывать свадьбу, дабы предостеречь благое дело от всяких осложнений. Георгий Антонович в знак согласия кивнул головой и закрыл журнал. Осталось обсудить день свадьбы. Обсуждали без Вадима. Екатерина Львовна сначала предложила новогодние праздники, но Георгий Антонович категорически возразил, сказав, что праздник пусть сам по себе, а свадьбу желательно сделать саму по себе. Он же предложил первую субботу января. Оставалось три месяца. Екатерина Львовна ужаснулась — слишком быстро разворачиваются события, но подумала и согласилась.

Вошёл Вадим. Он смотрел на них и ничего не понимал. И отец, и мать, и Марина сидели за столом на своих местах. Отец и мать переглянулись. Марина сидела не по её характеру кротко, опустив глаза. Георгий Антонович сказал: «Мы тут кое-что решили без тебя, если не возражаешь, через три месяца свадьба». Вадим заулыбался и молча сел за стол.

Марина сказала, что ей пора домой. Вадим ответил, что отвезёт её на машине, и спешить некуда. Но в кругу семьи говорить было больше не о чём, и Марина желала поскорее уйти, одуматься, привести свои мысли и чувства в порядок. Они оделись и вышли во двор. Было свежо. На небе ярко мерцали звезды. Тянул ветерок. Вадим оставил Марину у освещённого подъезда, а сам пошёл в гараж. Он бесшумно подъехал к ней, усадил рядом с собой. Сев за руль, не поехал сразу, а обнял невесту и, несмотря на её протесты и просьбы, стал ласкать её, целовать и гладить пальцами её щеки, брови, выбившиеся из-под шапочки мягкие волосы. Прервала их другая запоздавшая парочка, вышедшая из-за угла.

На другой день были исполнены формальности в загсе и оповещены все друзья с обеих сторон. За неделю до регистрации молодые съездили в Красноярск. Вадим познакомился с родителями Марины. Все вместе приехали в Иркутск на свадьбу. Для свадьбы откупили ресторан.

Гостей на свадьбе было много, особенно молодёжи, студентов, близких друзей Вадима и Марины. Среди гостей оказался один офицер, школьный приятель Вадима, прибывший в отпуск. Он напомнил невесте об Осинцеве, и сердце у неё сжалось. Пока не ушёл офицер, — его мундир резко выделялся среди костюмов других гостей, — она волей-неволей обращалась к прошлому. И ей было досадно, что этот мундир мозолит глаза, что в такой день появилась помеха…

IX

Олег долго не получал писем. Дед неграмотный, а больше получать не от кого. И вдруг — весточка и денежный перевод. На тысячу рублей.

Замполит майор Макаров вызвал Осинцева к себе и стал выяснять, откуда, от кого и, главное, зачем такие деньги. Осинцев ничего не мог ответить.

— Дело тёмное, — сказал Макаров, — внимательно разглядывая почтовое извещение с обеих сторон. — Поедем на почту разбираться.

Приехали. Разобрались. Оказывается, перевод был от Марины. На обороте почтового бланка, где было место для письма, она соизволила начёркать несколько слов: «Купи новую моторную лодку. Я вышла замуж. Живу с мужем у его родителей. Желаю счастья. Марина». Это было её единственное письмо к Осинцеву.

— Какая Марина? Какая лодка? — Макаров сыпал вопросами, словно бил молотком по голове.

Осинцев побледнел как полотно.

— Сержант! — окликнул его Макаров. — Ты можешь толком объяснить, что это за деньги и при чём тут моторная лодка?

— Не нужен мне этот перевод, — ответил Олег глухим неузнаваемым голосом. — Отправьте его обратно. И объяснять ничего не буду. Это моё. Личное. И никого не касается.

— Меня, как заместителя по политической части, касается.

— Хоть на куски режьте, ничего объяснять не стану.

— Та-ак, — протяжно произнёс замполит, кладя почтовый бланк с письмом Марины на стол. — Хорошо-о.

Оба молчали. Макаров, прищурив глаза, опять обратился к сержанту:

— Последний раз спрашиваю: от кого деньги?

— Я же русским языком сказал, что объяснять ничего не буду.

— В таком случае я распоряжусь отправить их обратно.

— Именно об этом вас и прощу.