Преступление не будет раскрыто

Люба попросила принести льда.

Старуха принесла ковш воды со льдом. Люба с размаху под дружный хохот старухи и девчонок опрокинула воду на шею Карася. Пьяница крепко спал, ибо даже эта процедура не дала желаемого результата. Он на мгновение приоткрыл один глаз, облизнулся и повернулся со спины на бок, спиной к жене. Люба, не помня себя от злости и отчаяния, схватила кусок льда и, засунув руку ему под рубаху, стала тереть льдом по голому телу. Старуха умирала со смеху, хлопая себя по тощим бёдрам. Глядя на бабку, умирали со смеху и внучата. Наконец, когда Люба стала щекотать ему льдом за пазухой, он очухался, поёжился и совсем проснулся.

— Чо! Чо! Чо такое! — закричал Карась, поворачивая к жене опухшую физиономию.

Он соскочил, весь. мокрый, и сел, хватаясь за рубаху на животе и на боку.

— А, мать твою в душу! Чего тут мне напихали!

Старуха завизжала, схватившись за живот, и затопала ногами. Карась выхватил подол рубахи из штанов и лёд вывалился.

— Где трёшка? — спросила жена.

— Чего надо? — хрипло произнёс Карась, ухватившись рукой за боковину дивана, — какая трёшка?

— Под клеёнку я положила пятнадцать рублей трёшками. Сегодня хватилась, а там всего четыре трёшки. Где ещё одна?

— Ой… Ух… Ик!.. Ой… Ох… — простонал Карась и, боднув кудлатой головой, начал протяжно реветь:

Оте-е-ец мой был приро-одный па-ахарь!

И я-я-я ра-аботал вместе с ним!

Умолкнув, Карась упал на своё ложе, но почуяв мокро под головой, сбросил подушку на пол и лёг, подложив под голову ладонь.

— Этот парень, — сказал Олег, кивнув на Ромку, — вместе с Сашкой пьянствовал. Они валялись в канаве. Я обоих притащил, чтоб не замёрзли.

Люба фыркнула, глядя со злостью на уснувшего парня. Ромка сидел у порога, прислонившись спиной к стене. Люба словно взорвалась:

— Чтоб духу его тут не было!

— А ему некуда идти, — спокойно ответил Олег. — Он из дальней деревни. Пусть сидит до утра здесь в тепле.

— Я сказала: чтоб духу его тут не было! — Люба сорвалась на фальцет.

— Понятно, — вздохнул Олег и покачал головой, глядя на несчастного.

Сомнений не оставалось в том, что парень будет выброшен на улицу, и Олег подхватил Ромку и волоком вытащил во двор. Ромка проснулся.

— Оставь меня, — пробормотал он. — Сдохнуть хочу.

— Сдохнуть я тебе не дам, — сказал Олег, взваливая Ромку себе на горбушку. — С тобой связаны самые счастливые дни в моей жизни. Как же я позволю тебе сдохнуть. Ни за что не позволю.

Олег понёс его к себе домой. Чтобы не смешить людей, которые могли встретиться по дороге, свернул в узенький безлюдный проулок и пошёл окружным путём, задами и огородами, перебрасывая Ромку как мешок, через изгороди. В одном огороде уже близко возле дома всё-таки наткнулся на женщину. Она выплеснула помои в огород и увидела Олега с необычной ношей на горбу. Олег шёл напрямую к своему дому, проваливаясь по колено в сугроб.

— Куда его тащишь? — спросила Антонина Леонтьевна. Она стояла с ведром возле калитки и не знала что делать — удивляться или хохотать, глядя на эту сцену. Не удержалась, всё-таки, прыснула, когда Олег остановился.

— Домой, — ответил он. — Куда же ещё. — И стал объяснять: — Валяется в канаве, а дом у него далеко. У черта в турках. Километров двадцать отсюда.

— Друг что ли?

— Ну друг ни друг, а хорошо знакомый. Давно знакомы с ним.

— Зря домой тащишь. Гутя терпеть не может пьяных. Из-за этого с мужем разошлась.

— А куда девать? Не бросишь же на улице: такой мороз.

— Неси ко мне в баню, — сказала Антонина Леонтьевна. — Я сегодня баню топила. Она ещё не выстыла.

— О! — радостно воскликнул Олег. — Спасибо.

Баня была добротная и в самом деле ещё не выстыла, но на полу и на полке[3] было сыро. Антонина Леонтьевна принесла охапку соломы и постелила на пол. Под голову Олег бросил свою телогрейку. Когда он снял телогрейку, сердце у Антонины Леонтьевны ёкнуло: перед ней стоял широкоплечий стройный красавец с тонкой талией. Олег сел на лавку и стал снимать кирзовый сапог.

— Шёл по сугробам, — сказал он, — и набрал полные сапоги.

— Боже мой! — воскликнула Антонина Леонтьевна, когда Олег снял сапог и облепленный лепёшками снега толстый шерстяной носок. — Ты же обморозил пальцы. Смотри — кончики побелели.

— Нет, не обморозил, — сказал Олег, щупая пальцы. — Застудил маленько.

— Всё равно надо смазать гусиным жиром. Пошли в дом. У меня есть гусиный жир.

Вошли в большой просторный дом из четырёх комнат. Одна комната с русской печкой была прихожей, кухней и столовой. Рядом комната дочери. Дальше — зал. Зал пустой, почти без мебели. Если не считать стол и четыре стула (сказалась конфискация имущества). Из зала вход в спальню.

Антонина Леонтьевна достала из шкафа флакон с гусиным жиром и, подавая Олегу, сказала как бы между прочим:

— Я сегодня пирожки с грибами стряпала. Хочешь попробовать?

— Обожаю пирожки с грибами, — признался Олег.

— Сейчас. Минутку. Чайник вскипит… Антонина Леонтьевна засуетилась. Поставила на электрическую плитку чайник, принесла варенье, большую тарелку с пирожками. Не оказалось заварки.

— Я сейчас быстренько сбегаю в магазин. — Антонина Леонтьевна торопливо оделась и вышла.

Она вернулась минут через десять — магазин был рядом — и принесла хлеб, чай, рыбные консервы, банку маринованных помидоров. Все поставила на стол рядом с вареньем и пирожками. Робко вынув бутылку водки из сумки и нерешительно поставив на стол, сказала:

— Я не праздновала свой день рождения. Не до того было. Давай хоть задним числом отметим. И попутно твоё возвращение домой.

— Я уже отмечал, — сказал Олег, краснея. Олег краснел и чувствовал, что ноги у него отнимаются, а в груди появилась лёгкая дрожь.

— То отмечал со своим дедом, а теперь со мной, по-соседски.

Многоопытная женщина вела себя естественно и непринуждённо. Подала Олегу консервный ключ, попросила открыть банки, а сама пошла в соседнюю комнату переодеваться. Переодевшись в тёмно-синий брючный костюм, обтягивающий бедра, вышла с милой таинственной улыбкой и стала готовить закуски.

Олег и в детстве-то всегда смотрел на её фигуру с вожделением, в юности мечтал о такой женщине, а сейчас, понимая, что дело в шляпе, торопил события. Уже после первой рюмки, закусив помидором и пирожком с грибами, честно признался, что она нравилась ему всегда, с самого детства. Антонина Леонтьевна улыбнулась и, придвинувшись вместе со стулом, поцеловала его в губы.

— А где Ленка? — спросил Олег, возбуждаясь все больше и больше.

— У подруги, — сказала Антонина Леонтьевна, обняв Олега за шею. — Учит уроки. Потом они вместе идут в кино, на девятичасовой сеанс. Придёт поздно, не раньше одиннадцати.

Олег стал наливать в рюмки ещё.

— Я не хочу, чтобы ты был пьяным.

— Я и сам не хочу.

Антонина Леонтьевна молча встала и пошла в спальню. Возле кровати повернулась к Олегу и крепко обняла его. Олег, целуя, стал проявлять нетерпение и стягивать с неё брюки.

— Подожди, — сказала она. — Разденься сначала сам.

Олег сбросил с себя свитер и расстегнул ремень у брюк.

Антонина Леонтьевна разобрала постель и стала раздеваться.

Когда легли, Олега хватила такая трясучка, что Антонина Леонтьевна удивилась:

— Что ж ты дрожишь-то так? — шёпотом спросила она. — Первый раз что ли?

— Первый, — признался Олег.

— О, Господи!.. Она помогла ему.

… На тумбочке возле изголовья стоял будильник. Без пяти одиннадцать. Антонина Леонтьевна встала, надела халат и пошла в кухню. Убрала водку в шкаф. Несколько минут спустя явилась дочь. Антонина Леонтьевна накормила её и уложила спать. Вернулась к Олегу.

— Сколько ей лет? — спросил Олег еле слышно.

— Двенадцать исполнилось.

— В каком классе?

— В пятом… Ш-ш! — Антонина Леонтьевна приложила палец к губам.

В семь утра зазвенел будильник. Антонина Леонтьевна встала и пошла будить дочь.

Олег томился полчаса в одиночестве. Усадив дочь завтракать, пришла, наконец, Антонина Леонтьевна.

— Твой друг исчез, — сказала она тихо-тихо, наклонившись к самому уху Олега.

— Бог с ним, — прошептал Олег. — Живой и ладно.

— Наверно с похмелья понять не мог, как оказался в бане.

— Наверно. А зачем ты топишь баню? Ведь есть общественная баня.

— Не люблю я ходить в общественную. Бабы смотрят на меня… Ну, задрожал опять. Подожди, Ленку отправлю в школу.

Олег явился домой лишь к обеду. Не пил, а пьяный. Не дурак, а блаженный. На вопрос деда, где ночевал, ответил с улыбкой:

— На лесопилке.

— Две смены подряд пилил? — удивился дед, слюнявя цыгарку.

— Подряд, дедка, — счастливо скалил зубы Олег. — Две смены.

— Не устал?

— Да что ты, дедка! Я бы ещё три смены подряд. Но… выгнали.

III

В конторе комбината набирали бригаду сучкорубов в местечко Сурково, которое было далеко в тайге. Шла борьба с алкоголизмом, и собрали отъявленных пьяниц, считая, что они хоть там угомонятся. Когда список утверждали с директором, тот одного вычеркнул.

— Карась нужен здесь, — сказал он. — На этой неделе два лесовоза стали на ремонт. Слесарной работы много.

— Осинцева бы туда, — сказала вдруг кассирша. Сидевшие в кабинете директора оглянулись на неё.

— А почему его? — спросил председатель профкома. — Он же не пьёт.

— Ага, за шиворот льёт. В трезвом виде не спутался бы со старухой.

— Это Антонина Леонтьевна старуха? — улыбнулся директор (все село уже знало о связи Олега с Антониной Леонтьевной). — Какая же она старуха.

— Да она же его лет на пятнадцать старше, — возмущалась кассирша. — Ни стыда, ни совести. При живом муже.

— Ну, муж, можно сказать, отрезанный ломоть, — сказал директор, — Осуждён по статье, которая не подлежит ни амнистии, ни помилованию. Эта статья то же что измена родине. Будет сидеть все десять лет от звонка до звонка.

— Да разве будет такая бабища десять лет ждать! — встряла в разговор злобная как мегера, тощая как доска главный бухгалтер. — Её надо было судить-то, а не мужа. Из-за неё он влез в эти грязные дела. Все убложал, убложал! И до убложался. А ей хоть бы что. Как была у неё ж… на всю Европу, так и торчит из-под пальто как сундук. Смотреть противно.

— А мне приятно, — сказал председатель профкома и расхохотался.

— Такого парня совратила, — сокрушалась кассирша. — Такого парня!

— Ну всё, хватит, — сказал директор. — Мне не сплетни нужны, а ещё один человек в Сурково вместо Карася. Кого пошлём?

— Осинцева и пошлём, — сказала главбух. — Ведь наверняка же она его подпаивает перед тем как развратничать.

— Опять начинается, — недовольно произнёс директор.

— Я к тому, что пока человек не привык к водке, надо его спасать.

— Хорошо, пошлём Осинцева.

— От водки может быть и спасём, — добавил с улыбкой председатель профкома, — а от Антонины Леонтьевны вряд ли.

Так Осинцев совершенно случайно и незаслуженно попал в сучкорубы. Он не противился. Надо так надо. Бригаду на другой же день отвезли на лесосеку.

Жизнь в Сурково на первый взгляд казалась невероятно дикой. Жилищем для рабочих служил барак, разделённый на четыре части. В прихожей была кухня, в трёх других комнатах на широких нарах спали рабочие. Рядом с бараком стояла приземистая банька, топившаяся по-чёрному, и вокруг, на десятки километров ни единой постройки. Вековые деревья подступали к самому жилью и были такой огромной высоты, что макушки их, казалось, задевали за облака. Сучкорубов поселили в одной комнате. В первый день они устроились. Вымели сор, выхлопали матрацы, подушки и одеяла, которые в грязи и беспорядке валялись на нарах. Настелив себе постели, хлопцы решили отобедать и стали развязывать свои мешки. Пришли на обед вальщики и трелёвщики. Приехавшие с Олегом хлопцы были знакомы со всеми и встретили их дружелюбными возгласами. Олег никого не знал кроме Тихонова и чувствовал себя немного стеснённо в этой ватаге, но скоро привык. Таёжники наварили сохатины, картофеля, нажарили рябчиков, у вновь прибывших нашлась водка, и пир пошёл горой.

Компания оказалась весёлой. Крепкие, здоровые, жизнерадостные ребята, как видно, не унывали и в глуши. Нашлись среди них и баянист и гитарист. Через два часа шум поднялся адский: кто плясал, кто затягивал песню, кто доказывал что-то соседу и грозил набить морду. Когда стемнело зажгли керосиновые лампы. Олег сидел за столом вместе с Ромкой. Ромка привыкший к большим дозам спиртного сегодня не пьянел. Склонив кудрявую русую голову, он улыбался, глядя то на музыкантов, лихо игравших «Цыганочку», то на бригадира, который выйдя на круг, несуразно размахивал руками и выкидывал смешные коленца. Ромка рассказывал, что дед Антип и бабка Анисья переехали на Воробьевку. Живы, здоровы. Сам Ромка ушёл из колхоза после того как прижали шоферню с левыми рейсами. На выпивку в связи с дорожанием водки не стало хватать. А выпить хочется. Вот и психанул сдуру. Теперь жалеет. Намерен вернуться в колхоз к весне, сразу как закончится охотничий сезон. Ромка, как выяснилось, был заядлый охотник с детства. Пацаном ещё ходил с дедом Антипом на соболя и косулю. Он никогда не расставался с любимым занятием и теперь в основном один, несмотря на то, что в бараке были и кроме его охотники, обеспечивал всех мясом. Он получил лицензию на отстрел лося и под новый год свалил крупного самца. Олег попросился с ним на охоту.

— Пойдём в воскресенье, — сказал Ромка. — Я знаю место, где лиса живёт. Давно хочу её выследить.

— А у меня ружья нет, — ответил Олег.

— Ружье найдём, возьмём у кого-нибудь.

— Тогда с удовольствием.

— Ружье не так важно. У меня флажки есть. Ты не охотился на лису с флажками?

— Первый раз слышу.

— Самая заманчивая охота. Мне как раз напарник нужен.

— Значит, идём в воскресенье? — сказал Олег.

— Идём, — ответил Ромка, мигая многозначительно. — Будет богатый воротник.

Между тем веселье мало-помалу утихло, и хлопцы стали расползаться по нарам. Олег и Ромка, как были в рубахах, вышли на двор. Мороз свирепствовал. Они вернулись в барак, поёживаясь от холода. Пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись. Вскоре весь барак захрапел.

Рано утром, попив чаю, сучкорубы вышли на деляну. Тайга ожила. Завизжали пилы, застучали топоры, там, где с треском падали деревья, слышались крики людей. Олег легко отсекал толстые сучки. Хлопотнее было оттаскивать увесистые ветви в кучу, в которой их сжигали. Тут было тяжело. Ноги вязли, запинались о скрытые в снегу коряги. Пот прошибал от головы до пят. Когда сучкорубы устраивали перекур, Олег присаживался к работникам на очищенный от сучьев кряж и тоже пытался курить махорку. Он все о чём-то думал и лишь изредка вступал в разговор.

Наработавшись за день, Олег с непривычки устал и, придя в барак, лёг отдохнуть. Его разбудили к ужину. Напившись чаю, составил компанию в карты.

Игроки с сосредоточенно-плутоватыми выражениями на лицах и с сигаретами в зубах сидели вокруг стола, посреди которого, рассеивая тусклый свет, стояла керосиновая лампа. Тишину в бараке нарушали азартные шлёпки карт и болтовня, сдабриваемая шутками и прибаутками. Олег чувствовал себя хорошо, уютно. На душе было легко. Ничто, казалось, не могло бы ему доставить такое удовольствие, какое он испытывал, втянувшись в игру. Он играл с азартом, сопровождая каждый ход картой каким-нибудь острым словом, и усиленно дымил наравне со всеми, выкуривая сигарету за сигаретой. От дыма воздух в комнате вскоре сделался совершенно сизым. Четвёрка картёжников — (в паре с Олегом играл Ромка) досидела до полуночи.

Постепенно Олег привык к тяжёлой работе сучкоруба. Вечерами читал книги, играл в карты. Шли дни, как капли воды похожие один на другой. Наконец, наступило воскресенье.

Ромка разбудил Олега пораньше, и они собрались на охоту. Было ещё темно, когда они вышли из барака. Олег чувствовал себя бодро и легко. На плече его висело двуствольное ружье, которое дал ему один мужик, на поясе — патронташ, за спиною — сумка. В ней лежали две кружки, отварное мясо, хлеб, соль, чай, сахар — весь дневной запас пищи на двоих. Ему же Ромка подстегнул к поясу маленький походный котелок для чая, а сам нёс на спине туго набитый мешок с флажками.

— Пойдём хребтом, — сказал Ромка. — Там меньше снегу. Не отставай.

Они углубились в лес. Шли долго сосновым бором, плутали по распадкам, лощинам и, наконец, в полдень пришли к ельнику, простиравшемуся в низине вдоль ручья.

— Вот здесь, — полушёпотом сказал Ромка, останавливаясь и оборачиваясь к Олегу: — Сейчас самое время. Лиса должна быть на лёжке.

— Убежит ведь, каналья! — ответил Олег.

— Шуметь будем, конечно убежит. Тихо надо. Тогда изловим, если ты фартовый.

Охотники осторожно спустились с увала и подошли к небольшой полянке, сразу за которой начинался ельник. На снегу кругом были следы. Звери и птицы ровно строчили их вдоль полянки, вязали затейливой вязью между кустов и деревьев. Ромка стал прикладывать палец в лисьи следы и нашёл свежий, как он выразился, ещё тёпленький. Этот след был вблизи предполагаемой лёжки лисицы. Ромка вынул из мешка флажки, и охотники стали развешивать их по кустам. Верёвки с флажками из красной материи образовали незамкнутый круг длиною километра полтора. Оставался проход. Ромка пояснил:

— Лиса боится флажков. Она будет искать выход из круга. Вот тут ей и выход.

Он рассказал Олегу его задачу, а сам облюбовал ёлочку и решил под прикрытием её поджидать лисицу.

Олег обошёл круг и вошёл в него с противоположной стороны от прохода. Тут он стал аукать, кричать, стучать палкой по стволам деревьев и кустам. Он шёл и шёл, проваливаясь в сугроб, надрывая горло, старательно выполняя свою задачу. Вдруг, когда он уже подходил к засаде, где затаился Ромка, раздался выстрел. Олег, возбуждённый предчувствием добычи, закричал и застучал палкой ещё сильнее и быстро побежал на выстрел. Пробравшись сквозь кусты, он увидел возле ёлочки Ромку. В ногах у него лежала великолепная огнёвка с окровавленной мордой. Олег подбежал и с восхищением стал разглядывать добычу.

— Вот это да! — воскликнул он. — Ай да Рома! Я думал, скорее крокодила выгоню, чем лису.

— Думал! Индюк думал да в суп попал, — ответил Ромка, подмигивая. — Хороший будет воротник? Хозяйке, у которой мы ночевали.

— А ты откуда знаешь, что я тоже у неё ночевал? — спросил Олег, краснея.

— Откуда знаю, — сказал Ромка, переламывая ружье и вынимая из дума выстреленный патрон. — Знаю. Земля слухами полна. Пока налаживай костёр, а я обдеру её.

Охотники принялись за работу. Пока Олег разжигал костёр и варил чай, Ромка освежевал лису и, свернув мех, затолкал его в сумку Олегу.

— Вручи ей торжественно, — наказывал Ромка. — Скажи от меня. И скажи: спасибо за баньку. Славно тогда я выспался на соломе. Как в Ольховке на сеновале. Помнишь Ольховку?

— Век не забуду, — ответил Олег, разливая чай в кружки. Решил переменить тему разговора: — Ты в каких частях служил?

— В десантных.

— Далеко?

— И в Риге служил, и на Кавказе, а в основном под Москвой.

— А я думал, — сказал Олег. — Где-нибудь в одном месте у черта в турках, как и я же.

— Эхе! Поездил дай Бог каждому, — ответил Ромка, схлёбывая из кружки горячий чай.

Олег помолчал, думая про себя: «И всё-таки вернулся домой. А ведь мог завербоваться куда-нибудь на стройку или на рыбные промыслы».

— Скажи, ты когда-нибудь влюблялся?

Ромка, заулыбавшись, махнул рукой. Он сказал, что холост ещё, но есть у него бабёнка в одной деревеньке, к которой он наведывается иногда.

Приятели долго закусывали, пили чай, разговаривали.

Ромка и прежде никогда не унывал, а сегодня, быть может, в связи с удачной охотой настроение у него особенно поднялось. Видно было, что здесь в тайге, в обществе товарища, он именно в той обстановке, которая нужна человеку его склада, чтобы испытывать большое удовольствие.

— Послушай, Рома, — сказал Олег, — я вижу — ты в тайге чувствуешь себя как в раю.

— Что верно, то верно, — ответил Ромка. Сложив губы трубочкой, он с видимым удовольствием дул на чай: — Охота пуще неволи. Тайгу я не променяю ни за какие блага.

— Ну, допустим, променял бы, если бы та женщина из деревни взяла тебя в оборот.

— Ха! — воскликнул Ромка. — Для хорошего охотника ружье дороже, чем баба. Бабу-то везде найдёшь, а такое ружье, как у меня поискать надо.

Олег рассмеялся.

— Да-а, без лесу, без тайги я жить не могу, — продолжал Ромка: — Но ты думаешь, я всегда рад, если на охоте? Недавно спугнул кополуху. Долго шёл за ней и наткнулся на выгоревший от пожара участок. Пни да палки голые стоят. Чёрные, страшные. Мне вдруг так неприятно, жутко как-то даже стало. Я повернулся и ушёл в другое место, где лес целёхонек. Там еле пришёл в себя. Чёрт его знает, что на меня навалилось — никак не могу понять. Так часто бывает: всякие безобразия на меня очень неприятно действуют, а увижу что-нибудь красивое, например, снегирей, все наблюдаю за ними, пока не улетят. Ей богу, иной раз так и хочется нарисовать то, что вижу.

Олегу пришла в голову мысль. Он понял, что в природе существует своеобразная закономерность. «Предмет, впечатление, — рассуждал он, — затем — реакция: либо отвернусь, плюну и уйду туда, где лучше, либо „хочется нарисовать“ то, что вижу. В обоих случаях один конец — стремление к прекрасному. Чем сильнее впечатление, тем сильнее естественная реакция и стремление к добру. И в зависимости от обстоятельств моё главное увлечение будет либо в науке, либо в искусстве, либо в охоте, как у Ромки. Вот и весь секрет его натуры и ключ ко всему тому прекрасному, что создано на земле человеком. В самом деле, что в природе есть прекрасного без мысли? Ничего. Все бессмысленное уродливо. А мысль без чувства — ничто…»

Поняв с помощью Ромки важную закономерность. Олег вдруг почувствовал некоторую связь с ней одной житейской проблемы.

— Как ты думаешь, Рома, почему каждый стремится прежде всего к удобству?

— А как же! — ответил Ромка, выплёскивая на снег выварки чая, оставшиеся на дне кружки. — Не зря говорят: рыба ищет где глубже, а человек — где лучше.

— Вот ты только что говорил: не любишь, когда вместо леса головешки торчат, поворачиваешься и уходишь. А почему? — сказал Олег и, улыбнувшись, сам ответил на вопрос: — потому, что и я, и ты, и все люди тем и живут, что блуждают постоянно по земле, ищут такое место, чтобы не чувствовать страданий, не ощущать ничего плохого ни справа, ни слева, ни сверху, ни снизу. Словом, стремятся найти «чистую сферу». Сегодня я понял, что могу быть спокоен душой и свободен в мыслях, когда нет помех. Теперь верю, счастья в жизни можно добиться. И нет греха, если я прежде хочу устроиться поудобнее, как требует душа. Верно, старина?

— Верно, — ответил Ромка. — Каждый хочет урвать из жизни кусок послаще. Какой тут грех?

— Ты не так понял меня! — с досадой сказал Олег. — Я говорю, хочу найти такое место, где можно обрести покой, чтобы делать что-нибудь путное. А ты? Эх, чудак!

— А! — махнул рукой Ромка. — Леший тебя разберёт. Пойдём-ка лучше домой, пока светло.

— Сегодняшний день я запомню, — сказал Олег, поднимаясь с места. — Если бы не ты, может быть, эти мысли мне никогда не пришли бы в голову. Верно говорят: простые истины усваиваются труднее всего.

Они забросали костёр снегом и пошли домой. Ромка завернул в сосновый бор, подстрелил там глухаря. Переходя редкий смешанный лес, охотники спугнули из-под снега стаю куропаток, из которых Ромка уложил двух. Олег не отходил от Ромки ни на шаг, но не успевал даже прицелиться, как тот уже бил без промаха.

Обратной дорогой Олег подстрелил всё-таки одного косача, который сидел на макушке берёзы. Когда они подходили к бараку, настроение у обоих, как и у всех охотников, возвращающихся домой с добычей, было прекрасное. И в таком весёлом расположении духа они пребывали бы ещё возможно долго, если бы их не встретило одно неожиданное обстоятельство.

Уже у самого порога в барак, Ромка, как истинный следопыт, обнаружил подозрительно маленькие, похожие на женские следы от валенок.

— Здесь была баба, — сказал он с тревогою в голосе.

Вдруг дверь барака открылась, и навстречу охотникам вышла молодая женщина, маленькая и щуплая, укутанная в полушалок и в овчинном полушубке. Как только она появилась, Ромка сразу переменился в лице и сделался мрачным.

— Ты чего приехала? — спросил он, обращаясь к ней грубо. — Я тебе сколько раз говорил? Дура!

— Я по делу.

— Пошла отсюда вон! — крикнул Тихонов.

— Уйду, уйду, не ори. Чего разорался-то, — ответила женщина с обидой в голосе и прослезилась.

Олег был поражён такой неожиданной резкой переменой в Ромке и, чувствуя себя третьим лишним, с неприятным осадком на душе ушёл в барак. Мужики лежали на нарах и лениво переговаривались о том, что наступили опять смутные дни. Пришла Маруська, и Тихонов теперь задурит. Олег узнал, что Маруська — та самая его бабёнка, которая жила в одной деревеньке и уже приходила один раз. Тогда она приходила просто на свидание, но Ромка, постеснявшись мужиков, прогнал её. На другой день он исчез и появился только через трое суток. Отношения между Тихоновым и Маруськой, исчезновение его и столь же внезапное появление, — всё казалось странным и таинственным. На расспросы мужиков Ромка отмалчивался или отшучивался.

Теперь произошло совсем неожиданное.

Спустя несколько минут Ромка вошёл в барак, снял с себя доспехи, добычу и обратился к бригадиру:

— Беда случилась, — сказал он, — Маруськиному брату конь ногу сломал.

— Велика ли беда, — ответил бригадир. — Многие ломают и руки, и ноги, и вылечиваются.

— Да то худо, что жена у него больная и дети маленькие, — сказал Ромка. — Дров напилить некому. Надо пойти помочь. Ты разреши мне взять «Дружбу».

— Что ж, раз такое дело, бери, — сказал бригадир. — А когда вернёшься?

— Если завтра в день управимся, то послезавтра приду.

— Так ты что, сейчас хочешь уходить?

— Пойдём сейчас.

— Эх, приспичило! На ночь-то глядя. Останьтесь, переночуете, да завтра с лесовозом и уедете.

— Нет, брат, — сказал Ромка. — Пилёные дрова они и свои и Маруськины сожгли, да и ночевать бабе тут негде. А ежели хлёстко пойдём, то к девяти вечера уже дома будем.

— Ну, как знаешь.

Благодетель вышел в сени и крикнул:

— Манька! Иди погрейся.

Маруська вошла и села на табурет возле стола.

— Посиди здесь, — сказал Ромка, обращаясь к ней. — А я пойду «Дружбу» заправлю.

Тихонов спросил бригадира, в какой бочке берут бензин, и вышел. Олег сидел, развалясь у печи на лавке, и дивился всему, что видел и слышал. Он не мог от усталости пошевелить ни ногой, ни рукой, а Ромка, который весь день месил сугробы вместе с ним, ещё собрался идти пешком двадцать километров и нести на себе пилу по первому зову женщины, которую только что облаял. Ромка вошёл в барак. Он отдал ружье Маруське, которая ловко перекинула его через плечо, и, попрощавшись, вышел вместе с нею. Олег подошёл к окну и видел, как Ромка взвалил на спину пилу, и они пошли быстро по накатанной машинами дороге.

«Непонятный парень, — подумал про себя Олег, полезая на нары. — Душу за человека положит и его же оскорбит. Такая доброта в сердце и такая желчь! Странное „сочетание“.

Последнее слово толкнуло его на раздумья. Он долго лежал на нарах, размышляя по поводу предметов и явлений в природе, и чего бы не касался, во всём находил прекрасное и уродливое, возвышенное и низкое, — и все это положительное и отрицательное удивительно сочеталось одно в другом или в близком соседстве одно с другим во времени и в пространстве.

«Взять хотя бы сегодняшний подарок Ромки, — думал он. — Воротник будет хороший, а лису-то убили…»

Странное свойство впечатления: «Хорошее недолго держится, а что-нибудь гадкое, отвратительное сверлит и сверлит мозг. И что вовсе странно — именно при плохом впечатлении голова работает в полную силу и иногда рождает дельные мысли».

Тут Олег случайно обратил внимание ещё на одно свойство души. Оно заключалось в том, что мысли имели способность легко переходить по желанию от плохого к хорошему, если зло находилось в близком соседстве с добром, или заключалось в нём, или, наоборот, заключало его в себе. Когда Осинцев думал о Тихонове и вдруг появлялись плохие мысли о нём, он заставлял «скользить» их от недостатков Тихонова к его лучшим чертам характера, и постепенно неприятный осадок от того случая с Марусей исчез бесследно.

Ромка как и сказал бригадиру, вернулся через день. Олег подружился с ним. Они вместе коротали длинные зимние вечера, ходили как-то вечерком за тетеревами и попутно выследили и убили рысь. Шкуру её Ромка подарил Олегу.

На участок приехал директор комбината и сказал Осинцеву, что военком подполковник Кабанов ищет его всеми собаками. Была пятница. Обеденное время. Ехать в Троицк бессмысленно. Пришлось отложить поездку в военкомат до понедельника. Олег остался в Сурково на выходные дни, чтобы поохотиться. Подстрелил тетёрку и двух куропаток.

В субботу вечером Ромка исчез на ночь и появился в воскресенье рано утром.

— Я был у себя дома на Воробьевке, — сказал он, подойдя к Олегу с туго набитым мешком. — Тут копчёная кабанятина, мёд и солёные грибочки — это тебе от бабушки. Она тебя помнит и передаёт большой привет. А это Антонине Леонтьевне отдашь, — Ромка вынул из мешка отлично выделанный соболиный мех самого высшего качества. — Скажи, подарок от нас обоих. А лису не отдавай. Оставь себе на память.

— Хорошо, — согласился Олег, радуясь тому, что придёт к Антонине Леонтьевне не с пустыми руками.

Ромка проводил его до шоссе. Остановили попутку. Расставаясь, они крепко обняли друг друга.

Дома весь вечер Олег был как на иголках. Наконец, наступила полночь. С трудом одолевая предательскую дрожь, которая то и дело накатывалась на него, пробрался огородами к дому Антонины Леонтьевны и легонько постучал в окно спальни. Антонина Леонтьевна уже задремала. Но сразу очнулась, включила свет, быстро встала, накинула халат и пошла открывать дверь. Олег набросил ей на шею соболиный мех и, прижав к себе, присосался к её губам. Антонина Леонтьевна еле высвободила свои губы и молвила возбуждённо: