XI

Осинцев, тяготясь воспоминаниями о трибунале и дисциплинарном батальоне, тянул армейскую лямку без вдохновения: день прошёл, и слава Богу.

Иногда ему удавалось бывать в городе. Он с тоской смотрел на хорошеньких девушек и красивых женщин. Смотрел на них и словно их не видел — все помыслы его, как и прежде, были обращены к Марине. Он всё ещё не мог окончательно разобраться в себе: то ли он её теперь больше ненавидит, чем любит, то ли наоборот.

Но если любит, то уже не той прежней чистой и возвышенной истинно человеческой любовью, а какой-то особенной, ослепленно-безумной, замешанной на животном инстинкте. Образ её как наваждение преследовал его днём и ночью, вызывая то приступы лютой злобы и ненависти, то непреодолимое желание покрыть её, как самцы животных покрывают самок. Ради этого, ради одной ночи в постели с Мариной, он иногда, кажется, готов был, как самец богомола, пожертвовать жизнью. Но стоило чуть успокоиться, укротить свою злость или бредовую идею об обладании Мариной ценой собственной жизни, и трезвой головой начинал сознавать, что промежуточные реалии между этими двумя крайностями нисколько не лучше, а хуже крайностей. Промежуточные реалии были таковы, что она гранитной скалой будет стоять всю жизнь между ним и всеми другими девушками и женщинами, какими бы хорошенькими и красивыми они ни были. И чем дальше шло время, тем больше он сознавал и убеждался, что Марина — это злой рок, что даже люто её ненавидя, он не сможет разлюбить её никогда. В связи с этим вставал вопрос: как жить дальше? Он слышал, что бывают случаи, когда мужчина всю жизнь любит одну женщину, которая замужем за другим, и счастлив только тем, что она существует на земле. Олег же был слишком импульсивен, энергичен, а главное — слишком ревнив для такой роли. И вряд ли бы согласился тихо страдать всю жизнь, даже если бы она не унизила и не оскорбила его вероломным предательством.

Однажды он побывал на вечере отдыха молодёжи в городском Доме культуры. Забился в угол и сидел как сыч, наблюдая за танцующей публикой. Смотрел на публику, на девушек, а мысли его были далеко, с другой девушкой, ставшей теперь уже женщиной. Слушать эстрадную музыку, смотреть на выселяющуюся жизнерадостную молодёжь стало невмоготу, и он ушёл озлобленный, не дожидаясь других солдат, которые были вместе с ним в увольнительной и остались до конца вечера. На улице наткнулся на целующуюся парочку. Парень и девушка так увлеклись, что не замечали прохожих. Олег, глядя на них, поддался на какой-то миг бездумному порыву и пошёл на вокзал. На полпути остановился, вытер дрожащею ладонью холодный пот, выступивший на лбу. Какой смысл дезертировать, если всюду на вокзалах патрули? До Иркутска не добраться. А цель — именно Иркутск. Именно там — поиски, слежка, засада, бросок с яростью тигра и — будь что будет. Если совершится убийство, не он первый, не он последний. Но сейчас ничего не выйдет. Надо ждать дембеля. Хорошо, что ждать недолго. Вообразив азартную, успешную охоту за Мариной, Олег ощутил сладострастный трепет, пробежавший по всем его жилам.

— Сам сгину, но миловаться с другим не дам, — угрожающе произнёс он и свернул на дорогу, которая вела к казармам.

В полку была сильная команда стрелков-спортсменов. Они ежедневно тренировались в тире, стреляли из винтовок и пистолетов. Однажды Олег зашёл в тир, понаблюдал за спортсменами и попросил у тренера пистолет. Прицелился. Вместо яблочка, куда он целился, на какой-то миг вдруг почудилось продажное сердце Марины. И Олег выстрелил. Попал в самый центр, в десятку. Попросил ещё патронов, и все пули легли одна возле другой в центр мишени. Тренер предложил ему вступить в секцию. Олег согласился. Стал каждый день ходить в тир. Чтобы твёрже была рука и зорче глаз, принимал психологический допинг — выпивал чашу ненависти. И довольно скоро добился хороших результатов. На официальных соревнованиях получил звание кандидат в мастера и особое расположение тренера. Тренер надеялся, что на следующих соревнованиях он сможет выполнить норматив мастера спорта и доверил ему ключ от тира, чтобы в любое удобное для него время мог приходить и тренироваться. Тир, как кислородная подушка, помогал Олегу дышать и жить. Как только возникали воспоминания, связанные с Мариной, и начинала закипать злоба на подлость людскую, шёл в тир и стрелял. Только там и отводил душу, всаживая в стену пулю за пулей. Как хотелось ему в эти минуты продырявить не бумажную мишень, а живое сердце лютого врага своего! «Но ничего, — утешал он себя, сжимая рукоятку спортивного пистолета, — придёт время…» И начинал палить по мишеням беглым огнём. Если все пули попадали в цель, не столько радовался, сколько злорадствовал, предвкушая грядущую расплату, от которой врагу не уйти. Парадоксальная сложилась ситуация! Врагом номер один теперь мыслился не лазутчик империализма, не вооружённый до зубов афганский душман, о котором прожужжали все уши на политзанятиях, а человек слабый и беззащитный, вырванный из лап смерти во время шторма на Ангаре им же самим. Душман же, сеящий всюду смерть, всего лишь неприятель, враг номер два. Да, он может убить, может нанести физическое увечье. Но чем так страдать, лучше уж быть убитым. А если же минует стычки с душманом и останется живым? Тогда на гнусную подлость Марины, действия которой не понять, ни простить невозможно, по закону обратной связи он должен ответить рано или поздно чем-то адекватным. Иначе сойдёт с ума или в результате стресса наживёт какую-нибудь неизлечимую болезнь. А пока вот с помощью спортивного пистолета снимает стрессовое напряжение. Пистолет — единственная отдушина.

Вскоре в полку произошли события, которые отвлекли Осинцева от тира и чёрных мыслей.

… В пять часов утра прозвучал сигнал боевой тревоги. Полк спешно погрузился на автомобили, на бронетранспортёры и двинулся вслед за штабными машинами в южном направлении. Ехали по горным крутым дорогам целый день с небольшими остановками на обед и на заправку машин горючим. Солдаты понимали куда едут, и никто ни о чём не спрашивал ни друг друга, ни командиров. Лишь под вечер состоялся небольшой разговор, относящийся к делу. Затеял его рядовой Анвер Халитов, который всегда был дружески расположен к Олегу. Теперь они сидели в грузовике рядом, прижавшись друг к Другу.

— Ты знаешь где мы находимся? — тихо спросил Анвер.

— Конечно, знаю, — ответил Олег. — Все знают.

— И нисколько не боишься?

— А чего их бояться, — простодушно ответил Олег. — Они сами нас боятся.

— А я весь день хоть бы что, — сказал Анвер. — А сейчас что-то немного сдрейфил. Ночь надвигается. Они ведь, собаки, в основном по ночам действуют.

— Выставим караулы и будем спать как у себя дома, — сказал рядовой Валентин Марин нарочито громко, чтобы слышал лейтенант Орлов, сидевший здесь же, в кузове грузовика. Орлов специально сел в кузов, чтобы понаблюдать за настроением своих подопечных. Рядовой Марин продолжал: — Мне бы в рукопашную. Ох руки чешутся кишки на кулак намотать!

— Смотри, как бы твои кишки на кулак кто не намотал, — сказал солдат из дальнего угла.

— Разговорчики! — прикрикнул Орлов.

Все смолкли. И больше на эту тему бесед не устраивали. Ночью движение остановилось. Но выходить из грузовиков и бронетранспортёров было запрещено: Все оставались на своих местах и спали сидя. Усиленные наряды часовых охраняли колонну. Таким манером ехали ещё сутки.

На рассвете третьего дня тронулись дальше, а уже к обеду окружили банду душманов, которые спрятались за гребнем на вершине горы. Прозвучала команда «к бою!», и солдаты повзводно бросились вперёд, но через сто метров по команде своих командиров залегли. Наступать приходилось по голому склону. Местность как на ладони. Лишь кое-где небольшие каменные глыбы, поросшие лишайником — за ними на случай огня не спрячешься. Олег осмотрелся вокруг. Даже травы не видать. Так, кое-где былинки торчат между камней. Тоскливый пейзаж и длинный пологий подъем к вершине горы рождали пессимистические мысли у солдат. И Олег не был уверен, доберётся ли до вершины, возьмёт ли когда-нибудь эту безымянную высоту.

Лежали долго, а сигнала к атаке всё не было. Наконец, поступила команда продвинуться вперёд ещё на сто шагов. Гулко застучали сапоги, зашуршала щебёнка под ногами. Олег бежал с тяжёлой до хрипоты одышкой. Разреженный горный воздух и недостаток кислорода сказывались, и бежать было трудно. Пробежали сколько было приказано и опять залегли. Олег обернулся и увидел справа от себя полковника Горбатовского. Он давал указания солдатам, которые в небольшом укрытии спешно оборудовали для него командный пункт. Когда установили перископ, полковник направил его на вершину горы и долго смотрел туда. После него попеременно посмотрели в. перископ другие офицеры штаба и стали совещаться. Вскоре затребовали на КП командиров взводов, которые были поблизости. Орлова затребовали тоже. Орлов вернулся через полчаса и, подобравшись к Осинцеву, сказал:

— Беги на командный пункт. Скорее! Лейтенант оглянулся.

— Рядовой Марин! Где ты?

— Здесь!

— На командный пункт к полковнику Горбатовскому. Срочно!

Осинцев и Марин побежали вниз по склону по направлению к КП и заметили, что туда же бегут ещё несколько солдат с других взводов. Собрались все одновременно и, не дожидаясь команды, встали в одну шеренгу по стойке смирно.

Полковник подошёл к солдатам и внимательно осмотрел каждого. Потом вынул из кармана носовой платок, сел на камень, снял фуражку и протёр взмокшую от пота прокладку возле козырька. Прежде чем надеть фуражку, промакнул платком капельки пота, выступившие на лбу и на лысине. Все это он делал не торопясь, обстоятельно.

— Мне нужен парламентёр, — сказал, наконец, Горбатовский. — Этим сволочам, — он кивнул в сторону душманов, — надо вручить ультиматум.

Полковник умолк и снова исподлобья стал изучать каждого. Солдаты застыли как изваяния.

— Миссия крайне ответственная, — продолжал полковник. — И опасная. Скрывать этого не буду. По опыту знаю подлую натуру бандитов. Иногда они стреляют и в парламентёров. Поэтому мне нужен человек, который добровольно рискнул бы выполнить эту крайне неприятную, но необходимую миссию. Надо передать пакет с ультиматумом главарю банды и вернуться назад. Для этого достаточно одного человека. Командиры взводов рекомендовали вас как самых отважных. Ну так кто смелый? Два шага вперёд.

Все солдаты, чётко отпечатав два шага, вышли вперёд. Все, кроме одного. На месте остался рядовой Марин.

— Не у тебя ли руки чешутся ринуться в рукопашную? А? Не ты ли собрался наматывать кишки на кулак? — спросил полковник, обращаясь к Марину.

— Я принципиально против всяких переговоров с душманами, — заявил Марин. — Их надо уничтожать. Они залили Афганистан кровью. Уничтожать, а не разговаривать с ними.

— Я не пойму, — сказал полковник, — не то ты хитрец, не то подлец. Кто он по-вашему? — спросил Горбатовский, обращаясь к солдатам.

— Подонок, — сказал кто-то из солдат.

— А какого же черта подонок, — произнёс полковник на высокой ноте, поднимаясь с камня. — Какого чёрта подонок строит из себя героя? Вон отсюда! — крикнул Горбатовский, — чтоб тобой тут не пахло!

Марин как оплёванный пошёл в расположение своего взвода.

Полковник обошёл строй солдат, изучая каждого внимательно. Вернулся назад и остановился напротив Олега. Олег выпятил грудь и чётким твёрдым голосом отрапортовал:

— Гвардии сержант Осинцев.

— Не боишься, сержант?

— Разве что самую малость, товарищ полковник.

— Чем руководствуешься, решив добровольно взять на себя такую миссию?

— Ребят жалко, товарищ полковник, — сказал Осинцев. — Могут погибнуть в бою.

— Ребят жалко, а себя не жалко?

— Так ведь я и сам могу погибнуть в бою, а тут есть шанс ликвидировать банду без боя.

— Вот как надо отвечать в подобных случаях, — сказал полковник, обращаясь к солдатам. — А не болтать о долге, мечтая при этом о наградах. К награде, конечно, мы тебя представим, сержант. Независимо от исхода твоей миссии. А теперь нам надо какую-нибудь палку, чтобы прикрепить к ней белый платок. Поищите, хлопцы, палку.

Солдаты бросились врассыпную искать древко для белого флага. Один из них побежал прямо к кусту, который одиноко стоял у подножия горы. Олег снял с себя всю военную амуницию. Автомат поставил к камню, на котором сидел полковник.

Один из офицеров, командир артиллерийского батальона, подошёл к Горбатовскому.

— Можешь дать один залп из реактивных миномётов, — сказал он. — Для острастки поверх голов.

— Зимний дворец берём что ли? — сказал полковник. — Там не Зимний дворец, и твой батальон не крейсер «Аврора». Они окружены и прижаты к ущелью. Деваться им некуда. Страху у них и без пальбы хватает. А начнём палить мы, начнут палить и они. Трудно в такой обстановке вести переговоры с неприятелем. А так, тихо мирно, как сказал сержант, есть шанс ликвидировать банду без боя. Ну где же палка?

Солдат, который бежал к кусту, уже отломил длинную изогнутую ветку и находу обрезал ножом побеги с листьями. Наконец, палка была готова. Принесли белый платок и привязали к древку. Начальник штаба принёс пакет и отдал Осинцеву. Парламентёр взял в левую руку пакет, в правую флаг и доложил:

— К выполнению задания готов.

— Если начнут стрелять, — сказал полковник, — падай на землю и лежи. Мы обрушим на них всю артиллерию. Стрелять по тебе прицельно не дадим. Плохо будет, если подпустят вплотную и начнут стрелять. Надеюсь, этого не произойдёт. Ну, как говорится, ни пуха…

Осинцев выбрался из укрытия, поднял вверх белый флаг и быстро пошёл вверх по склону. Лишь один раз дрогнуло у него сердце, когда был уже близко к цели и увидел, что один бородатый душман в чёрной чалме направил на него дуло крупнокалиберного пулемёта. Олег замедлил шаг. Душман демонстративно стал прицеливаться. Олег остановился, зажмурил глаза, успев мысленно произнести только два слова — «Прощай, Марина», — и стал ждать выстрелов. Но выстрелов не было. Олег открыл глаза. Душман, повернув голову, с кем-то разговаривал. Того, другого, из-за укрытия не было видно. Олег хотел двигаться дальше вперёд, и вдруг услышал шорох сыплющейся сзади щебёнки. Он оглянулся и увидел Анвера Халитова, который торопливо карабкался вверх, стремясь догнать парламентёра. Олег удивлённо смотрел на него и, когда тот приблизился, вытирая рукавом обильный пот, выступивший на скуластом загорелом лице, молча уставился на Халитова, ожидая объяснений.

— Я сказал Орлову, — произнёс Анвер, превозмогая одышку, — что могу пригодиться, если они понимают по-татарски. Орлов послал вдогонку. Ребята страшно переживают за тебя. Клянутся отомстить.

У Олега сжалось сердце; и он на несколько мгновений опять зажмурил глаза. «Ну, была не была», — мысленно сказал он себе и решительно двинулся вперёд, не обращая внимания на ощетинившуюся пулемётами и автоматами вершину горы. Анвер, изрядно уставший при подъёме, еле успевал за ним.

Когда достигли вершины, Олег смело прошёл цепь душманов, чуть не задев ногой пулемёт и чей-то локоть, и спустился на небольшую ровную площадку за гребнем горы. Душманы как по команде оставили свои гнезда и окружили парламентёров.

— Кто командир? — спросил Олег, бросая на землю флаг. Он поднял над головой пакет и повторил вопрос.

Душманы, обвешанные ножами, гранатами, пистолетами и прочей военной амуницией, многие с автоматами в руках стояли как вкопанные. Большинство из них были бородаты и длинноволосы. Почти все в чёрных мусульманских чалмах и в просторных одеждах. Вид у них был зловещий. Десятки пар чёрных злых глаз сверлили парламентёров и Олег не заметил, чтобы в этих глазах был страх. В них помимо злобы проскальзывала здравая рассудительность и, как показалось Олегу, даже любопытство.

Анвер повторил вопрос по-татарски. Душманы молчали. Тогда Олег протянул руку с пакетом душману, который стоял ближе всех. Тот взял, повертел пакет в руках и передал бородатому душману постарше. Бородатый тоже проявил некоторое любопыство, рассматривая пакет со всех сторон. Наконец, разорвал конверт и вынул листок с текстом ультиматума. Вертел листок и так и эдак, но читать, видимо, не умел и передал вместе с конвертом молодому душману с длинными волосами. Длинноволосый прочитал текст сначала про себя, потом вслух. Душманы стояли как вкопанные и молчали, уставившись на Олега. Олег взирал на них с олимпийским спокойствием, и это явно озадачивало некоторых душманов. Один из таких озадаченных подошёл к краю обрыва и глянул вниз, на дно ущелья. Олег подошёл к нему и тоже посмотрел вниз. Внизу на огромной глубине бурлила горная речка. Олег усмехнулся и долго и пристально смотрел на душмана, словно ждал, когда тот столкнёт его с обрыва. Но душман оттого, что Олег не испугался даже глубокого ущелья, был озадачен ещё больше. Анвер смотрел на всю эту сцену затаив дыхание и, не выдержав нервного напряжения, сказал, что пора возвращаться в полк, так как душманам требуется время для размышления, чтобы принять или не принять условия ультиматума. Олег ничего не ответил. Он поступил совершенно неожиданно. Снял с плеча озадаченного душмана автомат, — тот почему-то не сопротивлялся, — и бросил автомат на землю. Подошёл к другому душману, которого считал таким же озадаченным и удивлённым, и тоже помог разоружиться. Так он разоружил несколько человек, бросая автоматы и карабины в одну кучу. Правда один долговязый душман не отдал свой автомат. Олег не стал возражать. Пусть оставит пока при себе. Но когда следующий душман сам протянул Олегу свой карабин с оптическим прицелом, произошло опять неожиданное. Душманы лавиной двинулись к куче с оружием и стали бросать в неё все своё снаряжение. Притащили пулемёты из гнёзд и свалили их сюда же. Анвер подошёл к Олегу и шепнул ему на ухо:

— Один душман спрятался за обрывом.

— Я видел, — тихо ответил Олег. — Не обращай внимания.

Последним разоружился долговязый. Он бросил автомат на землю, снял амуницию, достал из кармана маленький, как игрушка, браунинг и протянул Олегу. Олег взял пистолет, полюбовался им и сунул в свой карман.

— Что теперь делать-то? — растерянно вопрошал Халитов. — Надо как-то построить их в одну колонну.

— Вот и строй. По четыре в ряд.

Халитов стал по-татарски бормотать что-то, выстраивая всех в колонну по четыре. Душманы быстро поняли что от них требуется и встали как полагается.

— Веди их, — сказал Олег вполголоса.

— А ты?

— Я буду караулить этого, который спрятался.

— Да ну его к чёрту! — воскликнул Анвер. — Пусть там сидит.

— Веди колонну и не рассуждай! Я тоже сделаю вид, что пойду с вами.

Олег действительно сделал вид, что идёт замыкающим, но как только последние душманы спустились с гребня, резко повернулся назад и, вынув из кармана браунинг, залёг в укрытии. Вся площадка с кучей оружия была как на ладони. Некоторые пленные душманы оглядывались назад. Душман, который спрятался, не высовывался из-за обрыва. Ждал, когда придут солдаты и заберут оружие. Вскоре прибежал запыхавшийся и потный Орлов с десятком солдат.

— Что у тебя?

— Один спрятался за обрывом.

— Ясно. Наверняка главарь. Как же его оттуда выкурить?

— Подожди, товарищ лейтенант. У меня есть задумка.

Олег спустился вниз, на площадку, и позвал Орлова и солдат.

— Делайте вид, что пришли за оружием, — сказал Осинцев. — Гремите как можно больше.

Сам на цыпочках, тихонько обошёл место, где спрятался душман, лёг на живот и по-пластунски подполз к обрыву с той стороны, которую душман считал безопасной. Вдруг встал во весь рост, сделал несколько шагов и остановился у самого края обрыва.

— Вылазь, — сказал Осинцев, взмахнув рукой, в которой был браунинг.

Душман держался обеими руками за глыбу и был совершенно безопасен.

— Вылазь, — повторил Олег уже в присутствии Орлова и других солдат.

Душман попытался подняться, но нога у него вдруг сорвалась, и он повис в воздухе. Глыба не выдержала и вместе с душманом повалилась вниз. Раздался душераздирающий крик, эхо которого долго ещё перекатывалось по ущелью…

Полковник Горбатовский вызвал к себе Осинцева и с минуту смотрел на него во все глаза, как на чудо невиданное и неслыханное. Все офицеры штаба тоже смотрели на него и счастливо улыбались.

— Чисто по-суворовски разделался с бандой, — сказал, улыбаясь, замполит майор Макаров. — Ухватил, так сказать, фортуну за чуприну.

— Ты с каким оружием пошёл на главаря банды? — спросил полковник.

— Вот с этим пистолетом, — ответил Олег, доставая из кармана браунинг.

— С этой фитюлькой? — удивился Горбатовский.

— А что? Пистолет да пистолет. Очень красивый. Можно мне его поносить немного?

— Носи. Да только не потеряй.

Заполняя наградный лист на Осинцева, полковник Горбатовский писал: «… проник в расположение банды, уничтожил главаря, взял в плен и разоружил 97 душманов».

Гвардейцы, раскусив гнусную натуру хитрож… Марина, стали смеяться над ним и презирать его. За трусость называли его не иначе как женским именем — Валентина Ивановна Марина.

XII

В конце сентября, в воскресенье, вся семья Пономарёвых должна была идти на именины к брату Георгия Антоновича геологу Сергею Антоновичу Пономарёву. Он только что вернулся с полевых работ, и его жена, Агния Васильевна, устраивала званый ужин.

С утра Екатерина Львовна, заспанная и расплывшаяся, в халате и небрежно причёсанная, шлёпая тапочками по паркету, два раза подходила к спальне молодых и прислушивалась. Время было уже близко к одиннадцати, и пора бы начинать утренний кофе, но Екатерина Львовна не решилась потревожить их. И вот уже десять месяцев, как поженились Вадим с Мариной, она не мешала им ни спать по воскресеньям, ни жить, и вообще не вмешивалась в их дела.

Послушав второй раз и решив, что молодые почивают, Екатерина Львовна стала было уходить, но услышала подозрительно-резкое шуршание шёлкового одеяла и голос Марины:

— Если так, то я сегодня с тобой никуда не пойду, — сказала она полушёпотом, но довольно громко и решительно.

— Начинается, — хрипло ответил Вадим. — Не трогай меня, пожалуйста.

— Вставай! Я застелю постель.

Вадим громко зевнул и охнул с наслаждением, очевидно, потягиваясь.

— Сегодня предкам не порти настроение, — сказал он.

— Всё-таки идёшь к своему Павлу Ивановичу?

— Обязательно.

— Хороша компания.

— А что? Павел Иванович хороший человек, — лениво сказал Вадим. — Побывал в Германии и в Польше, и в Венгрии. Он многое видел. С ним интересно.

— Я уже давно замечаю, что тебе с ним интереснее.

— С тобой разговаривать невозможно.

— Да? — ответила Марина резко. — Зато с тобой мне очень приятно разговаривать. О-очень!

Екатерина Львовна поспешно ушла на кухню и сообщила Георгию Антоновичу, что у молодых «опять». Георгий Антонович, лохматый, в очках, сидел в пижаме за столом. Он принял лекарство (последнее время объявился рецидив поясничного радикулита) и теперь, отхлёбывая понемножку кипячёную воду из стакана, просматривал свежие газеты. При слове «опять» он спокойно перевернул страницу и продолжал читать совершенно невозмутимо. Екатерина Львовна вздохнула и стала накрывать стол.

Вошёл Вадим. Стройный и подтянутый, в синем спортивном костюме. Однако сегодня усиленная утренняя зарядка с гантелями и гирями не пошла ему впрок: выглядел он устало, и чувствовалось, что был не в духе. Бросив «с добрым утром», он механически и равнодушно спросил отца:

— Как здоровье, папа?

Георгий Антонович не отвечал и не поднимал глаз. «Понятно. Уже услыхали, — подумал Вадим. — Шипела на весь дом…»

— Проси Марину, — сказала Екатерина Львовна. — Пора завтракать.

Вадим отвернулся и, сделав болезненно-недовольную гримасу, еле сдерживая себя в голосе, ответил:

— Причёсывается. Сейчас придёт.

Все трое молча ждали. Георгий Антонович читал. Екатерина Львовна то и дело вздыхала и от нечего делать протирала и без того сверкающие серебряные приборы. Вадим со скучающим видом стоял у окна и смотрел на улицу, заложив руки за резинку рейтуз на животе.

Бесшумно, как кошка, вошла Марина. Надетое на ней домашнее светлое платье, было строго и просто, но подогнано со вкусом к фигуре, и, казалось, очень шло не только к её красивой фигуре, но и к красивому овальному лицу и к светлым волосам. Усаживаясь за стол, она задела нечаянно коленкой мужнину ногу и резким движением отодвинулась от Вадима. Вадим бросил на неё злобный взгляд и фыркнул. Жест Марины и реакция Вадима вызвали беспокойство и растерянность на лице Екатерины Львовны. Она посмотрела на добродушное спокойное лицо мужа, бравшего себе кусок хлеба с вазы, и быстро нашлась: суетливо и с наигранной весёлостью стала разливать кофе, приговаривая, что сегодня прекрасная погода и что сам Господь покровительствует счастливчику Сергею Антоновию, послав ему такой день на именины.

Наконец и Екатерина Львовна умолкла, поддевая масло на нож и намазывая на хлебец. Завтрак прошёл скучно. Все молчали. Единственный голос подала Екатерина Львовна, ругнула купленный в магазине торт и кондитеров, которые, по её предположению, обманывают народ и приготавливают не тот крем, какой нужно, и хотя она сама не была уверена в том, что торт сделан не по рецепту, но говорила это неопровержимым тоном и говорила не потому, что кондитеры действительно заслуживают её критику, а чтобы что-нибудь сказать и не молчать.