VI

Огромный стол, накрытый голландской скатертью с вытканным посередине гербом Михоровских, был накрыт к ужину. По краям его, словно солдаты в расшитых мундирах, стояли тарелки из толстого фарфора, расписанные изящными узорами. Рядом с ними, на подставках, ожидали гостей серебряные ножи, вилки и вычурные ложки. Напротив, будто шатры часовых, стояли Свернутые салфетки с ломтиками хлеба внутри. Картину дополняли хрустальные вазы с фруктами, стаканы, бокалы, несколько прекрасно подобранных букетов. У каждого прибора лежали цветы. Они были прихотливо разбросаны по столу, придавая ему вид майского поля.

Между главным столом и боковым, где стояли компоты, а также сервантом, сновали камердинер Яцентий и молодые лакеи в черных фраках с золотыми пуговицами и пунцовых рубашках; с ними вместе суетился лакей княгини Подгорецкой в желтой ливрее.

На стенах светились белые шары ламп, над столом висела бронзовая люстра, пламенеющая огоньками хрустальных подвесок; лучи света играли на серебре и хрустале.

В зал вошла пани Идалия, сопровождаемая Вальдемаром, которому она говорила по-французски:

— Это не званый обед, все должны чувствовать себя свободно. Но ты, Вальди, должен проводить к столу графиню Чвилецкую.

Вальдемар, будучи в веселом настроении, ответил:

— Как мило с вашей стороны, тетя, что вы отдаете мне под опеку эти алмазные копи. Но я охотно поменял бы их на одну-единственную жемчужину…

— Не шути. Я знаю, о ком ты… Странно, что эта девушка так тебя занимает.

Вальдемар нахмурился и, явно задетый, ответил:

— Панна Стефания не из тех, кто не заслуживает внимания.

— Но и не следует оказывать ей столько, как это сегодня делал ты.

— Я на такие вещи смотрю иначе.

— Что ж, сказано откровенно, — поджала губы пани Идалия. — Но предупреждаю — могут поползти сплетни. Я сама слышала крайне невежливое замечание Лоры…

— Ох! Пани графиня может говорить, что ей вздумается. Слушателей у нее найдется немного. И скажите ей, тетя, чтобы не делала при мне свои намеки, а то даже ее пресловутое «графское величие» не заставит меня молчать!

— Что значит «пресловутое»?

— Разве я должен вам объяснять, как в действительности обстоит дело с «графским» титулом Чвилецких?

Все это знают. Особенно ее кареты с довольно свежими гербами на дверцах и старый камердинер, весьма удивившийся, когда на его ливрейных пуговицах вдруг оказалась графская корона с девятью зубцами. Почему-то все без исключения хроники и гербовники и словом не упоминают о «графах» Чвилецких — что, конечно, весьма неделикатно с их стороны. Пани Идалия поморщилась:

— Пойдем к гостям.

К Стефе подошла графиня Чвилецкая, села рядом:

— Откуда вы родом? — тихонечко спросила она.

— Из Царства, пани графиня.

— И давно служите в учительницах?

— Это мое первое и последнее место.

— Вот как? Первое? И Идалия доверила вам Люцию? Молодая учительница покраснела.

— Должно быть, я сумела вызвать ее доверие, — сказала она, улыбнувшись.

— Сколько вам лет?

Удивленно глянув на графиню, Стефа, не раздумывая, ответила:

— Двадцать пять.

Графиня подняла к глазам лорнет на длинной золотой ручке.

— Да, весьма похоже, — сказала она убежденно, — Люция говорила мне, что вам девятнадцать, но я сразу поняла, что она ошиблась. Хорошо, что вы не скрываете своего возраста. Моей Михале столько же, хотя все считают, что ей меньше.

Губы Стефы задрожали от смеха, но в глазах мелькнуло сожаление. Она посмотрела на сидящую рядом графиню, всегда чопорную, похожую на старшую сестру пани Эльзоновской.

Графиня продолжала:

— Кажется, вы стали учительницей не из призвания?

— Да, но я начинаю любить свою работу, главным Образом оттого, что довольна своей ученицей.

Подошел Вальдемар, следом — граф Чвилецкий. Графиня крикливым тоном обратилась к мужу:

— Те voila![19]Ты знаешь, Auguste[20], панне Рудецкой двадцать пять лет, а не девятнадцать, как говорила Люция. Глаз у меня наметанный, — она посмотрела на Стефу:

— Мы с мужем так и решили, что вам никак не девятнадцать, помнишь, Август, ты сказал…

— Извините, я не понял, о чем идет разговор, — быстро вмешался Вальдемар.

— О моем возрасте. Я для солидности прибавила себе лет, — засмеялась Стефа.

— Обязательно запишите этот разговор в своем дневнике, панна Рудецкая, — сказал Вальдемар словно бы равнодушно, но на самом деле с видимой иронией.

Задетый, граф с укором покосился на жену и, как обычно растягивая слова, сказал:

— Лора, ты ошибаешься. Ничего подобного о возрасте панны Рудецкой я не говорил.

— Mais, mon cher![21]Ты просто забыл.

Граф не успел ответить. Вошел камердинер и объявил, что всех просят к столу. Майорат подал руку графине и сказал с видимым раздражением:

— Вопросы возраста откладываются на неопределенное время, а пока что я к вашим услугам.

Графиня что-то отвечала ему со смехом, но Стефа уже не разобрала ее слов.

Быстро оглянувшись вокруг, граф направился к пани Идалии. Стефа видела, как пары одна за другой удаляются в столовую, и для девушки это оказалось еще одной мучительной минутой. Она ругала себя за то, что не удалилась в свою комнату раньше — ведь теперь ей вновь придется одной следовать в столовую.

В это время подбежала Люция и, просунув руку под локоть Стефы, засмеялась:

— У всех свои рыцари, а мы пойдем с вами. Каюсь, я обманула пана Ксаверия. Мама поручила ему сопровождать вас, а я сказала ему, что вы уже идете с кем-то другим. Вы ведь не обидитесь на меня?

— Ну конечно! Ты правильно сделала. А впрочем, мы можем представить, что кавалер — это я.

— Ну разве вы — кавалер, пани Стефа? На кавалера уж больше похожа панна Рита, в ее амазонке и с этой кокардой!

Они вошли в столовую.

Снова несколько любопытных взглядов обратилось к Стефе. В конце стола сидел пан Ксаверий. По обе руки от него были свободные места — для Стефы и Люции.

Когда Стефа села, пани Эльзоновская глянула на нее и сказала с недвусмысленными интонациями в голосе: — А я уж думала, вы не придете…. Горячая волна румянца залила лицо Стефы. Она не нашлась, что ответить.

Вальдемар и на сей раз поспешил ей на помощь, спросив о чем-то пани Идалию. Девушка была спасена. Начатые в салоне разговоры продолжались и за столом. Повсюду смеялись, сыпались шутки. Но хорошее настроение Стефы уже улетучилось. Она сидела молча, моля в душе Бога, чтобы ужин побыстрее закончился. Молчали только она и пан Ксаверий, поглощенный содержимым своей тарелки и наблюдениями за блюдами в руках лакеев. Зато Стефа казалась себе захватчиком, вторгшимся в чужой ей мир. Перед глазами у нее вновь вставало пережитое: Ручаев, приезд в Слодковцы, пикировка с Вальдемаром, ее сегодняшний разговор с графиней.

Если бы не Эдмунд, она не оказалась бы в этом мире, не стала бы мишенью для светского злословия. Все вокруг смотрят на нее, как на существо, лишенное прав принадлежать к этому кругу. Смотрят, как смотрели бы экзотические растения на скромный полевой цветок, случайно выросший в их оранжерее.

Взгляд Стефы был прикован к букету цветов, лежавшему рядом с ее прибором. По странному стечению обстоятельств это оказались полевые цветы: травы и белые маргаритки с золотыми сердечками. Сияние озарило их, но они вскоре завянут, и мир для них померкнет. Она подняла голову и вздрогнула.

На нее смотрели несколько пар глаз — мертвые глаза портретов в резных рамах, украшавших этот зал.

Глаза предков Михоровских, серые, как у Вальдемара, проникновенные, грозные, казалось, впивались в нее, вопрошая: «Откуда ты взялась, плебейка, в родовом гнезде сенаторов и гетманов? Что ты здесь ищешь?» Стефу пронизала дрожь. Суровые взгляды.

«Что разделяет меня с этими людьми? — думала девушка. — Вот эти славные рыцари, предки? Меня отделяют от них короны с девятью зубчиками, княжеские шапки и гордое звание „аристократия“. Они привыкли презирать тех, кто стоит ступенькой ниже, пусть даже стоящие внизу не менее славны и заслуженны, а то и более…»

И все же аристократия обладает некой неуловимой прелестью, манящей к себе даже тонкие натуры. Быть может, причиной тому — величие векового владычества шляхты. Даже лишенные внешних регалий, аристократы тем не менее украшают собой общество. Иные из них, вроде старой княгини, неодолимо влекут окружающих. В княгине чувствуется высокая порода, с первого взгляда видно, что она — магнатка каждой каплей крови своей, наследница вельмож. Стефа слышала, что княгиня великодушна и много сил отдает благотворительности. Стефа взглянула на Вальдемара. А этот? Большой господин, родовитый шляхтич. Чести предков он не уронит, наоборот, предки гордились бы им. Умный, энергичный, настоящий пан, магнат и миллионер, понимающий свою роль и значение в обществе. Пан Мачей, любитель поболтать, признался как-то Стефе, что никак не думал, что Вальдемар сможет так измениться. Когда-то он жил иначе. Закончив университет в Бонне и сельскохозяйственную школу в Галле, он бросился в водоворот жизни и увлеченно поплыл по течению. Массу времени провел за границей, путешествовал. Объездил всю Европу, побывал в Египте и Алжире, охотился в Индии и в американских прериях, взбирался на горные вершины. Познакомился с лучшими клиниками, вел диспуты с учеными, бывал в химических лабораториях и метеорологических обсерваториях. Его интересовали заводы, в нью-йоркских доках он скрупулезно изучал работу портовиков. Связи и миллионы открывали перед ним все двери. Он был на заводах Крупна в Эссене. Участвовал в испытаниях знаменитого молота «Фриц» — с той поры у него остался револьвер, расплющенный в лепешку гигантом эссенских заводов, и золотой перстень с бриллиантом, на который «Фриц» лишь мягко опустился и почти не погнул его. Он побывал над кратером Везувия, посетил остров Святой Елены, часами просиживал в Лувре и Дрезденской галерее. Имел немало приключений и авантюр любовного характера, его принимали в самых аристократических клубах, при венском дворе, ибо через свою прабабушку состоял в родстве со знатнейшими и богатейшими мадьярскими родами. Он много тратил на женщин, игрывал в карты — впрочем, они никогда не были его страстью. Участвуя в нескольких дуэлях, он всегда выходил победителем благодаря своей отваге и умению прекрасно владеть пистолетом и шпагой. Женщины по нему с ума сходили: одних привлекали прекрасная партия и миллионы, другие любили его искренне. Но он так и не женился. Лет через пять разгульной жизни он пресытился пирушками, романчиками, победами, даже путешествиями — и вернулся на родину.

Пан Мачей рассказал Стефе, что у Вальдемара три страсти: кони, охота и женщины — впрочем, последние ему уже прискучили. Он устраивал прекрасные охоты, на которые в Глембовичи съезжались магнаты со всего света. И сам он часто выезжал охотиться в поместья своих друзей, где его всегда радушно принимали. Коней он любил, но на скачки их не выставлял, говоря, что слишком любит, чтобы отдавать в руки жокеев и смотреть, как лошади ломают ноги.

Все это Стефа узнала частью от пана Мачея, частью от пана Ксаверия.

Стефа вновь взглянула на Вальдемара. Он беседовал с дамами — со своей всегдашней непринужденностью, едва уловимой ноткой небрежности, временами с иронией. Движения его также были небрежны, но это лишь добавляло ему обаяния.

Глядя на него, Стефа встретилась с ним взглядом, но не опустила глаз. Он ослепительно улыбнулся.

На Стефу никто не обращал внимания. Сидя в конце стола, она могла, как ей и хотелось, оставаться незамеченной и предпочитала слушать чужие разговоры.

Она часто поглядывала на оживленное лицо пани Идалии. Взгляд Стефы скользнул по ее зеленой блузке и толстой золотой цепочке для часов; переместился на панну Риту, с аппетитом уплетавшую индюшку. Гордо вздернутая голова и блестящие стекла пенсне графа Трестки, монументальная фигура князя Францишка Подгорецкого, симпатичное лицо его жены, угрюмая физиономия графа Чвилецкого, ничем не примечательное лицо графини… Пару раз, по общему примеру, Стефа приподнимала бокал, когда провозглашался тост, но ничего не пила и ела мало.

Вальдемар, разливая вино подошел к ней. Она подняла на него глаза и отставила бокал. Во взгляде Вальдемара она явственно разглядела доброжелательность, услышала его тихий шепот: «Бедное дитя!»

Стефа удивилась несказанно: «Как это? Он не высмеивает ее, не критикует?»

«Должно быть, очень уж жалостно я выгляжу, если он сочувствует», — печально подумала она.

После мороженого пани Эльзоновская встала. Следом поднялись все остальные.

В первой паре от стола отошел пан Мачей, ведя под руку княгиню; следом — Вальдемар с графиней Чвилецкой, князь Подгорецкий с панной Жижемской, Чвилецкий с пани Идалией, Трестка с панной Ритой; Стефа подхватила под руку Люцию. Замыкал шествие пан Ксаверий.

И вновь в гостиной начались разговоры, прерываемые веселым смехом. Верховодили молодые. Предводительствовали Вальдемар и панна Рита, они сыпали шутками, плели глупости, веселя всех.

Граф Трестка не отходил от панны Риты, что ее явно раздражало. Зато Вальдемар, будучи в непривычно добродушном настроении, развлекал Стефу; потом они вновь принялись пикироваться на свой обычный манер. Однако, когда к ним приближался кто-то, Вальдемар менял тон и предмет разговора так искусно, что Стефа не могла сдержать улыбки, довольная его тактикой. Он вновь попросил ее сыграть.

— Ох, увольте, — шепнула она.

— Как прикажете, — поклонился он. — Но только в обмен на обещание сыграть как-нибудь для меня одного. Согласны?

— Конечно, — обещала она, довольная его уступчивостью.

— Я обожаю Бетховена, а вы, я знаю, мастерски исполняете его. Мне говорил дедушка.

— Но вашему дедушке я чаще всего играю Шопена. Больше всего он любит его ноктюрны.

— Что делать, дедушка — мечтатель, а я — реалист, — сказал Вальдемар.

В полночь гости начали разъезжаться.

После шумного прощанья экипажи тронулись, следом поехала линейка. Вскоре силуэты коней и экипажей растаяли в серебристом лунном свете, заливавшем поля и луга.

Стефа пожелала доброй ночи пани Идалии и Вальдемару. Вальдемар крепко пожал ее руку, задержав в своей горячей ладони. Стефа глянула на него удивленно, но, встретив его горящий взгляд, быстро убрала руку и направилась попрощаться с остававшимся в салоне паном Мачеем. Вальдемар, направляясь в свои покои, повторял:

— Я должен ее добиться, должен!

VII

На другое утро Стефа поднялась с беспокойством в душе.

Люция рассказала, что на станцию уже послали лошадей за практикантом, что ей очень любопытно: красив ли он и из хорошей ли семьи?

Обедали в Слодковцах в два часа дня. Вошел лакей и пригласил их к обеду.

— Пан Вальдемар вернулся? — спросила его Люция.

— Да, с вашего позволения, он приехал с паном, который у нас будет жить.

— Практикант! — выпалила Люция и, едва дождавшись ухода лакея, кинулась к зеркалу поправлять блузку и волосы. — Как хорошо, что он приехал наконец! Интересно, где его мама посадит за столом. Теперь в Слодковцах будет всегда весело, а не только, как приезжает Вальди! Ну пойдемте же!

У дверей столовой Стефа ощутила необъяснимый страх. Она быстро вошла и приблизилась к столу. Потом взглянула на приближающегося к ней Вальдемара… и застыла от изумления.

Рядом с Вальдемаром стоял Эдмунд Пронтницкий.

У Стефы зашумело в голове, перед глазами поплыли черные круги. Она смертельно побледнела, инстинктивно отступила на шаг, почти теряя сознание, протянула руку Вальдемару, увидела его широко раскрытые от удивления глаза и услышала голос:

— Позвольте представить вам пана Эдмунда Пронтницкого. Панна Стефания Рудецкая.

— Приветствую вас, — с совершеннейшей свободой протягивая ей руку, сказал Эдмунд. И весело добавил. — Какая приятная встреча!

— Вы знакомы? — спросила пани Идалия.

— Ну как же! Мы ведь соседи. Правда, панна Стефания?

— Да, — ответила та и почти упала в кресло.

В ее словах было что-то такое, отчего пани Идалия ничего больше не спросила, сразу отгадав, что между Стефой и молодым практикантом что-то когда-то произошло. И стала исподтишка наблюдать за ними. Пан Мачей, удивленный поведением молодой учительницы, молчал. Люция не могла усидеть на месте от любопытства. Только Вальдемар понял все. Изменившееся лицо Стефы, ее ошеломление, наконец, ее молчание утвердили его в мнении, что молодой практикант и есть несостоявшийся жених девушки. Его раздражала развязность, с которой держался вновь прибывший. Почти все молчали, один Эдмунд разговаривал громко и весело, держался довольно шумно. Казалось, он не понимал, что элементарная деликатность требует от него держаться в данных обстоятельствах скромнее.

Молодой Михоровский сразу составил весьма нелестное мнение о воспитании и характере своего практиканта. Вальдемару рекомендовал Эдмунда один весьма влиятельный человек. В его письмах молодой Пронтницкий характеризуется совершенно иным. Майората всерьез начинала беспокоить встреча Стефы с этим хлыщом, его развязность и язвительные улыбки, обращенные к Стефе.

«Как он смеет?» — думал Вальдемар, уязвленный. Его злили и пани Идалия, пытливо наблюдавшая за Стефой, и даже Люция, не отрывавшая восторженного взгляда от красивого лица прибывшего.

Вальдемар ругал себя за то, что не сказал Стефе фамилии будущего практиканта — ведь тогда, заметив ее волнение, он наверняка доискался бы причины и тут же отказал бы Пронтницкому. А теперь — поздно. Угнетенность девушки огорчала его.

А Стефа самым настоящим образом страдала.

«Знал он, что я живу в Слодковцах, или это всего лишь несчастливое стечение обстоятельств? Может, он узнал, где я живу, от наших соседей по Ручаеву и с умыслом поехал сюда? — точно в бреду размышляла она. — Но зачем?»

На смену охватившей ее растерянности пришла злость. Что, если он намеревается заставить ее покинуть Слодковцы? Может, ему удалось уговорить пана Рудецкого, и он приехал сюда предлагать ей руку и сердце?

А она? Она уже не может сказать, что любит его. Она разобралась в себе и своих чувствах, поняла, что сделала ошибку…

То, с какой свободой он приветствовал ее, озадачило Стефу. Знал ли он, что она живет в Слодковцах? Мысль эта возникала неотвязно.

Овладев собой наконец, девушка задумчиво слушала болтовню Эдмунда. Сейчас он казался ей совсем другим, неестественно веселым и чересчур шумным. О себе он говорил с бахвальством, но в то же время держался с пани Идалией, ее отцом и Вальдемаром едва ли не подобострастно. Стефу это несказанно удивляло. Она не могла понять, что в нем нашла когда-то. Сейчас разговор с ним стал для нее форменной пыткой. Стефу раздражал голос Эдмунда, она не могла понять, что этот человек здесь делает; к тому же ее злили пытливые взгляды пани Идалии и молчание Вальдемара.

«Вальдемар все разгадал, — думала Стефа, — и у него появятся новые поводы насмехаться надо мной. Я должна уехать. Расскажу все пани Идалии. Она поймет и простит. И я вернусь в отчий дом» — и тут, решившись уехать, Стефа вдруг ощутила легкую грусть, причин которой сама не понимала.

«Глупости, — подумала она гневно. — Теперь этот человек для нее — ничто!»

Сначала она почти не смотрела на Эдмунда. Но понемногу любопытство превозмогло. Слушая новые, незнакомые интонации в его голосе, она хотела убедиться, изменился ли он и внешне. Подняла глаза. Нет, он ничуть не изменился: по-прежнему красив. Однако раньше она видела в его лице иные чувства, в глазах — иные мысли. Теперь те же самые черты лица искривлены вульгарной усмешкой, глаза выдают пустоту натуры. Стефе показалось, что она в этот раз разглядела обычный булыжник, показавшийся ей ранее в солнечных лучах бесценным самоцветом.