Прокаженная

— Ну… да не знаю я! Потом посчитаем!

— Господа, минуту внимания! — весело крикнул Брохвич. — Получше следите за своей добычей, а то Трестка стянет у каждого по зайчику и выйдет в победители!

Трестка обиделся:

— Вот с тобой я этого никак не мог бы сделать. Отними у тебя одного зайчика — у тебя ничего и не останется!

— Извини! Я положил шесть зайцев, волка и козла. Чуть побольше, чем у тебя. Что там? Лисичка да пара ушастых…

— Ну что вы, вы оба хорошо стреляли и много добыли, — примирительно сказал князь Гершторф.

Граф Барский приблизился к Вальдемару, взял его под руку и спросил:

— Мы будем ждать с обедом, пока приедут дамы?

— Конечно. Они должны вскоре быть. Граф увлек его в сторону:

— Вот кстати… Скажите-ка вы мне… объясните, Бога ради, положение панны Рудецкой в нашем обществе.

Вальдемар остановился, как вкопанный. Гнев вскипел в нем. Смерив графа пронзительным взглядом, он сказал:

— Положение? Я вас не понял!

— О Боже! Пан майорат! Я попросту хочу, чтобы вы яснее объяснили мне роль этой панны в нашем кругу.

— Она — учительница Люции Эльзоновской и в то же время ее подруга.

— Ну, это я и сам знаю! Но не наделили ли вы ее и другими, более серьезными правами? Однако, смею заметить, что Рудецкая мне представляется особой мало подходящей для нашего круга. Надеюсь, вы меня поняли?

— «Нашего круга», как вы изволите выражаться, — это нечто такое, что требует уточнения.

Граф скривился, но поза его оставалась исполненной достоинства:

— В ваших устах… в устах потомка одного из лучших родов такие слова звучат чуточку фальшиво.

— Пан граф, я ценю свой род, но слепо перед ним не преклоняюсь. Подлинную цену я вижу в поступках, а не в гербе — ибо этот герб носят и другие наши роды.

— Но у других он не украшен княжеской шапкой, как у вас. Вальдемар рассмеялся язвительно:

— Ах, вот оно! У меня — княжеская шапка, у вас — корона с девятью зубцами… это и есть пресловутые вершины? Что ж, если так, панна Рудецкая нам действительно не ровня… однако Шелиги, Жнин и многие другие, кого мы почитаем за равных, имеют в короне только пять зубцов…[71]

Граф глянул на майората с любопытством:

— Не пойму, чем вас так рассердил!

— Я вообще не могу понять, чем вызван наш разговор!

Вальдемар был задет и не скрывал этого.

— Я просто пытаюсь вас убедить…

— О нет, граф, не утруждайте себя! Барский продолжал, словно не слыша его слов:

— Дело не в одной короне — еще и в традициях. То, что весь мир называет аристократизмом, требует от нас внимания, даже заботливости. Нам нельзя об этом забывать!

Вальдемар взорвался вдруг:

— Какое отношение имеет все это к панне Рудецкой?

— О, большое! Таких особ следует держать на расстоянии, не вводя в наш круг. Это вносит сумятицу.

— К нашему дому все высказанные вами… гм, банальности отношения не имеют. В нашем доме и в его окрестностях панну Рудецкую принимают наилучшим образом, чего она полностью заслуживает. Мы стараемся, чтобы она не чувствовала себя, чужой, и каждый, кто среди нас пребывает, должен подчиняться этим условиям.

Вальдемар говорил жестко, почти грубо. Он словно бы совершенно забыл, что граф — есть гость. Врожденная вспыльчивость нашла выход. Однако граф, казалось, ничего не замечал.

— Пан Михоровский, я не подвергаю сомнению достоинства этой панны. В конце концов, у Несецкого наверняка найдется какой-нибудь закуток, где помещены и Рудецкие. Но, Боже мой, ведь и среди наших слуг отыщутся субъекты, значащиеся в гербовнике!

— Пан граф, вы лишаете меня учтивости гостеприимного хозяина! Меня это оскорбляет! Коли уж вы так ставите вопрос, могу вас заверить, что завтра за стол с нами сядут мой управитель, главный ловчий и дворецкий. И вы, пан граф, из уважения ко мне и моему дедушке вынуждены будете подать им руку. Что до панны Рудецкой, положение ее среди нас определено четко, и унизить ее означало бы унизить нас.

— Позвольте, майорат! Вы чересчур пылко ее защищаете. Можно защищать таких девушек, согласен… но иным способом. Разве я не прав?

— Граф! — взорвался майорат.

— Простите, но среди нас она прокаженная.

Вальдемар побледнел. Резкие выражения вот-вот готовы были сорваться с его уст. Почуяв это, граф поспешно обернулся к группе подходящих мужчин. В тот же миг застучали колеса, и на лесной дорожке показалась четверка коней, везущая экипаж с дамами.

Охотники подбежали, чтобы помочь им выйти. Вальдемар же, не обращая ни на кого внимания, забросил ружье на плечо и устремился в чащу. Глаза у него зло сверкали, губы иронично кривились.

Его заметил Брохвич и догнал:

— Вальди, куда собрался? Приехали дамы, в павильоне готов обед. Я голодный, как тот волк, которого убил.

— Иди, ешь, распоряжайся всем от моего имени. И уж особенно учтиво поухаживай за этим олухом!

— За Барским?

— Угадал! Как тебе только удалось?

— Дорогой, среди нас только один олух, так что отгадать было легко…

— Ну ладно, иди.

— А ты?

— Я хочу побыть один.

— Но как там будут без тебя?

— Оставь, надоел…

Брохвич схватил Вальдемара за плечо:

— Вальди, если ты меня любишь и хочешь ублаготворить Барского, тебе следует вернуться к гостям. Веди себя как ни в чем не бывало — это и будет лучшая кара для старого мамонта. Не знаю уж, чем он тебя допек… Но что случилось, Вальди? Чтобы так тебя разозлить, должно было произойти что-то крайне серьезное.

— Угадал! Этот старый символ мнимого величия был столь великолепен, что сделался невероятно глупым. Это меня и разозлило.

— Вальди! Ну что ты! Любой воробей знает, что на этой вот тропке больше извилин, чем у графа в голове. Стоит ли на него за это злиться?

Вальдемар усмехнулся:

— Хорошо же ты отзываешься о своем будущем тесте!

— Надеюсь, он моим тестем не будет. Б-р-р! Даже Мелания со своей горячей кожей не в силах разжечь мою северную натуру. Тут больше подходит Занецкий… А хочешь услышать о Барском нечто новенькое? Отлично с ним держался твой практикант, тот, самый старший.

— Отоцкий?

— Да. Вообрази только, когда мы вышли на номера, граф первым делом накричал на конюшего.

— На Бадовича? За что?

— За то, что тот обратился к нему попросту «пан», без титула. Своими ушами слышал.

— Скотина, — буркнул Вальдемар. — Ну ладно, пойдем к дамам.

Они пошли к павильону.

— Это еще не все, — продолжал Брохвич. — Когда пошла облава, граф перешел со своего места на другое — вечно он так. Перешел и забыл взять ружье, а его егерь куда-то запропастился. Тогда Барский, недолго думая, посмотрел свысока на случившегося поблизости Отоцкого и говорит через губу: «Слушай-ка… как тебя там… принеси-ка мне мое ружье».

— Я ведь представил ему всех практикантов, как он смел! — возмутился Вальдемар.

— Барский узнал, что Отоцкий человек бедный и ты ему платишь — этого графу хватило. Он ведь всех, кто работает за деньги, за людей не считает.

— Отоцкий наверняка дал ему хороший урок? Он такого обращения не выносит.

— Погоди! Расскажу по порядку. Сначала он притворился, будто не слышит. А когда граф все повторил, Отоцкий поворачивается к нему, учтиво кланяется и говорит: «Майорат уже представил меня вам, моя фамилия Отоцкий». И преспокойно удаляется.

— Отлично! — развеселился Вальдемар.

— Я и Жнин прямо-таки рукоплескали Отоцкому, но граф наверняка вышел из себя.

Вальдемар засмеялся:

— А я еще сказал, что на обеде ему придется подавать руку моим управителям! Он постарается выкрутиться, но я его поймаю вечером, и уж тогда ухитрюсь представить ему и ловчего, и дворецкого!

— Вот видишь! И ты еще хочешь, чтобы я породнился с этим титулованным остолопом? Да предложи мне Барская миллион, а тетушка лиши наследства — я и тогда не соглашусь. Заполучить такого тестя?

Они вернулись к гостям как раз вовремя. Подъехали еще два экипажа с дамами.

Обед прошел весело, но длился недолго — Вальдемар спешил.

Было решено, что каждая дама выберет себе кавалера. К Вальдемару живо подбежала раскрасневшаяся графиня Виземберг. Вальдемар с благодарностью поклонился ей, довольный, что она опередила графиню Меланию, недвусмысленно намекнувшую майорату за обедом, что выберет его. Шагая под руку с графиней, Вальдемар украдкой оглянулся на Стефу. Она стояла с Люцией поодаль, целясь из ружья в высокую сосну. Стоявший в кругу мужчин Барский что-то оживленно говорил, явно затевая каверзу Стефе. Беспокойство Вальдемара было замечено графиней:

— Пан Михоровский выглядит так, словно недоволен моим обществом…

— Наоборот. Просто я увидел, что не все нашли себе пары и вынуждены скучать.

Графиня быстро глянула на майората, потом проследила за его взглядом.

— Понимаю! У Люции и панны Стефании нет кавалеров. Но почему они сами их не выбирают? Многие наверняка только и ждут этого. Подмигните Жнину, он будет благодарен.

Вальдемар весело поцеловал ей руку:

— Уже не нужно. Смотрите, Юрек сам сообразил.

— Правда!

Брохвич галантно уговаривал Стефу выбрать его. Она охотно согласилась, и все втроем они направились по тропинке.

Барский покосился на них и бросил с иронией:

— Похищение сабинянки! Брохвич забыл, что и другие дамы остались без кавалеров.

Занецкий улыбнулся:

— Это скорее похищение сиамских сестер — ведь эти девушки неразлучны.

Барский не любил, когда кто-нибудь портил его шутки. Он свысока глянул на Занецкого и кисло поморщился:

— Ну ладно, не забудь о своих обязанностях. Моя дочка ждет.

Все расселись в экипажи и отправились на новое место. Некоторые дамы, в том числе панна Рита, тоже стали на номера. Однако новая охота в обществе дам оказалась не столь успешной.

Стефа, Люция и Брохвич стояли рядом с майоратом и болтали без умолку. Временами звенел смех графини Виземберг. Вся линия шумела веселыми разговорами, и пули чаще летели в воздух, чем в зверей. Впрочем, добыча все же была неплохой. В один прекрасный момент загонщики выгнали на линию стадо диких свиней, с громким топотом и хрюканьем поваливших прямо на охотников. Загремели выстрелы, но охотники чересчур азартно дергали курки и часто промахивались. На князя Занецкого вышел огромный кабан. Он бежал быстро, огромное черное тело переваливалось на коротких ножках, в разинутой пасти сверкали огромные острые клыки. Князь, не теряя головы, хладнокровно прицелился и выстрелил. Но пуля лишь скользнула по жесткому хребту. Разъяренное чудище, хрипя, метнулось вперед. В него выпалили еще двое. Барский прострелил зверю ухо, пуля князя Гершторфа угодила в ногу. Разъяренный до безумия кабан, разбрызгивая с морды пену, огляделся налитыми кровью глазками и ринулся прямо на Стефу, несясь тяжелым галопом, сопя и выдыхая, со свистом.

Стефа оцепенела от испуга, побледнела, но сохранила присутствие духа и заслонила собой Люцию. Среди охотников началась страшная паника. Брохвич крикнул Стефе, чтобы она бежала, и сам сделал такое движение, словно хотел кинуться прочь. Михоровский стоял бледный, но спокойный.

В последний миг, когда охотники, видя настигшего Стефу кабана, окаменели от ужаса, Вальдемар молниеносно метнулся вперед, одним движением переместил девушек за сосну и мощным ударом погрузил кинжал по рукоять в сердце зверя. Смертельно раненный кабан рухнул, черная кровь брызнула на траву, огромная туша дернулась несколько раз и застыла.

Вальдемар, выдернув окровавленный кинжал, другой рукой вытер вспотевший бледный лоб. Глаза у него были страшными. Бросив мимолетный взгляд на мертвого зверя, он направился к Стефе. Опомнившись, она вместе с Люцией вышла ему навстречу. Вальдемар отшвырнул кинжал, схватил ее за руку и спросил сдавленным голосом:

— Вы очень испугались? Боже, какое несчастье!

Она горячо пожала ему руку:

— Спасибо… вы спасли меня… рискуя собой… я не забуду…

— Боже, что я пережил… Довольно об этом! Что было, то прошло!

Лишь теперь охотники и дамы опомнились от пережитого ужаса. Мужество майората поразило всех. Первым очнулся чуточку пристыженный Брохвич. Все подошли к сосне, поздравляя Стефу со счастливым спасением, а майората с проявленной отвагой. Дамы переводили взгляды с майората на Стефу. Брохвич успокаивал испуганную Люцию. Наконец майорату подала руку графиня Виземберг:

— Vainqueur! Maintenant vous l'aver prise, elle vous appartient![72]

Майорат молча поцеловал ей руку. После захода солнца кавалькада возвращалась в замок, приветствуемая звуками труб. и игрой оркестра на галерее.

Пока охотники переодевались, лесничие под надзором ловчего выложили огромной дугой во внутреннем дворе всю убитую дичь. Вперемешку лежали лисы и зайцы, там и сям бархатом поблескивала шерсть диких козлов; головы их, искусно подпертые колышками, вздымали длинные рога. Как украшения в короне, на вершине дуги лежали лоси и кабаны, а в середине — несколько волков. Впереди стоял заколотый Вальдемаром кабан. Из полуоткрытой пасти свисали сосульки застывшей черной крови, грозно торчали длинные белые клыки. Остекленевшие глаза смотрели изумленно, будто зверь удивлялся, что он, так недавно внушавший людям ужас, выставлен теперь им на посмеяние.

Когда охотники вышли во двор, ведя дам, несколько егерей в зеленых куртках и высоких сапогах, стоявшие у трофеев, подняли к губам фанфары и огласили двор победной песнью. Было в них что-то от рыцарских времен.

Гости подошли ближе. Дамы гладили головы оленей и прекрасные перья куропаток. Мужчины наперебой рассказывали друг другу, как был добыт тот или иной зверь, при этом громче всех кричал и больше всех врал Трестка, совершенно заглушив Брохвича — тот все еще не мог опомниться после случая с кабаном, зная, что вел себя не наилучшим образом. Начались споры, кто больше добыл дичи. Оказалось, именно Брохвич. Майорат провозгласил его, как полагалось, королем охоты. Но Трестка, рассердившись, что его опередили и здесь, не упустил случая позлорадствовать:

— Юрек, тебе не повезло бы так, если бы майорат стрелял почаще. Но он сегодня уступал лучшие места и выстрелы гостям. Он попросту отдал тебе титул короля.

— В таком случае мы с тобой имели равные шансы, — сказал Брохвич. — Ты тоже мог постараться…

Трестка лишь махнул рукой.

Руку Стефы смочили в крови кабана. Ее и майората провозгласили героями дня. Графиня Мелания и ее отец едва удерживались, чтобы не дать открыто волю гневу… Из дам больше всего дичи добыла панна Шелижанская. Вальдемар взял одну из убитых ею куропаток и помазал ей кровью руку:

— Виват нашей Диане!

Молодая панна рада была, что ей достался от него хотя бы такой знак внимания. Но Трестка сердито грыз усы.

XXXV

Вечером замок осветился электрическими огнями. Округлые стеклянные стены зимнего сада сияли, украшенные вьющейся зеленью. В большом зале был накрыл стол в форме подковы на сто с лишним человек. Крытая железная лестница вела из зала в зимний сад, откуда доносился тихий шум фонтана и искусственных водопадов. Лестница, увитая цветочными гирляндами, освещенная букетами лампочек из цветного стекла в форме тюльпанов, казалась дивным мостиком, ведущим из прекрасного зала в подлинный Эдем. Чары веяли на Стефу отовсюду, покоряя, будя фантазию…

Совсем другие чувства обуревали графиню Меланию и ее папеньку. Она клялась себе любой ценой, не выбирая средств, завладеть хозяином этого замка. Графиня глядела на майората влюбленно, почти покорно, что лишь раздражало его. Граф прогуливался по залам и думал, какой эффект произведут его миллионы, если вложить еще и их в украшение этого замка.

За обеденным столом граф сидел презлющий — Вальдемар представил гостям управителя, главного ловчего и дворецкого столь недвусмысленным образом, что всем пришлось подавать им руки, в том числе и графу. Однако хорошие вина развеяли досаду, шампанское окончательно примирило графа с происходящим, и, в конце концов, присутствие «этих господ» уже не казалось ему столь ужасным. Он лишь решил про себя: когда станет тестем майората, тотчас же поставит некие условия и проведет некие реформы согласно всем традициям, в которых майорат явно не силен…

Во время обеда на террасе играл оркестр. Замок, парк, террасы и английский сад были иллюминированы, даже река пылала, отражая пламя разложенных на ее берегах многочисленных костров. Цветные лампочки озаряли ведущую к пристани лестницу, клумбы и цветочные аллеи. Ряды маленьких лампочек колыхались меж деревьев, протянулись поперек аллей. На газонах бледными огоньками светили неисчислимые светлячки. То и дело к небу взлетали ракеты, вспыхивали бенгальские огни, озаряя водопады.

После обеда в замке не осталось никого. Одни разбежались по аллеям, другие отправились любоваться фонтанами. Многие побрели к лодкам, украшенным гирляндами цветов и разноцветными фонариками. Гондола «Стефания» была убрана пурпурными фонариками и венками из роз.

Пан Мачей бродил по парку и, убеждаясь, что уголки его один прекраснее другого, грустно кивал головой. Он боялся подумать, для кого все эти чудеса, но в глубине души отгадывал.

На террасе графиня Барская просунула руку под локоть майората и умоляюще шепнула:

— Не покажете ли вы мне иллюминированные гроты?

Она, несомненно, была привлекательной. Сильно декольтированное платье добавляло ей прелести; светлая материя и кружева-паутинки оттеняли смуглую кожу. На шее у нее подрагивало жемчужное ожерелье.

Опираясь прекрасной обнаженной рукой на его плечо, она повторила:

— Хорошо? Покажете мне гроты?

— Если вы так желаете…

— Они, должно быть, чудесные…

Они молча спустились с террасы и направились меж фонтанами в глубь сада. Их обогнали несколько человек, в том числе и панна Рита, глянувшая на Вальдемара удивленно, а на графиню — насмешливо и неприязненно.

Графиня щебетала:

— Ваши Глембовичи прекрасны! Я и представить не могла, что они столь великолепны! Вы живете словно в раю. Это принесло вам счастье? — заглянула она в глаза майорату.

— Каждый понимает счастье по-своему. Я люблю Глембовичи не за их великолепие, а за то, что они мои. Это моя земля, моя родина, которую я хочу сделать прекрасной.

— Вам это удалось. Здесь все так прекрасно! Вас не упрекнешь в отсутствии вкуса. Так все устроить!

Вальдемар посмотрел на нее:

— Устроил здесь все не я, а бабушка Габриэла. Я лишь поддерживаю все в прежнем великолепии. Бабушка хотела устроить из Глембовичей второй Версаль, и я продолжаю ее дело, не считаясь с расходами.

— Да, женщины умеют добиться такой вот красоты. Однако вашей жене не к чему будет приложить руки — все, что только можно измыслить, здесь уже есть. Разве что ей захочется перемен…

Вальдемар усмехнулся, отгадав намерения графини: его вызывали на откровенность.

Графиня взглянула на него кокетливо:

— А вы позволили бы своей жене что-то переменить здесь, приди ей такая охота?

— Право, не знаю.

— Понимаю! Все зависело бы от глубины ваших чувств к жене, верно? Но привязанность и любовь, если они велики, требуют порой и великих жертв…

Вальдемар удивился:

— Вы понимаете это?!

— О да! Когда в нас происходит… перемена, начинаешь понимать многое из того, о чем доселе и не думал…

— Ну, а вы, графиня, какую смогли бы принести жертву во имя великих чувств?

— Я? Все!

— В том числе и свой круг?

— Не понимаю!

— Если бы вы полюбили кого-то, не принадлежащего к аристократии, стали бы вы его женой во имя любви?

— О нет! quelle idйe![73]Такое мне не грозит. Я и глаз не задерживаю на людях не нашего круга. Любить можно только равных себе…

И она склонила головку на плечо Вальдемара, словно бы говоря: «Это — ты, и я — твоя».

Вальдемар понял, но не показал вида. Засмеялся чуточку язвительно:

— В чем же тогда «все», которым вы пожертвуете для любимого?

Обиженная его смехом графиня поджала губы:

— Вы задаете вопросы так… странно. Похоже, вы не верите в силу моих чувств… Но тот, кого я полюблю, сумеет их оценить.

— Наверняка! Такого рода открытия — сущий триумф! Если сумеешь их сделать…

— Разве вы не умели?

— О, я достаточно часто делал открытия, но не могу сказать, что это были «триумфы». Триумфом я мог бы назвать последовавшее за открытием счастье… но его-то я и не пережил ни разу.

— Быть может, вы просто не старались?

— Трудно «стараться» стать счастливым. Счастье приходит само… или не приходит.

Графиня помолчала, потом заговорила тише, словно бы для себя одной.

— Хотела бы я быть мужчиной. Мужчины могут говорить, что думают, а нам этого нельзя…

Голос ее звучал тоскливо, глаза были обращены к звездному небу, в них отражались искры фейерверка. Она нетерпеливо ждала.

Вальдемар посмотрел на нее искоса. Оставаться совершенно равнодушным к ее прелести он не мог.

«Жаль, что здесь нет Занецкого, — думал он. — Уж он-то был бы уже у ее ног… потому что прекрасная обертка заставит потерять голову. Но я, дурак этакий, предпочитаю перчатке, пусть и красивой, руку… Эх, случись все пару лет назад!»

Вальдемар послал ей дерзко-шаловливую улыбку:

— Вы говорите, женщины связаны по рукам и ногам в выражении своих чувств? Мне так не кажется.

— Но не можем же мы объясняться первыми!

— О нет! Однако женщины могут недвусмысленно дать понять, какими чувствами они обуреваемы. Если они искренни, они всегда могут облегчить влюбленному в них дорогу к счастью. Своей песней без слов…

И он замолчал — нарочно, зная, что ступил на скользкую дорожку и забросил крючок, который графиня может и проглотить. Его это откровенно развлекло. Внезапно появившийся на щеках графини румянец прямо-таки развеселил и подсказал ему дальнейшие слова:

— Иные женщины — словно цветки, которые в солнечную погоду распускаются и одурманивают чудесным ароматом, но едва появится луна, замыкаются, жалея свои краски, прячут очарование, словно опасаясь, что меньше его останется влюбленному. К таким растениям относится самое мое любимое — вьюнок. Когда женщина, подобно вьюнку, дает почувствовать свою любовь, она без слов шепчет: «Я твоя, возьми меня» — это и есть то безмолвное объяснение, на которое мужчина отвечает словами…

Графиня внимательно слушала его. Губы ее подрагивали — желанная цель была близка, и будущее представлялось в радужных красках…

— Вы любите вьюнок? — переспросила она.

— О да, и еще как!

— Когда вы так говорите, заслушаться можно… Но всегда ли солнце способно услышать, в чем признается цветок? Столько глаз смотрит на солнце, столько клятв к нему обращено… Сможет ли бедный влюбленный вьюнок надеяться на теплый лучик?

— Наверняка… если им движут искренние чувства. Солнце, знаете ли, слишком умно, чтобы принимать все клятвы бездумно. Оно-то уж сумеет различить, кому нужно оно само, а кому — лишь золотой его блеск… и никогда не ошибается.

Барская беспокойно встрепенулась — тон майората и его слова пробудили в ней смутную тревогу, и она потупилась.

Вальдемар вновь украдкой глянул на нее, в глазах его прыгали чертики. Он подумал: «Не знаю, равен ли я солнцу, не в том дело. В одном уверен: никакой ты не вьюнок, ты — обычный подсолнечник!»

Они подошли к иллюминированным гротам, откуда доносился шум веселых разговоров. Графиня замедлила шаги и сказала, не глядя на майората:

— Вы знаете, что князь Альфонс Занецкий добивается моей руки?

В голосе можно было различить и нотки высокомерия.

— Знаю, графиня.

— Папа мне усиленно рекомендует его, а я… Что думаете о нем вы?

— Это очень добрый человек, чуточку пустоват, но в наших кругах это считается не недостатком, а достоинством.

— Пустоват? Вот не замечала! И что же вы мне посоветуете? — голос ее явственно дрогнул.

— Я никогда не выступаю советчиком в подобного рода делах. Свое мнение я о нем высказал, а дальнейшее заинтересованные лица должны решать исключительно вдвоем.

— Значит, вы мне ничего не посоветуете?

— Я не советую в таких делах. Советчик, ко всему прочему, фигура печальная — что бы он ни сказал, «да» или «нет», на него сплошь и рядом бывают весьма обижены…

— Почему вы уклоняетесь от прямого ответа?

Вальдемар нахмурился, заметив загадочную улыбку графини. Она ему наскучила, он искал способа прервать этот разговор, но настойчивость Мелании прямо-таки сердила, и он ответил весьма недружелюбно:

— Не понимаю, отчего вы так рьяно добиваетесь, чтобы я стал судьей в деле… скажем так, совершенно мне неинтересном… Но коли уж вы настаиваете… Я уверен, что из всех, добивающихся вашей руки, Занецкий — самый лучший.

У графини перехватило дыхание:

— А если бы я вышла за него?

— Я от всего сердца пожелал бы вам счастья.

Графиня стояла бледная. Губы ее нервно подрагивали.

Она молча шла рядом с ним. Оба долго молчали. Вдруг Мелания резко вырвала руку и бросила:

— Благодарю, я одна осмотрю гроты.

— Как вам будет угодно, — поклонился он.

Она побежала к гротам, он повернул к замку: «Ну вот, я спалил за собой еще один золотой мост…»

Стефа тихонько ускользнула из парка, где за ней неотступно следовал молодой человек с моноклем, ухаживавший за ней еще на выставке. Вместе с Люцией и молодыми княжнами Подгорецкими она пошла в зимний сад. Бродила меж пушистых папоротников и бархатных листьев бегоний, ярких, словно эмаль. Мох на камнях помогал создать иллюзию, что девушка находилась в настоящем диком лесу. В расселине скалы сидела нахохлившаяся сова, меж камнями прополз уж, в озерках плескались золотые рыбки.

Стефа ходит, смотрит, слушает, вдыхает запахи и не знает — явь это или сон? Правда, и сны, столь великолепные, ей не снились никогда… Замечтавшись, она и не замечает, как Люция увела княжон, чтобы показать им охотничий костюм, предназначенный для завтрашней охоты на фазанов. Стефа осталась одна, чувствуя себя одурманенной и счастливой безмерно. Не видит, что давно уже на лестнице среди цветов стоит он, хозяин и властелин всех этих сокровищ. Замечтавшаяся, не видит, как он неспешно, шаг за шагом, спускается с лестницы, не сводя с нее взгляда; не слышит его шагов в аллее. Он замер, боясь испугать девушку неожиданным появлением. Она вздрогнула, инстинкт подсказал ей, что кто-то находится рядом. Резко обернулась. Он протянул к ней руки. Стефа не вскрикнула, но страшно побледнела. В этот миг, когда вся ее душа была поглощена им, она тем не менее не желала его видеть, пугаясь его присутствия и его взглядов.

Он взял ее руки в свои горячие ладони, оказавшись совсем близко.

— Уже второй раз я испугал вас в этом замке, — шепнул он низким тихим голосом. — Пани Стефания, что с вами?

— Ничего… нет… отпустите меня, прошу вас…

— Почему вы боитесь меня? Почему избегаете? Она взглянула на него. Его серые глаза горели, став почти черными. Брови нахмурились. В лице молодого магната, в трепетавших губах, в нервно раздувавшихся ноздрях чувствовались страсть и нежность. Стефа видела его уже таким в портретной галерее… Она порывисто отстранилась и сдавленным голосом шепнула:

— Отпустите…

Он притянул ее к себе. Стефа чувствовала, что слабеет. Чересчур мощная сила противостояла ей. Он пожирал ее глазами и шептал:

— Вы меня боитесь?

— Нет… только…

— Ты думала обо мне! Я знаю. Не вырывайся, все напрасно, ты в моей власти… Кроме нас двоих, никого нет в замке. Останься со мной!

— Отпустите! — вскрикнула Стефа. Отчаянным, сильным движением высвободилась, взлетела по лестнице и через миг исчезла.

Вальдемар смотрел ей вслед горящими глазами:

— Она будет моей, даже если весь мир окажется против! — воскликнул он.

Взглянул на лестницу, где исчезла Стефа, и побежал вверх по ступенькам.

Он долго искал ее, бродя по комнатам, и отыскал наконец рядом с Люцией в окружении нескольких гостей. В освещенном алькове графиня Виземберг играла на цитре. Все увлеченно слушали. Вальдемар остановился под деревом, за креслом Стефы. Видел, как взволнована она была, как побледнела, увидев его. Когда графиня закончила игру, стало шумно. Ее громко благодарили. Стефа вскочила. Вальдемар, используя удачный момент, наклонился к ней, произнес серьезно и сердечно:

— Простите, я обезумел… простите. Вашу руку — в знак прощения!

Она, дрожа, протянула ему руку.

— Все хорошо? — шепнул он просительно.

— Да, — ответила она.

— Повторяю, я был безумен… Но вы для меня дороже всего на свете.

И они отошли от графини и аплодировавших ей.

XXXVI

Назавтра был перерыв в охоте. Общество развлекалось в замке. Одни играли в бильярд в большом зале, другие — в теннис на площадках. Гости осмотрели устроенную майоратом в башне метеорологическую обсерваторию, библиотеку и картинную галерею.

Потолок длинной картинной галереи был расписан батальными сценами. Здесь висели полотна известных мастеров. Среди них несколько подлинников Матейко, Семирадского, Норблина и Коссака, [74]подлинники и копии Рембрандта, купленные за сумасшедшие деньги, картины Тициана и других художников с мировым именем. Многие полотна были посвящены наполеоновской эпохе, другие изображали славные в польской истории битвы, портреты королей, пейзажи. Галерея казалась бесконечной, там уместились и прекрасные мраморные статуи и бюсты знаменитостей. Из галереи можно было пройти в библиотеку, содержавшую в застекленных дубовых шкафах неисчислимое количество томов. Портреты знаменитых писателей висели под потолком. Середину зала занимал резной дубовый стол, окруженный такими же креслами, высокими и тяжелыми; было и несколько других, более современных, обитых бронзового цвета кожей. Рамы высоких венецианских окон и дверей были украшены искусной резьбой.

Стефа с любопытством и почтением перебирала книги. Здесь были все книги польских классиков, попадались даже старинные фолианты, документы минувших эпох, письма. Иностранная литература была представлена не менее широко, начиная от классиков античности.