Прокаженная

Богородица-девица,

Благословенная Мария!

Матерь сына Божьего,

Благословенная Мария!

Спаси нам души, отпусти грехи…

Стефа зажмурилась, вся во власти видений прошлого. Колеса грохотали по каменным плитам. Бричка проезжала под сводами внутренних ворот, кони, склоняя головы и вытянув шеи, ударяли копытами, словно забавляясь удесятеренным эхом.

Увидев внутренний дворик, Стефа удивленно вскрикнула.

Вальдемар, понизив голос и сделав широкий жест рукой, указал ей на центральную часть замка с террасой, пышным ковром цветов и серебристым плюмажем фонтана:

— Я счастлив, что привез вас в это гнездо — не в обитель великосветских предков, не в экзотическое обиталище магната, а к родному очагу Михоровских, где василек будет свободным и веселым.

Столько сердечности и почтения звучало в его голосе, что Стефа поневоле благородно глянула ему в глаза. Потом шепнула:

— Вы очень добры.

— Хотел бы я быть добрым, — тоже шепотом ответил он.

Они ехали мимо клумб и пирамидально подстриженных кустов.

Мощные стены замка, изумительная игра красок, отблески солнечного света составляли гармоничную картину.

Всем стало весело. Под шум веселой болтовни бричка подъехала к мраморному крыльцу. Несколько слуг в черных с пунцовым ливреях проворно сбежали по ступеням. Высокий, осанистый камердинер с седыми бакенбардами на чисто выбритом лице и в ливрее спускался медленно, степенно, сохраняя достоинство старого слуги.

XVIII

Глембовичи, родовое гнездо Михоровских, по праву славились среди прекраснейших имений страны. Чуточку тяжеловатый стиль, оставшийся в наследство от минувших веков, смягчали детали современного комфорта, с большим искусством соединенные в одно целое с наследием феодальных эпох.

От главного здания, светившегося рядами бесчисленных окон и взметнувшегося на несколько этажей, тянулись в стороны два боковых крыла с башенками. К зданию примыкала и высокая башня, увенчанная знаменем Михоровских, На башне Вальдемар оборудовал метеорологическую лабораторию. Еще два ответвления, не очень длинные, замыкались двухэтажной перемычкой, именовавшейся «над арками». В первом этаже в старинном зале некогда собиралась на сеймики шляхта. На втором этаже помещалась оружейная. Внутренний дворик был окружен галереями с каменными арками и балюстрадами. Внутри низко подстриженной живой изгороди благоухала огромная клумба. Посередине разместился фонтан из зеленого мрамора.

С террас открывался прелестный вид на парк и английские садики.

Множество цветов, статуй, беседок, зеленых живых арок, фонтанов, мраморных лавочек и мостиков… В прудах плавали белые лебеди. На вершине искусственной горки стояла беломраморная статуя Богоматери. От замка к реке спускалась беломраморная лестница, заканчивавшаяся узкой пристанью, украшенной двумя мраморными же сиренами. Лестница и разноцветные лодки у пристани являли собой один из красивейших видов парка.

Вальдемар любил Глембовичи. Замок, парк и хозяйственные постройки держались в образцовом состоянии. Конюшни Вальдемар прямо-таки холил. Но не могли пожаловаться на отсутствие его внимания и зверинец, и оружейная.

Обычно пан Мачей, гуляя по поместью, с улыбкой вспоминал, как окружающие смотрели с недоверием на вводимые Вальдемаром новшества, как критиковали, как не верили, что беспечному повесе удастся создать что-либо путное. Они знали, что майорат закончил пользовавшееся хорошей репутацией учебное заведение в Галле, но кое-кто в это плохо верил. Лишь по прошествии долгого времени, видя его энергию и результаты, все поняли, что этот праздный гуляка может, оказывается, быть дельным хозяином и серьезным человеком…

На глембовическое великолепие все смотрели с удивлением, но каждый по-своему: пан Мачей и княжна Подгорецкая с гордостью, Трестка завистливо, князь и княгиня Подгорецкие с грустью.

«И я когда-то многое имел, но остались одни долги…» — думал старый князь.

Барон Вейнер, как и Стефа, впервые попавший в Глембовичи, ходил слегка потрясенный, бормоча в усы:

— Второй Версаль! Второй Версаль!

Графиня Чвилецкая и панна Паула, в компании пани Идалии осматривавшие теплицу, громко восторгались каждым цветком. Панну Риту невозможно было вытащить из конюшни. Только граф Чвилецкий с панной Михалиной сонно прогуливались по парку. Стефу сопровождал Вильгельм Шелига.

Вальдемар предоставил гостям полную свободу, принимая их по-королевски, находя время для каждого.

Никто не чувствовал себя стесненно — шел, куда хотел, беседовал, с кем хотел. Но Люция доставляла Стефе хлопоты — девочку ни за что нельзя было удержать при себе, она явно была чем-то взбудоражена.

Пышность Глембовичей странно действовала на Люцию, хотя она часто бывала здесь, а к роскоши привыкла с детства.

Разгоряченная Люция подбежала к Стефе и, беря ее за руку, настойчиво сказала:

— Мне нужно вам что-то сказать, но только вам одной.

Вильгельм Шелига, чуточку расстроенный, отошел в сторону. Люция отвела Стефу в конец аллеи, к высокому водопаду, откуда открывался вид на замок и террасы. Девочка остановилась, очертила рукой в воздухе широкий круг и спросила:

— Прекрасно, правда?

Чуточку удивившись, Стефа взглянула на нее.

— Прекрасно? — повторила девочка.

— Очень! — ответила Стефа, сама очарованная здешним великолепием.

Разрумянившаяся Люция крепко сжала руку Стефы и начала приглушенным голосом:

— Знаете, может, и у меня будет когда-нибудь такой замок, такие салоны, парк, террасы. У меня будут прекрасное поместье, богатство и титулы. Именно такая жизнь мне предначертана, именно такая!

— Почему ты это говоришь, Люция? — спросила Стефа, на которую порыв девочки произвел неприятное впечатление.

— Мне пришло в голову, что только в нашем кругу я могу иметь все это, такое вот великолепие! А я его так люблю! А если бы я вышла замуж за Эдмунда, у меня не было бы и сотой доли всего этого, правда? Какой-нибудь скромный домик в несколько комнат, обсаженный жасмином, с настурцией на клумбах. Ни салонов, ни портретной галереи… Кто такие Пронтницкие? Какие у них могли быть предки?

— О да! — горько усмехнулась Стефа. — Провидение опекало его и тебя.

— Его? А может, только меня? Для него жениться на мне было бы милостью Провидения.

— Люци, не суди обо всем с точки зрения своего круга и денег…

— Как так? Разве я не была бы для него прекрасной партией?

— Несомненно. Но именно эта прекрасная партия стала бы его несчастьем, угнетала бы его, душила. Ты, воспитанная в роскоши, не удовлетворилась бы средним достатком, а он не смог бы окружить тебя роскошью и использовал бы для этого твои же деньги… а впрочем, и их бы не хватило, чтобы удовлетворить твои желания.

— Но мои родственные связи — разве это ничего не значит, разве этого недостаточно?

— Мне было бы недостаточно. Но все зависит от точки зрения. Быть может, Пронтницкий и был бы доволен…

— Наверняка больше, чем я!

— А если бы ты любила его по-настоящему?

— Это ничего бы не значило. У меня была бы только любовь, а у него — еще и все остальное. Он выигрывал, я проигрывала.

Стефа грустно сказала:

— Ах, Люци! Вспомни, что ты говорила всего месяц назад: что единственное твое желание — стать женой Пронтницкого. Понимаю, все это было детство, он недостоин подлинных чувств, потому что сам на них не способен, но как же изменились твои взгляды за какой-то месяц… А будь он достойным человеком, заслуживающим уважения и твоей любви, ты и тогда считала бы, что он «выигрывает»?

— Вы меня не поняли. Я говорю о нашем круге и о подходящей партии.

— Значит, сам по себе человек ничего не значит? Важны только деньги и высший свет? Люци, ты так молода, но взгляды у тебя уже извращенные…

— Никакие не извращенные. Просто наши, — надулась Люция.

— Поздравляю! Если ты сейчас уже так думаешь, что будет потом?

— Ну, больше я никогда уже не совершу такой глупости — влюбиться в человека не нашего круга.

— О да, такие глупости ты должна себе запретить раз и навсегда, они иногда плохо кончаются…

Столько печали и горечи звучало в голосе Стефы, что Люция, пытливо глянув на нее, внезапно обняла ее за шею и умильно шепнула:

— Моя добрая пани Стефа, вы только не сердитесь на меня!

— Я не сержусь, Люци, но мне жаль…

— Пана Эдмунда?

— Нет. Мне жаль, что у тебя подобные взгляды.

— Это Глембовичи так на меня действуют. Счастливец Вальди!

В глубине аллеи послышался голос.

— Мама меня зовет. Бегу! — крикнула девочка и помчалась туда.

Стефа пошла в сторону замка. Все гости были в парке, но она хотела остаться одна. Огромные стены и башня с развевавшимся знаменем словно пригибали ее к земле. Она едва ли не физически ощутила, как не хочется ей смотреть на эти стены. И решила вернуться в замок, уверенная, что никого там не встретит.

Она побежала по террасе, по веранде и в первом же зале столкнулась со старым камердинером. Он поклонился девушке. Стефа спросила его, как пройти в комнату для гостей. Старый слуга показал рукой в нужную сторону и сказал учтиво:

— Третий этаж, в левом крыле. Быть может, панна молодая графиня прикажет ее проводить?

Стефа взглянула на него, широко раскрыв глаза. Камердинер застыл в позе ожидания.

— Вы ошибаетесь, Анджей, никакая я не графиня, — сказала она с веселой улыбкой.

Теперь старый слуга широко раскрыл глаза, но тут же превозмог удивление и вновь поклонился:

— Прошу простить, милостивая панна.

Стефа слегка пожала плечами и пошла в глубь замка, подумав:

«Должно быть, тут и представить не могут, что гость окажется без титула…»

Она прошла бильярдным залом, миновала бальный зал и оказалась в огромном вестибюле. Отсюда в разные стороны вело несколько коридоров, а широкая лестница из белого мрамора заканчивалась на высоте второго этажа галереей.

Стефа долго стояла посреди огромного вестибюля.

На втором этаже протянулась очередная анфилада залов. Посреди всего этого великолепия Стефа поняла, что заблудилась. По пути разглядывала ковры и гобелены. Перед глазами у нее мелькали драгоценные рамы картин. Фигура ее отражалась в огромных зеркалах.

Она часто останавливалась перед какой-нибудь картиной или чудесной пальмой. Постепенно ее стал охватывать страх. Она уже не знала, как выбраться. Ряды окон, погруженных в глубокие ниши, давали мало света, так что зал был погружен в полумрак и выглядел удивительно сурово. Под стенами и в центре зала стояли диваны, обитые золотистой парчой. Стефа глянула вверх, и озноб пронизал ее. Отовсюду смотрели на нее выразительные глаза — зал был увешан портретами. Предки Михоровского, изображенные в натуральную величину, стояли, оправленные в обитые бронзой рамы. К Стефе были обращены лица былых воевод, гетманов и сенаторов. Серебряные латы, позолоченные нагрудники, бархатные платья, соболя, горностаи, парча, фраки, кружевные жабо, военные мундиры… Полумрак, казалось, наполнял жизнью мертвые образы. Скупой свет, проникший снаружи, ложился на бархат, меха, на восковые руки и лица. Стефе показалось, что фигуры шевелятся, что мертвые серые глаза удивленно смотрят на нее, а губы шепчут:

— Что тебе нужно? Откуда ты взялась? Она вздрогнула, хотела уйти, обернулась к выходу — и взгляд ее упал на огромный портрет, довольно ярко освещенный. Опустив голову на грудь, с печалью в глазах стояла еще молодая женщина в тяжелом бархатном платье, украшенном брабантскими кружевами. Пышные черные волосы обрамляли безукоризненный овал лица, узкие сжатые губы были исполнены боли, нескрываемой даже на портрете. Судя по одежде и прическе, портрет был написан не так уж давно. Стефу он заинтересовал. Девушка подошла поближе, чтобы выяснить точно, кого изображает портрет.

Сбоку на темном фоне виднелся герцогский герб, под ним надпись: «Габриэла, урожденная герцогиня де Бурбон, властительница глембовическая, супруга Мачея Михоровского.» Ниже — даты рождения и смерти.

Значит, это и есть жена пана Мачея, бабушка Вальдемара? Герцогиня де Бурбон? Но отчего она так печальна? Стефа подошла поближе, всматриваясь. Две женщины — одна на портрете, в бархате, другая живая, в белом муслине — смотрели друг другу в глаза, словно понимая одна другую.

Глубокие черные зрачки Михоровской жалобно смотрели на девушку, от глаз ее веяло безнадежностью и меланхолией. Казалось, они говорили: «Жизнь измучила меня, не дала ни капельки счастья, одна боль и печаль… Не помогли ни богатство, ни титулы, ни гербы… я была несчастна».

Стефа слышала эти жалобы. Отчего эта женщина была несчастна? Чего ей не хватало в жизни? Что за черная туча заволокла ее лицо?

Стефа оглянулась вокруг. Растущий непонятный страх выползал из темных углов. Глаза портретов словно бы гневались, что она вторглась в их святилище, казалось, они шепчут:

— Уходи отсюда девушка. Ты чужая здесь, это не твой мир.

Стефа задрожала. Подобных чувств она прежде не знала. Чуяла, что бродит в некоей мгле, вызвавшей необъяснимый страх. Она вновь взглянула на мертвые лица и, подняв голову кверху, шепнула:

— Ухожу… я никогда больше сюда не вернусь!

Не отводя взгляда от печального лица бабушки Вальдемара, она прошептала:

— Пани, ухожу, ухожу…

Но глаза Михоровской смотрели на нее с приязнью. Полные печали и горя, они, казалось, отвечали:

— Бедное дитя… поспеши удалиться… жаль мне тебя, полевой цветок… скорее возвращайся к таким же, как ты…

— Боже! — охнула Стефа.

Каждый нерв ее дрожал, всматриваясь в портрет, она не услышала шагов в соседней комнате.

Внезапно перед ней вырос Вальдемар, державший букет желтых чайных роз.

— Ах! — вскликнула Стефа, отступая на шаг.

— Что с вами? — спросил вошедший, взяв ее руку в свои. — Я испугал вас? Пани Стефания, что случилось?

Девушка опомнилась. С ним она не боялась. Высвободив руку из его пальцев, она сказала:

— Вы будете надо мной смеяться, но ваше внезапное появление меня в самом деле испугало.

— Вы меня приняли за какого-нибудь прадедушку, соскочившего со стены?

— О нет!

— А я вас искал по всему замку. Анджей навел меня на след.

— Я заблудилась, совершенно случайно попала сюда…

— И говорили с моими предками? Она удивленно взглянула на него:

— Да вы просто ясновидец!

— Значит, я угадал?

— Отчасти. Это они говорили со мной, а я только отвечала.

— И что же они говорили?

— Велели мне уходить, — ответила она с вымученной улыбкой.

— Пани Стефания!

Этот возглас удивил Стефу — в нем звучали вопрос и печаль. Она быстро повторила:

— Они сердились, что я вторглась в их святилище. Одна только эта дама была ко мне благосклонна.

И она показала на портрет.

Вальдемар присмотрелся, серьезно сказал:

— Это моя бабушка, очень добрая и очень несчастная женщина… может, оттого и несчастная, что добрая.

— Почему? — спросила Стефа.

— Ох! Это грустная история. Я не хотел бы вас печалить.

— Расскажите, — шепнула она умоляюще. Вальдемар взял с дивана букет роз и сказал:

— Я рвал их, думая о вас, и вот, принес… Мой любимый цвет. Прошу вас.

Он подал девушке пышный благоухающий букет, глядя на нее горящими глазами.

— Неужели вы любите печальные истории? — добавил он быстро, чтобы девушка вновь почувствовала себя непринужденно. Вальдемар заметил, что преподнесенный букет смутил ее.

— О да… Спасибо вам за розы, они прекрасны.

— Хорошо. Я вам расскажу историю бабушки, но предупреждаю, это очень грустная история — бабушка много претерпела.

— Уйдемте отсюда, — сказала Стефа. — Нас будут искать.

— Все внизу, играют в теннис, и им весело. Нет смысла им мешать:

— Но Люция там одна, без меня.

— Могу вас заверить, что Вилюсь Шелига ее успешно развлекает. Останемся здесь.

— Нет-нет! Нужно идти.

Она подбежала к двери. Вальдемар энергично преградил ей дорогу:

— В этом зале господствуют феодальные права! Я вас не отпущу — бабушкину историю нужно выслушать перед ее портретом. Сейчас вы — мой вассал.

Стефа комичным жестом заломила руки и весело взмолилась:

— О сюзерен мой, смилуйся, дай мне волю!

— О нет, пощады не будет! Вы в моей власти, и никто вас не вызволит, пока я сам не захочу. За спиной у меня — ряды приверженцев.

И он указал на портреты.

— Но они изгоняют меня, не хотят здесь видеть! Вальдемар склонился к ней и властно сказал:

— Они обязаны хотеть того, чего хочу я!

В этот миг случилось нечто странное. В парке раздался чей-то крик, и стены зала многократно повторили его. Казалось, подали голос портреты. Стефа, находившаяся в крайнем напряжении нервов, с криком испуга рванулась прочь.

Вальдемар схватил ее за руку повыше локтя и, привлекая к себе, шепнул:

— Не бойся… Со мной тебе ничего не грозит…

Он крепко держал девушку. Она разрумянилась, сердце учащенно билось.

— Не бойся, я с тобой, — повторил он сдавленным голосом.

Глаза его горели, губы трепетали, кровь стучала ему в виски.

Миг тишины… и первого упоения!

Неведомая сила связала их в одно…

Вальдемар ни словом, ни движением не прервал очарования этого мига, желая насладиться им как можно более. Близость Стефы волновала его, ее слабость наполнила нежностью. Он чувствовал, что ей не по себе, но в то же время она боится пошевелиться.

Стефе казалось, что она теряет сознание. Впервые в жизни с ней происходило такое — она боялась того, кому полностью доверялась. Она пошевелилась и прерывающимся голосом попросила:

— Уйдем отсюда… ну, пожалуйста!

— А история бабушки? — спросил он.

— Расскажете в другой раз.

— О нет! Другая подобная минута может наступить не скоро!

Он подвел Стефу к маленькому канапе напротив портрета и сказал, уже спокойный и уверенный в себе:

— Присядьте. Вот так. А теперь слушайте.

Девушка не нашла сил противиться ему. Его рассудительность и спокойствие подействовали на нее. Она села. В белом платье, с букетом желтых роз в руке, она сама казалась на фоне темной материи экзотическим цветком. Вальдемар начал повествование:

— Бабушка моя любила человека, с которым ей не позволили связать судьбу.

Стефа подняла глаза на портрет, глядя с глубоким сочувствием.

Вальдемар продолжал:

— Она была герцогиней из знатного рода, носившего в гербе королевскую корону. Многие юноши из знатных семей ухаживали за ней. Она отвергла всех, полюбив бедного молодого человека. Их обоих эта первая в их жизни любовь наделила силой, способной уничтожить любые преграды. Однако он молчал о своих чувствах, зная, что слишком глубокая пропасть разделяет их. Но она, юная, избалованная, привыкшая, что исполняются любые ее желания и прихоти, молчать не захотела. И призналась родителям в любви к юному Гвидо, прося их о благословении. Но ее отец, герцог де Бурбон, человек монархических взглядов, гордый аристократ, категорически ей отказал. Молоденькую Габриэлу увезли в Париж, а Гвидо отказали от места. Бедный юноша, горячо влюбленный и не менее гордый, не вынес такого удара: вскоре он, написав прощальное письмо Габриэле, покончил с собой. Герцогиня хотела уйти в монастырь, но отец ей не позволил. Она обязана была вести светский образ жизни, выслушивать многочисленные предложения претендентов на ее руку, но категорически отказывалась выйти замуж, к чему ее усиленно склонял отец. Так прошло несколько лет. В то время мой дедушка Мачей пережил примерно то же самое. Служа в уланах, он познакомился на балу с некой молодой особой и полюбил ее. Она была дочкой простого гражданина и звали ее Стефанией.

Вальдемар посмотрел Стефе в глаза с улыбкой, не лишенной участия. Она вздрогнула и побледнела. Заметив это, Вальдемар деликатно взял ее за руку:

— Что с вами, пани Стефания?

Она высвободила руку и, погрузив лицо в желтые розы ответила:

— Нет, ничего… продолжайте…

— Теперь мы достигли самого грустного места этой истории. И, боюсь, есть в чем обвинить дедушку. Хоть он очень и любил свою Стеню…

— Стеню?!

— Так он сокращал ее имя, и в память об этом именно так вас и называет. Для нее это тоже было первой любовью. Она всей душой полюбила дедушку. Они обручились, но на дороге встала беда, стоглавый рок. Вот здесь как раз и есть вина дедушки. У него не хватило решимости побороть предрассудки, владевшие его семьей. Ему не позволили взять в жены ту, которая наиболее того заслуживала. Дедушка, правда, пытался преодолеть сопротивление родни, но быстро отступил. Ему пригрозили лишить его наследства и родительского благословения, и он не нашел смелости бороться до конца. Дедушка, крайне благородный и достойный уважения человек, всегда был слабоволен, легко поддавался чужому влиянию. Никогда он не мог сказать решительно: «Я этого хочу!». Вскоре дедушку отправили за границу, чтобы дать ему все забыть… Что за издевка судьбы! В Париже он познакомился с Габриэлой де Бурбон, и моя прабабушка, близко знакомая с герцогами, договорилась с отцом Габриэлы о браке их детей. Измученная жизнью, герцогиня поддалась воле отца. Свадьба состоялась в Риме… и молодая пара всю свою оставшуюся жизнь жалела о своем поступке. Они жили очень несчастливо. Оба жили лишь собственной тоской. До самой смерти бабушка любила только память о человеке, который погиб из-за нее, а дедушка сохранил любовь к той девушке и жалел, что не смог дать ей счастья. В семейной жизни их не было ни покоя, ни гармонии. Злой рок окутал их черной тучей, и в тени этой тучи они прожили всю оставшуюся жизнь. Впрочем, бабушка прожила недолго. Печаль, неотвязные тягостные воспоминания подточили ее и без того хрупкое здоровье. Вскоре она захворала чахоткой, и совсем молодой умерла на берегу Средиземного моря. Тогда дедушка передал глембовический майорат моему отцу, а сам поселился в Слодковцах, куда несколькими годами позднее привез овдовевшую тетю Идалию с малюткой Люцией.

Вальдемар замолк. Внезапно выпрямился, провел ладонью по лбу и вздохнул:

— Быть может, теперь она где-то на другой планете обрела покой, которого была здесь лишена…

— Вы ее помните? — тихо спросила Стефа.

— Помню немножко. Она была моей крестной матерью. Мне о ней много рассказывала бабушка Подгорецкая, которая ее очень любила.

Он внимательно посмотрел на Стефу, на ее влажные глаза, и сказал удивительно мягко:

— Я вас расстроил, правда? Вы грустны…

Стефа подняла на него глаза:

— Мне жаль людей, которые так страшно мучились, столько пережили…

— О да! Стоит сожалеть о несбывшихся надеждах и величайшем богатстве на свете — чувствах…

— Значит вы понимаете? — спросила Стефа.

Он нахмурился:

— А вы в этом сомневаетесь?

— Я думала, что… что в вашем кругу любовь не ценят и не считают ее богатством…

— Однако дедушка Мачей и бабушка ценили и понимали любовь.

— И оба своими руками убили ее, — сказала Стефа.

— Ну, это совсем другое. Им не хватило сил бороться за свою любовь.

Стефа всматривалась в его мужественное лицо.

Словно очнувшись, он посмотрел на девушку и усмехнулся:

— Вы меня боитесь? Неужели я такой страшный? Конечно, я могу быть страшен, но только не для вас. Вы меня слегка задели, спросив, способен ли я понять глубину чувств; отвечу вам откровенно: нет, я не способен был… но начинаю понимать.

Стефа встала и быстро сказала:

— Спасибо вам, но мы слишком долго просидели в этом… таинственном зале.

— Тогда, быть может, рукопожатие в знак благодарности? — протянул он руку.

Стефа подала ему свою. Он крепко сжал ее ладонь, склонился и прижался к ней горячими губами. Стефа окаменела, кровь бросилась ей в лицо, в голове зашумело. Поцелуй обжег ее.

Вырвав руку, она пошла к двери, убегая из этого зала.

Вальдемар медленно шел следом.

XIX

Гости собрались на террасе. Игра в теннис не удалась, и все рассуждали, чем бы еще заняться. Стефа и Вальдемар появились в самую пору: их отсутствие уже привлекло внимание. На желтые розы в руках Стефы все взглянули чуточку подозрительно.

— Где вы были? — спросил Трестка. — Панна Стефания выглядит как цветущая лужайка.

Она засмеялась:

— Красивые розы, правда? Вальдемар сказал:

— Мне припомнилась сказка о зачарованном королевском дворе: вы все выглядите, словно уснувшие в сонном царстве.

— А вы вторгаетесь словно триумфатор на колеснице, — прищурилась панна Рита.

— И даже пленница есть, — подхватил Трестка.

— Ага! Значит, ваше молчание при виде нас — символ почестей для триумфатора?

— О нет! Так далеко мы не зашли… по крайней мере я не зашла, — нервно засмеялась Рита.

— Вальдемар иронически усмехнулся:

— Я вижу, теннис вас не развеселил…

— Вы все уже играли? — спросила Стефа.

— Я не играл. Можно начать снова, — сказал Вилюсь Шелига.

— И я хочу с вами сыграть, — подбежала к Стефе Люция.

Вальдемар сказал Стефе:

— Вы, помнится, говорили, что не играете в теннис.

— Да что вы?! Панна Стефания играет мастерски!

— Прекрасно, пани Стефания, я поймал вас на лжи!

— Быть может, панна Стефания не хотела играть с вами одним? — вмешался Шелига.

— Ни то, ни другое, — сказала Стефа. — Играть в теннис я научилась лишь в Слодковцах, и тогда, когда вы предлагали сыграть, я и ракетку держать не умела.

— Ну, значит, вы еще новичок в игре! — воскликнул Трестка.

— Возможно. Это Люция мне льстит.

Все согласились сыграть еще одну партию.

— Вы позволите сыграть с вами? — спросил Вальдемар.

Стефа склонила голову.

Вилюсь Шелига поморщился. Рита прикусила губы.

Игроки заняли места — Стефа в паре с Вальдемаром, и панна Рита с Вилюсем. Майорат и Рита были отличными игроками, Вилюсь — тоже не новичок, одна Стефа чувствовала себя не вполне уверенно. Трестка поддразнивал ее, говоря, что ее сейчас будут учить мастера, и громко принимал пари на победителя. Вскоре пари были заключены.

Но Стефа сама шутила над Тресткой, к тому же ее смешил Вилюсь в роли отвергнутого обожателя. Вальдемар и в самом деле объяснял ей нужные правила, ободряя ее, что сегодня она непременно выиграет. Платье мешало Стефе, и она, чуточку подоткнув его, подняла ракетку:

— Начинаем?

— Voque la galиre![38] — сказала пани Рита. И, бросив быстрый взгляд на стоявшего напротив нее майората, добавила: — Я должна выиграть!

Вальдемар молча поклонился. Выглядело это так, словно он принимал вызов.

Партия началась. Панна Рита играла разгоряченно и зло. Ее сердило спокойствие Вальдемара, ловко, холодно, почти механически отражавшего ее мячи. Казалось, он попросту пренебрегает ее ударами, но отражает все до единого и успевает при этом опекать Стефу, каждое ее движение. Вилюсь, не скрывавший злости, играл вспыльчиво. Но все главным образом следили за Стефой. Разгоряченная, веселая, она играла увлеченно. Движения ее были грациозными от природы.

Замечания Вальдемара в конце концов ей надоели:

— Не поправляйте меня! Я и сама умею играть.

— Вот благодарность за мои труды, — засмеялся майорат.

— Вот именно. Иначе, если я выиграю, все заслуги вы припишете себе.

— Вы уже выиграли. Теперь моя очередь.

— Господи, что за счеты? — сказала панна Рита. — Вот вам!

Она необычайно сильно послала мяч. Стефа вскрикнула, метнулась в ту сторону и в последний миг успела отбить мяч под ноги Вилюсю.

— Я спасла вас! — засмеялась она, чуть запыхавшись.

— Спасибо, — сказал Вальдемар. — С вами мы победим.

Панна Рита прикусила губу и окинула Стефу недружелюбным взглядом:

— Я уверена, что вы проиграете, еще не конец!

— Ждем новой атаки, — ответил майорат.

— Вы многим рискуете, Рита, — вмешался Трестка. — Против вас стоят могучие силы.

— Не мешайте! Qui ne risque rien, n'a rien![39]

— Mais qui risque trop, a ussi n'a rien![40] — ответил Трестка зло.

— О чем вы, господа? — спросил майорат.

— Ах вы, невинный младенец!

— Пан майорат, мяч, мяч! — вскрикнула Стефа. Вальдемар встрепенулся и отбил летевший в него мяч. Теперь Рита крикнула:

— Вилюсь, мяч!

Но было поздно: Стефа и Вальдемар выиграли. Майорат сказал:

— Браво, пани Стефания! Нас можно поздравить, мы торжествуем!

Трестка посмотрел на Риту:

— Говорил я вам? Любопытно идет игра!

— Вы мне надоели! Я обязательно выиграла бы. Это все из-за Вильгельма.

— Дорогая, ты зевала, а мне пришлось играть за двоих, — сказал задетый за живое студент.

— Ну да! — обиделась на него сестра. — Как будто ты не зевал!

Все направились в сторону долины роз, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Вход в долину замыкали железные ворота в готическом стиле в виде решетки, оплетенной розами.

— Великолепно! Сказка! — твердил изумленный барон Вейнер, не веря собственным глазам.

— А что это там за детские голоса? — спросила Стефа, когда они оказались возле ограждавшей долину решетки.

— Это приютские, — ответил Вальдемар.

Он отворил железную калитку, и Стефа застыла, пораженная. По всей долине, на зеленой мураве, среди цветущих клумб играло множество детей, от младенцев до двенадцати-четырнадцатилетних — девочки в розовых кретоновых платьицах, мальчики в темно-синих блузах. В отдалении стояло большое двухэтажное здание, белое с красной крышей, окруженное клумбами, с вывеской на фасаде. Красные буквы гласили: «Приют Святой Эльжбеты».

На газонах стояли столбы с гимнастическими лестницами и иные спортивные приспособления. У старших детей имелись тележки и даже маленькие живые ослики; малыши играли в песочницах. Стефа и остальные залюбовались этим зрелищем; внезапно дети встрепенулись, вскричали и со всех сторон бросились к решетке, протягивая ручонки: