Прокаженная

Некоторые гости фыркнули:

— Ну еще бы! Граф мечтает гоняться за дикими кабанами непременно на глазах у Шелижанской!

Вальдемар пожал плечами:

— Вы ее встретите и в Глембовичах. А до того, быть может, произойдут и перемены, и вы приобретете на нее больше прав.

— Каким это образом?

— Ставши ее женихом.

Трестка посмотрел удивленно и не сразу ответил:

— Сомневаюсь, что так будет…

Молодой граф Брохвич, коллега Вальдемара по Галле и его близкий друг, усмехнулся и шутливо сказал:

— Скоро состоится конская выставка. Насколько я знаю, панна Рита выведет фольблютов… Смотри, чтобы твои першероны не победили их, иначе…

— Иначе он ее и на ста лошадях не догонит, — добавил Вальдемар.

Все расхохотались. Брохвич продолжал:

— Вот именно. Тогда смело можешь сказать: все кончено! А посему и не старайся добиться золотой медали, достаточно будет и похвальной грамоты.

— Я своих першеронов вообще выставлять не буду.

— Весьма разумно!

Барон Вейнер пригладил свои бачки:

— Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?

— Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.

— «Муз»?

— О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.

— Как украшение?

— Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, — подхватил Брохвич.

Молодой Жнин сказал:

— Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.

— Да, они все поедут.

— Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! — сказал Брохвич. — Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?

Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:

— Очень красивая и весьма неприступная.

— Ну, последнее — это большое достоинство.

— А по-моему, изъян, — отозвался Жнин.

— Неприступность — изъян у замужних, а не у девиц.

— Брохвич, ты не пьян?

— Ничуть!

— Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:

— Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.

— Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:

— Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?

— Да, очаровательная Стефа!

— Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?

Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:

— О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.

Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.

Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».

Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:

— Джентльмен!

Остальные удивленно переглядывались.

Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.

Первым отозвался Брохвич:

— Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять — никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.

Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:

— Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.

Однако тут же в голове Вальдемара промелькнула горькая мысль: «И я еще морализирую! Как будто я сам так уж почтительно выражался о незнакомых мне паннах!»

И он поторопился поддержать разговор.

Вновь воцарилось прежнее веселье.

К концу вечера князь Занецкий вновь коснулся несостоявшегося замужества графини Барской. Он был здесь самым заинтересованным лицом, а поведение Вальдемара внушало ему некоторые надежды. Решив убедиться окончательно, он с деланным безразличием спросил:

— Господа, вы не знаете, Барские будут на выставке или поедут за границу?

— Будут, — ответил кто-то.

А Вальдемар сказал:

— Один только Лигницкий отправился в Рим — якобы отслужить заупокойную по несбывшимся надеждам, а на самом деле — поискать новую партию. А Барская на выставке обязательно будет. Так что готовьте копья, господа, дабы преломить их на турнире в борьбе за ее перстень, — добавил он, не скрывая иронии.

Все посмотрели на него. На миг стало тихо. Вальдемар удивленно глянул на них:

— Что вы на меня так уставились?

Трестка бухнул:

— Они уверены, что на этом турнире их ожидает нешуточное препятствие.

— Это какое же?

— Препятствие в вашем лице. Считается, что победу добудет исключительно ваше копье.

Вальдемар пожал плечами, пустил клуб дыма к потолку и равнодушно сказал:

— В таком случае, господа мои, вы plus royaliste que le roi.[46]Подозреваете меня в намерениях, каких у меня нет.

Слова эти произвели большое впечатление. Князю Занецкому ужасно хотелось поблагодарить Вальдемара, но он справился со своими чувствами.

— Но ты, Вальдемар обязан научить меня, как добывают лавры у прекрасных дам, потому что я, сказать по правде, понятия о том не имею, — сказал Брохвич.

— Спроси Трестку. Он вот уже три года ведет кампанию. Я сам в таких делах разбираюсь плохо.

Брохвич комичным жестом заломил руки:

— Вы слышали? Он не разбирается! Трестка сказал:

— Ну, вы отправляете Брохвича не по адресу. Я веду кампанию три года, все верно, но без всяких результатов…

— Слушай, Юрек, к чему тебе советы? — спросил Вальдемар. — Положись на себя, и дойдешь до финала… а то и до эпилога.

— Ох, где мне найти отваги… Вальдемар поднял брови:

— Ну, если ты в таком настроении собрался в бой, то лучше уж сразу закажи место в спальном вагоне и отправляйся в Рим следом за Лигницким…

Брохвич поклонился:

— Если я и поеду в Рим, то исключительно в свадебное путешествие!

— Ты великолепен! — усмехнулся Вальдемар. — Шампанского!

Вино полилось рекой, тосты следовали один за другим, звенели бокалы, и вскоре зазвучал полный жизни, молодости и веселья «Гаудеамус».

XXI

Наступило первое сентября. Солнце заливало поля, небесная лазурь была чистейшей, но краски ее уже чуточку поблекли в предчувствии осени.

Гнедая четверка из Слодковиц ехала посреди полей, запряженная в изящное ландо. Пани Эльзоновская, Стефа и Люция ехали в костел.

По обеим сторонам дороги шагали на воскресную мессу толпы крестьян в красочных нарядах, радовавшихся успешному завершению жатвы. Пани Идалия была в самом хорошем расположении духа, под стать погоде. Она весело разговаривала с сидящей рядом Стефой, поглядывая на нее с истинным расположением. Стефа же выглядела великолепно. Серо-голубая шелковая мантилья окутывала ее мягкими складками, оттеняя белизну ее кожи. Она живо беседовала со спутницами, однако в ее блестящих глазах внимательный наблюдатель мог бы заметить печаль; на лице ее появилось прежде не свойственное ей выражение. Порой ее густые темные брови нетерпеливо хмурились, словно некая мысль неотвязно сопровождала ее. Но этот душевный непокой лишь прибавлял ей прелести.

В костеле собралось много окрестной интеллигенции, с людьми этого круга в Слодковцах не поддерживали близких отношений. Вежливо кланяясь пани Идалии и Люции, все смотрели на них с тем невольным почтением, какое внушают древность рода и высокое общественное положение. Иным достаточно было и того, что на упряжи прекрасных лошадей сияли княжеские шапки, что эти дамы обитают не где-нибудь, а в замке.

Молодежь смотрела главным образом на Стефу, обмениваясь разнообразными замечаниями. Мужчин волновала ее красота, все они признавали, что Стефа держится с большим благородством. Дамы, однако, тихонько злословили на ее счет; все знали, что она — дочка зажиточного жителя Царства. Об этом рассказывал Вилюсь Шелига, со многими здесь знакомый и бывавший у них частенько. По его недомолвкам многие поняли, что студент был влюблен в панну Рудецкую, что вызывало к ней еще больший интерес. Перед началом мессы произошло движение перед ризницей, и вошел Вальдемар.

Все взгляды обратились от Стефы к нему. В этом костеле он был редким гостем. Пани Идалия, завидев его, удивленно подняла брови. Стефа залилась румянцем. С того утра, когда он обошелся с ней так холодно, девушка не видела его. Прошел месяц с тех пор, как он появлялся последний раз. Теперь он внезапно объявился в костеле, где прежде почти не бывал. Быть может, знал, что встретит здесь, ее?

Вальдемар прошел к почетным скамьям, поздоровался с дамами и занял место рядом со Стефой.

Пани Идалия, полуобернувшись, спросила шепотом:

— Вальди, ты едешь прямо из Глембовичей?

— Нет, я заезжал в Слодковцы.

— Значит, ты знал, что мы здесь?

— Конечно.

— Ты хорошо сделал, Вальди, что приехал! — шепотом сказала Люция.

Вальдемар выпрямился и склонял голову в ответ на многочисленные поклоны окружающих, Стефе он не сказал ни слова; лишь временами украдкой бросал взгляд на ее склоненный над молитвенником чистый профиль. При мысли, что он сидит с ней рядом, Вальдемара охватила необычайная радость. Он следил за каждым ее движением, не гладя на нее, он знал, как она одета.

Все в ней было исполнено для него неизъяснимой прелести. После долгой разлуки она показалась ему еще прекраснее и желаннее.

А Стефа лишь теперь поняла, что не смогла о нем забыть, как ни пыталась, что эта смутная, непонятная ей тоска была тоской по Вальдемару.

Осознание это причиняло ей боль и странное блаженство.

Слова молитвы мешались в ее сознании с ее собственными, она могла думать лишь о том, что он сидит рядом, что после месяца разлуки они вновь оказались так близко друг от друга. Украдкой она взглянула на его руку, увидела рукав легкого пальто и белоснежную полоску манжеты. Когда он клал деньги на блюдо для пожертвований, на его пальце сверкнул огромный бриллиант. Стефа решила сначала, что это обручальное кольцо, и ей пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что этот перстень она видела у него и раньше. Она слышала, что графиня Барская отказала Лигницкому, и вскоре после этого Вальдемар куда-то уехал из Глембовичей. В Слодковцах много говорили о его отъезде, связывая это с графиней. Пани Идалия твердила, что обручение неминуемо. Пан Мачей сомневался, но не перечил. Только панна Рита смеялась над этими слухами, а Трестка в голос твердил, что графине Барской ничуть не грозит «майоратская опасность». Оба они имели информацию из первых рук…

Люция тихонько потянула Стефу за рукав:

Что они все так на нас таращатся? Мы что, туземцы какие-нибудь?

Стефа подняла глаза. Все смотрели то на Вальдемара, то на нее.

«Что за бесцеремонность!» — с неудовольствием подумала она.

Люция взялась теперь за Вальдемара:

— Вальди, ты мешаешь молиться!

— Кому? Тебе?

— Нет, вон тем господам. Вальдемар ничего не ответил.

Он заметил, что привлекает всеобщее внимание, но давно уже к этому привык; другое занимало его мысли. Глядя на молящуюся Стефу, он думал: «Молится она или думает о чем-то другом?».

Он был уверен, что девушка радуется про себя его появлению и тешился этой мыслью, не желая себя разочаровать.

Однако Стефа, очнувшись от первого потрясения, полностью отдалась молитве. Никогда еще она не молилась с таким жаром. В душе ее звучали радостные сонеты, покой охватил ее, новые, неизвестные доселе чувства рождались в душе. Вознеся Богу благодарность за эти минуты, она жаждала испытывать их вечно. Вальдемар сидел рядом, временами касался ее руки, она чувствовала на себе его взгляд и была счастлива. Ее внутренний покой отражался на лице. Вальдемар смотрел на нее с неизвестной ему доселе нежностью. Угадывал, что она счастлива, что молитвы ее идут от души и побуждаемы к тому счастьем.

«Когда она молится, она словно ангел», — думал Вальдемар.

Тоска его прошла, циник и философ уступил место идеалисту. Эта девушка медленно, но верно завоевывала его душу, пробуждала желание.

Оба сидели молча, но проникали в мысли и чувства друг друга безошибочно.

Когда ксендз отошел от алтаря, пани Идалия встала первой.

У выхода из костела вокруг них образовалась толпа. Пани Идалия благожелательно раскланивалась с подошедшими ее поприветствовать. Вальдемар здоровался с дамами. Его окружали пожилые и молодые мужчины. Каждый стремился перекинуться с ним хотя бы парой слов.

Пани Эльзоновская поинтересовалась у нескольких дам, отчего они так редко бывают в Слодковцах.

Стефа удивленно поглядывала на нее: давно уже она не видела баронессу в столь прекрасном расположении. Несколько молодых дам, смущенных появлением Вальдемара, приблизились к Стефе и Люции. Посыпались многочисленные вопросы. Ответы на них были лаконичными. По знаку Вальдемара подъехало ландо из Слодковиц и глембовическая «американка», запряженная четырьмя «музами».

Вальдемар уселся на переднем сиденье рядом с Люцией. Еще несколько поклонов — и экипажи тронулись.

Люция, воспользовавшись тем, что мать занята разговорами с Вальдемаром, сказала Стефе по-французски:

— Ну, наконец, уехали! Я всех этих людей как-то инстинктивно боюсь…

— Теперь я спрошу то, о чем ты спрашивала в костеле: разве они какие-нибудь туземцы? — с бледной улыбкой сказала Стефа.

— Конечно, нет, но они какие-то другие, это люди не нашего круга…

— Люция, тебе рано выносить такие суждения! — резко сказал Вальдемар.

Люция смешалась, испуганно взглянула на мать, понурила голову и прошептала:

— Прости…

Пани Идалия нетерпеливо вмешалась:

— Вальди, ты долго гостил у Барских в Ожельске?

— Я там вообще не был.

Пани Идалия сделала большие глаза, на лице ее изобразилось несказанное удивление:

— Не был у Барских? Где же ты так долго ездил?

— Господи, ну с чего вы решили, что я уехал в Ожельск? Я состою в организационном комитете выставки, и по этим делам мне и пришлось поехать в В.

— Значит, ты не знаешь, что произошло у Барских? Вальдемар довольно усмехнулся:

— Ну отчего же. Все знаю, от начала и до конца.

— До какого конца?

— Ну, разумеется, до корзины, которую князю вынесли.[47]

— И что ты на это скажешь?

— А что я могу сказать? Разве что пожелать графине Мелании новой победы и нового нареченного.

— И кто же им будет?

— О, я не настолько информирован! На старте встали легионы обожателей, но пальма первенства… наверняка графиня и сама не знает, кому ее вручит, что уж спрашивать меня, — откровенно веселился Вальдемар.

Пани Идалия взорвалась:

— И она, и мы все, и ты, в первую очередь, прекрасно знаем, у кого наибольшие шансы победить.

— Увы, я так недогадлив…

— Вальди, ты меня выводишь из себя! Все зависит только от тебя!

— Но я не собираюсь бороться за ее руку, — ответил он, подчеркивая каждое слово, явно начиная выходить из себя.

— Почему?

— Извините, тетушка, но это исключительно мое дело.

Пани Идалия нахмурилась, как туча. Тут вмешалась Люция:

— А я очень рада. Я Меланию Барскую терпеть не могу!

— Люция, soyez tranquille![48]-вознегодовала пани Идалия.

Бедной Люции сегодня положительно не везло, упреки на нее так и сыпались.

Вальдемар перевел разговор на другую тему — заговорил о будущей выставке, сравнил ее с заграничными, высказывая удивительно меткие и оригинальные суждения. Постепенно он весьма искусно втянул в разговор и Стефу, так что в конце концов беседовали только они двое. Люция сидела, насупившись, пани Идалия угрюмо безмолвствовала. Так они доехали до Слодковиц.

Пани Идалия в крайнем расстройстве чувств появилась в кабинете пана Мачея:

— Папа, вы говорили с Вальдемаром? Вы знаете? Старик удивленно посмотрел на нее:

— Он сюда заезжал буквально на минуту, узнал, что вы поехали в костел, и помчался следом, даже лошадей не сменил…

— Значит, вы ничего не знаете?

— Да что случилось, во имя Божье?

— Ох! Ничего страшного, не пугайтесь. Ничего с нашим баловнем не стряслось. Вы себе только представьте: он вообще не ездил в Ожельск! И преспокойно заявляет мне, что он, изволите ли видеть, вовсе не думает о графине! N'est-il pas fou?[49]

Пан Мачей усмехнулся:

— Идалька, к чему так нервничать? Я тебе давно говорил, что ничего у них с Барской не выйдет.

— Но почему? Где он еще найдет такую партию? Имя? Приданое?

— Нет уж, извини! Уж кто-то, а Вальдемар может позволить себе выбрать жену, не оглядываясь на приданое и партию! А что до имен — их у нас у самих хватает!

— Но что он имеет против Мелании? Красавица, образование получила за границей, une fil le trиs gentille![50]

— Должно быть, он смотрит куда-нибудь в другую сторону. Я не сомневаюсь, что она обладает множеством достоинств… но она не в его вкусе.

— Папа, вы должны на него повлиять!

— О нет, от меня этого не жди! Благодаря таким вот идеям мы с твоей матерью были несчастны всю жизнь. Нет уж, пусть никто не повторяет наших ошибок!

— Вздор! — фыркнула пани Идалия. — На что это только похоже! Мелания ради него отвергла великолепную партию, а он изволит капризничать. Будет жалеть потом, когда ее уговорит кто-нибудь другой, а она девушка гордая, так и произойдет!

И баронесса покинула кабинет.

— Пан Мачей, глядя ей вслед, прошептал:

— Значит, то, что мы с Габриэлой были несчастливы — вздор! Вздор, что убить или покарать любовь — преступление! Взор, что дорогу к счастью нужно выбирать самому. Все вздор! А где же тогда истина?

И он склонил голову на грудь.

XXII

На другой день пан Мачей предался необычайно серьезным размышлениям. Он давно уже замечал в поведении Вальдемара перемены. Пани Идалия, правда, считала, что виной всему графиня Мелания, и Вальдемар просто шутит, как у него в обычае, не желая признаться, что влюблен в Барскую…

Однако пан Мачей подобному не верил. Он один заметил происходившую в Вальдемаре внутреннюю борьбу. Зная натуру внука и его порывистость, пан Мачей серьезно опасался за его будущее. С проницательностью старого человека он предвидел нечто, пугающее его. За время долгого отсутствия Вальдемара страхи приугасли, но теперь возродились вновь.

После крайне деликатной беседы с внуком пан Мачей испугался своих подозрений. Он пытался инстинктивно защититься от них; любимый внук удручал его, невысказанные слова были у обоих на устах, но они оба пока что не могли и не хотели объясниться начистоту. Пана Мачея это крайне мучило, но он не упрекал внука ни словом; не вспомнил даже, что завтра именины Стефы, о чем месяц назад не преминул бы сказать.

Впервые в жизни отъезд внука обрадовал старика; пан Мачей провел бессонную ночь, а утром встал с головной болью, в полном расстройстве чувств. В десять утра он попросил лакея пригласить к нему Стефу.

Она вошла, печальная, глаза ее были заплаканы. Белое простое платьице делало ее бледнее обычного, только глаза из-за переполнявших их слез неестественно блестели. Она сердечно поцеловала руку пана Мачея. Обняв ее, старик усадил девушку напротив.

— Почему ты плакала, дитя мое? — спросил он, не выпуская ее руки.

Стефа прикусила губы и быстро-быстро заморгала — слезы вновь навернулись ей на глаза.

— Почему ты плакала?

— Потому что мне грустно… — тихо ответила она. — Раньше этот день я всегда проводили дома…

— И больше никаких поводов для слез?

Стефа бросила на него быстрый взгляд:

— Никаких!

Пан Мачей выпустил ее руку и бессильно опустился в кресло. Ее восклицание выдало Стефу с головой. Проницательный старик понял, что, кроме тоски по дому, есть еще что-то, о чем она не хочет упоминать. Глядя на нее, он шептал:

— Стеня… вторая Стеня…

— Кто? — порывисто спросила девушка.

Пан Мачей сказал:

— Ты ее не знала, дитя мое. Была когда-то Стеня, похожая на тебя… но это было так давно…

Стефа вспомнила рассказанную Вальдемаром историю и, охваченная сочувствием, опустила глаза.

Пан Мачей взял со столика оправленную в замшу коробочку, открыл ее и приподнял с белой бархатистой обивки миниатюру в форме большого медальона, с необычайным изяществом выполненную эмалью на золоте.

Миниатюра изображала молодого человека в мундире польских улан, с орденской звездой и крестом Виртути Милитари на груди. Показав ее Стефе, пан Мачей взволнованно сказал.

— Вот мое изображение в те времена, когда я был гораздо счастливее… любил такую, как ты, Стеню, думал, что мне принадлежат и она, и весь мир… Но молодость пролетела. Что с тобой, дитя мое?

Стефа, едва бросив взгляд на портрет, вздрогнула:

— Я это где-то уже видела!

Старик внимательно посмотрел на нее:

— Эту вот миниатюру? Где ты могла ее видеть? Ты ошиблась, деточка! А может… Идалька тебе показала?

— Нет… Но я, несомненно, видела этот портрет!

— Может, в каком-нибудь старом-престаром журнале? Вполне возможно. Когда-то я вызывал некоторый интерес у господ редакторов.

— Быть может, — сказала Стефа без особого убеждения.

Пан Мачей подал ей миниатюру:

— Это тебе мой подарок на именины. Мне показалось, ты не откажешься от портрета, изображающего в молодые годы человека, который так к тебе расположен.

— Большое вам спасибо, — сказала Стефа. — Это для меня лучший подарок. Но заслужила ли я? Это ведь ценная семейная реликвия.

— У меня их было несколько. Я роздал их членам семьи, и оставил одну для тебя, последнюю… Ты так похожа на мою Стеню… Когда-нибудь я тебе покажу и ее портрет… он у меня один-единственный, реликвия моя…

Явно взволнованный, старик погладил Стефу по голове и сказал удивительно мягко:

— Не грусти, детка. Сегодня твой праздник, не плачь и будь счастлива. Ты такая еще молодая…

Вернувшись к себе, Стефа разглядывала миниатюру, охваченная непонятными ей самой чувствами. Смутные воспоминания связывали этот портрет с ее ранним детством. Лицо молодого улана напоминало Вальдемара, только одежда и прическа были другими.

Стараясь вспомнить, где она могла видеть медальной, Стефа не сводила с него глаз. Сходство юного офицера с Вальдемаром было поразительным, и Стефа шепнула:

— Что же он не едет? Почему он вчера уехал так быстро, почему он так изменился?

Она пыталась быть веселой — и не могла, боясь признаться самой себе, что отъезд Вальдемара перед самыми ее именинами крайне ее обидел. Но перестать думать о нем она не в состоянии.

Перед обедом Люция уговорила ее пройтись. Они отправились в лес. Стефа вспомнила майскую встречу с Вальдемаром, его язвительные шуточки. Вспомнила свой гнев, резкие ответы и неприязнь, которую она тогда питала к злоязычному магнату. В то время она боялась его, он вызывал в ней панический страх, но и привлекал. И теперь она сердилась на себя за то, что думает о нем постоянно, неважно, хорошо или плохо, но думает всегда и везде…

Теперь чувства ее изменились: страх перед ним не исчез, даже усилился, но уже по другим причинам. Она боялась признаться в своих новых чувствах к Вальдемару.

Видя ее задумчивость, Люция отбежала в сторону. Ее юная головка трещала от домыслов, которыми ей было не с кем поделиться — матери она побаивалась, а с дедушкой говорить не хотела.

Свои подозрения она держала втайне, боясь ошибиться. От ее внимания не ускользнуло, что отношение Вальдемара к Стефе вдруг резко переменилось. Впрочем, они сами изменились, и Вальдемар, и Стефа. Стефа не была так безоглядно весела, как раньше. Люцию это озадачивало…

Так, погруженные в свои мысли, они оказались на лесной дороге. Люция шла быстро и вскоре обогнала Стефу. Внезапно, выйдя на поворот, она остановилась в удивлении. Увидела четверку гнедых, узнала в них глембовическую упряжку и моментально спряталась за деревья. Она догадалась, что Вальдемар помнил об именинах Стефы и ехал сюда главным образом из-за нее; теперь Люция хотела подсмотреть их встречу.

Стефа не заметила маневров девочки, но, не видя ее рядом, громко позвала. Люция не ответила. Тем временем совсем близко раздался стук копыт, и из-за поворота показались прекрасно знакомые Стефе каурые арабские кони. «Американкой» правил сам Вальдемар, кучер сидел сзади.

Стефа вспыхнула, остановилась, как вкопанная, собрав всю силу воли, чтобы заставить себя быть спокойной. Вальдемар уже заметил ее. Он резко остановил коней и приподнял шляпу. Спрыгнув на землю, он сказал кучеру:

— Езжай на опушку и оставайся там.

Видя перед собой майората, Стефа наконец опомнилась.

Он крепко пожал ей руку. Какой-то миг стояла тишина. Потом он сказал низким голосом:

— Как хорошо, что я вновь встретил вас именно здесь.

— Это было в мае, но теперь осень!

— Если захотеть, можно и зимой сотворить себе май. Стефа молчала.

— Я приехал, чтобы поздравить вас с праздником. Я не стану говорить вам пышные пожелания, не умею…

Стефа живо прервала его:

— Достаточно и того, что вы приехали… Спасибо! Он поднял к губам ее руку, изящно склонив голову.

Горячее прикосновение его губ током прошло по всему ее телу. Она не вынесла его взгляда и опустила глаза.

Они молча шли бок о бок, наконец майорат заговорил:

— Именины для меня лично — несноснейший день в году. Терпеть не могу получать приглашения на именины, и сам редко их рассылаю. Предпочитаю сам приезжать к людям. Именины словно отпущение грехов: все навещают виновника торжества, словно исповедника.

Стефа улыбнулась:

— Однако и вы приняли участие в столь нелюбимом вами обычае…

Вальдемар нахмурился:

— О нет! Я же сказал: сам этот обычай я терпеть не могу, но к своим добрым знакомым приезжаю охотно.

Стефа смутилась и громко позвала:

— Люция! Люция! Вальдемар удивился:

— Разве вы не одна здесь?

— Я шла с Люцией, но она куда-то подевалась. Тут затрещали ветки, и Люция выбежала из кустов.

Лицо ее разрумянилось, глаза блестели.

— Где ты бегала так долго? — спросила Стефа.

— Собирала орехи. Там их так много!

— Ну, и что же ты их не набрала, если их так много? — пытливо глянул на нее Вальдемар.

Люция потупилась:

— Я их не собирала, я их только ела. Я так далеко в кусты забралась…

— Странно, но по твоему платью этого не видно.

Стефа засмеялась:

— Ты ведь пропала у меня с глаз как раз перед тем, как подъехал пан Вальдемар. Но почему ты с ним не здороваешься?

— Увлечена орехами, — со странной улыбкой бросил Вальдемар.

Покрасневшая Люция поздоровалась с Вальдемаром чуточку робко. Поняла, что он догадался об истинной причине ее отсутствия.

Теперь она не сомневалась, что Вальдемар всецело поглощен Стефой. Из своего укрытия она увидела их, хотя слов почти не расслышала.

— Вальди, ты приехал верхом или в экипаже? — спросила она с деланной наивностью.

— В экипаже. А не пора ли нам возвращаться?

— При Люции разговаривать со Стефой ему не хотелось.

Он взглянул на часы: скоро два.

Они повернули назад. Когда поравнялись с экипажем, Вальдемар пригласил прокатиться. Усадил Стефу и Люцию на переднем сиденье, а кучера пешком отправил в Слодковцы.

— Правьте вы, — сказал он, подавая вожжи Стефе.

Девушка развеселилась, все ее утренние печали улетучились. Смеясь, она встряхнула вожжами, и четверка понеслась размашистой рысью. Вальдемар стоял у нее за спиной и, пощелкивая бичом, подавал советы, радуясь близости с нею. Словно помогая ей поправить вожжи, он направил коней на другую дорогу, мимо Слодковиц. Стефа заметила это:

— Мы не туда едем!

— И прекрасно. Куда нам спешить?

— Но я проголодалась! — жаловалась Люция. — Нас ждут к обеду!

Стефа молча встряхнула вожжи. Лошади резко повернули и, не понимая, куда же теперь бежать, затоптались, сбиваясь с шага.

— Что вы делаете! — крикнул Вальдемар, перехватывая у нее вожжи.

Но в этот миг коренная лошадь рванулась вперед, и четверка понесла.

Вальдемар так сильно натянул вожжи, что кони встали на дыбы, но сдержать их с маху было невозможно. «Американка» кренилась на обе стороны, гравий со свистом летел из-под колес.

Стефа ухватилась за вожжи, натянутые, как струны.

— Отпустите! — крикнул Вальдемар. — Успокойтесь, ничего страшного!

Его уверенность передалась Стефе. Кони и в самом деле умерили бег, хлопья белой пены летели от них во все стороны. Подняв глаза, Стефа удивленно смотрела на мужественную фигуру Вальдемара. Удерживая мчащихся коней, он стоял, выпрямившись, словно ему не приходилось прилагать ни малейшего усилия. Только вожжи так впились ему в ладони, что лопнули лайковые перчатки, да на висках выступило несколько капелек пота.

Внезапно его взгляд упал на Стефу.

Они смотрели друг на друга. Он слегка усмехнулся, внезапно больше глазами, чем губами, и с неподдельной сердечностью шепнул:

— Вам страшно?

Голос его звучал заботливо.

— Ничуть, — ответила она тихо.

Будь она совершенно откровенной, могла бы сказать что ей хорошо, как никогда. Боясь, чтобы он не прочитал этого в ее глазах, она опустила их, разрумянившаяся, счастливая.

Еще немного усилий — и взмыленные кони пошли медленнее. Влажные черные спины казались бархатными. Разгоряченные скачкой, кони фыркали и мотали головами, грызя удила. Достаточно было на миг вернуть им свободу, чтобы они вновь понеслись, рассекая воздух.

Видя это, Вальдемар не ослаблял внимания, крепко сжав вожжи в руках. Когда Стефа попросила их у него, он мотнул головой.

— Вы устали, отдохните, я поеду медленно, — просила она.