Поэтому, вернувшись в Россию, революцию воспринял положительно. После некоторых колебаний, в 1919 г. вступил в РККА. Отличался умом, храбростью, деловитостью и хорошим знанием военного дела. С самого начала сделал ставку на Троцкого, Председателя РВС республики, и успешно шел вверх по карьерной стезе. На фронте командовал полком, бригадой, затем упорно учился (в том числе восточным языкам), работал в штабах округов, затем в центральном аппарате Наркомата обороны. Прекрасно знал немецкий язык, поэтому работал по немецкому направлению. Участвовал, как представитель наркомата, на различных военных маневрах. У него имелись тесные связи с дипломатами, особенно с К.К. Юреневым, с крупными командирами-прибалтами: И.И. Вацетисом (1873— 1938), В.К. Путной (1893-1937), Р.П. Эйдеманом (1895-1937). В тесной дружбе находился с начальником Политуправления РККА Я. Гамарником. Он считался «его человеком», и тот очень способствовал карьере Ринка.

Ответственных зарубежных командировок выпало на его долю две: военный атташе в Афганистане и военный атташе в Японии. Всюду он был связан с легальной и нелегальной разведкой. Им лично руководил зам. начальника Разведупра Александр Матвеевич Никонов (1893— 26.10.1937, чл. партии с 1918), работавший в Разведупре с 1921 г. Его труды за границей оценивались положительно. Он получил чин комдива (1935). В промежутках между двумя поездками занимал важный пост в Наркомате обороны (начальник отдела внешних сношений, 4-й отдел штаба РККА). Карьера, таким образом, развивалась блестяще, к несомненной зависти многих. Тем неожиданнее явилось ее крушение.

В октябре 1937 г. Ринк был арестован НКВД. После пяти с лишним месяцев следствия был судим и 15 марта 1937 г. расстрелян.

В чем же дело? Что такое случилось? «Изнанка» истории, невидная посторонним, оказалась такова:

Ринк, как и другие крупные командиры, делал карьеру отнюдь не за счет только личного ума и в индивидуальном порядке, но в составе влиятельной военной группы, где люди были связаны общностью взглядов, родственными и дружескими узами, партийной, военной и дипломатической работой, совместной службой в период Гражданской войны. Последняя ясно показала меру ума и удачливости каждого, выдвинула лидеров, на которых равнялись все остальные, чье слово для младших являлось законом.

Для Ринка такими людьми являлись Вацетис, Примаков и Путна, а на самом высшем уровне — Гамарник и Тухачевский. Годы яростной оппозиционной борьбы, распространение огромного количества оппозиционных платформ, листовок, памфлетов, злобных стихов, материалов от Троцкого из-за границы, а также от белогвардейцев, проникавших в страну нелегально, усердно и тайно читавшихся, огромное количество хозяйственных ошибок, низкий уровень жизни, плохие жилищные условия, невыполнение в целом данных в Октябре 1917 г. обещаний относительно мировой революции и быстрого создания изобильного коммунистического общества — все это привело к ужасному разочарованию многих людей, в первую очередь на верхах, где в силу должности и поездок за границу знали много больше, чем рядовые граждане. Политические убеждения рушились, ибо свободный обмен мнениями запрещался. Нельзя было открыто критиковать ни ЦК партии, ни Ленина; сами партийные съезды превратились, особенно в политической части, в упражнение по части говорильни и непременного прославления «мудрости» ЦК и Сталина. Между тем между собой члены партии, а нередко и беспартийные, повторяли хорошо известные им слова Ленина:

«Если мы провалимся с нашим строительством и мировой революцией, возврат к старому неизбежен!»

А меньшевики, эсеры и им сочувствующие добавляли: «Надо возвращаться к буржуазной республике как можно скорее». «Народ и без того заплатил большую цену за „безумные ленинские эксперименты“! Пусть пока буржуазия, умеющая руководить и работать, направляет общество, обеспечивая внутренний мир с изобилием! А рабочему классу предстоит еще долго учиться и организовываться. Он еще не завтра и даже не через 20 лет снова возьмет власть!»

Такого рода разговоры, а с ними и «правые» (буржуазного типа) концепции чрезвычайно широко распространились — в верхах армии и НКВД, в профсоюзах, в партийном и хозяйственном аппарате и даже в самом ЦК партии. Все «бывшие» и те, кто происходил из семьи кулаков, оказались к такой концепции очень чувствительны. Авторитет Ленина в глазах всех непрерывно падал, несмотря на весь казенный фимиам. (И то, что ныне с ним произошло, — закономерное завершение!). Теперь даже соратники «Железного Феликса», прославленные своей борьбой с кознями контрреволюции, страшно разочаровались в результатах 20-ти лет работы, по-иному смотрели на прошлое. Теперь они были не склонны ни к какому пиетету по отношению к Ленину и его концепции. Совершенно не случайно признание Артузова(22 мая 1937 г.) в НКВД, арестованного в качестве соучастника преступных дел Ягоды, всего через 8 дней после ареста:

«Раньше, чем давать показания о своей шпионской деятельности, прошу разрешить мне сделать заявление о том, что привело меня к тягчайшей измене Родине и партии. После страшных усилий удержать власть, после нечеловеческой борьбы с белогвардейской контрреволюцией и интервенцией, наступила пора организационной работы. Эта работа производила на меня удручающее впечатление своей бессистемностью, суетой, безграмотностью. Все это создавало страшное разочарование в том, стоила ли титаническая борьба народа достигнутых результатов. Чем чаще я об этом задумывался, тем больше приходил к выводу, что титаническая борьба победившего пролетариата была напрасной, что возврат капитализма неминуем.

Я решил поделиться этими мыслями с окружающими товарищами. Штейнбрюк показался мне подходящим для этого лицом. С легкостью человека, принадлежащего к другому лагерю, он сказал мне, что опыт социализма в России обязательно провалится. А потом заявил, что надо принять другую ориентацию, идти вперед и ни в коем случае не держаться за тонущий корабль.

Через некоторое время у нас состоялся еще более откровенный разговор, в ходе которого Штейнбрюк упомянул о своих встречах с влиятельными друзьями в Германии, об успехах использования СССР в подготовке и сохранении кадров немецких летчиков и танкистов. А в конце беседы он прямо сказал, что является немецким разведчиком и связан с начальником германского Абвера фон Бредовым. Далее он заявил, что генерал Людендорф и фон Бредов предложили создать ему в России крупную службу германской разведки. Само собой разумеется, что после столь откровенного заявления я дал свое согласие сотрудничать в германской разведке, так как считал, что, помогая европейскому фашизму, содействую ускорению казавшегося мне неизбежным процесса ликвидации советской власти и установления в России фашистского государственного строя.

Вопрос: С чего началось ваше сотрудничество с немцами? Ответ: Что касается меня, то я должен был стать особо законспирированным политическим руководителем резидентуры. Особо высоко было оценено мое желание работать идейно, без денежной компенсации. Основная директива сводилась к тому, чтобы не уничтожать, не выкорчевывать, а беречь остатки опорных организаций в Германии и в России. Была даже указана, как одна из форм сохранения разведывательной сети на Кавказе, Германская винодельческая фирма «Конкордия».

Вопрос: Какие материалы вы передавали через Штейнбрюка немцам? Ответ: Детально вспомнить не могу, но материалов было передано немало. Передавалось все, представляющее ценность для немецкой разведки, за исключением нашего контроля их дипломатической переписки». («Военно-исторический архив». 2000. № 10, с. 234, 236.) Артузов показал на предварительном следствии много чего интересного, особенно по вопросу о шпионаже. И не случайно его показания в НКВД до сих пор трусливо замалчивают. Их не хотят выпустить отдельной брошюрой, как и следственный материал, которого было достаточно!

Попытка все свалить на следователей (комиссар ГБ третьего ранга и начальник секретариата НКВД СССР Я.А. Дейч и лейтенант ГБ Аленцев), которые сочинили от себя (??) его «идеологическое признание», выглядит смехотворно! Зачем им было трудиться, если подследственный очень быстро «раскололся» и прямо-таки списком «сдал» большое количество руководящих членов тайной оппозиционной организации?! Стойкость Артузова, как и многих других оппозиционеров, находилась на очень низком уровне! Он не имел за спиной царского подполья, тюрем и ссылок, за многие годы привык допрашивать других, но отвечать сам, в качестве подследственного, обыкновения не имел.

Да и сами идеи, за которые теперь приходилось тайно бороться (восстановление капитализма, с его лютым эгоизмом, эксплуатацией и воровской частной собственностью), никак не способствовали проявлению стойкости!

Ринк, как «бывший», конечно, тоже был разочарован результатами революции, легко принял концепции «правых» и позволил завербовать себя в оппозицию троцкистского плана своему непосредственному начальнику Я. Гамарнику, начальнику Политуправления РККА (1932). Непосредственно по его заданиям он осуществлял связь с японским Генеральным штабом через японского офицера Уэда, передавал туда секретные сведения о состоянии Красной Армии, а в Москву — лживые сведения о состоянии армии Японии. Комдив А.М. Никонов, зам. начальника Разведупра, сам участник заговора, об этой части его деятельности в НКВД показал:

«Ринк, военный атташе в Токио, усиленно нас дезинформирует. В период последнего военного нападения Японии на Северный Китай, когда по всем данным определился маневр японского империализма, направленный к тому, чтобы под шумок северо-китайских событий мобилизовать свою армию и перебросить ее на материк для последующей войны против СССР, пройдя безнаказанно опасный для Японии этап морских перевозок, — Ринк слал здесь информационные успокоительные телеграммы о том, что в японской армии все нормально». (Там же, с. 253.)

Ринк угодничал также и перед немцами. Тот же А.Н. Никонов вспоминает:

«Ринк, будучи начальником 4-го отдела штаба РККА (отдел внешних сношений), поддерживал близкую связь с германским военным атташе Нидермайером. Последний часто посещал Ринка, приносил ему подарки и приглашал к себе на квартиру. Ринк же стремился удовлетворять все заявки Нидермайера, иногда целыми днями занимался исклю— чительно немецкими делами (подбор книг, циркуляров, билетов на парад и проч.)». (Там же.)

Понятно, ради чего это делалось:

1. Надо было успокоить военное и государственное руководство относительно дальневосточной границы.

2. Максимально ослабить мощь Дальневосточной армии Блюхера, выдавая японцам все секреты связанные с ней, в том числе ее оперативный план.

3. Вести дело так, чтобы нападение на СССР произошло с Запада и Востока одновременно; только при этом обстоятельстве можно было надеяться на успех переворота в Москве. Но осторожные японцы не хотели торопиться и таскать каштаны из огня для других.

После убийства Кирова в Ленинграде и начавшейся волны массовых репрессий, захвативших и оппозиционные верхи, последние сантименты относительно «союза» у всех оппозиционеров были отброшены.

В 1935 г. Ринк в глубокой тайне вступает в антисоветскую и фашистскую организацию, работавшую по указаниям местного диктатора Ульманиса. Вербует его туда тот, кто сам в нее уже вступил: начальник разведотдела штаба ОКДВА А.Ю. Гайлис (Валин) (1895?-1938). В результате Ринк начал передавать секретные сведения и белым латышам. Предполагалось, что они примут участие в нападении на советскую западную Россию, в составе пестрого воинства «из добровольцев» — русских белогвардейцев, немцев, поляков, финнов, венгров и других наемников.

Ринк признал все обвинения не только на предварительном следствии, но и в суде. По суду оказался приговоренным к расстрелу, лишению звания «комдив», конфискации личного имущества.

В 1956 г., при Хрущеве, был объявлен «реабилитированным»: опять-таки без всяких доказательств, публикации следственных материалов и стенографического отчета судебного процесса. В 1955 г. реабилитировали его жену, получившую в 1938 г. от Особого совещания 8 лет Акмолинских лагерей, а затем административную ссылку в порт Аральск, на берегу Аральского моря — центр крупного рыбопромыслового района среди песков и солончаков, основанный в 1905 г.

Третий персонаж тоже представляет большой интерес.

Сергей Александрович Меженинов (1890-1937, чл. партии с 1931) — русский, из дворян, уроженец торгового города Кашира на реке Оке. Закончил военное училище и Академию Генерального штаба в 1914 г. Участник Первой мировой войны. Имел чин капитана царской армии. С 1918 г. находился на службе в РККА: в 4-й и 8-й армиях был начальником штаба, командовал 3-й, 12-й, 4-й, 15-й армиями. Имел награду: орден Красного Знамени (1922). Занимался практической и теоретичес— кой работой. Главные труды: «Вопросы применения и организации авиации» (1924), «Основные вопросы применения ВВС» (1926), «Воздушные силы в войне и операции» (1927). В 1935 г. получил звание комкора. Занимал пост начальника Первого отдела Генерального штаба и заместителя начальника Генштаба РККА (начальник генштаба — будущий маршал Егоров А.И., 1931-1937).

10 июня 1937 г., как раз перед судом над Тухачевским и его подельниками, он вдруг сделал попытку самоубийства, дважды выстрелив в себя (в грудь и голову). Его отправили в больницу, пытаясь спасти. Примчались люди Ежова и в его служебном кабинете нашли записку странного содержания: «Я был честным командиром и ни в чем не повинен. Беспечность и отсутствие бдительности довели до потери нескольких бумаг». Записка, конечно же, невразумительная. Что это, спрашивается, за «бумаги», если их владелец зам. начальника Генерального штаба РККА? И как это он мог их «потерять»? Он что, таскал их всюду с собой в портфеле и вместе с последним в пьяном виде потерял?! Или их «похитили» из служебного сейфа?! Меженинов старается напустить тумана! Разве это свидетельство честности?! Нет, так поступает лишь мошенник и плут, да еще тайный фракционер, боящийся ответственности!

Ясно, что из бронированного сейфа Наркомата обороны похитить документы не могли. Это же не какая-то лавочка! Там царит строжайший режим. Ключом от сейфа заместителя начальника Генерального штаба владеет лишь он (да еще, может быть, запасным начальник охраны, который, однако, не может входить к нему в кабинет без вызова, тем более открывать сейф).

Итак, документы украли не из сейфа и не где-то в кабаке. Где же тогда? У него на квартире или в доме любовницы? Первое маловероятно: ведь он брал документы для какой-то срочной ночной работы, дома не имелось посторонних; закончив работу, заместитель начальника Генерального штаба должен был немедленно вернуть их в Генеральный штаб, как всегда в таких случаях поступал и прежде. Другое дело — посещение любовницы(кто она, надлежит установить). Немецкая разведка имела большой опыт добычи документов через красивых женщин, своих тайных агентов. Скорее всего, Меженинов попался именно на этом. И тогда становятся понятными его слова о «беспечности» и «потере бдительности».

Следователи НКВД, опросив сотрудников Первого отдела Генштаба (Меженинов ими руководил), принимая во внимание лицемерие записки, а также рапорты зам. начальника Разведуправления комдива А.Н. Никонова и его сотрудников, бывших в курсе потери документов, и оперативную слежку нескольких месяцев, сделали такой вывод: Меженинов документы вовсе не «потерял», а передал (или продал?) представителям немецкой разведки, на которую работал с 1932 г. Дальнейшая разработка вопроса, изучение всяких документов, опрос свидетелей, данные от своей разведки из-за границы, дали руководству НКВД основания для еще более резкого вывода: что Меженинов передавал секретные документы Наркомата обороны также польской, итальянской и японской разведкам! То есть был на деле четырежды шпионом!

Относительно «характера документов» нет сомнений: это были не какие-то инструкции, старые приказы, методические разработки, военная статистика по РККА и округам. Нет! Это был подлинный оперативный план военных действий в мае 1937 г. против Польши с территории Белорусского, Киевского и Харьковского военных округов, с участием Балтийского и Черноморского флотов, с выносом военных действий также на территорию Германии, с необходимыми картами, схемами и расчетами по боевому применению войск.

Составленный «как положено», со всеми руководящими подписями, план ярко демонстрировал советскую «агрессивность». Он привел в ужас польский Генеральный штаб и сильно смутил немцев.

Там не знали, что данный план, как и его подписи — фальшивка, хорошо сработанная. Существовал параллельно и настоящий план. Его цель — дать польской армии «законный предлог» вместе с союзниками из «добровольцев» (немцы, итальянцы, финны, прибалты, русские белогвардейцы и прочие) самим совершить нападение на СССР «для самозащиты» — с быстрым захватом Минска и Киева, двух республиканских столиц.

Кто состряпал данную фальшивку, сомнения нет! Это дело рук «военной оппозиции» во главе с Тухачевским. Именно они нуждались в большом приграничном конфликте и интервенции, приуроченных к своему выступлению, с непременным захватом части советской территории. Только так (с зарубежной помощью) могли они пробиться к высшей власти.

Был еще один момент, вызывавший у следствия большие подозрения. Перед началом процесса какие-то группы военнослужащих делали попытку освободить Тухачевского и его товарищей из тюрьмы, но она провалилась. Предполагали, что план налета разработал именно Меженинов, и он же, имевший большие возможности, как заместитель начальника Генерального штаба, отбирал исполнителей.

Неизвестно, сумел ли последний отбиться от такого обвинения. Во всяком случае Меженинов внушал Ежову большие опасения. И с ним стремились поскорее покончить.

Он еще находился в больнице (с 10 июня 1937 г.), а партийная организация наркомата с утверждением партийной комиссии при Политуправлении Московского военного округа от 17 июня 1937 г. исключила его из партии с такой формулировкой:

«За попытку покончить жизнь самоубийством и тем самым скрыть свои связи с врагами народа».

Вслед за исключением из партии последовало увольнение из армии.

21 июня, спустя 10 дней после попытки самоубийства, за Межениновым прибыла машина НКВД, и сопровождавшие доставили его из гражданской больницы в лазарет Бутырской тюрьмы. Так как он уже пришел в себя, хотя и плохо еще чувствовал, самый знаменитый следователь Ежова Ушаков, по его приказу, приступил к допросу арестованного. Уже через неделю Меженинов сдался, ибо:

1. Вооруженной интервенции не произошло и стало ясно, что ее не будет.

2. Все попытки выступления в Москве и других городах оказались сорваны.

3. Тюрьма быстро наполнилась сторонниками оппозиции, все думали лишь о собственном спасении, с легкостью выдавали все, что знали, и «топили» друг друга.

Теперь оставалось думать только о том, как смягчить собственную вину. И Меженинов тоже стал на путь «чистосердечного признания». Ушаков аккуратно оформил эти признания четырьмя протоколами. Ежов и Фриновский были очень довольны результатами.

27 сентября 1937 г. состоялся суд Военной Коллегии Верховного суда СССР (председательствующий — Ульрих, члены суда — И. Голяков, Ждан). В судебном присутствии Меженинов признал, что:

1. Являлся одним из руководителей антисоветского «право»-троцкистского заговора.

2. Тухачевский действительно занимался шпионской деятельностью.

3. Именно он его завербовал и довел до такого позора: ведь был ему Тухачевский, как дворянин, гораздо ближе, чем какой-то Сталин.

Вместе с тем Меженинов на 80% отрицал свои показания на предварительном следствии, отрицал собственную шпионскую работу и признавал лишь клеветнические оппозиционные разговоры в адрес армии, ибо утверждал, что она слаба, плохо обучена и непременно будет врагом разбита, так как Ворошилов неспособный полководец и все его окружение не лучше.

На вопрос председательствующего о своих показаниях на предварительном следствии Меженинов отвечал, что «он врал на себя и на Красную Армию. Думал, что своими показаниями на предварительном следствии он принесет пользу (??) Красной Армии».

Вот такие жалкие и смехотворные речи держал на суде зам. начальника Генерального штаба РККА. Разумеется, ему не поверили. Суд приговорил его к смертной казни и конфискации имущества, лишил звания «комкора» — за шпионаж и измену, за участие в заговоре. В тот же день, 28 сентября 1937 г., приговор привели в исполнение.

Семье Меженинова пришлось несладко. Жена его, Софья Петровна, бывшая врачом, получила 8 лет лагерей (умерла в 1950 г.). Сын Петр, учившийся в Военной академии, был отчислен, в ноябре 1937 г. арестован НКВД и через месяц расстрелян с двумя подельниками (сыновья комкора и дворянина Н.Н. Петина (1876-1937, чл. партии с 1919) и корпусного интенданта Д.И. Косича (1896-1937, чл. партии с 1918?). Им инкриминировали создание террористической тройки с целью убийства в порядке отмщения за отцов — Сталина, Молотова и Ворошилова. Вещь вполне возможная, продиктованная безграничной ненавистью. Было бы правильно издать записи их допросов в НКВД и краткого судебного процесса.

В 1957 г., по указанию Хрущева, С.А. Меженинов, его жена и сын, разумеется, были объявлены реабилитированными. (Как водится, без всяких доказательств и публикаций документов.)

Достоверно ли обвинение и осуждение Меженинова? Что могло заставить его вступить в оппозицию, затем в заговор? Обстоятельства этого несомненны вполне:

1. Он был дворянином, хорошо образованным человеком. Несоответствие обещаний и реальных достижений, огромное количество всяких безобразий, воспоминания о прекрасной жизни до 1917 г. и неприязнь к «неучу» Ворошилову толкали в оппозицию к существующему порядку и «пролетарскому» руководству.

2. Он знал историю Наполеона, и она казалась ему привлекательной — применительно к русской революции.

3. С Октябрьской революцией 1917 г. Троцкий, как выдающийся организатор Красной Армии, охотно бравший на службу военных специалистов, вызывал у него большую симпатию.

4. «Правые» со своими концепциями, относительно которых на Западе говорили, что они приведут к восстановлению старых порядков, вызывали у него большое сочувствие.

5. «Дворянская часть» офицерско-генеральского корпуса во главе с маршалом Тухачевским занимала сильные позиции в РККА, помогая «своим» людям делать карьеру и проталкивая их вверх. Отделиться по трусости от «своих» — значит было поставить на карьере крест.

6. Семейные дворянские связи с заграницей определяли совсем иное отношение к контактам с представителями буржуазных армий Европы. С ними легко было найти общий язык, как с родственными людьми по духу и воспитанию.

7. Вопрос о передаче шпионской информации не вызывал никаких драм в душе (точь-в-точь как сегодня!). Во-первых, давало тайные распоряжения фракционное начальство (и он был с ним согласен); во-вторых, поддерживала надежда, что длиться это будет недолго, так как «проклятых коммуняк» скоро скинут, а их армия развалится, и будет установлен «настоящий порядок».

8. Наконец, значительные фракционно-дружеские связи. Они возникали в период Гражданской войны, и Меженинов ими очень дорожил, так как это были все крупные люди в общественно-политическом плане, полезные для жизни и карьеры. Даже по очень неполному списку можно сделать некоторые выводы. В 80-й армии, где он занимал пост начальника штаба, членами РВС были: В.А. Трифонов (1888-22.08.1938, чл. партии с 1904), Н.И. Муралов (1877-01.02.1937, чл. партии с 1903), Н.Н. Кузьмин (1883-08.01.1938, чл. партии с 1903). Когда сам командовал армиями, то членами РВС у него были: в 12-й армии — Н.И. Муралов, в 15-й армии — АП. Розенгольц (1889-15.03.1938, чл. партии с 1905), Н.И. Муралов.

Наконец, следует отметить, что среди командующих 8-й армии числился и Тухачевский (24.1-15.03.1919), а в членах РВС среди прочих находились: И. Якир (8.10.1918-1.07.1919) и А. Розенгольц (7.12.1918— 18.03.1919).

Разве не ясно, что отсюда вытекает? Все эти люди обладали огромным авторитетом и влиянием, славились как выдающиеся ораторы. Ворошилов тягаться с ними не мог. Удивительно ли, что Меженинов очутился в оппозиции и действовал в ее интересах?!

Остается сказать о последнем лице, представляющем для нас большой интерес, — о Яне Берзине.

Ян Карлович Берзин (Петерис Кюзис, 1889-29.07.1938) — сын батрака из Прибалтики. 16-ти лет вступил в РСДРП, был связным, агитатором, распространителем листовок и газет, разведчиком, боевиком. Участник первой русской революции 1905-1907 гг. В 1907 г. попал на каторгу (8 лет за убийство опасного для подпольщиков полицейского). Кто-то (очень влиятельный!) выступил ходатаем за него. В результате, отбыв лишь два года наказания, он оказался освобожден (1909). Вновь вернулся к партийной работе. В 1911 г. полиция вновь арестовала его и, не вспоминая о прошлом, отправила в либеральную ссылку в Иркутск (вместо того, чтобы заслать в ужасный Туруханский край или украсить его «столыпинским галстуком» — революционеров тогда вешали очень охотно). Разумеется, из Иркутска Берзин бежал и с новыми лаврами вернулся вновь к партийной работе. Грянула Первая мировая война, его призвали в армию, но он дезертировал и — поразительное дело! — не прячется где-то в лесу, а устраивается работать на заводе прямо в Петрограде, не боясь столичной охранки! Он приобретает большой авторитет, его выбирают членом Выборгского и Петроградского комитетов РСДРП(б).

После Октябрьской революции 1917 г., как человек хорошо знакомый с разведкой и контрразведкой, по рекомендации Дзержинского, занимает пост начальника охраны Ленина и членов правительства, составленной по преимуществу из латышей и эстонцев, сторонников советской власти, потерявших родину из-за немецкого нашествия. Гражданская война бросает Берзина на фронт, где он занимает пост начальника Особого отдела 15-й армии (1919-1920). Затем его переводят на работу в Разведуправление РККА (начальник отдела и заместитель начальника управления, 1921-1924).

С марта 1924 г. советская разведка (4-е управление штаба РККА) значительно обновляется и расширяется. Среди новых работников появля— ются те, кого позже будут считать из числа лучших (Зорге, Треппер, Карин и др.). Многие разведчики (и сам Берзин) тайно настроены на Троцкого (в силу своей национальности, особенностей биографии, веры в «перманентную революцию»). Высшее начальство знает это и переводит Берзина из разведки на совсем иную работу — начальником Дальстроя. Здесь многочисленные заключенные концлагерей (из воров и антисоветских элементов) вдоль Дальневосточной железной дороги строили для укрепления обороноспособности советского Дальнего Востока предприятия металлургии, судостроения, цемента, нефтепереработки, пищевые, развивали местное сельское хозяйство, чтобы снизить необходимость в подвозе продовольствия из центральной части страны.

У оппозиции на этот счет имелись свои расчеты. Они намеревались, доведя заключенных до неистового бешенства всеми видами притеснений и рабского труда (!), поднять их в «час X» на восстание с помощью нелегальных организаций, тайно действовавших в их среде. «Часом X» должна была стать высадка японской армии на советском берегу. Программа восстания предусматривала такие пункты:

1. Ликвидация Советской власти.

2. Восстановление частной собственности.

3. Реорганизация компартии, с переходом руководства в руки оппозиции.

4. Установление буржуазной власти и многопартийности.

5. Отделение Дальнего Востока от СССР, установление «протектората» Японии.

6. Переход многих предприятий в руки японских предпринимателей.

7. Всякие торговые льготы, поставки руд, леса, продовольствия и т.п.

8. Поставки населению исключительно японских товаров.

Вот что было «за кулисами», а вовсе не «безумная тирания Сталина»!

Для укрепления авторитета Берзина заключенные, которых он обхаживал, демонстрируя «справедливость», поставили памятник, который позже, по приказу Сталина, снесли.

С апреля 1935 г. решением Ворошилова он переводится в Хабаровск на пост второго замполита командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, обязанного заниматься на деле разведкой (первый замполит — армейский комиссар 2-го ранга еврей Аронштам).

На этом посту Берзин находился по июнь 1936 г. Лавина арестов в связи с убийством Кирова принимала все более страшные размеры. Зиновьев и Каменев снова попали в центр политического циклона. И на этот раз стали главными обвиняемыми по делу «Антисоветского троцкистско-зиновьевского центра». Процесс кончился их расстрелом (24.08.1936). В результате процесса «засветилось» очень много видных оппозиционеров. Под подозрение попало и руководство разведки, Берзин в первую очередь.

Тогда Берзин делает ловкий «финт» и уговаривает Ворошилова послать его в Испанию. Главным военным советником при республиканс— кой армии, чтобы он навел там порядок и обеспечил победу. Нарком, всегда хорошо относившийся к главе советской военной разведки и ценивший его заслуги, согласился. И таким образом, к великому удивлению многих, Берзин отбыл вдруг в Испанию, откуда возвратился лишь в июне 1937 г. Он получил орден Ленина за проделанную там работу и вновь принял прежний пост начальника Разведуправления РККА.

Его положение было крайне опасным: люди Ежова то и дело хватали его сотрудников, а он ничего не мог сделать. Ужасный пожар грозил поглотить его самого, так как Ежов установил за ним слежку, о чем он знал, а агенты «Кровавого карлика» «копали» дела Берзина в Испании, обвиняя его в шарлатанстве. Перспектива казалась однозначной: или дать отрубить и свою голову без сопротивления, или сконструировать против Ежова и Сталина новый заговор, ни перед чем не останавливаясь, с любыми союзниками, даже с японцами и немцами. Сделать это было тем легче, что фактически тайные отношения давно существовали, ибо им в течение многих лет, через свою зарубежную агентуру, передавали вполне правдоподобную «дезу». И очень хорошо знали, кто есть кто в военных верхушках двух названных стран.

Чтобы побудить немцев и японцев к «решительному шагу» — нападению на СССР, Берзин должен был лично передать им важнейшие военные документы относительно положения Красной Армии на Востоке и Западе. То есть подкрепить секретные документы своим личным авторитетом, ибо обе стороны знали, чем он по должности занимается. Берзин имел постоянную поддержку Ворошилова, который не мог просто так выдать «на расправу» начальника разведки своего наркомата. Именно он настаивал на его награждении орденом Ленина и в приказе по наркомату высказался о нем самым лестным образом: