Жизнь замечательных людей - Сталин и заговор Тухачевского

Взгляды Фридриха все больше расходились с официальными. Войдя в контакт с элементами, настроенными враждебно к Гитлеру, он тайно вступил в компартию Германии и долго работал в ее пользу, ни разу не попав в руки гестапо. Вероятно, в этом сильно помог старший брат — уж если не из братской любви, то ради собственной безопасности. Благополучно пройдя сквозь ужасную войну, этот Беренс 36-и лет с почетом вошел в новую Германию. Он жил и работал в ГДР, занимая пост профессора и директора Института политической экономии Лейпцигского университета им. К. Маркса.

Третий брат, впитав в себя неприязнь части офицерского корпуса к Гитлеру и его завоевательной программе, к его намерению вести войну с Россией, незадолго до прихода Гитлера к власти, на основе секретных соглашений, переехал в Россию и поступил здесь на службу в советский Балтийский флот, который очень нуждался в опытных офицерах. Он не пожелал возвращаться в Германию Гитлера, отказался от немецкого гражданства, принял советское, вступил в ВКП(б) и, подобно многим немцам, стал делать вполне успешную карьеру, получив много орденов.

Всемогущее ЧК-НКВД никогда особенно не тревожило его из-за кровного родства с крупным чином в СС. Это родство с выгодой использовалось в разных чекистских операциях за рубежом.

В заключение следует сказать, что в системе родственных связей Беренсов много неясного. Необходимо специальное и подробное исследование по этой фамилии. Выводы могут оказаться в высшей степени неожиданными и сенсационными. Ведь у нас изучением родословных никогда серьезно не занимались (исключение составляла небольшая группа людей — Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой, Фет и т.п.). А Беренсы играли видную роль в истории России и Германии. Очень показательным является следующий факт: только в Москве до 1914 г. немцев числилось 30 тысяч человек, и среди них имелось немало Беренсов разного уровня благосостояния и профессии. В связи с войной многие перебрались в Германию и воевали затем с Россией.

Русская же часть Беренсов, которых до 1914 г. очень много проживало в Москве, достаточно известна. Например: Беренс Александр Иванович (1825-1888) — генерал-лейтенант, профессор военной истории и стратегии в академии Генерального штаба (1855-1875); Беренс Евгений Андреевич (1876-1928), родившийся в дворянской семье, окончивший Морской корпус, участвовавший в Русско-японской войне (на крейсере «Варяг»). В 1910-1914 гг. последний был военно-морским атташе в Германии (!), в 1915-1917 гг. — в Италии. С 1917 г., имея чин капитана первого ранга, числился в Морском Генштабе начальником Иностранного отдела. Он стал на сторону Октябрьской революции и занимал видные посты (начальник Морского Генштаба, командующий морскими силами республики, офицер для особо важных поручений при РВС республики). Был влиятельным экспертом при заключении мирного договора с Финляндией, участвовал в Генуэзской и Лозаннской конференциях, был также экспертом в комиссии по сокращению вооружений в Женеве. В 1924 и 1925 гг. занимал посты военно-морского атташе в Великобритании и Франции. Известен также в 30-е годы К.Ю. Берендс, преподаватель военной академии имени М. Фрунзе. (Его фото есть в книге: Казаков М.И. Над картой былых сражений. М., 1965, с. 31.)

Эти примеры неизбежно наводят на глубокие размышления. Совершенно несомненно, что в германском морском флоте, хотя офицерский и адмиральский состав был монархическим, неизбежно в силу разных обстоятельств появлялись всякие «шаткие» элементы. Часть из них переходила на сторону революции, а часть уходила к нацистам. При этом и сами нацисты на них полагаться могли не вполне. Из этих вот последних элементов выходили союзники русской «оппозиции». Об одном таком руководителе ВМФ Германии следует рассказать. Что он являлся тайным союзником Тухачевского и его сторонников, можно утверждать с абсолютной несомненностью. К их числу принадлежал генерал-адмирал (1940) Рольф Карльс (1885-1945). Так заставляют думать удивительные «зигзаги» его карьеры. Они говорят ясно о крайнем недоверии Гитлера к нему.

Карльс начал служить на флоте кадетом с 18-ти лет (1903). Кончил военное училище, стал лейтенантом. Хорошо зарекомендовал себя. Участвовал в Первой мировой войне и, окончив школу подводных лодок, успешно командовал двумя подводными лодками, действовавшими против торговых кораблей союзников (U-9 и U-124). Продолжал службу после официальной демобилизации. Упорно учился и при Гитлере (1935-1936) стал командиром линейных кораблей. Получил адмиральский чин и руководил действиями германского флота в Гражданскую войну в Испании. После возвращения в Германию (Киль) командовал немецким военным флотом (1.01.1937-17.06.1938). Был смещен Гитлером, как думали в обществе, со страшным понижением (в связи с «делом Тухачевского»). Отправлен командовать военно-морской станцией («Остзее»). Ради своей реабилитации, с рядом других руководителей флота, выступал за захват Норвегии и ее военно-морских баз, чтобы обеспечить беспрепятственный подвоз железной руды из Швеции. Гроссадмирал Эрих Редер (1876-1960) его поддерживал, Норвегию удалось захватить, но с очень большими потерями для немецкого флота. Тем не менее свою «репутацию» восстановил. С апреля 1940 г. стал командовать группой ВМФ «Север». Когда на линкоре «Бисмарк» в бою с англичанами погиб командующий флота Гюнтер Лютьенц (1889-27.05.1941), а вместе с ним погиб и штаб флота, и почти вся команда (числилось 2100 человек), был назначен на его место, с сохранением старой должности. Но вскоре оказался вынужден уступить должность коллеге — адмиралу Отто Шнивинду (1888-1964), которого все время поддерживал гроссадмирал Э. Редер.

Тем не менее пользовался на флоте громадным уважением — за широкий круг познаний, организаторские способности, смелость и прямоту. Сослуживцы звали его «Морской царь». Сам Э. Редер, уходя в отставку (1943) из-за споров с Гитлером, своими возможными преемниками назвал его и К. Деница. Гитлер выбрал более покладистого — Деница (имел клички «Лев» и «Папа Карл»). Последний выступал с программой резкого увеличения строительства подводных лодок и уничтожения торгового флота врага на его главных коммуникациях. Его кандидатуру поддержали А. Шпеер и военно-морской адъютант Гитлера — капитан Ф. Путткамер. Дениц, с согласия фюрера, немедленно предпринял «чистку» своего ведомства от личных врагов и «сомнительных». В конце мая 1943 г. Карльс оказался вынужден уйти в отставку. В свои 60 лет (умер в середине апреля 1945 г.) он увидел полное поражение Германии и мог только проклинать своих врагов и предаваться сожалению, что силы его и опыт были использованы не в полной мере.

Возникает естественный вопрос: за что же обрушилась на адмирала такая беда? Ответ вполне очевиден и неоспоримо подкрепляется временем его смещения с важной должности — летом 1938 г., т.е. временем разгрома военного заговора в России. Гитлер и Сталин являлись гражданскими и партийными руководителями, их противники — в значительной мере военные. Адмирал Карльс входил в оппозиционные круги немецких военных групп. Он поддерживал Людендорфа, и ему предстояло стать главным исполнителем крайне дерзкого и опасного плана: переправить на своих судах отборные десантные войска под Ленинград, произвести там высадку и с помощью заговорщиков на верхах взять город, затем развивать наступление на Москву, чтобы помочь другим заговорщикам захватить и столицу советской страны, свергнув «тирана» Сталина.

Гитлер, когда он через свою секретную агентуру узнал о таком плане, до смерти испугался. Хотя он и сам являлся авантюристом, такая авантюра (при армии, не готовой к большой войне!) казалась безумной даже ему. Из правильного понимания обстоятельств последовала молниеносная «расправа» с адмиралом и его снижение в ранге. Воистину можно было бы сказать: «Не лезь раньше батьки в пекло!»

Впрочем, «пострадал» не один Карльс. Да и что значит «пострадал»? Невинное название «Остзее» на самом деле лишь прикрывало кое-что для несведущих: эта военно-морская станция являлась тогда крупнейшим соединением кораблей ВМФ Германии. На этом посту побывал и соратник Карльса, участник намеченного предприятия генерал-адмирал (1940) Конрад Альбрехт (1880-1969). Он был участником Первой мировой войны, командовал флотилией торпедных катеров, награжден за боевые заслуги Железным крестом 1-го и 2-го класса и Рыцарским крестом Дома Гогенцоллернов. Побывал также на посту начальника штаба военно-морской станции «Остзее» (1925-1928), затем на посту руководителя отдела офицерских кадров Морского управления, в 1932— 1935 гг. — он начальник названной «Остзее». А с начала декабря 1935 г. очутился на посту военно-морского адъютанта у Гитлера. В конце 1937 г. вновь вернулся на пост начальника «Остзее», а в середине 1938 г. получил назначение на пост командующего более сильного соединения ВМФ «Восток». Руководил немецким флотом в польской кампании 1939 г., затем занимался его реорганизацией в группу «Север», после чего (из-за недоверия к нему Гитлера) 31 декабря 1939 г. смещен с должности и отправлен в отставку.

ГЛАВА 8. ПРОКУРОР СССР АНДРЕЙ ВЫШИНСКИЙ

Красноречие — дорога, ведущая в ад.

Античный афоризм

Вышинский — лицо очень видное во всех тех и других важных событиях советской жизни. Как складывалась его жизнь?

Андрей Януарьевич Вышинский (1883-1954, чл. партии с 1920) — родом из дворян, с польскими корнями. Родился в Одессе, в 1913 г. окончил юридический факультет в Киеве. Участвовал в студенческом и революционном движении; будучи социал-демократом, вошел во фракцию меньшевиков. Так как его по политическим основаниям не допустили к получению профессуры, усиленно занимался литературой и педагогической деятельностью. В 1917 г. установил секретные отношения с Лениным и представлял собой его тайного агента среди меньшевиков, передавая руководителям большевиков важную информацию. Он подписал ордер Временного правительства на арест Ленина, но он же сделал так, что Ленин благополучно ускользнул от ищеек правительства. При Советской власти удачно делал карьеру, как человек, обладавший широким кругозором и выдающимися способностями: в 1921-1922 гг. — преподаватель Московского университета, декан экономического факультета Института народного хозяйства, в 1923-1925 гг. — прокурор уголовной коллегии Верховного суда СССР; в 1925-1928 гг. — ректор Московского университета, 1928-1931 гг. — член коллегии Наркомпроса РСФСР, 1931-1933 гг. — прокурор РСФСР, заместитель наркома юстиции РСФСР, 1933 г. — заместитель прокурора СССР, 1935-1939 гг. — прокурор СССР. Он был активным участником всех политических процессов 30-х годов. Его прах захоронен в Кремлевской стене, рядом с самыми уважаемыми людьми страны.

Отзывы о Вышинском у разных людей были различные. Л. Берия, ставший преемником Ежова, к нему относился неприязненно. Серго Берия о причинах говорит так: «У отца были совершенно другие представления о прокурорском надзоре. При Вышинском органы прокуратуры, по сути, были таким же карающим мечом, как и органы безопасности». «И дипломатом Вышинского отец никогда не считал. Называл помесью дипломата с прокурором. А чаще — мерзавцем. (…) У него к Вышинскому была давняя неприязнь, еще с Грузии. Он не мог и ему, и Ульриху простить гибель людей, которых он пытался спасти». Личные неприязненные отношения, конечно, были — их порождали должностное положение и разница во взглядах. Но неизбежность столкновения с Ежовым делала их временными союзниками: Берия хотел сесть на место Ежова, Вышинский — спасти свою голову.

Вот каково было действительное положение! Удивительно, но многие авторы его просто не понимают. И поэтому в адрес Вышинского идут самые ужасные обвинения. Несомненно, многие из них обоснованны. Типично высказывание М. Ишова, военного прокурора. Каков его собственный путь? Вот главные вехи: родился в 1905 г., вступил в комсомол и в 1919 г. ушел в Красную Армию. Воевал на Польском фронте, был контужен, после излечения служил в Днепропетровске, учился и работал. С 1928 г. работал в Ленинградском округе, с 1931 г. — заместитель военного прокурора пограничных и внутренних войск Северо-Кавказского края, с 1935 г. — военный прокурор пограничных и внутренних войск Калининской обл., с сентября 1937 г. — заместитель военного прокурорапограничных и внутренних войск Западно-Сибирского военного округа (в подчинении находились военные прокуроры Алтайского и Красноярского края, Омской и Новосибирской областей), член окружной партийной комиссии. В 1938 г., в связи с попытками остановить безумную лавину арестов в военной среде, был арестован как «троцкист и участник право-троцкистской организации», проводившей «антисоветскую агитацию». Осужден на пять лет лагерей. В 1955 г. реабилитирован. О дальнейшей судьбе его не сообщается, но, видимо, до выхода на пенсию работал в системе комиссий, занимавшихся реабилитацией политических заключенных. Умер, вероятно, до 1980 г.

Каковы были политические взгляды Ишова? Прямо об этом он в своих воспоминаниях не говорит, но определить его ориентацию можно достаточно точно по ряду фактов:

1. Его сестра Розалия была старым членом партии, с партстажем до 1917 г., сидела еще в царских тюрьмах, таковы же были и ее подруги. Их Ишов глубоко уважал, и они очень влияли на него.

2. Среди его друзей числились лица, имевшие партстаж с самого начала Советской власти (В.Р. Домбровский, нач. управления НКВД Калинской обл. — с 1918 г., М.В. Слонимский, нач. областного управления милиции — с 1917 г., первый секретарь Калининского обкома партии М.Е. Михайлов — с 1919 г.). Это было поколение людей очень смелых и самостоятельных — потому, что они сами создавали и утверждали Советскую власть.

3. Среди политиков ориентировался на С. Орджоникидзе и его окружение (а в нем находились также и Бухарин с Пятаковым!).

4. Среди военных больше всех почитал М. Тухачевского и не очень это скрывал (в 1937 г. Ишову было всего 32 года!). Поэтому, когда над маршалом разразилась «гроза», на него самого тут же был подан донос со стороны сослуживца и «друга» — председателя военного трибунала Серпуховитинова. В своем заявлении, переданном начальнику политотдела внутренних и пограничных войск Калининской обл. Яновскому, этот «сослуживец» писал, что Ишов «выражал сожаление по поводу ареста Тухачевского, Якира и др». (Там же, с. 197.) Дело дошло до ЦКК в Москве. Доносчик был изобличен в клевете и лжи, документально изобличен в том, что сам служил секретарем суда при гетмане Скоропадском на Украине (!), что охотно прибегал к лжесвидетельству. Из партии его исключили, с работы сняли, позже уволили из РККА.

Впечатлениями и встречами с разными людьми, и прекрасными, и крайне гнусными, жизнь Ишова оказалась очень богата. Все он испробовал на себе. Обстановка 1937-1938 гг., по его словам, была самой ужасной: «Продолжались аресты крупных военных и партийных и советских работников. Развернувшиеся и принявшие массовый характер аресты стали лихорадить страну, вселяя в людей страх и неуверенность. Руководители предприятий, учреждений, партийных организаций, командиры воинских частей сменялись один за другим.

Были арестованы видные деятели партии и государства: Енукидзе, Ломов, Уншлихт и другие. Создалась обстановка всеобщей подозрительности, породившая целую армию клеветников и провокаторов. Они действовали беспрепятственно, открыто, нагло и беззаконно. Люди в то время стали бояться собственной тени, перестали общаться (!).

Любого доноса, анонимки было достаточно для ареста и осуждения. Страх обуял и парализовал всех. Лжедоносительство приняло колоссальные размеры.

Многие коммунисты и комсомольцы, на протяжении долгих лет боровшиеся с оппозицией за генеральную линию партии, арестовывались как троцкисты и осуждались как «враги народа». Ярлык врага народа приклеивали всем арестованным без исключения и какого-либо повода». (Расправа. С. 196-197.)

«Было мучительно тяжело. Найти должное объяснение происходившим массовым арестам я не мог, а между тем многие товарищи, выступавшие на партактиве, говорили с пафосом и большой легкостью о „врагах народа“, будто им все ясно. Мне же было непонятно, как могло случиться, что известные всему народу старые, честные, беспредельно преданные рабочему классу большевики, внезапно заболели страшной инфекционной болезнью, называющейся изменой родине? Как же, — думал я, — люди, отдавшие свои силы революции, народу, партии, вдруг стали на путь предательства, измены, шпионажа?

Мои сомнения и тревога за судьбы многих людей еще более усилились в связи с происшедшим у нас событием». (С. 201.) (Имелся в виду арест первого и второго секретарей обкома партии М.Е. Михайлова и А.С. Калыгиной, члена партии с 1915 г.)

«Стремясь выгородить себя и других своих сотрудников, Мальцев (нач. Новосибирского управления НКВД. — В.Л.) систематически продолжал мешать нормальному ходу следствия, не прекращая массовых арестов невиновных людей. Число арестов росло, принимая чудовищные размеры.

Не было человека, спокойно и уверенно работавшего. Никто не знал, что с ним будет завтра. На борьбу с «врагами народа» были мобилизованы практически все сотрудники НКВД. Все это крайне настораживало и беспокоило. Вначале мне казалось, что в Москве мало знают о произволе органов, поэтому я систематически доносил о всех случаях грубого нарушения законов в Главную военную прокуратуру. Многочисленные донесения, меморандумы, докладные записки адресовывались мною персонально Главному военному прокурору Розовскому, прокурору Дорману и др. Отдельные донесения писал непосредственно Прокурору СССР Вышинскому и в ЦК партии. К сожалению, ни помощи, ни поддержки со стороны Главной военной прокуратуры не было, хотя на словах меня обнадеживали, обещали поддержку. Атмосфера создавалась крайне удушливая, невыносимая. На всех лежала тяжелая тень подозрения». (С. 217.)

«Мои сигналы, донесения Вышинскому, Розовскому, а также ЦК партии никаких положительных результатов не дали. Мой развернутый доклад Новосибирскому обкому партии также ни к чему не привел. И все же я принял решение продолжать свои обращения к партии. В тот период я направил множество подробных писем и докладов в Политбюро партии и лично Сталину. Я питал надежду и твердую уверенность, что мой голос будет услышан, но этого не случилось. Как-то получилось все иначе. Все наоборот. Вокруг меня быстро начали сгущаться тяжелые тучи.

9 февраля 1937 г. мою сестру Розалию Ишову арестовали в Москве органы НКВД, а брат, инженер Военно-морского флота Леонид Ишов, арестован в Кронштадте в апреле того же года. Если раньше на все мои сигналы, записки и докладные Главная военная прокуратура никак не реагировала, то сейчас она оказалась «на высоте». Как ни странно, получив от кого-то «сигнал» об аресте моих сестры и брата, ГВП как никогда проявила мобильность и бдительность. От меня срочно затребовали письменного объяснения о моих взаимоотношениях и «связях» с сестрой и братом. Требуемые от меня сведения я изложил с исчерпывающей полнотой и немедленно передал в Главную военную прокуратуру». (С. 219.) «Усилив борьбу с нарушителями советского закона, я был вынужден снова перенести вопрос об этом в областной комитет партии, приводя в подтверждение сотни фактов грубейшего нарушения прав человека. Как я понял, секретари обкома все чувствовали, видели и знали, но, к великой печали, были не в состоянии что-либо изменить. Я начал убеждаться, что я борюсь с ветряными мельницами и что руководящие партийные работники обкома тоже находились под неослабным наблюдением и контролем НКВД. Партийных руководителей райкомов, обкомов, крайкомов с необычной легкостью арестовывали и заключали в тюрьму. Страшный ярлык „врага народа“ продолжал навешиваться на честных людей.

Мои усилия в борьбе за законность практически оказывались тщетными. Ничего изменить я не мог, если не считать нескольких десятков невиновных людей, освобожденных мною из тюрьмы и арестов немногих мерзавцев, фабриковавших уголовные дела. Все это было каплей в море.

Во мне все восставало против клеветы и издевательств. Непрерывно мучила мысль, как же выйти из создавшегося тупика. Ведь отчетливо было видно, как вся государственная машина работает на такое страшное зло. Но одновременно с этим я не переставал верить в доброту и справедливость. Мечталось о правде, а число фактов нарушения и искажения законов росло с каждым днем.

Бороться с фальсификаторами становилось все труднее и труднее. И вот в июле 1938 года я принял решение добиться свидания с Генеральным прокурором СССР Вышинским, для чего выехал в Москву, захватив с собой собранный мной материал о фактах грубейшего нарушения законности. За каждым документом стоял живой человек.

Кроме того, произведенные к тому времени аресты членов ЦК, секретарей ЦК Украины Косиора, Хатаевича, видного политического деятеля Постышева, вожака питерской комсомолии и секретаря Ленинградского обкома партии П. Смородина, о ком слагали поэмы, секретаря ЦК комсомола Косарева, наркома просвещения Бубнова, крупного военачальника Дыбенко и многих др. — заставили серьезно и очень о многом задуматься. Творившееся беззаконие зашло слишком далеко, приняв огромные размеры.

Вскоре я узнал об аресте еще ряда видных государственных деятелей, таких, как Крыленко и Антонов-Овсеенко. Тогда же стало известно об аресте Карахана, Калмыкова, Шацкого, Рудзутака, Сосновского, М. Кольцова, Бруно-Ясенского, Эйхе и многих-многих других.

Еще острее я почувствовал результаты произвола и беззакония, от которых бессмысленно гибнут лучшие ленинские кадры, а их и так с каждым днем оставалось все меньше и меньше». (С. 224-225.)

«Чрезмерная боязнь, страх перед органами НКВД, я бы назвал это массовым психозом, обуяли всех поголовно, парализовали и психику и разум людей. Многие, стремясь доказать свою „приверженность и преданность“ органам, утратили мужество и порядочность. Они стремились делать абсолютно все, что ждало от них НКВД. В прошлом достойные, уважаемые люди готовы были в угоду работникам органов доносить на самых близких людей и даже родных, готовы были подписать любой, даже ложный документ или показание». (С. 228.)

Как же выглядел на фоне этих событий Вышинский? В июле 1938 г. Ишов, приехав со своими материалами в Москву, сумел пробиться к нему на прием. Он пришел в сопровождении Главного военного прокурора Розовского. Состоялся большой и опасный разговор. «Долг коммуниста заставил меня доказывать Вышинскому порочность применяемых физических методов при допросах. Хотя я чувствовал, что мои доказательства ни к чему не приводят, все же продолжал настаивать на своем, на что-то надеясь. И вдруг я почувствовал леденящий душу холодок, который стоял в зрачках Вышинского и даже проступал сквозь стекла очков. Этот холодок был в лице, голосе, обращении. Он чувствовался даже в рукопожатии.

Когда я выходил от Вышинского, он, обращаясь к Розовскому, сказал: «Ну что ж, нужно проверить изложенные здесь тов. Ишовым материалы и принять меры, а поскольку у тов. Ишова в Сибири создались обостренные отношения с руководством НКВД, то переведите его на работу в аппарат Главной военной прокуратуры, а там будет видно».

Так уж издавна повелось на свете: обманщики обманывают, а легковерные верят. Не отношу себя к категории особо легковерных, но в том, что Вышинский оказался чудовищным и коварным человеком, обманщиком, я убедился после отъезда из Москвы. Прошло немного дней, и я ясно увидел, что из всех «врагов народа» самый опасный тот, который прикинулся другом. У меня не было сомнения, что у самого Вышинского и вокруг него все дышало жестокостью и ложью». (С. 227.)

«Анрей Януарьевич действовал в сговоре с Берией и другими преступниками из органов НКВД, а роль честных прокуроров была им сведена к нулю. Прокуроры, поднявшие голос протеста против произвола и беззакония, убирались немедленно. Их арестовывали, расстреливали, лишали свободы, отправляли в дальние лагеря. Под руководством Вышинского продолжала работать группа прокуроров, утратившая партийную и гражданскую совесть, трусливо поглядывавшая на работников НКВД, выполняя все их указания, не возражая и не борясь с их нечеловеческими, противозаконными действиями.

По сути получилось, что не прокуратуры осуществляли надзор за органами НКВД, а органы НКВД полностью распоряжались прокуратурой, как своим органом. Такие прокуроры покупали себе жизнь и свободу ценой жизни и свободы многих тысяч честных людей. Соглашаясь с беззаконием, они способствовали произволу. Дорогой ценой, большой кровью они платили за личное благополучие и награды». (С. 293.)

Так общая картина виделась со стороны. Ибо Ишов не участвовал в закрытых совещаниях руководства, не знал, кто какую точку зрения защищал, чем он руководствовался. Поэтому в настоящий момент окончательное мнение о Вышинском высказать нельзя. Слишком велико было сплетение интриг вокруг него. Такого мнения держался и Лев Шейнин, автор известных детективных рассказов, а до того следователь по особо важным делам при Вышинском.

Добросовестность требует массовой публикации документов — целыми сборниками. Только тогда станет ясно, кто был кто на деле.

И все— таки, вопреки мнению многих, Вышинский за «кулисами» предпринимал какие-то очень серьезные меры в союзе с рядом очень влиятельных людей (Берия и другие) по низложению «железного» наркома. Когда последнего судили, выясняя объем его преступлений, Сталин решительно отверг его обвинения в адрес Вышинского.

Падение Ежова не только не стоило Вышинскому головы и карьеры, хотя они формально действовали вместе, но, напротив, вознесло его еще выше: с 1939 г. Вышинский действительный член Академии наук СССР, в 1939-1944 гг. — заместитель председателя СНК СССР, в 1940— 1946 гг. — первый заместитель наркома по иностранным делам СССР, с 1949 г. — министр иностранных дел СССР.

Он был участником важнейших международных конференций и совещаний после Великой Отечественной войны, неоднократно выступал с трибуны Генеральной ассамблеи. Он автор двухсот с лишним книг и брошюр по вопросам юриспуденции, международного права и международной политики. Имел за работу 4 ордена Ленина (больше, чем Тухачевский!), орден Трудового Красного Знамени и медали.

ГЛАВА 9. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

Кто съел виноград? Козлик.

А что стало с козлом?

Его съел кровожадный волк.

А в волка выстрелило ружье.

Ружье погибло от ржавчины.

А ее съел беспощадный огонь.

И у огня был враг — вода.

И у того врага — СВОЙ ВРАГ.

Из грузинской песни

Итак, все крупные командиры, кого Ежов подозревал в измене, на кого он имел «данные», были арестованы. Хватали в следующем порядке: Медведев — 14 августа 1936 г., Примаков — 14 августа 1936 г., Путна — 20 августа 1936 г. (почти за год до Тухачевского!), Корк — 14 мая 1937 г., Фельдман — 15 мая 1937 г., Тухачевский и Эйдеман — 22 мая, Якир — 28 мая, Уборевич — 29 мая. При этом Примаков и Путна обвинялись еще, помимо прочего, в тайной троцкистской деятельности.

Расследование происходило исключительно быстрыми темпами и уложилось буквально в две недели

Самым прославленным и удачливым следователем Ежова считался Ушаков (Ушиминский). В 1937 г. Ушакову был 41 год (1896-1938, чл. партии с 1930). Он родился в Киевской области, в еврейской семье. Его близких хорошо знал один из братьев Л. Кагановича, что очень способствовало карьере членов семьи.

Участвовал в Гражданской войне. Командуя ротой под Нарвой, получил ранение в руку (1918). Работал в особом отделе ЧК, долго являлся тайным сотрудником. С 1930 г. — в кадрах ОГПУ-НКВД. Когда Леплевский, видный работник ОГПУ, перебрался из Киева в Москву (он был назначен начальником Особого отдела), как доверенный сотрудник, переехал туда с ним (декабрь 1936). Блестяще знал все виды оппозиционных кругов, в том числе и военных, так как долго вращался в них по заданию своего начальства. Его уровень был — командиры дивизий и начальники военных округов. Допросы Тухачевского вел уже в чине капитана. За образцовое выполнение важнейших заданий имел награды (орден Красного Знамени, орден Ленина).

На предварительном следствии Ушаков старался «не за страх, а за совесть». Перелопачивая громадный материал показаний, он напоминал охотничью собаку, которая стремительно бежит по следу, боясь потерять его. Позже, сам находясь в положении подсудимого (оппозиции удалось его «свалить»!), с гордостью подчеркивал свои заслуги перед руководством страны: «Я восстановил Якира. Вернул его к прежним признательным показаниям, а Глебов был отстранен от дальнейшего участия в следствии. Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня. Я, почти не ложась спать, вытаскивал от него побольше фактов, побольше заговорщиков».

Тухачевский, по словам Ушакова, дал показания 26 мая. Б. Викторов это изумительно интересное место даже не комментирует! А ведь оно исключительно ценно! Почему? Да потому, что маршал был арестован в Куйбышеве 22 мая. Неизвестно точно, устраивали ли ему первый допрос в Куйбышеве. Но весьма вероятно. Допрос на месте имел свои преимущества. Во-первых, все свидетели его поведения за время пребывания в Куйбышеве находились под рукой. Во-вторых, можно было использовать эффект ареста («Меня, маршала, арестовали! Все! Крышка»). В первые часы ареста Тухачевский не выработал плана защиты на допросе, не знал еще, чем располагает следствие, и мог действовать лишь в духе вполне понятного, голословного отрицания. В день ареста Тухачевский находился в самом психологически неустойчивом положении — происходил переход от великого почета к его утрате. Для следствия важно было получить от него первые показания еще до возвращения в Москву, до того, как о его аресте станет известно в столице, в Наркомате обороны, в Политуправлении РККА.

Такую новость удержать в секрете было невозможно! И никто не сомневался, что из Куйбышева, от сторонников Тухачевского, сразу последуют секретные кодовые звонки в разные стороны — другим виднейшим сторонникам оппозиции.

Б. Викторову кажется невероятным, что в папках с делом о заговоре не было протоколов с допросами, помеченными днем ареста. Он пишет: «Вот что сразу обратило на себя внимание: несоответствие дат арестов с датами первых допросов, которые были учинены спустя несколько дней. Не могло же быть так, чтобы арестованных не допрашивали? Предположили, что допросы велись, но показания не устраивали тех, кто возбудил это дело. Показания, безусловно, были нужны, но какие? Только и только признательные. Получить их надо было любой ценой».