Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь замечательных людей - Сталин и заговор Тухачевского

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Лесков Валентин / Сталин и заговор Тухачевского - Чтение (стр. 13)
Автор: Лесков Валентин
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Жизнь замечательных людей

 

 


В таких рассуждениях нет никакой логики. Во-первых, непонятно, почему Сталину, Ежову и Вышинскому нужны были сразу признательные показания? Почему они не могли 3-4 дня подождать? У них имелось времени достаточно: они являлись несомненными победителями, сидели крепко, им некого было бояться (новым командующим в Московском военном округе фактически уже стал вполне надежный человек — знаменитый глава Первой конной армии — маршал С. Буденный!). Во-вторых, конечно, могло быть и так, что арестованных в первые дни не допрашивали по психологическим соображениям: давали подумать, вели с ними лишь небольшие разъяснительные беседы, убеждая покаяться. В конце концов — устраивать допрос сразу или через несколько дней — это вопрос лишь следственной тактики, которая всегда меняется в зависимости от личности подсудимого. Гораздо важнее было сделать так, чтобы «задержанный» сам рвался на допрос! В-третьих, арестованные, по крайней мере часть их, несомненно, давали первые показания еще до привоза их в Москву. Поэтому торопиться с новыми допросами не было необходимости, требовалось осмыслить полученные данные и проверить их.

Викторов достаточно прозрачно намекает, что раз на некоторых протоколах имелись серо-бурые пятна (следы капель крови, как установлено судебно-химической экспертизой), то, значит, дело ясное: обвиняемых хлестали по щекам, пытали, и они подписывали лживые протоколы против воли.

Для доказательства этого тезиса приводятся отрывки из показаний следователя Ушакова, данные позже следственной комиссии:

«Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже с 26 мая сознался у меня. Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них (Тухачевского и Якира. — В.Л.) побольше фактов, побольше заговорщиков. Даже в день процесса я отобрал от Тухачевского дополнительные показания об участии в заговоре Апанасенко и других».

«Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним в кабинете, и к вечеру 19 мая (т.е. всего через три дня после ареста. — В.Л.) Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других».

Эти примеры мало убедительны. Пятна крови могли появиться на протоколах самым банальным и случайным образом: следователь чинил карандаш и случайно порезался, у него самого от яростного раздражения и душевного напряжения вдруг пошла носом кровь. А могло быть и так, что эти пятна заинтересованное лицо «посадило» на бумагу много позже. То, что следователь на 8 часов заперся с Фельдманом в кабинете для разговора о его тайной деятельности, а к вечеру он написал заявление «о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Уборевича и других», — это еще не доказательство, что он его там избивал резиновой дубинкой или чем-нибудь подобным! Да и вряд ли Фельдман выдержал бы восемь часов избиений! Сама длительность допроса говорит как раз об обратном: следователь держался «в рамках», будучи опытным психологом, терпеливо убеждал, давал всякие обещания, яро поносил Тухачевского, как вполне изобличенного, вкрадчиво советовал подумать о себе и семье.

Упорнее всех отстаивал на следствии свою невиновность Примаков. Все обвинения он категорически отклонял, указывая на их, по его мнению, абсурдность, ссылаясь на свою безупречную революционную биографию. Только одно слабое место в ней имелось: в период дискуссии 20-х годов он вел открытую агитацию среди своих бойцов и командиров в пользу Троцкого. В остальном же действительно было придраться трудно. Отец его Марк Григорьевич (ум. в 1921) происходил из казаков. Был владельцем хутора, занимался сельским хозяйством, а одновременно около 30 лет учительствовал в соседнем селе. Имел 4-х сыновей и прислугу из женщин для домашних работ. Виталий рос под влиянием деда, запорожского казака, постоянно вспоминавшего Сечь и казацкие походы. Кончил сельскую школу и Черниговскую гимназию. За неукротимый характер товарищи звали его «печенегом». Находился в большой дружбе с семейством знаменитого украинского писателя М. Коцюбинского. Его сыном Юрием (позже известным деятелем советского правительства на Украине) был привлечен к работе в молодежной революционной организации. С 1913 г. считал себя социал-демократом, с января 1914 г. — большевиком, руководил рабочими кружками, вел революционную работу среди солдат гарнизона. За агитацию против войны был осужден на вечную ссылку в Сибирь (февраль 1915). Февральская революция освободила его. Работал сначала в Чернигове, потом в Киевском большевистском комитете, затем снова в Чернигове, где по партийному заданию вступил рядовым в полк. С этого начинается его стремительная карьера: избран делегатом II Всероссийского съезда Советов, затем во ВЦИК, участвует в штурме Зимнего дворца, в Харькове, по поручению ВЦИК организует полк Червоного казачества, которой скоро становится крупной силой и приобретает громкую славу. Занимает посты командира полка, бригады, дивизии, корпуса (с ноября 1920). Потом он начальник Высшей кавалерийской школы в Ленинграде (1924— 1925), командир Уральских стрелковых корпусов, военный атташе (Япония, Афганистан), заместитель командующего в округах (Северо-Кавказский, Ленинградский). Работу свою любил, отличался высокой квалификацией и громадной работоспособностью. Сам о себе говорил: «Для себя считаю желательной военную работу в коннице. Люблю кавалерийское дело». (Автобиография. — В кн.: Червоное казачество. Воспоминания ветеранов. М., 1969, с. 15.)

Под стать командующему, человеку большого ума и храбрости (о чем свидетельствовали 3 ордена Красного Знамени), были и другие командиры и бойцы, среди которых с течением времени стал преобладать еврейский элемент.

Заместителем Примакова в полку и бригаде, затем начальником тыла, помощником начальника разведотдела, имевшим 16 (!) ранений, был А. Багинский. Рядом же находился, как ближайший помощник, брат Владимир (1899-1941), ставший чуть позже командиром 1-го полка. Награжденный орденом Красного Знамен и Почетной грамотой ВЦИК, он погиб в Отечественную войну на фронте. С. Туровский, сын крупного предпринимателя, друг по черниговскому подполью, занимал посты начальника штаба бригады, дивизии, корпуса. Командиром батареи был М. Зюк (Нехамкин), адъютантами — Б. Кузьмичев и Ф. Пилипенко. В боях люди росли и мужали, непрерывно выдвигалась новые командиры, проявлявшие большую храбрость и смекалку. Командирами 1-го полка (Мариупольского) были также рабочий и унтер-офицер П. Григорьев, имевший два ордена Красного Знамени, Ф. Спасский, Л. Беспалов, И. Никулин. Вторым полком (Бердянским) командовали бывший кузнец П. Потапенко, участник вооруженного восстания в Горловке, старый большевик, побывавший на каторге в страшном Орловском централе, за ним — А. Генде-Роте. Третьим полком (Криворожским) командовал В. Федоренко — родом из крестьян, подпрапорщик, георгиевский кавалер, И. Щербаков, родом тоже из крестьян, бывший гусар. Эти полки составляли первую дивизию.

Из корпуса Примакова вышли позже знаменитые советские военачальники:

— П. РЫБАЛКО (1894-1948, чл. партии с 1919) — маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза, кончивший в 1934 г. Академию им. Фрунзе, считался лучшим танковым генералом;

— П. КОШЕВОЙ (1904-1976, чл. партии с 1925) — маршал, дважды Герой Советского Союза. В РККА он с 1920 г. (воевал рядовым против белой Польши и банд на Украине). До Отечественной войны был командиром взвода в Московском военном округе (1923-1924), командиром эскадрона, начальником полковой школы в особой кавалерийской дивизии, начальником штаба полка, начальником штаба кавалерийской дивизии Забайкальского военного округа, с февраля 1940 г. — командир стрелковой дивизии. Окончил кавалерийскую школу (1927), Военную академию им. Фрунзе. (См.: Люди бессмертного подвига. М., 1975; Василевский А. От красноармейца до Маршала Советского Союза. — «Военно-исторический журнал». 1974, № 12);

— И. ПЕРЕСЫПККИН (1904-1978, чл. партии с 1925) — маршал войск связи. В РККА с 1918 г. В Гражданскую войну — красноармеец (на Южном фронте). С 1920 г. — в железнодорожной милиции, политрук эскадрона (с 1925), военком, командир эскадрона связи 1-й кавалерийской дивизии. С 1937 г. — военный комиссар НИИ связи, с января 1938 г. — военный комиссар, с марта 1939 г. — зам. начальника управления связи РККА, С 1939 по 1944 г. — нарком связи СССР. Окончил военно-политическую школу (1924), военную электротехническую академию РККА (1937). Награжден 4 орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, 2 орденами Красного Знамени, орденом Кутузова, орденом Красной Звезды, иностранными орденами. (О нем: И.Т. Пересыпкин. Связь сердец боевых. Автобиографический очерк. Донецк, 1974; Он же. Военная радиосвязь. М., 1962; Он же. Радио на службе обороны страны. М., 1946.)

— С.А. ХУДЯКОВ (1902-1950, чл. партии с 1924), Худяков — псевдоним, на деле он — армянин), родился в Азербайджане, маршал авиации (с 1944). В РККА с 1918 г. Был в Красной Гвардии. В Гражданскую войну командовал взводом и эскадроном. Затем: начальник полковой школы (с 1924), начальник штаба кавполка (1928-1931), начальник оперативного отделения штаба авиабригады (с 1936), начальник оперативного отделения штаба ВВС (с 1937), начальник тыла управления ВВС (с 1938), начальник штаба ВВС Белорусского военного округа (с 1940). Окончил: кавалерийские курсы усовершенствования комсостава (1922), Военно-воздушную академию им. Жуковского (1936). Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова, орденом Кутузова, орденом Красной Звезды.

Что можно сказать по поводу этих биографий? Удивительно быстрый должностной рост Пересыпкина и Худякова начинается, как видим, после 1937 г. Это является несомненным доказательством, что они делом доказали Сталину свою преданность и стойкость. А что это означало в тех условиях? Только одно: надо было за кулисами, входя в сталинское меньшинство в корпусе Примакова, вести со своим начальником и его окружением яростную борьбу и поставлять Буденному и Ворошилову необходимую секретную информацию о кознях врагов. Оба по должностям имели к тому самые блестящие возможности (Пересыпкин — военный комиссар НИИ связи, Худяков — начальник оперативного отделения штаба ВВС!). И нет сомнения, что оба сильно помогли провалу дел оппозиции в корпусе Примакова и победе Сталина в борьбе с Тухачевским. Именно поэтому оба получили вожделенные звания маршалов в самом расцвете сил: Пересыпкин в 40 (!) лет, Худяков — в 42 года. Тогда как имевшие значительно меньшие заслуги Кошевой — лишь в 64 года, а Рыбалко — в 50 лет! Разная степень заслуг дала совершенно разные результаты на карьерной стезе. Было бы очень интересно познакомиться с подробностями этой закулисной борьбы, столь типичной для той сложной эпохи!

Остается сказать еще пару слов о И. Минце (чл. партии с 1917), будущем известном советском историке и академике. В корпусе Примакова он был его помощником и возглавлял всю политработу. Политработой в РККА он занимался с 1918 по 1920 г. В 1926 г. кончил Институт красной профессуры. Находился на преподавательской и научной работе (зав. кафедрами, профессор Академии общественных наук, председатель научного совета АН СССР по комплексной проблеме «История Октябрьской революции»). Написал много книг и статей. Направления работ: Октябрьская революция, интервенция и контрреволюция, Гражданская война, международная дипломатия. Лауреат Государственной премии (1943-1946). Академик (1946). Роль Минца в борьбе с оппозицией (в научной и военной среде) ждет еще своего исследователя. Но можно не сомневаться, что она была очень значительна, учитывая, до каких высот он сумел по части карьеры подняться.

Конечно, и Примаков не был обойден за свою деятельность наградами. И вдобавок к орденам имел за фронтовые успехи золотой портсигар с надписью от своего командарма Уборевича, а от Киевского губревкома — Почетное Красное Знамя и золотые часы с хвалебной надписью.

Как шли его допросы? Арестовали Примакова 20 августа, первый допрос состоялся 25 августа, затем еще два (31 августа, 23 сентября); ему устраивались различные очные ставки, в том числе с Радеком. В итоге последовал ряд признаний, грозивших смертным приговором:

1. Что он состоял в секретной троцкистской военной организации с 1926 г.

2. Что встречался с сыном Троцкого Л. Седовым в Германии, когда работал там военным атташе.

3. Что получил через него от Л.Д. задание о проведении терактов — против Сталина и Ворошилова.

Затем следуют восемь месяцев перерыва, нахождения в Бутырской и Лефортовской тюрьмах, некоторое время он находится в тюремной больнице из-за болезни желудка (понятно, что на нервной почве). В феврале 1937 г. один раз он получает денежный перевод (50 руб.). В мае — июне 1937 г. Примаков допрашивается еще несколько раз, в связи с арестами главной группы руководителей предполагавшегося заговора. Вину свою, как следует из протоколов и стенограммы, признал полностью. Сопротивлялся он, однако, отчаянно. А. Авсеевич, бывший тогда начальником отделения НКВД, во «времена Хрущева», на допросе в прокуратуре показал (05.07.1956): «Я вызывал их (Примакова и Путну. — В.Л.) по десять-двадцать раз. Помимо вызовов на допросы ко мне, они неоднократно вызывались к Ежову и Фриновскому».

Якир допрашивался в Москве всего 4 (!) раза: 30 мая (арестован 28 мая), 3, 5 и 7 июня. Сначала — все отрицал с возмущением. На очной ставке с обличавшим его Корком (30 мая) он говорил: «Я знал всегда, что Корк очень нехороший человек (!), чтобы не сказать более крепко, но я никогда не мог предположить, что он просто провокатор». Тогда допрос ему устраивает сам Ежов.

И вечером следующего дня он пишет о своей сдаче: «Я не могу больше скрывать свою преступную антисоветскую деятельность и признаю себя виновным вина моя огромна; я не имею никакого права на снисхождение».

1 июня он дает письменные показания с признанием во всем и пишет о своем раскаянии. (Где они? Куда их спрятали?) 5 и 7 июня он углубляет прежние показания по разным вопросам и лицам. 10 июня он посылает письмо на имя Ежова (30 страниц машинописного текста), где содержится такое заверение: «Я все сказал. Мне кажется, я снрва со своей любимой страной, с родной Красной Армией». Он излагает в письме разные мысли по вопросам армейской жизни и работы, высказывает опасение, что из-за его близости ко многим командирам, на местах может возникнуть «обстановка недоверия», что станет выдвигаться масса лживых обвинений.

Что побудило Якира к откровенным показаниям? Пытки? Да нет, в них не было никакой необходимости. Сбивали с позиции захваченные документы, которые говорили о заговоре, свидетельские показания коллег и показания собственной жены — 37-летней Сарры Лазаревны Якир. Она прошла вместе со своим мужем Гражданскую войну, была шифровальщицей в штабе 45-й дивизии, вошедшей потом в состав 1-й Конной армии. Затем работала в Осоавиахиме, рядом с Эйдеманом, наконец, занимала пост начальника шифровального отдела в штабе Киевского военного округа. И, разумеется, работала в Киевском управлении НКВД, имея чин капитана. Именно она находится под наибольшим подозрением, что через нее шла секретная переписка с Троцким, находившимся в Мексике. Шифрованные письма оттуда шли в советское посольство в Германии и через советника посольства, сторонника Троцкого, пересылались в военный отдел ЦК КП(б(У в Киев. Оттуда специальный курьер, тоже сторонник оппозиции, переправлял их в руки жены Якира, а она передавала собственному мужу. Такая сложная система пересылки писем должна была гарантировать максимальное сохранение незапятнанными политические ризы Якира, который будто бы являлся, согласно официальным выступлениям, непримиримым противником Троцкого. Однако всем хорошо известно, что официальные речи часто не соответствуют тому, что думает человек в действительности. Достаточно посмотреть на речи и дела Н. Хрущева, А. Микояна и многих-многих других.

Опрашивали по тайным делам Якира, конечно, и его командиров. И не все считали возможным его защищать. Припоминали много интересного. Где они ныне, эти показания?! Почему до сих пор не напечатаны? Но особенно убийственную роль сыграли материалы, связанные с комдивом Д. Шмидтом (1895-1937, чл. партии с 1918), близким другом и подчиненным Якира. Шмидт, арестованный 9 июля 1936 г., вместе с тремя своими коллегами попал под воистину страшные обвинения. По утверждению следствия, была создана тщательно законспирированная троцкистская боевая группировка, состоявшая из четырех человек. Входили в нее следующие лица: Голубенко Н.В. (1898-1937, чл. партии с 1914), бывший член РВС 3-й Украинской армии, председатель повстанческого комитета в Одессе (1918), политический комиссар 45-й стрелковой дивизии, большой друг Якира, который называл его в обиходе просто Коля; второй — сам Шмидт; третий — майор Б. Кузьмичев, игравший роль личного адъютанта Примакова. У него, как легко догадаться, была вполне респектабельная биография. Он участник Октябрьской революции в Москве. В Гражданскую войну — командовал в войсках Примакова (Червоные казаки). Последняя его должность — начальник штаба авиационной бригады; четвертый — комкор, латыш А. Лапин (1899— 1937, чл. партии с 1917), помощник командующего Белорусским военным округом и ОКДВ по ВВС.

Всю четверку следствие обвиняло в том, что они готовили покушение на К. Ворошилова, своего наркома, во время Киевских военных маневров — в местном Театре оперы и балета или в кабинете самого Якира. Попавшим под такое обвинение на следствии пришлось весьма круто. Якир со своей стороны пытался выручить сначала Голубенко, потом Шмидта. Ради последнего он специально прилетел в Москву, встречался с Ворошиловым, потом с Ежовым, затем добился личной встречи со Шмидтом. По словам сына Якира, у Шмидта будто бы был вид «марсианина». Однако это не помешало ему все обвинения отрицать и тут же вручить Якиру-отцу записку для Ворошилова (автор воспоминаний не говорит, была ли она написана предварительно, или в присутствии Ежова). Разумеется, текст записки не приводится. Понятно, почему! «Марсианин» (т.е. находящийся под гипнозом или принявший дозу некоего «лекарства») не способен писать вполне разумные записки! Но вот ее текст из одной поздней работы:

«Дорогой Климентий Ефремович! Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я — троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим — партией, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством!»Похоже ли это на записку «марсианина»?! Нисколько! как реагировал на данное письмо (почему-то не датированное!) Ворошилов? Ведь он-то Шмидта хорошо знал? А вот как (это говорилось через четыре месяца после ареста Шмидта, на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г.):

«Как видите, в этом хотя и кратком письме, но сказано все, ничего не упущено. Предатель Шмидт, с достойной двурушника циничностью, даже заботится о том, чтобы я был его начальником „в будущих тяжелых боях“. А через месяц этот наглец, будучи уличен фактами, сознался во всех своих подлых делах, рассказал во всех подробностях о своей бандитской и контрреволюционной работе».

Разумеется, сочинил Шмидт, после предварительного следствия, и письмо Сталину, тоже не имеющее даты, но, судя по содержанию, написанное в конце предварительного следствия. Это письмо — по своей фальсификаторской привычке — поклонники Тухачевского тоже не желают полностью приводить! А оно очень интересно и многозначительно (даже в приводимом «усеченном» виде):

«Все обвинения — миф. Показания мои — ложь на 100%. Почему я давал показания, к этому мало ли причин. Я у Вас прошу не милости. После моего разговора с Вами совершить какое-нибудь преступление перед партией, это было бы в меньшей мере вероломство. Пишу я Вам зная, что Вы можете все проверить. Дорогой Сталин! Самое основное, что я ни в чем не виновен. Честному человеку, бойцу и революционеру не место в тюрьме».

Возникает вопрос: а где они, эти «лживые показания» Шмидта? Почему до сих пор не опубликованы и публично не опровергнуты? И где биография Шмидта, вполне исторического лица, которое заслуживает большого интереса? Так называемые «демократы» должны были бы опубликовать эту биографию уже 30 лет назад, а также сборник его писем и воспоминаний о нем.

Можно сказать, наибольшую услугу Шмидту оказал близко знавший его советский дипломат А. Бармин, сторонник Троцкого, бежавший на Запад. Ввиду исключительности материала здесь его придется привести:

«Впервые я встретился со Шмидтом на ступеньках академии в сентябре 1920 года. Его энергичное, тщательно выбритое лицо окаймляла аккуратная „флотская“ бородка такого типа, какую сейчас носит Радек. У него были тонкие губы и пронзительный взгляд. На голове его была папаха, лихо сдвинутая набекрень, как это принято у конников на юге. Голубую гимнастерку украшали два ордена Красного Знамени, по тем временам — очень редкое военное отличие — даже среди хорошо известных военачальников Красной Армии. Он был подпоясан кавказским ремешком, с которого свисали серебряные украшения. На поясе в ножнах висела большая инкрустированная кривая сабля. Он еще не вполне оправился от полученной раны и, прихрамывая, опирался на трость. Двигался медленно и чувствовал себя в Москве не совсем в своей тарелке. Это был типичный командир революционной эпохи, воплощение энергии, как туго натянутая тетива лука.

Как и многие, Шмидт был выдвинут революцией из деревенской безвестности в первые ряды революционной армии. Он был сыном бедного еврейского сапожника и, если бы не революция, вероятно, пошел бы по стопам отца, растрачивая всю свою огромную энергию на мелкие проказы и деревенские предприятия. Социальная буря раскрыла огромное число талантов, позволив тысячам людей проявить свои способности лидеров в национальном масштабе. В начале революции Шмидт поступил на флот, но когда одна половина российского флота вмерзла в балтийский лед, а вторая была затоплена в Черном море, чтобы не попасть в руки немцев, матросы превратились в солдат. Шмидт стал командиром одного из ударных отрядов, который был грозой для белых. Обнаженные до пояса, опоясанные крест-накрест пулеметными лентами отважные красноармейцы шли во весь рост на врага под жестоким огнем, забрасывая его гранатами. Они наводили ужас на белых, которые прозвали их «красными дьяволами». В конце концов Шмидт решил превратить своих моряков в конников, и его отряд стал известен по всей Украине. Молодые крестьяне валили к нему валом, и вскоре его отряд вырос до размеров полка, а затем бригады.

Шмидт проучился в академии два года, и это были годы упорных занятий. Мы стали большими друзьями. Он отличался беззаветной храбростью, был скромен, целеустремлен, любил шутки, был по-детски сентиментален. Его характер сложился в суровой военной обстановке, и таким он остался до конца своих дней.

Мы часто проводили вместе вечера в его маленькой комнатке на Тверской улице. Его очаровательная жена Валентина угощала нас чаем и тем, что в те дни могло сойти за пирожное. Дмитрий Шмидт рассказывал о героических делах тех, кто воевал рядом с ним, о моряках, ставших кавалеристами, чтобы драться с немцами, белыми, петлюровцами и всякого рода бандами, которые даже не знали, за кого или против кого они боролись.

Мне запомнился один из его рассказов.

— В тысяча девятьсот девятнадцатом году город Каменец-Подольский на границе с Австрией, — говорил он, — был окружен мародерствующими бандами. Население города буквально стонало от разбоя. Тогда я решил, — сказал Шмидт, — прорваться туда и оборонять город любой ценой. Трудно было навести порядок, но другого было нам не дано. Стены города мы обклеили прокламациями, в которых угрозы чередовались с обещаниями защитить город. И город мы удержали.

В Каменец-Подольске у Шмидта состоялась встреча с народным комиссаром обороны Советской Венгрии Тибором Самуэли, который самолетом направлялся в Москву. Возможно, это впоследствии и явилось существенным фактором в назначении его командующим ударной группировкой. Именно этой группировке предстояло через границы Польши и Румынии прийти на помощь венгерской революции. Как я тогда узнал, Шмидта нисколько не смущала перспектива прорыва через две границы. Я убежден, что он всегда жалел о том, что приказ о наступлении так и не был отдан. Красный Будапешт пал слишком быстро… Спустя несколько лет после окончания академии я снова услышал о Шмидте, который в это время служил в Минске. Один из старших офицеров оскорбил его жену, и Шмидт, всадив пулю в живот обидчику, спустил его с лестницы. Обидчик выжил, и скандал замяли.

В период 1925-1927 годов Шмидт присоединился к оппозиции. Он приехал в Москву на съезд партии как раз в тот момент, когда было объявлено об исключении из партии троцкистской оппозиции. Он был одет, как обычно, в форму своей дивизии: большая черная бурка, пояс с серебряными украшениями, огромная сабля и папаха набекрень. Выходя вместе с Радеком из Кремля, он столкнулся со Сталиным. Политические страсти в тот момент были накалены. Сталин активно интриговал в партийных делах, но ему еще не удалось подчинить себе партию.

Шмидт подошел к нему и начал полушутя-полусерьезно поносить его, как только может делать это настоящий солдат, то есть такими словами, которые надо слышать, чтобы поверить в это. А под конец сделал вид, что обнажает шашку, и пообещал Генеральному секретарю когда-нибудь отрубить ему уши.

Сталин выслушал обиду, не проронив ни слова, с бледным лицом и плотно сжатыми губами. В то время он решил проигнорировать оскорбление, нанесенное ему Шмидтом, но нет никакого сомнения в том, что десять лет спустя, с началом чисток в 1937 году, он все это вспомнил. Шмидт был одним из первых исчезнувших офицеров Красной Армии. Его обвинили в терроризме. Никаких признаний от него не добились, и он был расстрелян без суда».

Вывод из приведенного материала может быть только один: человек с такими взглядами и чертами характера, что бы там ни говорили, способен был на многое, в том числе и на самые крайние поступки! Напомним, что за Гражданскую войну он имел два ордена Красного Знамени, а их просто так не давали!

Теперь становится понятным, почему Якир с такой энергией старался выручить его: он слишком много знал, и оставлять его в руках Ежова было равносильно самоубийству!

Уборевич также не хотел признавать свою вину. Его козырная карта — опубликованные в советских газетах хвалебные отзывы генерала Лужи (1891-1944), командира корпуса, главы чешской военной делегации, побывавшей на Белорусских военных маневрах (1936). Встретившись с корреспондентом одной из советских газет, генерал поделился своими впечатлениями о проходивших недавно маневрах:

«Командный состав войск Белорусского военного округа показывает высокую степень тактической и технической подготовки, большую физическую неутомимость, высокий моральный уровень и преданность своей родине. Ваш командный состав быстро решает сложные задачи современного боя. Красная Армия обладает тем, что считается самым ценным во всякой армии, — прекрасными кадрами».

Корреспондент спросил генерала:

«Каково ваше мнение о техническом оснащении Красной Армии?»

Чешский генерал ответил:

«Красная Армия богато насыщена самой современной техникой. В этом отношении она является, по моему мнению, самой передовой армией в мире. В настоящее время нет другой армии, которая могла бы сравниться в отношении технического оснащения с Красной Армией.

На маневрах Белорусского военного округа мы видели много интересного, и последнее мы постараемся использовать в своей армии, а также и опыт этих маневров» (Документы и материалы по истории советско-чехословацких отношений. М., 1978, т. 3, с. 276-277).

На этот аргумент, который Уборевич считал «неубиенным», его противники отвечали, что чешский генерал — по политическим соображениям — все намеренно преувеличил, и в действительности дела обстоят вовсе не так радужно.

После нескольких допросов сильно сникший Уборевич все же признал свою вину. Пункты его признаний таковы:

1. Сочувствовал правым;

2. Политику коллективизации считал неправильной;

3. Политику Ворошилова в армии не одобрял;

4. В заговоре участвовал;

5. Лично вовлек в него 12 командиров своего округа;

6. Готовил вместе с другими поражение Красной Армии в предстоящем военном конфликте.

На этих допросах Уборевичу пришлось, конечно, несладко. И это вполне понятно: ведь он командовал Белорусским военным округом, который закрывал границу на самом решающем участке, поэтому подозрения против него были вполне естественными, а кроме того имелись, конечно, и агентурные данные, полученные от зарубежной военной разведки и разведки НКВД.

Неизвестно, нашелся ли в тех условиях хотя бы один человек, который мог свидетельствовать в его пользу. Вся беда была в том, что если бы даже такие люди находились, то они сами были под подозрением, как тайные участники оппозиции. Характерным примером в этом смысле мог служить будущий Герой Советского Союза и маршал Советского Союза К. Мерецков. С 1932 по 1937 г. он был в Белорусском военном округе начальником штаба округа. По возрасту между ним и его начальником разница была всего полгода, но Уборевич проделал совершенно исключительный путь и в военной среде пользовался громадным уважением. Его высоко ценили и восхваляли немецкие генералы. Было даже время, когда считали, что именно он заменит Ворошилова на посту наркома обороны.

Став Героем советского Союза и маршалом СССР, Мерецков в своей книге «На службе народу» (Москва, 1969) вспомнил крупнейших деятелей армии и о своем бывшем начальнике отозвался в высшей степени похвально:

«Этот человек сыграл в моей жизни огромную роль. Я проработал с ним около пяти лет, и годы эти — целый новый период в моей службе. Не скажу, что только я один находился под его влиянием. Все сделанное Уборевичем: воспитанные, выращенные и обученные им командиры разных рангов; его методология работы; все, что он дал нашей армии, — в совокупности не может быть охарактеризовано иначе как оригинальная красная военная школа, плодотворная и поучительная. Когда мы познакомились, мне шел уже 32-й год. Я занимал довольно высокую военную должность и мог считаться сложившимся человеком. И все же ни один (!) военачальник раньше (да, пожалуй, и позже) не дал мне так много, как Иероним Петрович. Его интересное и богатое творческое наследие, недостаточно, к сожалению, изученное у нас специалистами, заслуживает самого пристального внимания». (С. 92-93.)


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42