Глава XIV

На приведенном эпизоде выпукло прослеживается характерная для иноземного правителя утрата национальных черт по мере погруженья в русскую стихию вплоть до самого произношенья. Перебранка с Грозным почти полностью была выдержана в тоне мужицкой лексики. И если вначале пугала обязывающая ко многому откровенность Хозяина, то с углублением в главную тему земли дымковское сознанье все чаще застилалось нетерпеливым ожиданьем сведений о Вадимовой судьбе. Оно-то и заставило ангела оглянуться на шорох позади – давешняя горничная пришла сменить давно остывший чай на свежий и, почудилось, снова сгинула еще до двери. На долю минуты маленькая помеха отвлекла в сторону внимание вождя, но в паузе затем уместилось совсем крохотное и для его тогдашнего состояния показательное событие, заслуживающее рассмотрения в лупу.

Помимо старокаменных стен и многослойной внутренней охраны, неприступность Кремля обеспечивалась возрастающим ужасом с приближеньем к запретной зоне, где всех поражала одинаковая немота. Ни звука не пробивалось сюда снаружи сквозь войлоком обитые двери, лишь глухой гул славословий, обрекавших вождя на томительное одиночество, не развлекаемое редкими пирушками с наигранным, приказным весельем. Круглосуточное и монотонное, в двести мильонов глоток, величанье болезненно напоминало покорное пылание Москвы. Нестерпимая потребность подхлестнуть, ускорить неминуемое все чаще вынуждала на беспорядочную, без внешнего повода пальбу в ночную мглу затаившейся и тоже бессонной России, чтобы насытить страхом наступившее безмолвие. Как дворцовая тишина издавна служит инструментом для обнаруженья злодейских шагов, так же любая мелочь теперь обретала способность сигнализировать о приближающейся опасности.

– Вообще для успеха нынешней, последней и решительной схватки миров требуется прочный, военный режим, жесткий и бдительный. Ввиду применяемой нами скоростной хирургии дознания и тотального, без судебной волокиты, облавного сыска враг становится коварен, хитер, неуловим. Когда народ начинает мыслить на единой шифрованной волне о том единственном способе избавиться от диктатора, неминуемые заговорщики общаются заочно и молча... не исключается даже, что из конспирации они встречаются лишь во сне, пока в процессе брожения созревшие ручейки ненависти не сольются в лавину. И тогда приходится железом сдирать маску преданности с его лица, чтобы прочесть сокрытый под нею умысел.

Хозяин потянулся было за освежительным глотком к своему стакану и машинально отвел руку от одной, совсем ничтожной несообразности. Слишком отчетливая, под настольной лампой, концентрическая дрожь периодически рябила чайную гладь, гасла и возникала вновь. В условиях незыблемой кремлевской скалы только незапланированные, поблизости, подвижки громоздкого военного железа могли породить такую сейсмическую зыбь.

Здесь какая-то внезапная догадка осенила его. То ли услышал воровской шорох за окном, то ли сквозь стенку различив скользнувшую по ней чужую тень, он осторожно, чтобы его собственная, от настольной лампы, не легла на длинную, наглухо задернутую штору, и пальцем чуток отклонив ее от себя, забыв о присутствии свидетеля, искоса через образовавшуюся щель выглянул наружу. Так значительно было обоюдное напряжение, что ангел как бы через плечо Хозяина увидел то же самое, что и тот, его глазами.

Кремлевский план представился ему чуть горбатым, как и полагается под уширенным углом. Затяжной моросил осенний дождик, смутные гало густились вкруг мощных лампионов над мокрой площадной брусчаткой. Тем призрачней на заднем плане сияли белесые кубы соборов с куполами, тонувшими в непогодной мгле. Словом, благодаря чудесной оптике на мгновенье вернувшегося дара, ангел панорамно охватил все до мельчайших подробностей, кроме одной, не ускользнувшей от вождя. Служебная, откуда-то сзади, прожекторная подсветка отбрасывала длинную тень соседнего зданья, – прилепившийся сбоку силуэт выдавал человека за углом. Наверно, и крысе было бы не пересечь это пустынное, во всех направленьях пристрелянное пространство, но диктатор знал по опыту собственных побегов, как на помощь им подвертывается в таких случаях дремота, смена или срочная надобность караульного. Тридцать пять лет назад, почти на том же месте, бомба террориста разнесла в клочья долговязого московского губернатора, дядю царя. Всего с десяток шагов оставалось для броска точно такого же в освещенное окно, но, значит, опаска промаха заставляла медлить охотника, так же как свойственная игрокам жгучая тяга испытать судьбу мешала его жертве нажатием кнопки поднять на ноги кремлевский гарнизон. Но еще верней было бы предположить подсознательное стремление лишней минуткой преодоленного страха умножить предстоящую утеху неторопливой, капля по капле, расправы над смельчаком, ощутимо находившимся у него в ладони. «Слаще власти и ласки женской, самого дыхания слаще – месть». Так же неслышно он вернулся к столу и некоторое время стоял с протянутой к телефону рукой... еще пара мгновений – и сигналы тревоги запищали бы, загремели, зазвонили на сторожевых башнях, во всех караулках, казармах Кремля, и ночная пустота наполнилась бы безмолвной суматохой и беготней, но вдруг раздумал.

Однако игра грозила затянуться, если бы ангел невольным прикашливаньем не прервал тот поединок с самим собой. Пока размешивал в стакане полурастворившийся сахар, происходило возвращенье к действительности, – часовые стрелки над дверью поторопили его с раскрытием главной цели свиданья. Но здесь снова не обойтись без преуведомленья касательно заключительной части.

– Итак, мы бегло познакомились с возможными варьянтами будущности, осталось наметить практические выводы, – стал закругляться Хозяин, своеобычно заложив пальцы за борт кителя и враскачку переступая с ноги на ногу, – человечество стоит перед главным своим рубиконом, за которым простирается неизвестность с волчьими ямами по всем параметрам общественного бытия. Из них наглядней прочих такие, как несоразмерная нашему множеству теснота мнимых земных просторов и, следовательно, чреватая кризисными ситуациями уплотненность населения или, скажем, социальное, а по мнению мизантропов, возрастным износом обусловленное оскуденье нравственности, искусств, самой породы людской, действительно подзасоренных гуманистическим либерализмом прошлого. Не исключено, под предлогом очистительного вырожденья от склеротической накипи веков и осуществится попытка еще не родившихся заменить нашу благородную доктрину целенаправленного, круговой братской порукой увязанного единства жестким отбором генетически достойных места под солнцем избранников в перманентной схватке за свое кастовое благо, достигаемое случайностью, присвоением прибавочной стоимости и просто разбоем. История ставит нам вопрос – способны ли мы защитить от них свою идею, оплаченную кровью стольких мучеников? Полагаю, что справимся, если заблаговременно обеспечим себе последнее слово в дискуссии с неминуемым противником, необходимо лишь обуздать немножко резвость поисковой мысли, которая, надо признать, никогда не считалась со святынями. Не сочтите, что вас приглашают принять участие в девальвации земного бытия на порядок-другой ниже, с заменой чуда пайком усредненного, зато гарантированного счастья. Напротив, пусть углубляют, шлифуют, совершенствуют жизнь в рамках социалистической разумности и утвердившейся у нас любимой песни о паровозе, который уже летит стрелой, в коммуне остановка, чем идеально формулирует гармоничный золотой век без катаклизмов и разочарований. Вижу, вам не терпится узнать, к чему тут винтовка, – загадочно усмехнулся вождь. – Хорошо, поделюсь с вами своим замыслом вкратце: в защиту от неизбежного.

Прозвучавшая в его намеке угроза косвенно объясняла карательную политику вождя против любого вольномыслия стремлением закрепить в стране свой режим как образец потомкам, но для постижения его гекатомбы в целом требуется вовсе заумная логика, вроде излагаемой здесь, в авторской догадке.

Видимо, кремлевского властелина тревожило предчувствие, что однажды обнаружится наконец истинная подоплека всех доныне происходивших социальных миропотрясений. Когда-нибудь, в одинаковых условиях всеобщего благоденствия от единого для всех коммунально-пайкового счастья до вожделенных высокооплачиваемых должностей, и после скандальных хозяйственных просчетов, прикрываемых версией вредительства, воочию обнаружится биологическое неравенство особей, обусловленное разностью сословного назначения и потому несоразмерно отпущенной им свыше творческой благодати. Отсюда возникает междоусобное и губительное для живого организма искрение обоюдной неприязни меньшинства и большинства, до поры смягчаемое христианской проповедью добровольной нищеты для первой численно меньшей категории и надежды посмертного возмещения в небесах для другой – пока в кромешном множестве людей окончательно не растворится библейская святость первочеловека. Неизбежная схватка равнозначных сущностей привела бы к крушению цивилизации, если не подоспеет сменщик великого вождя похлеще, но как бы с обратным знаком. Наверно, сразу по восшествии на престол всемирного диктата он учредил бы обязательный ценз добродетелей, дарующих жителю право именоваться гражданином земного шара. Если раньше звание человека давалось младенцу по признаку «абы башка на плечах, а не под мышкой», то впредь орава их, круглосуточно атакующая планету, подвергалась бы ранней экспертизе со спартанским отсевом по наличию как генетической ущербности, так и сорной гениальности вырождения, и неоднократной затем прополкой взрослых плевелов путем бескровного отлучения от почвы... К тому времени стареющее человечество еще более устанет от обслуживания собственных все возрастающих потребностей сплошь за пределами их физической воплотимости. Уже не под силу станет из века в век тащить за собой нескончаемые тыловые обозы памяти о прошлом, бесценный пепел величия и безумий, провалов и вдохновения предков, из чего, с добавкой общей ответственности за все содеянное нами вместе, образуется ненавистная для черни блестинка мнимого превосходства в зрачке избранника. Ничто, даже возрастная апатия, не избавило бы человечество от неотвязной обузы расточительных прихотей старины с милосердием во главе, кроме того страшного благодетеля, который изуверским актом отсек бы ее начисто и тем самым упростил бы житейский обиход и этикет бывшего царя природы, заодно упразднив и все прочие, отжитые теперь надобности – от книги и мыла до туалетной бумаги включительно. Именно запальчивый сарказм в отношении несущественного двойника с его волевым замахом выручить людей путем размена их количества на качество позволяет толковать ее как отголосок ночных раздумий вождя о судьбах мира, и тогда не самого ли себя собирался он держать под прицелом помянутой винтовки?..

В ту пору еще никто не думал, что извечная вера тружеников в свой праздник, когда для всех и всегда будет хватать всего на свете, внезапно усложнится вовсе роковой нехваткой жилплощади под солнцем. Меж тем, две безгранично могущественные стихии за порогом истории ждут своего срока ворваться в мир. Одну из них чересчур пытливый разум открыл в нулевом дотоле пространстве атома, другая раскрылась сама в чрезмерном влечении людей к воспроизводству себе подобных. Совмещение их повлекло бы последствия, превосходящие воображение Патмосского пророка. Ибо подобная удавке нестерпимая людская теснота в очередной фазе бешенства вынудила бы осатаневшее человечество применить самое надежное из убойных средств и тем самым завершить победу над самим собою.

– Однако уже ночь, а у меня еще одно совещание впереди: на сегодня достаточно. И мы тоже зря времени не теряли. Штатные мои оптимисты сулят вековую отсрочку бури, а внештатные волхвы грозятся в ответ, что внуки их станут наподобие крыс ютиться в подвалах дедовских развалин. Соблазнительная затея подключить вас, таинственного пришельца неизвестно откуда, к пошатнувшейся нашей действительности возникла уже через неделю после прибытия в наши края, когда был установлен, даже измерен обширный потенциал ваших способностей, но до поры мы старались не омрачать гостю пребывание его на Земле бедственным положением ее хозяев. Такая крайность вынудила нас не тратить время попусту. Задуманная операция вчерне уже готова, ее распорядок, подробности и свое место в ней вы узнаете на следующей встрече послезавтра при участии трех остальных сотрудников нашей пятерки, которые через недельку умрут от тех же неведомых причин, какими, заметьте, на Востоке пользовались древние для укрытия государственных секретов от гласности и болтовни. На прощание, в знак доверия, приоткрою сокровенную суть моей затеи. Словом, нам с тобой, товарищ ангел, предстоит поубавить излишнюю резвость похотей и мыслей для продления жизни на земле, – туманно заключил вождь, чтобы не вспугнуть ангела объемом предстоящей ему черной работы. И вдруг как бы вскользь обронил, что в запасе имеется и другой, менее вероятный, зато единственно разумный ключ к решению проблемы, которая еще не завтра, но скоро должна с досадным запозданием появиться на повестке дня. По-видимому, великий вождь имел в виду специальным актом упразднить в двухнедельный срок... даже если это будет сопряжено с катастрофой, срочно затушить, как начинающийся пожар... Впрочем, заключительную свою тираду он произнес вполголоса, как некий запоздалый вариант, уже недоступный людям для осуществления.

– Однако пора и мне завершить свои хлопоты о вашем подопечном пареньке... – сказал наконец Хозяин, – еще минутку терпенья!

Левой рукой наугад он коснулся привычной точки на столе, и тотчас, словно дожидался сигнала за дверью, помощник предстал на пороге. Произошел невыразительный диалог без уточненья, о чем речь.

– Итак, чем увенчался розыск, отыскалась наконец иголка в сене? – не сомневаясь в благоприятном ответе, осведомился Хозяин.

– Всю Сибирь обшарили... отыскалась лишь в магаданском лагере, – не сразу и с опущенной головой сообщил помощник.

– Эка, поторопились, оперативные ребята! Нашего брата туда по этапу месяцами гнали. Не иначе как телеграфом переправили его в такую даль... – усмехнулся ангелу Хозяин и подозрительно нащурился на докладчика, настороженный его виноватым молчанием, – но по крайней мере дали команду срочно вернуть беглеца по месту его задержанья?

– Выяснилось, что московского задержанья три дня назад вообще не было, так как человек этот никуда из лагеря не отлучался... – покосившись на Дымкова, уклонился тот от прямого ответа из боязни разглашать при свидетеле ведомственные секреты. – Словом, целая совокупность трудностей помешала доставить его в Москву.

– И в чем заключалась главная из них?.. Не заставляйте же тянуть из вас по слогам! – начинал сердиться Хозяин, повергая померкшего чиновника в опасное для здоровья багровое замешательство. – Нелетная погода, нехватка горючего? Или лишнего спецсамолета не оказалось под рукой там у них, на краю света? Нищета какая!

– В данном случае повлияла косвенная, так сказать, а именно нынешнее пребывание зэка скорее на том свете, чем у нашего на краю!.. – напропалую, в поддержанье своего престижа перед посторонним пошутил генерал. – Неувязка в том, что заключенный Лоскутов погиб полгода назад при попытке к бегству.

Потребовалось время, чтобы образовавшийся вакуум вновь заполнился жесткой казенной тишиной. Хозяин кинул взор на круглые часы. Ввиду неотложных дел расследование престранного несовпадения выяснившихся дат и административную бурю приходилось отложить до утра.

– Вот вам поучительный пример, к чему приводит неосторожное поведенье на минном поле, каким становится наша планета, – рассудительно сказал он с жестом извиненья за служебную оплошность, обусловленную все более сгущавшимся туманом эпохи. – Однако уже поздно и ночь на дворе, а мой рабочий день пока в самом разгаре. Не слишком утомил я вас своей исповедью естественной для вожака на распутье и в цейтноте? Ну вот и славно... – и не дожидаясь ответа, похвалил он за быструю сговорчивость и заодно для помощника, чтоб не повторять распоряжений, уведомил ангела, что во избежание заблудиться в ночном городе его отвезут домой в машине и отныне обеспечат ему полное уединенье, без помех извне, чтобы сосредоточился на главной цели.

– У нас еще совещанье по Уралу... можно впускать? – вполголоса и не поднимая глаз напомнил об очередных делах помощник.

– Минуточку, – кивнул ему Хозяин и без прощального рукопожатья, прикосновеньем к рукаву удержал ангела на месте. – Кстати, забыл вам сказать напоследок... Хочется верить, что установившегося меж нами содружества не омрачит досадный инцидент, как с тем молодым человеком, гарантирующий ваших оставшихся друзей от подобного несчастья. Вдобавок нам известно кое-что о прогрессирующей ущербности вашего дара, чем и объясняется наше нетерпенье насчет сроков... так что не сочтите за ультиматум, благоразумие не повредит и ангелу, застрявшему на чужбине в такую непогоду, не так ли?

– Да... – почти беззвучно отозвался ангел, заметно содрогнувшись не столько от произнесенной угрозы, как от зловещего присловья, которым уже не впервые обозначилось чье-то активное и незримое присутствие, снова ощутил опустошительный холодок в спине, с каким в последнее время выключалась способность чудотворенья.

По склонности ума увязывать воедино реальные и едва подозреваемые сущности мирозданья, Никанор Шамин вплетал в канву действительности не только фантастические прогнозы бедной своей подружки с расстроенным воображением, несовместные с передовым мировоззрением эпохи, но и пофазно полученные от нее сведения о пребывании ангела в нашей столице. Надо оставить на совести студента живописные подробности о ночной встрече великого вождя с Дымковым – вроде скандала на концерте или кремлевских подземелий, в частности причину тогдашнего дымковского испуга. По этой версии, не постигший истинную суть хозяйского монолога ангел несомненно должен был уловить скрытую там угрозу для земного оазиса, хотя и загаженного шлаками старости людской, но сложившегося на руинах бывшего рая и потому небезразличного Создателю как творческое воспоминанье, так что завербованному в ту ночь небесному агенту разумнее было потом не являться на глаза верховному начальству. Отсюда следовал вывод в духе современности, что устами вождя, вовлекая жертву в неприглядную операцию и тем самым утоляя мстительную ненависть к человечеству, оборотистый корифей делал оскользнувшегося ангела невозвращенцем в пику Всевышнему.

Произнесенный в тот вечер наедине с Дымковым, без свидетелей и стенограммы, монолог кремлевского диктатора нельзя считать достоверным документом эпохи. Представленный здесь незамысловатый его портрет, изготовленный как бы с бытовой изнанки, без должной политической подоплеки и свойственного оригиналу логического акцента, выглядит всего лишь рукоделием пылкого и не бесталанного, вроде Вадима Лоскутова, почитателя из смятенной, безличной толпы, на коленях аплодирующей своему кумиру, только что осознавшему жуткий апофеоз доктрины. Но современники имеют священное право на собственное суждение о личности вождя, который столько безумных дней и ночей беспощадно распоряжался судьбой, жизнью, достоянием их отчизны, чтобы завести ее в цейтнот истории. И потому еще уместней и правдивей оказался бы тут судебно-патологический анализ его мертвящей деятельности – на основе бессчетного множества и причудливого разнообразия казней, если вспомнить небывалую численность сопроводительной свиты в девятьсот затоптанных мертвецов, то может быть еще значительнее оказался бы мистический аспект этой незаурядной личности, как она представится однажды прозревшему потомку.

Великий вождь принимал ангела с расчетом на неограниченное время для посвящения его в программу совместной отныне деятельности на благо человечества. Популярно изложенная мировая ситуация не давала должного представления ни о последствиях такого преобразования, ни об обязательных для исполнителя навыках, достигаемых годами специальной тренировки. По нехватке воображения, которым после содеянных некогда скандальных вольностей, нынешние ангелы наделены лишь в пределах служебной надобности, Дымков покидал кабинет Хозяина со своим конвойным генералом в тоскливом смятении – не оттого, что любое государство, лишенное движущего в прогрессе эгоистического импульса, может оказаться без руля и ветрил в бешеной стихии капиталистического моря, не из опасения, сгодится ли для труда конструктивно вывернутая наизнанку рабочая рукавичка, не потому наконец, что торможенье разума, пока не выродился в мозговую опухоль на границе познаваемости, погасило бы весь творческий опыт памяти людской, а из очевидной теперь вероятности, что ввиду участившихся провалов даже мелкого, чисто бытового чудотворения, у него, бывшего ангела, просто не хватит сил на столь объемное задание, о котором судил по количеству времени, затраченного на его изложенье.

Прикосновеньем к дымковскому рукаву генерал еще раз напоминал об окончании аудиенции, но, и пятясь к двери, тот не отрывал устрашенного взора от чего-то вдруг проступившего над головой Хозяина. На мгновенье воротившийся было дар прозренья исчез тотчас за порогом. В приемной молча толпились участники предстоящего совещания, и одни, видимо, повторяли что-то в уме, а крупный и рыхлый, стоявший в сторонке, совал в рот белую таблетку. Сколько их там было и что за люди, Дымков не заметил, как и они его. Он уходил весь расплесканный, ничто встречное не отражалось в его сознанье.

Назад генерал вел Дымкова коротким путем, по безмолвной коридорной дуге, мимо часовых и дежурных. Высокий ранг провожатого, в лицо известного охране, избавлял от показа пропусков и удостоверений, которых у Дымкова никогда не было. И опять, во исполнение директивы, ангел и домой возвращался под почетным конвоем того же заметно притихшего генерала. После таинственной встречи при закрытых дверях некая наивысшая, для всей страны обязательная, святость облекала это долговязое чучело. Прежняя покровительственная ирония уступила место предупредительной заботливости, в частности, сделал героическую, при его-то росте, подать подопечному его жалкое пальтишко, чудом оказавшееся прямо под рукой, а на мокрых выходных ступеньках уверенней подпирал ангела, в самом деле поутратившего устойчивость, под локоток, дабы не подломился раньше времени. Осведомленный о всех государственных тайнах, кроме нынешней, провожатый лишь на полпути, в машине, справился безучастным тоном – договорились ли? И хотя Дымков в его тогдашнем растерзанном смятенье просто не расслышал вопроса, именно молчанье повергло генерала в трепет перед неизвестной ему, явно всемирной дымковской миссией.

Не заметил, как через центральные ворота выезжали на главную площадь столицы. Безлюдная ночная тишь провожала их до заставы. Та же сизая мгла колыхалась кой-где и в Подмосковье... но вдруг в проясневшем небе зазолотилось стрельчатое облачко и, следом, видная отовсюду, как на эшафоте, пророзовела волшебно на высоком бугре такая одинокая, обреченная церковка без креста на проломленном куполе. Вскоре тяжелые черные птицы закружили над пустынными полями. Их сиплый галдеж вместе с предрассветной сыростью ознобил насквозь дымковское существо в не по сезону легкомысленной одежке. Не без усилья расправив закоченевшие пальцы, он впервые и вполне толково принялся растирать ладони одна о другую, изредка прогревая парным теплом собственного дыханья, причем оказалось, что почти приехали. Задевая за плетни, ворча и крякая с непривычки к подобным захолустьям, машина пробиралась уже по тесному лабиринту поселка. С кратким устным наставленьем насчет пользования генерал вручил Дымкову список всяких телефонов и не без жалости, пожалуй, коснулся его плеча. Несмотря на ранний час, приветливая бабуля, словно и не ложилась, вышла встретить постояльца на крыльцо как раз в тот момент, когда тот шатко, ничего вокруг не различая, пересекал осеннюю, по щиколотку, лужу перед калиткой. К тому времени достаточно рассвело, чтобы различить смятое осунувшееся лицо ненаглядного ангелка. Он прошел мимо, хватаясь за углы, как после угарной попойки, она даже не предложила вдогонку заварить сухой малинки – последнее его телесное пристрастие.

Не меньше часа затем просидел Дымков на скрипучей койке, свесив голову и качаясь. Не покидало гадкое ощущенье, будто велели взорвать нечто громадней и святей любого храма. Он тогда еще не знал, что завтра ему достанется погуще хлебнуть земного бытия.

Заинтересовавшись вдруг, как должен выглядеть бывший, так сказать погоревший, ангел, он отправился к бывшему же, размером в школьную тетрадь, зеркальцу в простенке. Из облезлого стекла на него глянула испитая, с темными подглазниками незнакомая личность, небритая вдобавок. Но по исследованью на ощупь то оказалась обычная у гуляк серая мертвенная тень бессонной ночи. Автоматически переведя взор за окно, Дымков сквозь облетелую сирень увидел гулявшего за изгородью милиционера. Оно можно было бы и поскромней, но расчет велся на детскую впечатлительность новопосвященного. Вообще-то высокий ранг соратника вместе с известными ограниченьями давал и солидные номенклатурные привилегии, вроде недосягаемости от внешних помех и посещений, но к тому времени Дымков успел проникнуться земной действительностью вплоть до пониманья, что теперь железное кольцо осады сомкнулось вокруг него вглухую.

Вышесказанный, чрезмерно сложный комментарий к тому периоду русской истории создается не в оправданье вождя, а для профилактического постиженья корней, способных породить подобное злодейство.

По отсутствию покамест более надежных источников для познания всего случившегося в те годы, современник имеет законное право на собственные домыслы о тайностях отжитого века и личностях, безраздельно владевших его достоянием, отечеством и судьбой. Отсюда все маловероятные подробности предлагаемой, только что описанной, нигде не зафиксированной встречи командировочного ангела и вождя, начиная от чересчур откровенного монолога, хотя и возможного в тогдашнем предвоенном цейтноте, до наивного, мягко сказать, толкования истории, а также чисто протокольные неточности – все это надо отнести за счет роковой неосведомленности рассказчика, заставлявшей его обращаться к запредельным глубинам бытия в поисках истинной подоплеки совершившихся событий.

В своих позднейших мемуарах Никанор Васильевич Шамин перечислял наиболее вероятные, эпохально-целевые мотивы, толкавшие Хозяина довершить начатое преобразование в одно поколенье. Рисуя своеобразие той поры, автор приводил и наивное, но не лишенное известной глубины мнение рано погибшего дружка и якобы убежденного сталиниста Вадима Лоскутова. По его концепции, пагубный бросок к цели сквозь толщу палеонтологического времени, потребного на биологическое преображенье вида, логически приводил к той именно заповедной песенной остановке, что таится в беспечальной насекомой ипостаси перед лицом вечности. У вождя он диктовался не погоней за прижизненным триумфом или стремленьем приговоренных чем попало под рукой сократить нестерпимые сроки ожиданья хотя бы отдаленного конца, а тем стратегическим расчетом, что лобовой ход с риском догматически обусловленной войны и одинаковыми последствиями для подлежащего уничтоженью старого мира, как и при постепенном глобальном переплаве, возмещается выигрышем во времени и меньшей длительностью обморока всей жизни на Земле на пороге ее воскрешенья.

Как бы то ни было, представляется непостижимой такая осведомленность молодых людей о секретнейших мероприятиях эпохи, вроде вышеописанного – без стенограммы и свидетелей, а то и вовсе не состоявшихся. И вообще откуда зарождается молва народная об исподних помыслах недосягаемых государственных особ вплоть до наивысших, лишь в молитве упоминаемых? Основой служат навеянные ими вперемежку со страхом и болью, мечтанья и надежды наши, из коих по прошествии испуга и благого веяния выплавляется железная легенда, именуемая судом потомков.

Глава XV

Неслыханной для политика откровенностью кремлевский вождь стремился показать неизбежность задуманного преобразования и тем самым обеспечить себе надежное сотрудничество ангела, малейшее колебание коего, скажем, не вовремя дрогнувшая со скальпелем рука, могла не только повредить пациенту, но и бросить тень на доктрину в глазах потомков. Тем естественней было в целях сохранения тайны не выпускать новопосвященного соратника из поля зрения. Конечно, по наличию старо-федосеевских друзей, не обладавших даром утекать сквозь пальцы и в случае чего автоматически становившихся заложниками, он и сам теперь не убежал бы, так что пост наружного наблюдения прямо под носом у Дымкова, учреждался не столько ради подстраховки, как во удержание от опрометчивых поступков, пресечение коих внесло бы нежелательный холодок в отношения великого реформатора со своим напарником по окончательному устроению человека на Земле. Попутно простая регистрация посторонних посещений позволяла при необходимости проследить до конечного пункта утечку сверхсекретной отныне информации.

Тягостное сознание своей другим концом обернувшейся миссии – стать печальным вестником в домике со ставнями – заставляло Дымкова со дня на день оттягивать свой визит в Старо-Федосеево, позже сюда присоединилось опасение занести туда худшую на земле заразу. В свою очередь пугающее отсутствие вестей о Вадиме Лоскутове толкало старофедосеевцев на худшие предположения насчет его добровольного заступника, возможно, вызвавшего своим присутствием гнев диктатора. В разведку послан был хитроумный Никанор с наставлением беречься возможной засады, широко практикуемой для отлова сообщников арестованного; применительно к Никаноровой наружности трогательней всего выглядел совет поскромнее держаться на улицах, чтобы не привлекать внимание злых людей. Гонец прибыл на место к открытию пивного ларька, откуда улица Энгельса с памятным тополем посреди просматривалась во весь прогон. Первые же два часа непрерывного наблюдения за окрестностью со стеклянной, для конспирации кружкой в руке, поглотили скромную студентову наличность, да и окружающие, в большинстве одутловатой внешности сборище стало косо поглядывать на затесавшегося к ним детину.