Тот молча отправился осмотреть машину, на ощупь исследовал крылья и нагнулся к колесам, а на обратном пути безуспешно пытался поднять крышку капота.

– Ваши страхи напрасны... ни царапин, ни поломок, – сказал он по возвращении, – а на таком разгоне кроме вмятин остались бы и другие следы. Лично я не слышал удара, но... судя по зигзагам на асфальте, можно предположить, как могли бы мы сами выглядеть сейчас. Кстати, почему все у вас там заклепано вглухую? Вечный двигатель? Было бы небезынтересно выяснить, что так правдоподобно урчит у него в середке? И нельзя понять, откуда заливается горючее. Пани Юлии удается и на бензине экономить за счет чуда?

Не слыша его вопросов, она продолжала настаивать на своем:

– Но я же отчетливей чем вас видела человека с поднятой рукой... и будто махал платком навстречу. Что-то до крайности в лице знакомое, и не могу вспомнить – где.

– Остается допустить, дорогая, – на полном серьезе поклонился Сорокин, – будто ваш покойный папа приветствовал нас на пороге небытия, что очень мило с его стороны.

Жестокая шутка вернула Юлию к действительности:

– Мало того, что злюка, товарищ Сорокин, но вы еще и злюка мстительный! – с недоброй горечью взглянула она и верно хлестнула бы побольней, если бы не опасение испортить самый важный в ее жизни разговор.

Вдруг безумно захотелось сделать шажок вперед, самой услышать запоздалое приглашенье к славе – ради того лишь, чтобы тут же и непременно его отвергнуть. Однако истекла целая минута, и уже унизительная неуверенность в себе закрадывалась в душу, а Сорокин все не приступал, словно впрямь забыл вчерашние намеренья.

– При всех его очевидных недостатках вряд ли стоит делать несчастного Дюрсо мишенью для дорожного острословия. И нет никакой мистики в том, что колесо оскользнулось на мокрой глине... Итак, легли на курс, – легко сказала Юлия, пуская машину на самой малой скорости, и только после маскировочного маневра решилась подтолкнуть рассеянного пассажира на исполнение обещанного. – Мне послышалось, будто у вас срочное дело ко мне и даже в моих интересах? Очередная сплетня, анекдот, какое-нибудь сумасбродное предложенье?

Тот без труда разгадал ее уловку.

– О, всего лишь крохотная частная рекомендация... – с суховатым кивком, через зеркальце перед ними, заговорил Сорокин. – Но, к прискорбию, в одну фразу не укладывается. Пани Юлия зорко подметила давеча мою непривычку летать на метле... Правда, у меня более развитое профессиональное воображение, без коего нечего и думать о работе в кино!.. Но истолковала она сие в довольно обидном для мужчины смысле. Виноват я один, что не предвидел возможных приключений, вступая в ваше подземелье... Сказать начистоту, оно оставляет комплекс впечатлений, не очень благоприятных о своем владельце – как человеке неясных, однако деспотических и даже, маньякальных устремлений. Надо остерегаться слишком пытливых натур с внезапными причудами, вроде того безумного тоннеля, куда хозяйка для опыта или развлечения ввела меня в прошлый раз. Полагаю, я выглядел не менее потешно, чем те два джентльмена во фраках с хризантемами, которые на арене у вашего дедушки поливали друг дружку из пожарных брандспойтов при большом оживлении почтенной публики! Да подстегните же вашу клячу, пани, а то мы с вами до утра не дотащимся до цели... – не сдержался он, а Юлия могла оценить по его задрожавшим губам угрожающую силу вспышки.

Могучий рывок ненадолго вдавил обоих в кожаные подушки, пока машина резко набирала высоту.

– Простите, на чем мы там... ах да! – вспомнил Сорокин, как только миновала стесненность перегрузки. – Своим профилактическим намеком о метеоритной скорости я имел в виду предостеречь пани Юлию от легкомыслия, за что иногда платятся всю жизнь. Видите ли, я склонен рассматривать ваше приключение как чье-то сверхтитаническое и не изученное пока, но в общем-то довольно бессмысленное магнитное поле. Детям показывают в школе, как по удалении магнита железные опилки еще хранят рисунок силовых линий, разрушаемый даже слабым сотрясеньем. На вашем месте, чуть обнаружилась малейшая неисправность этой чертовни, я поспешил бы отойти в сторону: какая у вас гарантия, что у ней нет обыкновения взрываться напоследок? Давайте начистоту... Чего, чего вам не хватает в жизни, разве только утраченных сновидений детства? Но как ни болезненно удаление рудиментов, тем легче бывает потом, когда болеть уже нечему...

Она обезоружила его покорительной улыбкой, от которой он не успел прикрыться щитом:

– Ах, как всегда вы знаете все на свете, Сорокин... Кроме того, что тропка искушений такая скользкая и покатая!

– Я понимаю, людям свойственно щекотать себе психику поисками чего-то никогда не теряемого, так и тянет заблудиться в несуществующем, хотя это никого не доводило до добра... Тем важнее срочно подавить в себе себя. Человечество шло к своей умственной эмансипации через жестокие ниспровержения всех деспотических тайн, закрепляя победу моральным посрамленьем их на финише... вплоть до оскверненья заключенной там мнимой святости.

– О, это звучит поистине грандиозно. У вас имеется для меня конкретное в данном смысле предложение? – вскользь заинтересовалась Юлия. – Поясните хоть намеком как-нибудь, если не слишком неприлично.

– Всему свое время... но прежде всего я заткнул бы ту адскую трубу, пока и вас не всосало туда, как в вентилятор. Людям свойственно увлекаться игрушкой, где движущая пружина – безумие, но стоит ли заглядывать за черту, за которой в наркотической потенции таятся все равно несбыточные миры? Я бы стенкой гималайской толщины отгородился от этой дырки в преисподнюю. Ваш придворный чудодей мановеньем пальца выполнит причуду своей повелительницы, избавляемой тем самым минимум от смирительной рубахи... – Он поднял глаза на собеседницу и, хотя ни смешинки не читалось в ее лице, покривился весь. – Это тайна, что именно в такой степени развеселило пани Юлию?

– О, только детское воспоминанье. Дедушка обожал париться в русской бане, для чего содержал при себе постоянного банщика. Сама его не помню, потому что ради гигиены в дом последнего не допускали, но отец рассказывал о нем. Некто Евстигней Макарыч, ужасно начитанный грамотей, что ему возмещалось особо. И пока закутанный в простыню Джузеппе остывал за чайком с малиной, тот с цигаркой на отлете знакомил его с достиженьями наук за минувшее столетье...

– Пани Юлия в самом деле находит во мне удручающее сходство с Евстигнеем?

– Нельзя же, дорогой, каждое слово принимать на свой счет. Я имела в виду мое собственное сходство с дедом в смысле такого же стихийного влеченья к знанию. Меня почему-то ужасно заинтересовали ваши переживанья в тоннеле, который вы так невзлюбили с прошлого раза. Поделитесь со мной на досуге... в той живой образной манере, которую я так люблю.

Чтобы загладить свой нечаянный выпад, она с правдоподобной искренностью попыталась убедить Сорокина, что и ей некоторым образом сродни тогдашнее его смятенье. Правда, по принадлежности к практичным натурам Юлию трудно было заподозрить в простонародном мистицизме, в вульгарном и будто бы редеющем нынче недуге, в начальной фазе которого лишь прослушиваются миражные куда то зовы вроде детского ауканья, а позже приобретается прижизненная бесчувственность ради сомнительного блаженства, покупаемого на манер кота в мешке, по ее словам, отказом от норм и ритмов благоустроенного существованья.

– Но меня поразило, Сорокин, с какой глубиной вы разгадали мое нынешнее состояние. Потому и собралась позвать вас на консультацию, что заболевать стала понемножку – сама не знаю чем. Началось с того, что стала зябнуть изнутри. Того тоннеля, кстати, больше нет, и вообще после последней нашей поездки произвела там кое-какие реформы... ну, в сторону большей реальности!.. Боюсь, все еще недостаточные. Ночь напролет иногда, до мигрени, брожу во сне по лабиринту в поиске не то ключа, не то выхода, причем с ледяной тяжестью вот здесь... – и свободной рукой в перчатке коснулась большой пуговицы на груди. – Наверно, это и называется камень на груди.

Режиссер насмешливо склонил голову:

– Пани мало ценит своего паладина. Между тем ему известен радикальный способ снятия камней с груди...

– ...чтобы сразу уронить на ноги? – невесело пошутила Юлия и уколола мимоходом, что не удивилась бы – если бы оперативный Сорокин по своей исключительной многогранности принялся в скором времени за извлечение камней из почек и печени, а тот насмешливым кивком выразил ей сочувствие по поводу неудачной хохмы. – В самом деле, Сорокин, если бы знать заранее, как обернется дело, не приняла бы в подарок это могильное подземелье...

Получалось, что только воли не хватало ей уйти отсюда, как не удается иной раз вырваться из дурного сновиденья. Теперь решение созрело окончательно и подлежало отмене лишь в случае чьих-то убедительных и вряд ли возможных возражений, последние тотчас и были представлены консультантом. По его мнению, благоразумие отнюдь не означает необходимости расставаться с благоприобретенным имуществом – «да еще столь дорогой ценой», съязвил он с приветливой улыбкой.

– Не кажется ли пани Юлии, что подобная недвижимость может раздражать кое-кого в нашу эпоху. Разумнее было бы обратить штабеля небезопасных сокровищ в более компактные ценности, другими словами, вогнать каменное чудо со всей его начинкой в скромную портабельную жемчужинку той же стоимости с правом обратного размена в лучшие времена. Правда, ему как-то не приходит на ум надлежащий эквивалент, но тут-то и пригодились бы всего лишь дружественные связи пани Юлии, ибо чего только не сможет ангел!

– О, мудрый змий Сорокин, вы даже не представляете, насколько многого не может... – загадочно обронила Юлия.

И тотчас же, во избежание нежелательных догадок о чисто женской мести, она предупредительно раскрыла спутнику значение намека. Якобы с некоторых пор и по тому же поводу ее мучат кое-какие раздумья, чисто гносеологического порядка. Что может быть тягостнее обладания сокровищами без права показать их ценителям прекрасного и, следовательно, без главного, пожалуй, наслаждения собственности – в шепоте завистливого восхищенья черпать почти авторское удовлетворение – как процент на капитал, затраченный на приобретение шедевра? Решение задачи о предмете высшей валютной ценности в социалистическом обществе пришло к Юлии как бы на ощупь, путем сравнения себя с друзьями ее постоянной свиты. Большинство из них занимало опорные места в искусствах и через отчаяние собственной бесплодности, постигнув все творческие тайности, жило лишь повседневным доказательством своей социальной незаменимости, то есть непрерывной эманацией беспощадного и разрушительного ума. Отсюда с наглядностью вытекало, что истинное богатство и производные от него утехи жизни таятся ныне в обладанье мыслью, которой никакая власть в мире отнять не сможет у неболтливого мудреца... Заслуживает беглого вниманья общая логика проделанного Юлией поиска... Если помянутый товар отборного качества попадается главным образом в знаменитых, давно изданных книгах или посмертно всплывающих дневниках и письмах их создателей, то и было бы чудненько с дымковской помощью составить новые под видом еще не опубликованных. Удерживали Юлию вначале не столько даже юридические сомнения вроде того, например, – позволительно ли приписывать мыслителям прошлого без их согласия и даже им самим неизвестные произведения, да еще с присвоением в свою пользу авторских выгод? – а просто затруднялась в выборе авторской первоочередности, да и необходимых ангелу отправных ориентиров. Так вызрела у Юлии до гениальности безумная идея организовать периодическую, по тому в год, переписку великих покойников о существе и судьбах так называемого прогресса. Непреходящая важность темы, авторская элита с полной гарантией надмирной беспристрастности и вообще тревожные обстоятельства нашего времени сделали бы издание настольной книгой в каждой семье с соответственным и не только моральным вознаграждением для издателей.

– Одно время меня буквально с ума свели скрытые здесь возможности... Ну, если осуществить письменный диалог Бетховена с Микеланджело. Скажем, Наполеона с Александром Македонским – по их военной специальности – как лучше ограбить шар земной. А эрудит Сорокин спорит с тем греком... как его?.. Ну, который еще выпил свою цикуту от излишнего ума?

В летящей над облаками машине воцарилось вдруг напряженное молчание, в течение которого не на шутку озабоченный эрудит поочередно вглядывался то в застывшие на руле руки своей соседки, то в журчащий и остановившийся мрак за окном. Мгновенное соображение подсказало ему, что все несчастья на свете бывают обусловлены точно такой же абсолютной внезапностью.

– Крайне соблазнительное предприятие... – не очень уверенно, лишь бы не противоречить в создавшейся ситуации, восхитился режиссер. – Подобный разговор поверх веков и пространств помог бы выявить противоречия эпох и вообще проследить стереоскопически родословную идей... так как для окончательного суждения необходимо охватить всю историческую панораму в целом. Кстати, предполагает ли пани Юлия выпускать свой альманах мертвых бесперебойно, по тому в год, или по мере накопления материала? – все тянул он в странной надежде на спасительные случайности, однако ни ожидаемого снижения при подходе к месту, ни какого-либо ободрительного проблеска в недвижном профиле Юлии не замечалось пока. – Дело в том, что я немножко не уяснил до конца самый способ выполнения... Поручается ли ангелу взятие интервью у намеченного вами авторского коллектива или как? Боюсь, у бедняги возникнут неодолимые затруднения, так как, с вашего позволения, поименованных лиц уже не имеется в наличности!

Насколько позволяло тесное зеркальце, Юлия смерила собеседника ироническим взглядом:

– Кажется, вы уже прикидываете на меня смирительную рубашку. Вас подводит ваше хваленое воображенье, Сорокин... все еще непонятно?

Из жалости к посрамленному хвастуну она посвятила его в механизм неоправдавшегося изобретения. Разумеется, послания великих умов прошлого должны были писаться не ими, а конгениальной рукой ангела от их имени, с соблюдением философского почерка, даже с допиской того, чего не успели при жизни. Так глубоко ко времени эксперимента уверовала Юлия в универсальное дымковское могущество.

– Таким образом ангел у вас предназначался в творцы высочайших алмазов мысли? – иронически насторожился Сорокин. – Где же, где вы прячете этот нерукотворный жемчуг от человечества?

Она отрицательно качнула головой:

– Представьте, Сорокин, я так ошиблась в нем. Он просто не смог, даже не пытался выполнить мою просьбу. И нет уверенности, дошло ли до его сознания, о чем я так усердно хлопотала...

Нельзя было сразу понять, что именно до такой степени поразило тогда режиссера. Но уже минуту спустя, наспех всмотревшись в перспективу только что сделанной находки, он назвал сообщение Юлии основополагающим вкладом в темное пока дело научного ангеловедения.

С приближеньем к месту Юлия включила нижний свет, и в непроглядной мгле чаще стали поблескивать озерца, раньше их в таком количестве не было. Предстояла трудная посадка на затерянный среди болот лесистый и тоже неузнаваемый островок. Видимо, заодно с владеньями переустройство коснулось и прилежащей местности. Игрушечная сверху усадьба покамест различалась в промоине маскировочного же тумана лишь по зеленому огоньку, единственному там ориентиру. Метясь, как в туза, Юлия на почти вертикальном пике ввела туда машину – к дополнительным переживаниям спутника, и тот заблаговременно втянул голову в плечи, чтобы ветром не выдуло кое какие ценные, необходимые ему в дальнейшем, суждения об искусстве. Осторожно оглядевшись минутку спустя после неслышного приземления, Сорокин из-за множества скопившихся перемен еле узнал место. В ослепляющем свете фар еще видней на фоне непроглядного лесного мрака проступала работа всевластного времени. Никто не польстился бы забраться сюда, в запущенный сад сквозь пошатнувшийся тын, кой-где подпертый кольями с обеих сторон, почти без деревьев и заросший рослым и рыжим, по осени, конским щавелем, причем в особенности неплохо, как артистический мазок в картине крайнего упадка, была придумана бывшая пасека с опрокинутыми ульями чуть в стороне. О, простое суеверие не пустило бы переступить порог этого судьбой раздавленного, с выбитыми стеклами сиротского гнезда. Сверх того, сквозь зияющую дыру в прорванной железной кровле высвечивались в фарном луче скелетные ребра стропил, а сбоку виднелись даже не очень убедительные следы небольшой погорелыцины, что выглядело, пожалуй, уже перестраховкой. Именно излишество показных разрушений позволяло понять, что не столько разумная потребность самоограничения, а, напротив, стремленье сберечь приобретенное вынудило Юлию на чрезвычайные охранительные меры. Маска ветхости, умственной ничтожности и нищеты служила самой надежной защитой для собственности, как и мысли, от государственного фиаско и сыска.

Машина стояла как раз в предупредительно распахнутых воротах. Зеленый фонарь с убедительным железным скрипом покачивался на оборжавевшем штыре у правой вереи. Тут же, на сей раз, почтительно склонясь и с шапкой в руке, находился при ключах и сторож, но почему-то, хоть и не совсем в тени, лицо его никак не закреплялось в сорокинской памяти. Еще хуже было, пожалуй, что почтенный старец в дремучей бороде и с патриархальной лысиной до затылка ни капельки не удивился прибытию своей хозяйки непосредственно с небес. Имелись и другие поводы для серьезного недоумения, но Сорокин подсознательно отбился от них, так сильна была в нем воля к немедленному реваншу.

К немалому смущенью режиссера обстоятельства складывались менее благоприятно против задуманного. Сперва крепился кое-как, но уже при выходе на генеральную лестницу, откуда начинался спуск в гигантскую ротонду вестибюля, наигранная решимость покинула его. На полминуты он остановился прикинуть на глазок масштабность тонувшего в сумерках почти циклопического интерьера, даже кашлянул на пробу, и трехразовое эхо показало ему всю серьезность тайны, предлагаемой ему на срочное рассмотрение. Мирная тишина стояла в подземелье, со стен куда приличней по сравненью с прошлым разом сияло укрощенное золото рам, и благородной патиной подзатянулись слишком вылезавшие из них тогда библейские и прочие сюжеты. Так вместо ожидаемой каверзы в тесном закутке за колоннадой по правой руке, как наглядное свидетельство непостижимых порой людских устремлений, обнаружился полномерный настоящий фаэтон, который вывезти оттуда все равно не представлялось возможным. В просторной студии по соседству, за свисавшей до полу холстиной, оказалось внушительное сонмище полузаконченных фигур сверхнатуральной величины – многорукие кентавры, черноликие астарты с крыльями и среди них верхом на золоченом Аписе внушительный Ассаргадон с многоструйчатой бородищей.

– Насколько хватает моего воображения, пани Юлия занялась монументальной скульптурой, – зловеще осведомился осмелевший консультант и, видимо, не прочь был поближе ознакомиться с ее химерами, но та перед самым его носом уже задернула занавеску.

Опережая спутницу, Сорокин пружинистой тигриной походкой миновал несколько очередных помещений, как бы наугад пересек округлый зал с витринами нумизматических коллекций, затем, движимый подсознательным вдохновеньем ненависти, свернул в полуприметное боковое ответвленье и через проходную галерею вырвался из лабиринта в ту наконец, центральную, башенного типа злосчастную ротонду, где его постигло приснопамятное пораженье.

По дороге Сорокин продолжил начатое еще в воздухе доследование обстоятельств, облегчивших Юлии в кратчайший срок созданье ее уникальной сокровищницы. Он обещал разрешить все ее сомнения по музейной части при условии полной и обоюдной искренности. Видимо, академическая бесстрастность сорокинских вопросов, без прежней альковной любознательности, повысила его авторитет в глазах владелицы, которая своей подчеркнутой откровенностью пыталась заранее смягчить ожидаемый приговор. Осуществлению этой наиболее громоздкой и нетерпеливой из всех прихотей Юлии предшествовал основательный поиск, в котором сказалась практическая жилка ее натуры, и потому доверчивая, целиком уложившаяся в десятиминутную прогулку ее исповедь кое-где прерывалась недомолвками, с какими излагают врачу историю интимной болезни. Характерно, что, несмотря на абсолютную, казалось бы, уединенность места от постороннего любопытства, проектировалась еще более глубинная недосягаемость особо важных сейфов посредством погружения их в оптическую незримость, как бы несуществование. Означенное мероприятие было в зачатке Юлией же и отвергнуто, так как, в случае несомненного обнаружения подобного тайника, ему тотчас было бы придано сугубо злонамеренное политическое истолкование, к тому же диктовалось оно лишь ее подсознательным намерением отбиться от изовсюду настигающей толпы, а не мотивами быстрого и ненужного ей обогащения, тем более что при желании ангел в мгновенье ока мог бы наворотить ей груды сверхвалютного барахла. И поскольку представлялось даже безнравственным растрачивать солидное чудо на мелочи ширпотреба, то единственно приемлемым становился антикварный вариант. Будущей собирательнице действительно нравились старинные вещи, если приличной сохранности. Черновик подземного хранилища был выполнен в феноменально краткий срок, зато всякого рода перепланировка кубатуры, радиально умножавшейся во все стороны методом каскадной кристаллизации, даже при полной рабочей загрузке заняла, по ее словам, чуть ли не целую неделю. Впрочем, сюда вошла меблировка помещений, производившаяся параллельно с развеской картин и, как правило, с подгонкой на месте. Надо считать крайне неосторожным признание Юлии своему прокурору, что некоторые интерьеры вместе с обстановкой создавались в один прием: «...иногда мы сутками не выходили отсюда!» Тут в особенности выявились преимущества бессметного строительства крупных объектов, вроде вселенной с безграничными излишествами посредством дешевой потусторонней рабсилы... Сразу выяснилась странная небрежность чудотворителя, к примеру, дверцы книжного шкафа открывались вовнутрь, хотя полки были втугую забиты драгоценными изданиями, кстати без единого печатного знака на страницах. Первая оплошность была тотчас и с игривым смешком устранена, зато вторая – исправлена с большим трудом, да и то всунутый туда убористый текст никак не поддавался прочтению. Наряду с подмеченными, некоторые другие, лично им обнаруженные, позволили режиссеру сделать далеко идущие выводы по теории чудотворения.

– Вы представить себе не можете, Сорокин, сколько я натерпелась горя с моим дикарем! – горестно пожаловалась Юлия.

– Ну, в таких занятиях лишь вначале бывают трудности, а как набьешь руку... В среднем сколько времени уходило у вас на штуку?.. В зависимости от размера или исторической давности?

Она недобро усмехнулась в предчувствии ловушки:

– Вы же понимаете, надеюсь, что чудо – вещь мгновенная.

Сорокин подтвердил необходимость торопиться коварным соображеньем, что, если скоротечна жизнь, еще недолговечней инструменты наших желаний.

– Простите, перебил вас на интересном месте. Вы прочли ему курс вводных лекций по искусствоведению или с вечера загружали своего подручного монографиями мастеров, которыми предполагалось заняться на утреннем сеансе?

Нет, наиболее плодотворными почему-то оказывались ночные часы. Кроме того, по неусидчивости или дикости, вряд ли он за все время их дружбы прочел хоть одну печатную строку. Юлии поневоле пришлось творческое руководство возложить на себя, пользуясь Дымковым лишь как послушным орудием своей воли. Хорошо еще, что заблаговременно посредством каталогов европейских галерей, также через знакомого замдиректора реставрационной мастерской она неплохо освоилась с приметами классических школ и почерком виднейших их представителей, но в особенности с технологическими секретами, какими чаще всего пользуется экспертиза при распознании сенсационных находок. Таким образом, создание намеченного шедевра обычно происходило у них в два приема и начиналось с подготовки тыльной поверхности – со следами древоточцев на паркетированной доске, выцветшими инвентарными номерами, а порой – с вензелями царственных владельцев... О, сколько же мучительных сомнений, философских терзаний вынесла она в тот период, вознагражденная, впрочем, рядом занятных и, в притворно-льстивой оценке Сорокина, далеко не дамских открытий! Так, насколько удалось ему понять из ее очаровательного лепетанья: подделки в литературном жанре, покоящемся исключительно на опорах отвлеченной мысли, даются несравненно труднее живописного, где достоверность, помимо сюжетности и авторского почерка, достигается химией красок и ветхостью доски или холста. Не отсюда ли, как попытка преодолеть сверхчеловеческие препятствия с помощью чуда, и родилась сумасбродная идея загробной переписки гениев?.. В качестве поэтапных вех на пути к совершенству, как доказательство ее исканий, в запасниках у Юлии хранится немало еще не развешанных полотен, также дублетов, забракованных ею за неточность колорита или просто почему-то разонравившихся. При желании гость мог бы захватить с собою парочку на память: в случае крупного размера дар обеспечивался доставкой по местожительству. Вслед за тем Юлия перехватила пристальный взор Сорокина и воздержалась от повторного предложения. Начиная с той минуты, окружающее великолепие, плод стольких исканий и надежд, стало безнадежно тускнеть в ее собственных глазах.

Наверно, вот так же инквизитор обходил своих узников, заутро отправляемых на костер. С видом непреклонного стариковства и опять, чуть впереди хозяйки, уже подавленной его зловещим молчаньем, Сорокин шествовал мимо полуузнаваемых полотен, и весьма плотное население их – возносящиеся мадонны, томные юноши с пучками стрел в груди, заплаканные блудницы, дремучие аскеты с черепами и Библиями на коленях, даже окровавленная Олофернова голова в руке полуголой красотки... словом, все они там не без испуга косились на сурового судию, обрекавшего их на лишение художественной святости с последующим шельмованием за самозванство.

– Он никак не_ мог понять, что от него требуется... – торопилась Юлия свалить на подмастерье свои промахи, – всякий раз ему непременно требовался образчик, но все равно не обходилось без переделок... Хорошо еще, что вещи становились такие плывучие под его взглядом. Но тут я снова вспомнила о вас!.. Обнаружилось вдруг, что в коллекции недостает лишь хорошего Вермеера. Совпало – кузен из Брюсселя прислал мне ко дню рожденья любительское издание о нем с отличными цветными вкладками. Так как у художников, я читала, случается иногда раздвоение темы, то я и придумала свести два известных сюжета, чтобы недостатки одного перекрывались достоинствами другого, и получилось как бы нечто отвергнутое автором.

– Ну и как же?.. Справился он с заданьем, ваш неимоверный Дымков?

– Он лишь мельком взглянул на оба оттиска, даже не вникнув в смысл изображенного... Потом спросил безоблачно, сколько мне потребуется таких картинок? Оказалось, он мог бы их воспроизвести в любом тираже, так что хватило бы для награждения передовиков целой области, скажем, за успехи в животноводстве. Короче, в каждой избе-читальне по Вермееру с дальнейшим доведением до хаты. Я даже растерялась слегка...

– Но отчего же?.. Не вижу здесь нарушений логики, – иронически вякнул режиссер Сорокин. – Раз мы идем ко всемерному изобилию, то почему высочайшие достиженья человеческого духа должны радовать лишь столичных жителей, как раньше тешили самолюбие собственников? Надо, чтобы трудящимся вообще не приходилось тратить рабочее время на паломничество в иногородние музеи к сокровищам культуры, которые призваны повседневно оказывать на них воспитательное действие... вы не согласны? Это и будет расцвет социального благоденствия, когда они станут в цене кухонного стола, а со временем и общедоступнее капусты, что, как вы знаете, довольно успешно и осуществляется у нас... правда, в экспериментальном пока порядке. Так что же именно расстроило вас тогда?

– Знаете, Сорокин, я совсем запуталась в моем лабиринте... Как видно, дамского ума не хватает понять очевидные вещи. Например, почему шедевру полагается быть в единственном числе?.. Ну, и другое кое-что. Я потому так и мечтала повидаться с вами. Так приятно черпать истину из первоисточника... если без вранья, конечно.

Неожиданно для него самого вопрос повергнул Сорокина в глубокое принципиальное размышленье. Покачиваясь на носках возле внушительного холста с пирующими на охотничьем привале фламандскими бюргерами, он как бы силился угадать – из чего они изготовлены. А Юлии почудилось, что, несмотря на изрядное подпитие, вся тройка их, переодетая на заграничный образец, из трех же русских охотников наравне с нею испытывает изрядное замешательство вплоть до готовности смыться прочь из своего роскошного багета.

– Что же, я готов, пожалуй... – голосом издалека откликнулся он. – После того как вы убрали отсюда тот безвкусный, даже к галлюцинации близкий алогизм, у меня сложились кое-какие суждения. Пани Юлия получит ответ по всей совокупности своих недоумений, причем только правду, столь желательную ей правду. К сожалению, даже наикратчайшая, она не терпит стесненья во времени при изложенье, да еще придется претерпеть кое-какие длинноты на подступах к ней. Тогда уж, если нет возражений, может, присядем где-нибудь на часок?

Как раз неподалеку оказалась скромного, жилого облика гостиная, надо полагать, одна из нескольких, раскиданных по секторам музея на случай отдыха от усиленных трудов творения. Вряд ли в целом свете нашелся бы более уютный уголок для предстоящего жестокого объяснения – без помехи и по душам. Смутная в полусумраке феодально-владетельная особа, неизвестно чем приглянувшаяся Юлии, единовластно царила там на стене, обитой лиловато-узорчатым штофом. Пристальные черные глаза тем неприязненней глядели на вошедших, что при подвижном лице отблески пламени из пылавшего камина играли на портрете и прочей утвари того же стиля. Все было предусмотрено к встрече вплоть до пары кресел у столика, где помимо цветов и фруктов красовался дежурный натюрморт из каких-то слишком уж беспардонно-кудреватых сластей, при виде которых режиссер Сорокин сдержанно поскрипел зубами.