Глава VII

Никому из футурологов-любителей и не мерещилось, конечно, навестить человечество в канун его исчезновения, как досталось Дуне в их последнюю совместно с Дымковым прогулку по бескрайним глубинам колонны. Самой было бы не под силу передать свои детские впечатления об увиденном, дошедшие до моего пера в художественном оформлении ее дружка, все того же Никанора Шамина. Его соавторству и надо приписать кое-какие несуразные странности, не подобающие обласканному стипендиату. Причудливая внешность заключительной человеческой модели, как ее увидела Дуня, пояснялась у него тем, например, что все мы, порознь и в совокупности, целеустремленной деятельностью своею как бы ваяем себя и к финалу, переболевшие различными безумствами, вместе с иммунитетом принимаем отпечаток поиска, служившего смыслом и средством нашего существования. Дальше последовала идейка еще завиральнее, будто всемирное счастье осуществимо лишь через стандартность потребностей, а не желаний, то есть на соответственно одинаковом уровне уморазвития. Так что цель некоторых превращений – наконец-то добытое равенство людей состояло лишь в отвычке замечать повсеместное вокруг себя неравенство, коим самовластная природа пользуется при отборе нужных ей образцов.

– Подумать только, – закруглил свое предисловие Никанор, – что целая история ушла на обретение простенькой способности – при подъеме в гору примириться с неизбежностью срывающихся с кручи!.. – А его сопроводительная усмешка показала мне, как мало мы за недосугом всматриваемся в глаза и души подрастающей смены.

Видимо, в оправданье некоторых сомнительных потребностей Никанор начал с предуведомленья, что за краткостью пребыванья на краю времени его подружке не удалось вникнуть в положительные стороны тамошнего существования. Соблазнившись предоставившейся возможностью кинуться в необъятный простор перед собою, где не обо что разбиться, Дуня в особенности долго гнала ленту времени вперед, все подхлестывала, – когда же туманное мельканье порассеялось и последняя картинка замерла, вокруг простиралась безветренная и ровная, глазу зацепиться не за что, немыслимая сегодня пустыня в багровых сумерках, на исходе дня. Кроме раскиданных по местности выпуклых дисков непонятного назначенья, ничего примечательного не виднелось кругом, лишь подпухшее, слегка кособокое нечто сидело на нашесте горизонта, как больная красная птица. То и был непрестанный некогда, благодетельный взрыв под названием солнце.

Похоже, что мой рассказчик шибко приукрасил наблюдения своей подружки. Явно неправдоподобный ландшафт ее виденья, климатически не совместимый со вписанной в него живой действительностью, объяснялся, по Никанору, плачевным состояньем центрального светила, хотя именно потому вряд ли уже способного прогреть почву для жизни даже на бактериальном уровне. Тем не менее, якобы и в преклонном возрасте, пусть в малую долю прежнего накала, оно еще трудилось. Все промежутки меж помянутых колпаков, оказавшихся выходными люками подземных жилищ, поросли там подобием низкой пластинчатой травки, некой маршанции, как по Дунину описанию выяснил у знакомого ботаника студент. Правда, наличие покатых крышек, видимо, еще от наших смотровых уличных колодцев, подтверждается и другим общественным очевидцем, побывавшим там раньше Дуни. Несходство же других подробностей могло бы, конечно, проистекать и от разности широтно-суточных координат наблюдения. Но что касается социальной вражды, якобы принявшей к тому времени совсем изуверские формы, ее надо целиком приписать фантазии именитого предшественника, так как суровые, мягко сказать, условия тогдашнего бытия должны были неминуемо пригасить общественный конфликт всякого рода... Зато одинаково убегали в закат дорожки дисков с тусклым кирпичным отблеском одряхлевшего светила, уже настолько беспомощного, что от жуткого одиночества оглянувшаяся вокруг себя в поисках живой души – и тени собственной позади себя не обнаружила Дуня. В пору было возвращаться домой, кабы не ощутила разлитую кругом предвестную напряженность... и вот сама поддалась ожиданию назревшего сверхсобытия, которое должно было свершиться вскоре, через мгновение, сейчас.

Сперва множественное пугающее движенье обозначилось у самых Дуниных ног, даже почудился металлический скрежет сдвигаемых крышек, которого, разумеется, в том безмолвном мире призраков она слышать не могла. Видимо, целая колония жизни, островок в пустыне, помещался прямо под нею. Из пооткрывавшихся люков после беглого кругового осмотра стали появляться забавные фигурки сплошь Дуне по колено, которым скорее по щемящему зову сердца, нежели по внешним признакам, не смогла отказать в родстве с собою... Тут ангел отошел в сторонку, чтобы не быть лишним в интимной встрече разделенных вечностью поколений.

Казалось бы, ничто не грозило им в той нежилой глуши, однако лишь несомненные иерархи или особо храбрые начальники, помимо должностных регалий и амуниции выделявшиеся надменным видом, отваживались вылезать наружу в полный рост. На одном из них мутным рубиновым глянцем поблескивало ожерелье из бывших, если присмотреться, велосипедных гаек, выдержавших высокотемпературное испытание благодаря отражательному покрытию, трое других красовались в причудливых головных уборах из бывшей, особо тугоплавкой в данном случае, лабораторной утвари, наравне с прочими кладами раскопанной в ближайшем кургане радиоактивной золы. Что касается остальных жителей, в частности матерей с чурковатыми головами, те вовсе не рисковали показываться выше пояса, чтоб не омрачить свое печальное торжество.

Описанное мероприятие отнюдь не напоминало наши предзакатные вылазки в лоно природы прохладки дыхнуть однов на сон грядущий. Скорее это походило на ритуальные, без слез и гимнов, зато с поголовно обязательным для всех участием проводы уходящего на покой божества. По отзывчивости своей Дуня даже приписала им свою детскую заботку, чтобы раньше срока не отступилось старенькое, сходя с небосклона в положенную ему яму-опочивальню... Нехватка средств и воображения помешала беднягам придать своему прощальному стоянию соответственно парадное оформленье вроде орудийного салюта или звона колоколов, все же многие были облачены преимущественно в ископаемую же мемориальную ветошь предков, порой настолько неожиданную по своему былому назначенью, что было бы бестактно перечислять ее в такую минуту. Комично-неуместные мелочи погребального обряда подчеркивались досадным, мягко сказать, своеобразием их внешнего облика, далекого от античного канона людской красоты. Но и несмотря на слишком очевидные новые превращенья вроде вплотную, с отгибом назад и, видимо, упрочненной головы, что по условиям подземного обитания не менее важно для землепроходцев в буквальном смысле слова, чем заметное скелетное преобразование применительно к горизонтальному перемещению в тесных тоннельных переходах, а также хитиново-коричневатой панцирности безволосого лица, лишенного мимической подвижности, – тоже вряд ли и нужно там у них, в потемках, а также отвердевшие, чуть навыкате и уже без малейшей блестинки, хотя – по наследственности в чем-то еще зрячие, с оттенком индивидуальности человечьи глаза, было бы антинаучно предполагать перерожденье их в отряд членистоногих. Зато даже новорожденным малюткам не вредили теперь перепады сезонных температур, пользованье некипяченой водой, недостаточная вентиляция в норах. В общем – с жалостным умиленьем и болью признавая в них своих потомков, Дуня возблагодарила судьбу, что, приспособляя род людской к проживанью в сильно изменившейся обстановке, она не облегчила их и от потребности в одежде, ибо та предысходная нагота сильнее Адамовой оскорбляла бы ее родственные чувства.

...Помнится, здесь Никанор с легким зубовным скрежетом обронил глубокомысленную сентенцию о вреде распространившегося среди людей баловства с Прометеевым огоньком. Люди всегда слишком молодились из нежеланья признавать, что уже стары и, вероятно, надежда еще и еще разок, подобно Фениксу, обновиться через пепел не оправдалась однажды. Всепланетная жизнь после обработки в термоядерном тигле хотя и подвергалась значительной перестройке, но в общем-то в ничейную, хотя и маложелательную, сторону. В одну из более ранних прогулок за горизонт Дуня до рвоты нагляделась всякой нечисти, возникшей в качестве расплесканных брызг из генетического расплава вроде многоколенчатых стрекоз и двуглавых ящерок, по счастью, сгинувших при дальнейшем остыванье органического вещества. Скоростной спуск людей с заоблачных вершин сопровождался отбраковкой неустойчивых образцов, так что назад в долину воротилась вполне устойчивая, крайне не похожая на себя во младенчестве человеческая поросль. Никанор отдал должное долготерпенью матери-природы, ограничившейся в отношении баловников лишь видовой девальвацией, то есть снижением на какую-то пару порядков для житейской устойчивости, как не раз поступала и раньше с конструктивно не оправдавшими себя созданьями. Но, по словам свидетельницы, именно безликая оплавленность священным огнем поиска и придавала трагическое величие этому арьергарду человечества.

Ничтожная сама по себе, явно придуманная подробность подтверждает достоверность всего происшествия в целом. В трех шагах впереди, спиною к Дуне, ее внимание привлек один чуть на отлете от почтительно теснившейся поодаль толпы, – если не пророк, то некто заведомо из высшего тамошнего духовного руководства. Именно своей подчеркнутой скромностью, несмотря на очевидное старшинство владельца, показалась девочке нагляднее других нищая на нем, с прорезью для головы, хламида из бывшего пластмассового мешка, отменная сохранность коего после термоядерного испытанья сгодилась бы в наши дни для фирменной рекламы. Внезапно, движимый безотчетным чутьем постороннего присутствия, старик прозорливо оглянулся на дивную гостью с неведомого старо-федосеевского погоста и вполоборота, снизу вверх, как и мы порой с ощущеньем чьего-то взора на себе, вглядывался сквозь Дуню в померкающее небо. И лишь, подобно нам, убедившись в самозаблужденье, воротился он к прерванному занятию... То была заключительная стадия свечи, когда пламя почти улетело с огарка, но тепло еще сохраняется в лужице стылого, непомнящего воска – чем он был раньше. Теперь все они там были для Дуни на одно лицо, однако за эту краткую паузу, пока гляделись друг в дружку, этот запечатлелся в ее памяти на всю жизнь.

Благоговение окружающих к его персоне и полуугадываемое на просвет аскетическое телосложение свидетельствовали о добродетелях, равно как не совсем отускневшая прозрачность хитона позволяла в любой момент убеждаться пастве, что, несмотря на должностные соблазны, не утаил от нее пищевого излишка. К сожаленью, некоторая невыразительность взгляда, вернее – отсутствие улыбки или горечи в слегка выступающих жвалах не позволяло судить о характере мудрости или святости этой достойной особы, зато о верховном сане свидетельствовала древняя, на груди, из раскопок же добытая реликвия пра-предков – продолговатая эмалированная, синяя по белому, табличка с магическим заклятием на мертвом для них языке – не курить. Наконец, царственная осанка с оттенком спокойной гордыни, какая приличествует наследникам богов, указывала на его теплившуюся в подсознанье догадку о своем высоком происхождении от властелинов дремучей давности. По отсутствию летописцев, уже никто, и даже сам он, невзирая на занимаемый пост, не ведал – чего ради они, по своей неисповедимой воле закутанные в громадные курчаво-дымные пламена, дружно, целыми материками, схлынули за черту, оставив по себе навечно отравленные прах и щебень. Никаким перечнем погибших сокровищ, блистательных умов и грозных стихий, служивших им на побегушках, нельзя очертить их былое могущество, но вот в последовательной логике и вкратце – чем они владели.

Винт, рычаг, колесо. Огонь и Евангелие. Нож, пила, игла, топор. Лодка, парус, весло. Подшипник, бумага, стекло. Компас, линза, часы. Алфавит, иероглиф, сигнальные азбука и коды. Библиотеки и музеи, университеты и храмы. Мосты, плотины, стадионы, кремли, тоннели, города. Канализация, водоснабженье, электросвет. Условная цифровая система мышленья для оценки и приспособления немыслимого к бытовым потребностям. Плавка, ковка, литье, золоченье, а также электронно-лучевая и термомагнитная обработка металлов. Книгопечатание и музыка. Цветные радиоигры и развлеченья. Связь без проводов. Синтетические алмазы в куриное яйцо. Оптические счетные приборы. Летающие обсерватории. Вакцина и антибиотики. Незримое ухо для подслушиванья врага на расстоянии. Искусственные луны. Океанские, воздушные и подводные лайнеры любого погруженья. Ультракороткое дальнозрение по обе стороны от нуля. Катапульты для орбитального заброса на инопланеты механизмов и людей. Овеществленная память. Термоядерные реакторы безопасного действия. Круглосуточная горячая вода. Спектральное прочтение светил и запредельных глубин за ними. Моторы гравитационного давления. Перегонка солнечной энергии без проводов. Думающие машины. Собеседники с человеческим голосом. Лунные поселенья для каторжников и мучеников науки. Подсобные божества механического обслуживания. Теория трансцендентного материализма. Алхимия без мистики и мистика без шарлатанства. Перстни, транквилизаторы, помада для усов и противозачаточные средства. Школьные пособия для рассмотренья сущего с изнанки. Световая ракета. Башни радиовнушения гражданских добродетелей и приручения диких животных. Убойные агрегаты сверхвысокого КПД с автоматической уборкой отходов на удобрение и промышленное сырье. Пионерские могилы на Марсе и дальше кое-где, тоже не объединившие людей, несмотря на всечеловеческую общность героев. Соллинаторы и всасывающего действия дисперсионные камеры со скоростным обращением чего угодно в диалектическую противоположность или даже в первоматерию по особой нужде... а также другие иррациональные диковинки за пределами нынешнего воображения.

Получалось, по Никанору, человечество отроду слишком торопилось к очередным этапам своего далеко не бесконечного цикла, и вот в роли блудного сына и без прежней технической оснастки, налегке воротившееся в покинутую некогда семью, оно оказалось беззащитным против главной родни, расплодившейся на обилии падали от людских междоусобиц.

... Еще не успела дотлеть воспаленная краснотца на горизонте, выходные люки как по команде беззвучно захлопнулись, и тотчас темное, лишь силуэтно угадываемое стадо крупной хвостатой нечисти пронеслось мимо Дуни, причем крайняя особь прошмыгнула сквозь нее, безошибочно опознанная по гадливому шоку соприкосновенья. По счастью, сменившая род людской на земле четвероногая элита, в отличие от прочей живности единственно окрепшая в ходе неоднократных радиоактивных мутаций, подлая тварь даже при малом полусвете еще трусила нападать на позавчерашних владык земли, а деятельность последних под влиянием долговременных тренировок на ускользание сочеталась у них с исключительным проворством, так что по крайней мере в обозримом радиусе разбойный набег не застал маленьких удальцов врасплох. Все же превосходство охотников не оставляло сомнений в судьбе дичи.

Пора было уходить, чтобы до рассвета вернуться в домик со ставнями, а Дуня все прощалась, насмотреться вдоволь не могла.

– Прощайте, бедные, милые, кровные мои... – шепнула она и, зажав рот ладошкой, заплакала о крохотных человечках вместе с их неразлучным солнышком.

Провожатый сзади коснулся ее локтя, приглашая к мужеству.

– Не надо убиваться... – утешительно сказал он. – По незнанию иного они не нуждаются ни в чем и не помнят ничего, чтобы огорчаться сравненьем. Там, внутри, у них тепло и безопасно. Ребятишки уже спят... – И Дуне оставалось согласиться, что, если свыкнуться немножко, любая действительность способна обеспечить еду и кровлю, а беспамятность – доставит покой душевный.

Так много уносила в душе, что за весь долгий обратный путь не обмолвилась ни словом. По установившемуся обычаю ангел проводил Дуню до самого дома. И весь следующий день никуда не выходила из светелки, рассеянно отвечала на вопросы, двигалась неслышно из боязни расплескать драгоценное воспоминанье.

... Кстати, я тогда же указал рассказчику на ряд вопиющих противоречий, заставлявших усумниться в правдивости рассказанного. Мимоходом, например, отозвавшись о вселенной как о бессмысленной в общем-то канители, он упустил из виду человека в ней, по его же словам, населившего эту пустыню богами, магическими числами и тайнами, которых и сам до конца своего разглядеть все равно не успеет.