59.

Маша.

Она стояла у околицы, слегка нахмурившись и подбоченясь. В белой пушистой шубке и унтах. Светлые волосы рассыпались по плечам, глаза встревоженные.

Сергей знал эту женщину достаточно хорошо. Многогранность ее талантов иногда ставила его в тупик. Казалось, не было такой вещи, с которой Маша не могла бы справиться. Она прекрасно готовила, дом всегда сиял чистотой, на стенах висели картины, написанные ее рукой, с ней всегда можно было обсудить что-нибудь эдакое, начиная от недавнего политического скандала и заканчивая модными философскими течениями. У нее были знакомые везде, от Минобороны до богемной тусовки. Она никогда не стеснялась тряхнуть связями, чтобы помочь друзьям. И в любой компании она являлась скрытым, но очень мощным двигателем.

Но самой настоящей страстью жены Михалыча являлись боевые единоборства. При росте в метр восемьдесят пять Маша имела вес девяносто восемь килограммов, и ни грамма не было потрачено впустую. Любой имперский гвардеец имел бы честный повод для зависти от такого, почти идеального, телосложения. Ко всему прочему, Маша была инструктором по джиу-джитсу, самбо и дзюдо. Имела второй дан по карате и очень любила кендо. Когда Маша находилась рядом, Сергей чувствовал себя за каменной стеной. И более того, за очень женственной каменной стеной как бы странно это ни звучало.

С такой женщиной мог жить только Михалыч. Такой же удивительный и вместе с тем опасный человек.

А еще у них были дети. Мальчик и девочка.

И родня. Живущая в сказочном месте, куда даже спутники заглядывают нечасто…

Михалыч подошел к калитке, остановился, сбросил рюкзак в снег.

– Маш… Это я… – просто и как-то невпопад сказал он.

Сергей и Гриша остановились в стороне, понимая тонкость момента.

Маша толчком откинула створку и бросилась к мужу. Обхватила его, прижалась. Было очень странно видеть, как женщина, способная раскидать нескольких здоровых мужиков, бросается к своему мужу, как школьница, зажмурившись и прижимаясь щекой к родной и небритой физиономии.

– Ну-ну… – Михалыч терпеливо дожидался, когда жена успокоится, похлопывал ее по спине. – Все хорошо. Все живы. Здоровы. Так… Есть кое-какие неприятности… Но все решаемо… В общем… Все хорошо. Дети как?

– Хорошо. – Маша всхлипнула. – Они сегодня у Жуковых, за лесом. Завтра вернутся… Я хотела сегодня, но потом…

– Правильно, правильно. Пусть пока там. Ничего, – бормотал Михалыч.

– Я волновалась, – жалобно, словно бы оправдываясь, шептала Маша. – Ты позвонил, номер незнакомый, ничего толком не сказал…

– Ну, ты ж у меня умница. Все понимаешь…

– Я понимаю…

– Ну вот и все. Давай заканчивай… Все хорошо, живой, здоровый… Квартира только…

– Да черт с ней…

Маша отодвинулась от мужа. Вытерла слезы. Улыбнулась.

– Хорошо, что ты приехал. И ребят хорошо, что вытащил. – Она повернулась к Сергею с Гришей. – Привет, мальчики! Умаялись? Сегодня баньку сочиним! Чего Гришка такой… Странный?

– У него челюсть сломана, – привычно пояснил Сергей.

– Ну не совсем сломана, – поправил Михалыч, но было поздно.

– Как сломана?! – возмутилась Маша.

Она тут же кинулась к Грише, который испуганно замер по стойке смирно.

– Гришка, ну-ка покажи… Дай я посмотрю… Доктора что говорят? Тут болит? А вот тут? Где угораздило? А ну-ка в глаза мне посмотри? Вроде норма…

Гриша пытался отмахиваться, но бесполезно. У мухи, попавшей в лапы паука, шансов было больше. Программист был осмотрен, ощупан, опрошен, правда, безответно. Травматическая медицина была одной из бесчисленных Машиных хобби…

– Да все у него нормально, – вмешался Михалыч. – Старая травма, уже все хорошо. Уже все срослось… На тренировке вломили, бывает.

– Ладно, вечером посмотрим более внимательно. Давайте в дом! Замерзли, наверное. Городские…

Дом оказался большим не только снаружи.

Уютная прихожая, в которой, после того как зашли все, стало тесно, вела в просторную комнату, где солидным бастионом возвышалась русская печь. Две лестницы вели наверх, на второй этаж, где находились несколько двухуровневых комнат.

– Расположиться есть где, не волнуйтесь, – успокоила Маша. – Давайте я вам покажу, куда кинуть вещи…

Сергей с Гришей устроились в одной комнате, один на первом, а другой на втором «этаже». Тут удивительно пахло елью, свежим, живым деревом. А под ногами лежали толстые медвежьи шкуры. И какое-то чувство, смутно волновавшее Сергея, вдруг обрело наименование. Надежность. Забытое, невозможное в панелях города, с постоянным грохотом проспектов, суетой метрополитена и коммунальной беззащитностью каждого жителя. Надежность. Уверенность.

За этими стенами, в уютном тепле живого огня было надежно и по-настоящему хорошо.

Сергей очнулся, когда. Гриша ткнул его кулаком в бок. Довольно чувствительно.

– Эй, елки, больно же…

Гриша развел руками и встал рядом с Сергеем, с видом истукана уставившись в потолок.

– Еще и дразнится, паразит…

Они спустились вниз как раз вовремя. Хозяйка дома, Катерина Федоровна, уже накрывала на стол. Маша ей помогала. Что-то вкусно шкворчало в сковороде.

– О, молодцы, – воскликнула Катерина Федоровна, делая ударение на первом слоге. – Спустились! Хорошо… Поможете чуток… Маша, объясни ребяткам…

Молодцы были тут же приставлены к делу.

Один притащил из сарая дров в баню, а второй, как выразилась хозяйка, «в темпе», натаскал ледяной воды в какую-то деревянную емкость непонятного городскому уму назначения.

Все это получилось естественно и как-то легко. Словно бы само собой.

И когда они, чуть усталые, но довольные собой, вернулись в дом, их уже ждал стол, много вкусных, совершенно невозможных блюд, которым Сергей даже не знал названия. Большой кусок запеченного мяса, картошка вареная, жареная, какие-то лепешки, маленькие вкусные чебуреки, соленые огурцы, помидоры, чеснок, перчик и еще бог знает что, разное вкусное… И запотевшая бутыль самогона. Как раз такая, которую часто показывают в кино.

– А где Петр Фадеевич? – поинтересовался Михалыч.

– Спустится, он свою чарку не пропустит, – усмехнулась Катерина Федоровна.

И правда, как только сели за стол, заскрипела вторая лестница, жалобно взвизгнули ступени. И спустился… Ну иначе не скажешь… спустился Илья Муромец.

Машин отец был огромен. Два с лишним метра росту, натурально косая сажень в плечах. Былинный богатырь, как полагалось, бородатый, с густой сединой в волосах и кустистыми бровями.

– Антон, – пробасил хозяин. – Молодец, что приехал! Не видел тебя уже сколько!

Человек-гора раскинул руки. Сергею показалось, что он достает ими от одной стены до другой, сгреб Михалыча в объятья и поднял над полом.

– Задушишь, Петр Фадеич! Задушишь! – смеялся Михалыч.

– Ничего, ничего! – басил великан. – Сто лет тебя не видал!

Оставив наконец Михалыча в покое, великан подошел к столу и поздоровался с Сергеем и Гришей. За руку. У Сергея сложилось четкое ощущение, что ладонь побывала в огромных, мягких тисках, из которых невозможно вырваться.

Когда хозяин занял свое место за столом и улеглась предобеденная суета, Катерина Федоровна разлила по стаканам чуть мутноватую с зеленью жидкость… Густо пахло лесом и летним солнечным лугом.

– На травах настояно, – шепнул Михалыч Грише. – Машкин отец сам собирает.

– С приездом, – пробасил великан, поднимая стакан. – И чтобы не последняя…

60.

Калугин зашел к Битову вечером. За последние несколько дней Владимир Дмитриевич сильно сдал. Работал допоздна, вставал рано, требовал того же и от подчиненных. За это время отделом было отработано несколько версий, к сожалению, тупиковых. Повторные допросы Рогинова ничего не давали. Бесконечные внутренние проверки тоже. Отдел внутренней безопасности старался вовсю, рыл землю, но безрезультатно. Мелкие нарушения, недочеты, всякая-разная ерунда. Связка «Рогинов – Тимирязев» работала автономно, контактов с другими шпионскими агентами не искала, вербовочной работы не вела. Но диверсии, совершенные ими в самом начале, завели дело в тупик.

– Разрешите? – Калугин приоткрыл дверь.

– Заходи, Володя. – Битов сидел в кресле, закинув руки за голову и устало прикрыв глаза. – Виски будешь?

Калугин прокашлялся, и Антон Михайлович открыл правый глаз.

– Можно, можно, Володя. Рабочий день, пусть только и официально, но окончился. И вряд ли что-то случится до полуночи такое… экстраординарное. Если честно, я не верю.

– Ну, наша работа на вере не основывается… – Калугин сел напротив.

– Правильно, но не совсем. – Битов снова закрыл глаза. – Наша работа, как древняя Земля, покоится на массе разных животных. Слоны долга, черепахи веры, и все это хозяйство плавает в океане терпения.

– Лирика…

– Настроение у меня такое, Володенька, устало-лирическое. Аж самому тошно. Так, виски будешь?

– Буду.

– И правильно. – Битов решительно наклонился, достал из нижнего ящика стола два стакана и бутылку. Разлил. – Давай. А потом расскажешь мне, что у тебя за новости.

Они выпили. Виски было терпким, маслянистым и крепким. Пустой желудок тут же потребовал закуски, но на столе ничего не было, а спрашивать Калугин постеснялся.

– Ну, давай, Володя, что там у тебя?

– Да, собственно, ничего утешительного. – Калугин напрягся. От выпитого с ним приключилась икота, и речь получалась неровной, рваной. – Обрабатывается база данных по видеоматериалам. Если по Лаптеву и Столярову более-менее все понятно, то двое других п-персонажей…

– Еще выпей. – Битов налил. – Пройдет.

Калугин хлебнул разом, даже слезы выступили.

Удивительно, но икота улеглась.

– По двум другим ничего нет, – закончил он фразу. – Также прорабатываем тему родственных связей Лаптева.

– А Столярова?

– Сирота. Не женат. Сестер с братьями нет. Глухой номер. А вот у Лаптева есть жена, дети. Однако их в Москве сейчас нет. У жены отпуск, она с детьми где-то у родственников в Сибири.

– Направили туда кого-нибудь?

– Да, конечно. Сначала послали запрос, но ответ… – Калугин замялся.

– Что случилось?

– Ответ пришел, скажем так, невразумительный. Я пришлю этот образец изящной словесности… Иначе и не скажешь. Если говорить одним словом, то и да, и нет одновременно.

– То есть?

– Ну, смысл такой, что родственники есть, согласно бумагам числятся там-то и там-то. Однако установить связь с ними не представляется возможным ввиду сложных особенностей места проживания…

– Ну, елки-палки, не в Средневековье живем! – возмутился Битов. – Что значит, «сложных особенностей»? Нашли Амазонку! Чем они там занимаются вообще?

– Оригинал ответа такой, что зубы поломать можно. В общем, я туда человека командировал. Пусть на месте разберется.

– Правильно. Но времени уйдет… Уйма. В конце концов спутники же есть, всякие средства связи…

Калугин пожал плечами.

– Человек все же надежнее.

– Ладно. Надежней так надежней. Хотя я бы на месте Лаптева туда не совался… Рано или поздно мы на них выйдем.

– Ну, это если он нас боится. А если кого-то еще… – Калугин почувствовал легкое головокружение. – Тогда самое место, чтобы отсидеться.

– Да уж… Хотя нам, Володя, было бы проще ловить этого «кого-то еще» на живца здесь.

– Боюсь, Антон Михайлович, Лаптева роль живца не устроит. Я его досье внимательно проглядел. Не тот человек.

Битов вздохнул, и некоторое время они молчали. Алкоголь бродил в крови, приятным теплом согревая тело. Удивительно, но Калугин вдруг ощутил настоящий уют. Такой, какого не было и дома. Обычный рабочий кабинет, Феликс на портрете, «маузер», какие-то папки, компьютер, монитор, тихо жужжащая тумба принтера в углу… Все это банальное офисное окружение вдруг превратилось во что-то… подобрать имя которому он сумел не сразу.

«Это дом, – вспыхнуло понимание. – Дом. Мой настоящий дом. Все эти машины, люди, дела, папки, бумажки, скрепочки. Тяжесть пистолета под сердцем. Все это мое…»

И ему вдруг показалось, открылось, привиделось. Будто перед ним дорога, уходящая вдаль, и эту дорогу надо пройти. И от того, как он пройдет, какие шаги сделает, зависит, будет ли эта даль светлой…

«Есть такая работа – Родину защищать, – вспомнилось старое. – А еще есть такая судьба… Есть».

Битов хлопнул ладонями по подлокотникам, и видение пропало.

– Хорошо, – бодро произнес Антон Михайлович. – Что там еще?

– Еще нашли машину Лаптева.

– Ну. – Битов всплеснул руками. – Чего ж молчал! И?!

– И ничего. Пустая. Брошена в одном из дворов. Сейчас ее на анализ погнали. Микрочастицы и так далее.

– Тоже правильно. – Битов налил еще стакан. – Но… слишком поздно.

– Почему?

– Да потому. Понимаешь, Володя, мы на шаг, да что там, на несколько шагов позади. Всего-то один Рогинов с гаденышем своим… А какой эффект!

– Ну так, – от выпитого Калугину полегчало, – на то и диверсия, чтобы эффект был. Да еще какой. Малыми средствами нагадить так, чтобы надолго запомнили.

– Нам теперь, Володя, надо, – Битов сжал кулак, – вот как надо пахать, чтобы на старые позиции выйти… Вот как надо!

– Да мы и пашем. – Калугин вздохнул. – Я на стимуляторах сижу. Да и… не только я. Людей загонял совсем… Иванов вообще домой не ходит. Надо будет потом ему отпуск дать, внеочередной, что ли. А то ведь семейный человек…

– Что хочешь, Володенька, внеочередной отпуск, премии… Только найди мне эту штуку чертову! – Битов хотел было налить еще, но остановился. – Вот ведь интересно. Когда пью один, то ничего. Пару стаканов пропускаю, и нормально. Не хочу больше. А когда компания появляется, совсем другой оборот. Мелкая выпивка превращается в пьянку. Почему так?

– За компанию и жид удавился…

– Гхм… Неполиткорректно, но верно. Может быть, в этом дело?

Битов вздохнул, налил еще и спрятал бутылку.

– Я вот все время хотел спросить, Антон Михайлович. – Калугин поболтал виски по стакану, посмотрел, как стекают маслянистые струйки со стекла. Было видно, что он набирается решимости, чтобы задать сложный вопрос. – А что мы ищем?

– Вот тебе раз. – Битов удивленно поднял брови. – Ты что, вводную не читал?

– Читал. И не раз. – Калугин махнул рукой. – Читал.

– И?

– Ну, вы же сами писали…

– Непонятно? – с лукавым прищуром спросил Битов.

– Ни черта, – искренне ответил Володя.

– И это правильно! – Антон Михайлович опрокинул стакан и сморщился, словно проглотил что-то горькое. – Писать вводные надо так, чтобы ни у кого не возникало сомнения в важности дела, но при этом его суть должна оставаться в очень густом информационном тумане.

– Гхм, ну, тогда извиняюсь, что спросил…

– Нет-нет… – Битов взмахнул руками. – Не извиняйся. Я вообще удивляюсь, что ты раньше не поинтересовался.

– Почему?

– Потому что тебя на мое место прочат. Так что…

– А вы на повышение?

– Или в отставку. – Битов грустно ухмыльнулся. – Так что для меня, в любом случае, это дело – последнее…

Калугин не нашелся, что ответить. Слухи о грядущей отставке Битова не первую неделю бродили по Конторе. Все это всплывало то тут, то там. Полунамеками, полусловами даже…

– Ты слышал, Володя, про нефтяной кризис?

– Кто ж про него не слышал? – вопросом на вопрос ответил Калугин.

– Так вот, то, что все слышали, – это мелкие брызги, которые перепали газетчикам. Правда гораздо веселее. Нефть, Володенька, просто кончается. Вся. Во всем мире! Представляешь?

– Ну. – Калугин усмехнулся. – Про это в любой газетенке можно прочитать…

– Правильно. Правильно, что можно. Оттого и можно, что люди должны привыкнуть к тому, что на них обрушится в скором времени. Как работает техника формирования общественного мнения? С чего? С желтой прессы. То тут проскочило заявление, то там. Кто-то в чате сказал, кто-то сообщение вывесил… Кто сказал, кто вывесил? Поди найди. А оно осядет в мозгах, осядет… Слова, слова, слова. Закорючки! А какая сила?! Потом солидные издания подключатся, сначала на последних полосах, а то и в разделе юмора. Книжки напишут. А потом… Ну, дальше сам понимаешь. А делается это все для чего? Чтобы избежать излишних общественных потрясений. – Битов поучительно ткнул указательным пальцем в потолок. – Но! Но беда в том, Володенька, что нефть кончается слишком быстро! И мы не успеваем. Никто не успевает!!! Ни мы, ни Штаты, ни Европа, никто! Нам десятилетия нужны, десятилетия совместных действий, чтобы избежать того, чего избежать уже невозможно. Кризиса! Настоящего!

– В смысле? – осторожно спросил Калугин. – Беспорядки?

– Если бы… – Битов снова достал бутылку, но наливать не стал. – Ну, то есть беспорядки – это обязательно, куда ж без них, родимых? Но проблема гораздо шире, чем может представиться на первый взгляд. Что такое нефть? Это бензин, это тепло, это целый ряд продуктов, в том числе и питания, кстати! Список того, для чего необходима нефть, во-о-от такой! – Битов развел руками, как рыбак, рассказывающий про исключительно удачный улов. – И к этому привыкли. Люди всего мира привыкли! Это сейчас они все такие толерантные да либеральные. А прижми их, поскреби, голодом помори чуток… На фоне перепуганной, голодной, отвыкшей работать Европы Третий рейх покажется образцом гуманизма. А мы, как ты, наверное, помнишь, сидим на огромных запасах этого самого черного золота. Жидкого. Не арабы! А мы, Россия. Если бы тогда Штаты не полезли в Иран… Если бы не эти идиотские Крестовые походы… Я уж и не знаю, чего они там натворили, эти дети пустыни! Вот поймаем Лаптева, он тебе расскажет лучше. Он там был. Я не знаю, что они сделали, но нефти у арабов с гулькин нос. Уничтожили. Пропала. Ушла… Не знаю. Может, и появится когда-нибудь… В общем, у нас сейчас нефти больше всех. Но даже и этого недостаточно. Только-только для внутреннего рынка хватит. А уж торговать… Нет. Потому и режутся наши геологи, которые уже и не геологи совсем, с американцами за Северный полюс… Это война, Володенька, необъявленная, негласная война. Скрытый огонь. А вот если мы с тобой не найдем то, что нам надо отыскать, то полыхнет так… Всем жарко станет.

– Так что же мы ищем?

– То, что мы умеем делать лучше всех остальных.

– Не понимаю?

– Идеи, мысли, изобретения. Невозможное. Самое ценное. Ценнее нефти даже. Научные разработки. – Битов налил виски в стаканы. – Я и сам многого не знаю. Собственно, и не стремлюсь. Есть некая технология, которая позволяет делать нефть из… Из чего-то там. Не важно уж, из чего. Дорогая технология, но на безрыбицу… И более того, нужно это только для того, чтобы исключить нефть вообще.

– Не понял.

– Ну, как нам объясняли, есть два этапа. На первом – нефть нам необходима, и для особых нужд мы ее можем произвести. Не качать из земли, а произвести. Энергоемкий какой-то процесс… Не знаю. Да… А на следующем этапе мы можем обойтись без нефти вообще! То есть мы находим ей адекватную замену. Не атом, не водород… Что-то абсолютно новое! Этот путь искали, на самом деле, все. Но безрезультатно. А нашли его мы. Понимаешь?

– Так это… – Калугин почувствовал, что задыхается. – Так это мы… Вот…

– Обалдел? – Битов удивленно посмотрел на коллегу и спокойно пояснил: – Если бы я упустил ТАКУЮ вещь, меня бы расстреляли. Вторым этапом никто не позволил бы рисковать. Мы… То есть я, утеряли первую. Обратный крекинг или как-то так. Точнее, не потеряли, а просто… уплыла информация.

– А может быть, она уже… там? – Калугин мотнул головой куда-то назад.

– Вряд ли. Наши… Ну, те, кто там, – Битов ткнул пальцем вверх, потом взял стакан, – полагают, что как только диски уйдут за рубеж, начнется война. Самая натуральная.

– А смысл?

– Ну, во-первых, война все спишет, а во-вторых, смысл прежний – отшвырнуть нас подальше, не дать России… Не дать ей думать! Пусть выживает, борется с чем-нибудь, с голодом, мором, разрухой… Но только не думает! Не изобретает! Не двигается вперед! Представляешь? Раньше боролись за что? За землю, девок отнять, рабов нагнать… Свободу, наконец, отобрать… А сейчас нам пытаются помешать думать. Сделать так, чтобы ни одна мысль, ни одно изобретение, ни одна идея не принадлежала… России. Сам понимаешь, пока человек, или там страна, борется за существование, не до науки… Уцелеть бы.

– Погодите, погодите. – Калугин затряс головой. – А смысл какой? В любом случае, второй этап он же… для всех, для всей цивилизации, как выход, как панацея.

– Да кому она нужна?! Панацея… Володя, запомни, самые опасные люди не маньяки, не убийцы. Самые опасные – это те, кто думает! Потому что они мешают просто хапать и жрать. А весь мир только этим и занимается.

– Так уж и весь?

– Весь! – Битов сделался агрессивен и сам понял это. – Ну или в общем… И целом. Не нужна им эта панацея. Им нефть нужна. И если ее можно производить, а не добывать, тем лучше. Тут в дело вмешивается его величество Капитал.

Он замолчал, потом вдруг увидел стакан в своей руке.

– За компанию, говоришь? – улыбнулся шеф. – Такая вот неполиткорректность получается. Немодная в свое время идея избранничества… Народ-богоносец и все такое. Нервный я стал, Володя, истрепал себе нервишки. Извини.

– Да что там… – Калугин хотел было сказать еще что-то, но тут запиликал телефон. – Извините…

Он поднес к уху завиток гарнитуры.

– Владимир Дмитриевич. – Голос Иванова был взволнован. – Мы нашли тут… Нашли этих ребят. Совпадение на девяносто процентов. Художники уже водку пьют, премию пропивают…

– Какую премию? – не понял Калугин.

– Будущую! – ответил Иванов. – Нашли мы по их рисункам тех двух ребят, которые с Лаптевым и этим… Столяровым! Нашли. Сейчас я вам данные направлю, на принтер сразу…

– Направляй в кабинет Битова, – сказал Калугин. – Я сейчас тут…

– Только это не все! – Калугину показалось, что Иванов подпрыгивает у телефона. Как ребенок от радости. – Машину Лаптева помните?

– Ну…

– В трех кварталах от квартиры, где живет бывшая жена одного из них, Афанасьева Григория.

– Поднимай всех!

61.

Организм Романа был молодым и крепким. А потому уже через день после того, как мужчины уехали, парень начал вставать с постели и пытался ходить. Самым мощным стимулом к выздоровлению являлась унизительная для молодого человека необходимость… справлять нужду в утку и оставлять ее молодой женщине. С точки зрения Ромы, медсестрой никак не могла быть нестарая, тем более привлекательная женщина. Да и вообще, желательно, чтобы ее функции выполнял какой-нибудь автомат или программа. Хорошенькая медсестра должна появляться на этапе окончательного выздоровления, чтобы придать больному жизненный стимул. А когда мужчина не в состоянии подняться с кровати, чтобы добраться до горшка, умыться, почистить зубы, побриться, наконец… Нет. Видеть мужчину в таком состоянии не должен никто. Рома был в этом убежден самым серьезным образом и потому мучился. Мысль «Что естественно, то не безобразно» не утешала.

От таких душевных переживаний его организм мобилизовал все свои силы, и Рома встал с кровати раньше, чем должен был. Сначала его маршруты ограничивались направлением «туалет – кровать», но вскоре «пациент» освоил другие точки. Опираясь рукой на стенку, останавливаясь для отдыха, он постоянно бродил по квартире и отказывался от любой помощи.

Ольга поначалу ругалась, но Рома был непоколебим и своим упорством сумел перебить даже профессиональное упрямство медсестры. К тому же Ольгины выходные кончились, и она снова вышла на работу, иногда пропадая сутками. В такие моменты Рома, понимая, что рисковать лишний раз не стоит, засаживался за компьютер и двигался только по необходимости.

Имея большое количество свободного времени, Роман вплотную занялся проработкой сайта и продвижением идей Сергея в самых разных направлениях. Для начала он прорекламировал ресурс везде, где только было возможно. Состряпал баннерок с надписью «Отомстил и забыл?», нашел фирму, которая за гроши взялась крутить этот баннер в разных местах. Подработал дизайн и, когда все вроде бы стало на свои места, занялся общением с посетителями.

Для начала Рома перечитал все написанное по тематике. В отличие от эмоционального Сергея Рома подошел к вопросу с прагматической точки зрения. Он перерыл всю Сеть в поисках прецедентов, случаев, причин и следствий. Найденного было подозрительно мало. Какие-то малолетки спорили о том, «морально или аморально мстить мальчику, который бросил…», какие-то умники с философского факультета рассуждали о законности и правовом аспекте итальянской вендетты. Некий бумагомаратель из «Новых Известий» сокрушался по поводу юбилейной даты, энное количество лет назад Управление Духовных Лидеров Мусульман выступило с предложением о репрессиях в отношении семей террористов. Журналист ждал «…искренних проповедей, слов осуждения в адрес не только конкретных терактов, но и мести как таковой…». Идеалист-теоретик с пером в руке хуже атомной бомбы… На какой-то миг Рома представил, как бородатые «борцы за идею» ринутся, орошая себя слезами, в ближайшее отделение ФСБ сдаваться, и от души посмеялся. Одним словом, такая простая и действенная идея бродила где-то в умах, но наружу выдавала только булькалки. Роман заготовил цитатник. Выгреб из работ разных философов и мыслителей целую кучу высказываний по теме и классифицировал их как отрицающие месть, одобряющие месть и нейтральные. К слову сказать, первых оказалось больше, и Рома задумался. Получалось странно, целый ряд людей, в общем-то не глупых, яростно протестовали против самой идеи мести как таковой.

Но потом пришло понимание.

Собственно, Рома открыл то, чего в упор не видели другие люди. Когда мудрец говорит, что иногда лучше не замечать обиду, чем мстить за нее, он совсем не отрицает право человека на личное правосудие, и никакого противоречия идее тут нет… Просто иногда действительно бывают ситуации, когда обида не стоит того, чтобы за нее мстить. Не устраивать же «ядерный холокост» из-за того, что кому-то отдавили его любимую мозоль… Мудрецы, как водится, углубились в частности, презрев существование общего вопроса, видимо, недостойного для рассмотрения. Беда в том, что люди ушли, а их слова остались и, более того, уверенно осели в сознании потомков, которые теперь пребывали в святой уверенности, что лучше обиду простить, чем заставить наглеца за нее ответить. И разносортные негодяи, бандиты, террористы и другие отбросы человечества повторяли эти идейки на всех углах. Оно и понятно… Значительно легче заранее исключить угрозу ответного удара со стороны обиженных или их Родственников, чем разбираться с каждым двоюродным братом-сватом-родичем той девицы, с которой было так весело, но ее согласия при этом никто не спрашивал… А Закон… Ну, что Закон? Заявление всегда можно забрать… Да и будет ли то заявление? Но вот за отсутствие у девицы какого-нибудь безбашенного родича никто не поручится. А ведь хуже дилетанта, которому плевать на все понятия и нормы, что-то придумать трудно. Да еще, не дай бог, обнаружится дедулька какой-нибудь, стрелок ворошиловский, которому и терять-то уже нечего… Шлепнет и сам в ящик сыграет. Делай, что хочешь. «Дедушка старый, ему все равно…»

Так получалось, что мудрые дяди из просвещенного Рима удивительным образом играли на руку людям бесчестным, исходя, естественно, из самых благих намерений и побуждений.

А вот дикие горцы… То есть гордые и благородные жители высокогорной местности хитроумных этих дяденек не читали, или, если и читали, то сочли за блаженных.