ПРОЛОГ

Умглэйд 1096

В те времена восточная граница эльфийских земель проходила по лесу. Покинув плоскогорья, путешественник, направляющийся на восток, спускался по длинному пологому склону в дубравы, по которым протекало несколько речек, и каждая могла оказаться границей, если бы хоть кто-нибудь жил на их берегах. В этом безбрежном море стволов, ветвей, зарослей папоротника и терновника найти земли людей (три западные провинции королевства Дэверри – Элдис, Пирдон и Аркод) было нелегкой задачей. Дорога с запада на восток вдоль песчаного побережья Южного моря была намного надежнее, если, конечно, вам повезет пробиться на юг. Древний лес шутил недобрые шутки с путниками, если те не знали дороги досконально.

У женщины, выехавшей из лесу под вечер одного летнего дня, имелась целая толпа проводников, хотя мало кто из людей сумел бы разглядеть их. Сильфы и феи вились вокруг нее в воздухе, гномы цеплялись за седло или карабкались на спину запасной лошади, которую она вела на поводу; русалки выглядывали из каждого ручья либо озерца, когда она проезжала мимо, и дружески махали руками. Подобные диковинные знакомства не были единственной странностью Джилл. Взглянув на ее седые волосы, подстриженные по-мальчишечьи коротко, на тоненькие морщинки вокруг глаз, всякий понимал, что ей не может быть менее пятидесяти лет, но от нее веяло такой жизненной силой (как от огня веет теплом), что иначе как молодою никто бы ее не назвал. Дело в том, что Джилл была сильнейшей из чародеев Дэверри.

Первым людским поселением на берегу, куда приводила странников дорога с запада, была святая обитель Умглэйд, хотя в те дни, когда отложения ила в устье реки и вмешательство людей еще не расширили прибрежную полосу, храмовые постройки располагались в море, на некотором расстоянии от берега, на плоских островах. Джилл проехала по лугам, заросшим высокою травою, мимо гряды приморских утесов и очутилась на каменистом берегу, где волны рокотали, перекатывая гальку, словно море неустанно сожалело о некоей непоправимой ошибке. Главный остров вырисовывался темной полоской среди искрящихся вод Южного моря в доброй миле от берега.

Джилл свела лошадей вниз, к двум каменным столбам, отмечавшим начало мощеной дамбы, еще залитой водой; но, судя по насечкам на столбах, каждая последующая волна касалась их чуть-чуть ниже предыдущей. Морские птицы с визгом и мяуканьем носились над головою – изящные чайки и неуклюжие пеликаны, священные птицы бога Умма; они ожидали богатой добычи, когда отлив обнажит скалистые отмели.

Наконец вода серебристыми змейками стекла с мощеной дорожки, и Джилл направила лошадей на неровный помост. На дальнем конце дамбы высилась арка, украшенная резными плитами цветного мрамора: сложные завитки и петли орнамента окружали фигурки пеликанов, а поверху шла надпись: «Вода все скрывает, вода все проявляет».

Остров миль десяти в длину и шести в ширину, с окруженным порослью жесткой неприхотливой травы холмом посередине, вмещал в то время четыре отдельных комплекса храмовых построек: жилые башни (брохи) наподобие замковых, скопления деревянных гостевых домиков, хлева и конюшни, да еще множество святилищ в самых живописных уголках. Хотя храм был основан в 690-ом году как скромный приют ученых клириков, на протяжении долгих лет междоусобиц девятого века святым отцам улыбнулась удача: им хватило сообразительности сыграть решающую роль в возведении на трон истинного короля. Когда войны отошли в прошлое, молва о благости обители стала привлекать отчаявшиеся души, ищущие пророчеств; поначалу это случалось лишь изредка, но на протяжении десятилетий вереница паломников не прерывалась, и каждый приносил дары, чтобы задобрить бога.

Так Умм разбогател. Сойдя с дамбы на отличную дорогу, вымощенную плитами известняка, Джилл не вернулась в седло, а прошла, ведя лошадей под уздцы, по городку, выросшему вокруг храмов. Местные жители и приезжие толклись между круглыми, крытыми соломой домами или посиживали под навесами многочисленных постоялых дворов, а торговцы-коробейники то и дело приставали к Джилл, предлагая купить сладости, корзинки, глиняные безделушки и маленькие серебряные медальки-амулеты. Джилл отбилась от всех и продолжала путь в обход главного храма, где, как всегда в разгар летнего сезона, роились приезжие и жрецы, по малозаметной тропинке, убегавшей на юго-восток, извиваясь между соснами, чьи ветви и стволы вычурно изогнули вечно дующие ветра. В маленькой бухточке среди скал была пристань, там покачивался на якоре паром. Отсюда оставалась неполная миля морем до обрывистого Восточного острова, длинного обломка суши, о котором большинство паломников не знало, да и знать-то было незачем.

– Привет, Джилл! – коренастый жрец в оранжевой накидке приветливо замахал руками, завидев женщину, осторожно ведущую лошадей вниз по крутой стежке. – Снова здесь, так скоро?

– Как видишь. У вас все спокойно?

– У нас всегда спокойно, – он широко ухмыльнулся, показав гнилые редкие зубы. – У отца-настоятеля снова суставы разболелись.

– Откровенно говоря, я удивляюсь, почему вас всех тут не скрутило как деревенских старух, при таких-то туманах!

– Туманы дрянные, что верно то верно. Зато нынче уж нам перепало малость солнышка. Я говорю, надо радоваться тому, что есть!

Благодаря отливу переправа прошла быстро и легко, хотя на обратном пути паромщику предстояло попотеть, гребя в одиночку. Джилл успокоила испуганных плаванием лошадей, посочувствовала паромщику по поводу предстоящих трудов и направилась через выглаженный ветром луг к обители, намного более скромной, чем на главном острове. У подножия невысокого холма сгрудились круглые дома и конюшня, затененные несколькими корявыми дубами. Над голыми лужайками и чахлыми огородами, закручиваясь мелкими вихрями, носилась пыль. Джилл передала лошадей конюху, перетащила седельные сумки и скатанное одеяло в хижину, служившую здесь гостевым домом, швырнула вещи на узкую лежанку и решила, что распакует все позже.

Слуга с почтительным поклоном внес в хижину тазик для умывания и кувшин с водой.

– Отец-книжник сейчас в библиотеке.

– Я подойду туда.

Умывшись, она помедлила немного в тишине, собираясь с мыслями. Как и все прочие паломники, она прибыла в храм Умма, ища помощи в принятии важного решения: плыть или не плыть на дальние острова архипелага Бардек. (В те времена это было серьезное предприятие.) Ей предстояло покинуть родину на несколько лет, не зная, удастся ли вообще найти искомое – перевод одного-единственного слова, обнаруженного ею на внутренней стороне некоего кольца. Это слово, написанное эльфийскими рунами, поддавалось прочтению, но не имело смысла ни на каком языке. Это вполне могло быть чье-то имя или просто бессмыслица. Одно она знала непреложно, благодаря таинственному чутью, присущему всем мастерам чародейства: в неведомом слове заключался выбор между жизнью и смертью для тысяч живых существ – людей и эльфов. Когда это должно случиться? Она не знала. Быть может, совсем скоро.

Она подозревала – только подозревала! – что найдет ответ в Бардеке. Жрецы Умма могли либо подкрепить это подозрение, либо развеять его.

Библиотека Умма в те годы помещалась в длинном здании бардекианского стиля, оштукатуренном и побеленном известкой, с черепичной крышей во избежание пожара.

Внутри был устроен ряд очагов, где постоянно тлел торф, чтобы холод и сырость не попортили более пяти сотен книг и свитков, составлявших изрядное богатство для тогдашних ученых. Джилл нашла хранителя библиотеки, Сурина, у окна с видом на дубовую рощу. Он стоя читал бардекианский свиток, развернутый на пюпитре; заслышав шаги, обернулся, улыбнулся Джилл и протер глаза, слезящиеся, как всегда, от чрезмерного усердия в чтении.

– А, вот и ты, Джилл! Я как раз подбирал те сведения, что ты запросила.

– Свиток хроник! Ты нашел его?

– Именно нашел, и притом только что – а тут ты появляешься, воистину кстати! По-моему, это знамение!

Он, конечно, шутил, но у Джилл холодок пробежал по спине.

– Вообще-то я нашел оба источника, про которые ты говорила, – он постучал костяным стилем по развернутому папирусу, – и вот в этом свитке действительно упоминаются эльфы, живущие на островах. Ну, точнее, это похоже на эльфов. Загляни пока сюда, а я принесу книгу.

Свиток представлял собой древнюю летопись города-государства Арборат, расположенного далеко на юге островов Бардек. Джилл лишь недавно научилась читать по-бардекиански, и короткое сообщение разобрала не сразу.

«… Некий человек с корабля, потерпевшего крушение, купец из Мангората, был выброшен волнами на берег неподалеку от гавани. Зовут его Терсо…» Далее следовало дотошное описание усилий, приложенных местным начальником-архоном, чтобы отправить купца на родину, Джилл его пропустила, а дальше прочла: «Перед отъездом Терсо поведал нам о своих приключениях. Он утверждал, что заплыл далеко, очень далеко на юг, за Анмардио, и встретил неведомое племя, населяющее леса. По его мнению, племя это родственно скорее животным, поскольку живут они на деревьях и имеют длинные заостренные уши. Мы не восприняли его речи всерьез, ибо был он в ту пору мучим жестокой лихорадкой»

– Ах, чтоб вы были неладны! – вырвалось у Джилл.

– Не очень-то они щедры на подробности, а? – Сурин подошел и тронул ее за локоть. – Вот, держи. Это кодекс Лугхарна. Поосторожней с ним, ладно? Он такой древний…

– Не беспокойтесь, святой отец, я не позволю себе вас огорчить. Можно я возьму его с собой в домик и там почитаю? Хотелось бы отдохнуть с дороги.

Сурин удивленно уставился на нее, потом хлопнул себя по лбу:

– Ах да, ты же уезжала! Я, старый дурень, и позабыл… Конечно, конечно, забирай ее. У тебя в домике есть пюпитр?

– Вполне приличный, и даже с подсвечником.

Джилл вымылась, пообедала (не слишком обильно) и взялась наконец за фолиант. Едва наступил вечер, а над островом уже поднимался такой густой туман, что в хижине стало темно, а заодно и холодно. Джилл развела огонь в очаге, призвав духов огня простым щелчком пальцев, затем насадила свечу – длинную, толщиной с детскую руку, специально предназначенную для длительного чтения, – на острую железную спицу, прикрепленную к пюпитру. Прежде чем зажечь ее, Джилл еще посидела на полу у очага, любуясь игрой саламандр в языках пламени и обдумывая предстоящую работу. Нелегко было собрать воедино все обрывки сведений о таинственной надписи. Кольцо само по себе, хоть и сделано из гномьего серебра, и красиво гравировано узором из роз, никакого волшебства не содержало, хотя могло быть чем-то вроде ключа.

Джилл уже выяснила многое. Некогда кольцо принадлежало барду Маддину, человеку, который ушел в западные края и там подарил кольцо одному из эльфийских чародеев. Тот в свой черед преподнес его кому-то из чудесного племени бессмертных, не имеющих неизменного облика существ, именуемых Опекунами. Скорее всего, именно они-то и нанесли непонятную надпись, потому что изначально ее не было, но когда кольцо вернулось в материальный мир, подаренное Опекунами другому барду, на этот раз эльфу по имени Дэвриэль, загадочное слово уже появилось. Насколько могут судить мастера-чародеи, Опекуны улавливают знамения грядущего с той же легкостью, как люди – солнечный свет. Мудрецы полагали, что надпись намекает на исполнение некоего важного зарока, и у Джилл не было причин сомневаться в их суждении. Однако столь отвлеченные вопросы, как «почему» и «когда», для них ничего не значили, и вдаваться в объяснения они не желали.

Как всегда по вечерам, Джилл вспомнила своего старого учителя и затосковала. Хотя Невин, искусный чародей, умер много месяцев назад, горе было еще свежо и порою столь остро, будто не прошло и дня. Был бы он здесь, думалось ей, он бы шутя распутал эту головоломку…

Седой гном, давний знакомец, – узловатые ручки и ножки, длинный бородавчатый нос – материализовался рядом с нею и вскарабкался к ней на колени. Его морщинистое личико скривилось в гримасе, весьма схожей с печалью.

– И ты тоже скучаешь по Невину, правда? – сказала Джилл. – Что поделаешь? Этого следовало ожидать. Все мы уходим в свой черед…

Гном кивнул, но понял ли он, Джилл не знала. Через минуту он спрыгнул на пол, обнаружил медную монетку, застрявшую в щели пола, и всецело увлекся ее вытаскиванием. Джилл подумала: суждено ли им еще встретиться с Невином в круговороте смертей и перерождений? Только если это будет необходимо, – решила она, – и еще много, много лет пройдет, пока он вновь родится, и будет это, несомненно, уже после ее смерти, но задолго до следующего рождения. Все души отдыхают в Горнем краю между жизнями, но Невин, используя волшебство, прожил невероятно долго, свыше четырехсот лет, а значит, и время покоя будет долгим, – так ей казалось. Но, разумеется, Владыкам Судеб виднее… Ей часто приходилось напоминать себе об этом, когда тоска по умершему одолевала.

Но сколько можно предаваться унынию? Разозлившись, Джилл поднялась и, подойдя к пюпитру, приступила к чтению, но велеречивая летопись лишь усугубила ее меланхолию. Нечто случившееся в одном из прежних существований зашевелилось в памяти, но ей никак не удавалось добиться отчетливости воспоминания: далее такие великие чародеи, как она, способны восстановить лишь общие контуры да случайные яркие картинки прошлого. Но из этих смутных видений явствовало, что в предыдущем воплощении, когда душа Джилл вселилась в мужское тело, она присутствовала при отковке странного кольца. В той жизни, будучи воином по имени Браноик, она принадлежала к отряду королевских телохранителей, игравшему важную роль в тогдашних междоусобицах. Это она сумела вспомнить.

А вот кое-что позабылось: Невин не только был современником тех событий, но и принимал в них деятельное участие; пожалуй, он был даже главным их движителем. Имя его встречалось почти на каждой странице летописи. Читая сочиненные летописцем, якобы произнесенные Невином речи, Джилл то и дело сердито фыркала: никогда в жизни не стал бы он говорить так сухо и напыщенно!

Не сразу она заметила, что плачет. Волна долго сдерживаемого горя захлестнула ее. Память прояснилась, будто по волшебству. Она оплакивала не только Невина, но и многих других, кто был когда-то дорог ее душе, чьи образы стерлись за двести с лишним лет новой жизни. Сквозь строки сухого изложения летописца она вдруг увидела и одинокую крепостцу над озером, Дан Друлок, где Невин был наставником юного князя, которому предстояло стать королем, и долгий путь отряда наемников, сопровождавших князя до Кермора, где судьба его свершилась. Всю ночь она провела, стоя за пюпитром, добавляя к читаемой истории собственные воспоминания, пока, увлеченная исследованием, не забыла снова обо всех своих горестях.

ПРОШЕДШЕЕ

Пирдон и Дэверри

845