17

Абрамс неожиданно обнаружил, что стоит рядом с Кэтрин за длинным баром в углу главного зала. Он заказал себе выпивку и, дабы избежать излишних разговоров о Кимберли, отвернулся и начал оглядывать зал. Несколько мужчин и женщин были в военной форме. Виднелись и иностранные мундиры. Хотя в приглашении были указаны смокинги и черные галстуки, некоторые мужчины пришли во фраках и белых бабочках. Абрамс подумал, что смокинг они, видимо, носили дома вместо халата.

Он смахнул с пиджака воображаемую пылинку и критически осмотрел свою одежду. Непостижимо как, но сразу становилось понятно, что она взята напрокат. За исключением чертовых ботинок.

— Откуда смокинг? — спросила Кэтрин. Абрамс быстро поднял на нее взгляд.

— Что? А-а, от Мюррея, с Ленсингтон… А что?

— Я просто подумала, не привез ли он его из Англии.

— А-а, вы о Карбури… Нет, он взял смокинг напрокат у Лоусона, это недалеко от Уолл-стрит. Судя по квитанции, он взял его два дня назад.

Они отошли от стойки бара.

— А чем он все это время занимался? — спросила Кэтрин.

— Ну, во-первых, брал напрокат смокинг. — Тони сделал глоток из своего бокала.

— А еще? Может, вы выяснили еще что-нибудь?

— Нет.

Она некоторое время смотрела ему в глаза.

— Я очень ценю то, что вы подвергали себя такому риску. В особенности учитывая то, что вы не знали, ради чего это делаете.

— Чем меньше я знаю, тем лучше для меня.

— Я никому не сказала о том, что вы побывали в номере у Карбури. Ведь я обещала защищать вас, — улыбнулась она.

— Я от природы не очень осторожный, но все-таки хотелось бы без судимостей предстать на экзаменах на получение права заниматься адвокатской практикой.

— Я прекрасно понимаю ваше положение. — Она подумала и добавила: — Но я же не просила вас проникать в номер… Зачем вы это сделали?

Он ушел от ответа, возвратившись к предыдущему вопросу:

— Вы спросили, не нашел ли я чего интересного, что скрываю от вас.

— Вы ведь действительно забыли сказать мне, где он взял смокинг.

Тони улыбнулся.

— Да, забыл. — Про себя он подумал: «Вы же забыли рассказать О'Брайену о моем визите в номер Карбури, а О'Брайен, видимо, забыл сообщить вам о том, что в понедельник я еду в Глен-Коув, да и вообще вы о многом еще будете забывать, пока все не закончится».

— Наверное, Питер вас обидел, — задумчиво произнесла Кэтрин. — Я не стану за него извиняться, но мне очень жаль, что так получилось.

— Питер Торп никоим образом не может испортить мне настроение.

Она ничего не сказала в ответ, и Абрамс понял, что мысли ее опять где-то далеко. Она протянула ему программку. Абрамс раскрыл ее. Внутри было три листка. Он пробежал глазами первую страницу и, поняв, что это письмо было адресовано Кэтрин, взглянул на нее.

— Читайте.

Он начал читать, понимая, что она приняла какое-то серьезное решение в отношении него. Дочитав, он вложил письмо обратно в программку. Она помолчала несколько секунд и спросила:

— Ну что?

— Никаких комментариев.

— Почему?

— Меня это не касается. — Он допил свою порцию.

— Отнеситесь к этому, как полицейский относится к преступлению…

— Я сыт преступлениями по горло, так что…

— Ладно, по крайней мере, хотя бы все обдумайте.

— Хорошо. — Он поставил бокал на стойку. Если письмо было настоящим, то оно отчасти подтверждало его подозрения насчет фирмы, в которой он работал. Он подошел к Кэтрин вплотную и тихо сказал:

— У меня один вопрос. «О'Брайен, Кимберли и Роуз» — фирма ЦРУ? Как вы называете, фирма-прикрытие?

Кэтрин покачала головой. На лице у Абрамса отразилась досада: «Ну, тогда кто же вы такая, черт возьми?»

И опять она покачала головой. Абрамс потер подбородок.

— Согласитесь, что все это очень странно.

— Возможно. — Она протянула руку к стойке и взяла список гостей. — Первым по алфавиту идет Джеймс Джизас Энглтон, офицер УСС, впоследствии начальник департамента по контрразведывательным операциям ЦРУ. Считается отцом американской контрразведки. В связи с тем, что он был очень тесно связан с двойным агентом Филби, в ходе контактов с которым, кстати, он не смог его раскусить, а также с учетом некоторых других странных обстоятельств, появились предположения, что Джим сам является советским агентом. Если это правда… Хотя страшно даже предположить такое. Как бы там ни было, Билл Колби уволил Джима по неизвестным до сих пор причинам. Следующий подозреваемый…

— Подождите секунду. — Абрамс внимательно посмотрел на нее. У него было впечатление, что она взяла слишком быстрый разгон. — Меня не интересуют подозреваемые. Мне казалось, что я довольно ясно дал вам это понять.

Она выглядела так, будто ее остановили на полном ходу.

— Извините… Хотя вы правы… В последнее время я мало общаюсь с… обычными людьми. — Она с минуту помолчала. — Возможно, я не так о вас подумала. Возможно, я сказала вам слишком много… Извините.

Она отдала ему список гостей и пошла прочь. Абрамс вернулся к стойке и внимательно просмотрел список. Среди них было много людей с французскими и восточноевропейскими фамилиями — видимо, участников Сопротивления. Часто встречались английские лорды. Была чета наследников Романовых. Вообще титулованных гостей было много, включая его новую знакомую графиню Клаудию. Он через плечо посмотрел на стол, за которым расположился Гренвил, но Клаудия сидела спиной к бару. Заиграл оркестр, и Тони решил было пригласить ее, но она поднялась с Томом Гренвилом, и они прошли на танцевальную площадку.

Абрамс заказал еще порцию мартини и начал оглядывать близлежащие столики. Он подумал, что если попытаться одним словом обозначить царящее в зале настроение, то этим словом должно было стать «гордость». Присутствовали здесь и известный снобизм, и сентиментальность, но главным ощущением собравшихся, видимо, было чувство удовлетворения от прекрасно сделанной работы. Прошедшие годы, судя по всему, не стерли воспоминаний. В уверенных, хорошо поставленных голосах и аристократической походке большинства из гостей не чувствовалось старости или усталости. Очевидно, для них не имело особого значения то обстоятельство, что список участников этих мероприятий с каждым годом становился короче, а мир кардинально изменился с 1945 года. Здесь, в этот вечер, опять повторялся День Победы. Кэтрин вывела Абрамса из задумчивости:

— Кого-нибудь ищете?

— Нет. Хотите выпить?

— Нет, спасибо. Наверно, я показалась вам довольно резкой, когда ушла.

— Вы выглядели обеспокоенной.

Она через силу улыбнулась:

— Что-то часто наши разговоры становятся какими-то нервными.

Тони задумался, и Кэтрин почувствовала, что он выбирает между тем, чтобы извиниться и уйти или пригласить ее на танец. Поэтому она быстро предложила:

— Давайте пройдем на танцевальную площадку.

Оркестр заиграл «И так проходит время». Кэтрин крепко прижалась к Тони всем телом. Он явственно ощутил аромат ее волос, ее духов. Сначала они двигались немного скованно, но затем быстро привыкли друг к другу и уже нисколько не стеснялись близости своих тел.

— Вы никогда не были женаты? — спросила Кэтрин.

— Нет… Был один раз обручен.

— Можно мне спросить, что же случилось потом?

Абрамс посмотрел на Клаудию, танцевавшую с Гренвилом неподалеку от них, затем вновь на Кэтрин.

— Что случилось? Мы разошлись в политических взглядах. И расстались.

— Это весьма необычно.

— Она была радикалкой-шестидесятницей. Знаете, дети цветов и все такое прочее. Активистка демонстраций против войны и в защиту гражданских прав. Потом она боролась против истребления китов, потом за права американских индейцев и в защиту окружающей среды, наконец, против ядерного оружия… Как что-нибудь происходит, Марси тут как тут со своими плакатами и лозунгами. Ее жизнь отмерялась вечерними заголовками газет. Как художники, у которых бывают голубые и розовые периоды, у нее был китовый период… индейский период… Вы понимаете?

— Вы не приветствуете идеализм и политическую сознательность?

— Я не выношу никаких «измов». Еще ребенком я насмотрелся на них. Они разрушают человеческие жизни.

— Но иногда помогают всему человечеству.

— Бросьте вы эти глупости.

Некоторое время они танцевали молча. Потом она спросила:

— Значит, вы оставили ее? Потому что она была такая сознательная?

— Она оставила меня. Потому что я признался, что всегда симпатизировал республиканцам. Марси сказала, что от одной только мысли о том, что она спит с республиканцем, ее тошнит. — Тони коротко рассмеялся.

Кэтрин подумала и тихо сказала:

— Но, несмотря на все это, вы ее любили.

Абрамс никогда не предполагал, что тема любви и вообще тема человеческих взаимоотношений может заинтересовать Кэтрин Кимберли.

— Да, знаете, с ней не было скучно. Представляете себе сцену: я возвращаюсь с работы домой в полицейской форме и нахожу полную гостиную черномазых революционеров?

— Нет, не представляю.

— А так бывало. — Тони опять рассмеялся.

— Я рада, что сейчас вы даже можете посмеяться над этим, — улыбнулась Кэтрин.

— Смешного здесь мало. Только вспомню, как мы спали с ней под кубинским флагом с отключенным отоплением посреди зимы (в знак протеста против роста цен на нефть), а я все боялся дыхнуть на нее, чтобы она не учуяла запаха гамбургера: я ведь должен был бойкотировать торговлю мясом. Над нами портрет Че Гевары с этими его глазами, как у Христа. А по соседству в гостиной занимаются любовью две активистки движения лесбиянок… — Он посмотрел на Кэтрин и увидел, как она внутренне напряглась. — Извините, я сказал что-то не так?

— Нет, я просто пытаюсь удержаться от смеха.

Они протанцевали до конца мелодии. Потом Тони взял ее за руку, и они вернулись к бару. Абрамс раскрыл список гостей.

— Я вижу, ваша сестра должна быть восьмой за нашим столом.

— Она не смогла приехать. Я хотела сказать вам, чтобы вы привели с собой кого-нибудь из ваших друзей, но забыла. Значит, если вы не ищете кого-то конкретно, вы высматриваете подозреваемых?

— Да нет, просто мне интересны кое-какие имена. Если честно, то я даже польщен, что нахожусь среди этих людей.

Кэтрин заказала белое вино.

— Вы хотите что-то спросить?

— Да. Почему они здесь?

Она улыбнулась:

— Это ежегодное мероприятие. Сегодня чествуют Джеймса Аллертона, отца Питера. Ему будет вручена медаль генерала Донована. Конечно, здесь вспоминают о погибших и вспоминают Уильяма Донована, которого называют просто «генерал», как вы уже, видимо, заметили. Вам интересно?

Абрамс взглянул на Кэтрин. Она стояла, прислонившись спиной к стойке бара, бокал с вином в одной руке, сигарета в другой. В офисе фирмы она выглядела совсем по-другому.

— У меня в голове вертится одна мысль: это хорошо организованная шпионская сеть, — сказал Тони.

— Нет, это не сеть. Здесь все смешалось. Собравшихся объединяет одно: когда-то, сорок лет назад, они были товарищами по тайной борьбе. Ведь с УСС работали самые разные люди — проститутки и князья, уголовники и кардиналы.

Абрамс подумал, что между названными Кэтрин категориями в психологическом отношении нет такой уж большой разницы. Он сказал:

— Меня забавляет мысль о том, что среди собравшихся может находиться советский агент, и не один. — Тони обвел зал глазами.

— Элинор Уингэйт не указывает на это прямо… Почему вы употребляете слово «забавляет»? Может быть, «интересует»?

— Нет, именно забавляет.

Кэтрин задумалась.

— Вы нас не очень-то любите, разве не так? Я даже думаю, что раскрытие высокопоставленного агента доставит вам личное удовлетворение. Насколько я понимаю, любому полицейскому особенно приятно свергнуть с пьедестала могущественного человека.

— Это на телеэкране. А в жизни вас тащат свидетелем в суд, где на вас набрасывается натренированная свора, например, из фирмы «О'Брайен, Кимберли и Роуз». — Он с силой загасил окурок в пепельнице. — Зачем вы обо всем рассказали О'Брайену? Ведь он, в принципе, подпадает под критерии, по которым отбираются подозреваемые.

— Я доверяю ему.

Абрамс покачал головой:

— И как я предполагаю, вы показывали письмо Торпу?

— Да. Он-то в категорию подозреваемых не входит. Так же, кстати, как и вы.

— Я рад, что нас с мистером Торпом так многое объединяет. Кому еще вы говорили о письме и кому собираетесь сказать?

— Есть кое-кто… Среди наших друзей, кому я скажу об этом сегодня.

— Вы создаете себе дополнительные трудности.

— Внутренние расследования всегда сложны. Именно поэтому я прошу у вас помощи.

— Но почему у меня?

Кэтрин наклонилась к Абрамсу:

— Вы умны, деятельны, были связаны с полицией. Я вам доверяю, а кроме того, вы мне нравитесь.

— Я покраснел?

— Нет.

— А чувствую себя так, будто покраснел.

Она махнула рукой.

— Ну, хватит пока о делах. Хотите потанцевать?

— Мы будем глупо выглядеть: оркестр уже прекратил играть.

— Ах, да… — Кэтрин рассмеялась, оглядевшись вокруг.

— Могу я задать вам лежащий на поверхности вопрос, мисс Кимберли? — спросил Тони. — Почему бы вам не привлечь к этому делу настоящих профессионалов?

— Это сложно. Через некоторое время спросите-ка об этом мистера О'Брайена… Кстати, вы можете называть меня Кэтрин. — Ее губы тронула улыбка.

— Да, ведь мы с вами танцевали. А как я должен буду называть вас во вторник, на фирме?

— Когда мы танцуем, то Кэтрин. В других случаях — мисс Кимберли.

Абрамс не смог бы сказать с уверенностью, что ему нравится ее чувство юмора.

18

Абрамс увидел, что Торп сидит один за столом. Он подошел и сел на свое место.

Торп пристально посмотрел на Абрамса и произнес:

— Только ты и я, Тони.

— Вы и я.

— Я сказал именно так, как сказал, и я говорю правильно, потому что окончил Йельский университет, а тебе нужно следить за своим английским.

— Это точно. — Абрамс склонился над своей тарелкой.

Торп указал на него ножом:

— Что тебе говорила Кейт? И не вздумай спрашивать: «О чем?»

— О чем?

Торп привстал.

— Послушай, Абрамс…

— У вас покраснело лицо, и вы повысили голос. Я никогда не видел, чтобы йелец опустился до этого.

Торп потянулся через стол и стукнул ножом по бокалу Абрамса.

— Ты гляди у меня.

Тони спокойно принялся есть. Некоторое время Торп молча сидел, не говоря ни слова, затем сказал:

— Послушай, мне правда все равно, что ты еврей…

— Тогда зачем об этом упоминать?

В голосе Торпа послышались примирительные нотки:

— Меня не волнует твоя биография, твои родители, твоя работа в нью-йоркской полиции, которую я не очень люблю, твоя скромная жизнь, твое желание стать адвокатом и даже тот факт, что ты сидишь сегодня здесь…

Абрамс поднял взгляд от тарелки:

— А то, что я заметил пятно крови на вашей манжете?

— …Но меня волнует, что моя невеста пытается втянуть тебя в это дело, — как бы не замечая фразы Абрамса, продолжил Торп. — Это дело тебя не касается, Абрамс. И думаю, что оно вообще никого не касается.

— Зачем же тогда так волноваться? Вы цыпленка уже попробовали?

— Послушай меня, Абрамс, а потом сразу же забудь то, что я скажу. Кэтрин, О'Брайен и еще некоторые — это детективы-любители, дилетанты. Ты работал в полиции и должен знать людей этого сорта. Они впутываются в интригу. Не поощряй их. — Абрамс положил нож и вилку на тарелку, а салфетку бросил на стол. — Если этим кому и заниматься, то профессионалам. Таким, как мне, а не…

— Извините, мне нужно на воздух. — Абрамс поднялся из-за стола и ушел.

Торп забарабанил пальцами по столу.

— Ублюдок!

Через несколько минут вернулся Николас Уэст.

— Я все же хотел бы взглянуть на эти книги, Ник, — сказал Торп.

На лице Уэста отразилось не свойственное ему раздражение.

— Давай не будем сегодня о делах, — сказал он.

Торп все-таки продолжал говорить, но Уэст не обращал на это внимания. Он думал о Питере. В качестве главы отдела по работе с заявителями Торп руководил сетью шпионов-любителей, которую считали самой большой в мире. К настоящему времени она разрослась до того, что, как поговаривали, в памяти компьютера, стоявшего в квартире Торпа, хранились установочные данные на тысячи людей: сведения об их профессиональных навыках, способностях, надежности и возможностях использования. И эта работа обходилась государству довольно дешево, что было очень выигрышно с точки зрения нынешней скуповатой администрации. Все, кто вызывался «внести свой вклад на пользу стране», делали это совершенно бесплатно, довольствуясь лишь вкусом опасности и ободряющим похлопыванием по плечу от Торпа или одного из офицеров его отдела.

Торп заметил, что Уэст не слушает его, и слегка тронул Николаса за руку.

— Хорошо, не будем о делах. Когда ты летишь в Мюнхен на встречу со своей невестой?

— Не могу получить разрешение. Скорее, Энн прилетит сюда в отпуск в конце июня или начале июля.

— Когда же настанет ваш великий день?

— Пока неизвестно.

— Наверное, тяжело жить на таком расстоянии от любимой? Как бы то ни было, я хочу стать твоим свояком. Тогда ты будешь доверять мне.

— А когда собираешься жениться ты?

— Что, если нам организовать двойное бракосочетание четвертого июля? Это устроило бы всех патриотов и шпионов. Было бы здорово использовать для этого виллу в Глен-Коуве.

Уэст улыбнулся:

— Ты имеешь в виду виллу ван Дорна, не так ли? Надеюсь, не виллу русских?

Официанты принесли десерт, и Уэст уткнулся в шоколадное суфле. Наконец он оторвался от тарелки.

— Хоть я сам и нарушаю свою же просьбу не касаться дел, но это дело «Талбота» выглядит весьма мрачно. Надеюсь только, что оно не вызовет очередную кампанию охоты на ведьм в конторе.

Торп пожал плечами:

— О Боже, что бы все эти люди делали без такого призрака? «Талбот». Чепуха! Если бы «Талбот» действительно существовал, ему было бы уже не менее ста пяти лет. — Торп перегнулся через стол к Уэсту. — Знаешь, кто такой «Талбот»? Это дьявол в наших умах. Это злодей, это монстр, это кошмар… — Торп понизил голос. — Он не существует в природе, Ник. Его никогда не было в природе. Просто наши старики хотели бы свалить на него все свои неудачи.

— Может быть, ты и прав.

Торп собирался продолжить свою мысль, но к столу подошла Кэтрин.

— Мы обзвонили весь город, но следов Карбури нигде нет, — взволнованно сказала она.

Торп, казалось, не придал ее словам особого значения:

— Я свяжусь со своими людьми, а они выйдут на ФБР.

— Я хотела бы также, чтобы Тони использовал свои связи в полиции, — сказала Кэтрин. — Кстати, а где он?

— Сегодня пятница, разве не так? Видимо, он отправился в синагогу.

В голосе Кэтрин послышались жесткие нотки:

— Ты весь вечер всем грубишь! Какого черта ты завелся?

Торп изобразил на лице покаяние:

— Просто у меня был нелегкий день. Я перед всеми извинюсь.

Она тяжело вздохнула.

— Этим делу не поможешь. А вы с Энн часто пикируетесь? — обратилась она к Уэсту. Тот был явно смущен сценой, свидетелем которой стал.

Николас выдавил улыбку:

— Случается.

— Тогда дело, видимо, в нас, женщинах семейства Кимберли, — произнесла Кэтрин. Она повернулась к Торпу. — Я принимаю твои извинения.

Торп просиял и поднял свой бокал:

— Один за всех и все за одного!

Они чокнулись и выпили. Уэст внимательно посмотрел сначала на Кэтрин, потом на Питера. По своему положению Николас знал о Питере Торпе больше, чем его невеста. Уэст читал личное дело Торпа и его кадровые характеристики. Он сделал это под предлогом служебной необходимости в связи со своими исследованиями. Но главной причиной его интереса к материалам на Торпа была забота о Кэтрин Кимберли.

В одной из характеристик Торп назывался «активным гетеросексуалом». Кто-то написал на полях: «Имеется в виду, что он бегает за женщинами». Уэст полагал, что Кэтрин это известно.

Уэст пригляделся к выражению глаз Питера, когда тот обращался к Кэтрин. Ему показалось, что на какие-то доли секунды во взгляде Торпа то вспыхивает, то гаснет искра сумасшествия. Это было похоже на то, как в открывающихся и закрывающихся створках паровозной топки вспыхивают проблески пламени. У вас остается впечатление, что вы только что видели огнедышащий вихрь, но материально вы его не ощущаете.

Николас вспомнил строчки акта психофизиологического обследования Торпа. Оно, видимо, проводилось штатным психиатром из ЦРУ, так как документ был написан ясным английским языком, а не запутанными наукообразными фразами, свойственными гражданским психоаналитикам. После длительной беседы с Торпом (не исключено, что к нему в тот момент применялись психотропные средства) врач написал: «В его поведении и высказываниях наблюдаются моменты, свидетельствующие о том, что в мыслях он все еще остается членом закрытого студенческого кружка в Йеле. Он любит секретную работу, но подходит даже к самым секретным заданиям так, будто они не более чем студенческие шалости».

Психиатр сделал еще одно наблюдение, серьезно обеспокоившее Уэста: «Торп страдает внутренней апатией. Он должен жить на грани смертельного риска, чтобы ощущать в себе душевный подъем. Он уверен в своем превосходстве над другими людьми только потому, что имеет доступ к важной секретной информации и принадлежит к закрытой элитарной организации. Это признак незрелой личности. Его отношения с коллегами формальны, он не склонен к мужской дружбе. Что касается его отношения к женщинам, то, хотя внешне он старается им нравиться, на самом деле презирает их».

Уэст продолжал пристально смотреть на Торпа. Для него было совершенно очевидно, что в душе Питера происходит какая-то серьезная борьба. Мысли этого человека, несомненно, были заняты каким-то важным для него событием.

Уэст делал для себя такой вывод не впервые. Он уже как-то намекал Кэтрин о странном состоянии Торпа. Она, однако, не придала особого значения словам Николаса, и он прекратил эти разговоры. Зато Энн восприняла его наблюдения с интересом. У нее была по этому поводу и своя информация — неформальные беседы с оперативниками, обрывки чьих-то фраз, — поэтому размышления Николаса, наложившись на них, вызвали у Энн даже что-то похожее на беспокойство.

Уэст знал, что он должен был сделать: запросить все оперативные отчеты Торпа и анализ всех операций, к которым Питер имел отношение. На время он отложил это мероприятие, но сегодня понял, что осуществить его необходимо.

Неожиданно Торп повернулся к Уэсту:

— Что ты такой задумчивый, Ник? Обдумываешь ситуацию?

Уэст почувствовал, что его лицо покраснело, но не смог уйти от изучающего взгляда Торпа. У него вдруг возникла мысль, что Питер Торп знает, о чем он думает. Уэст откашлялся и сказал:

— Просто думаю: если Карбури найдут мертвым, поверишь ли ты в существование «Талбота»?

Глаза у Торпа сузились. Наклонившись очень близко к Уэсту, он тихо сказал:

— А если бы ты нашел в лесу овцу с разодранным горлом, Ник, то на кого бы подумал — на волка или на оборотня? — Питер улыбнулся, медленно растянув губы. «Волчья ухмылка», — подумал Уэст. — Нью-Йорк такой город, в котором не столь уж сложно словить свинцовую сливу в сердце, — добавил он.

Уэст пытался заставить себя не смотреть на Питера, но его взгляд помимо воли Николаса был прикован к манжете Торпа.

Торп еще шире растянул рот в улыбке, явно намеренно показав свои крупные белые зубы.

Извинившись, Уэст встал и вышел из-за стола.

Торп вновь повернулся к Кэтрин, которая наливала себе кофе.

— Этот парень какой-то взвинченный. Он действует мне на нервы.

— Вот уж не знала, что кто-то может действовать тебе на нервы.

— Николас Уэст достал в конторе очень многих.

— В твоем тоне слышится комплекс вины.

— У меня нет никаких комплексов.

— Значит, ты просто пытаешься что-то скрыть, — улыбнулась Кэтрин.

Торп не принял шутки:

— Если бы я пытался что-то скрыть, думаю, он бы заметил. Разве не так?

— Так.

Торп кивнул сам себе, будто принял какое-то важное решение.

— Знаешь, я беспокоюсь за него. За ним слишком многие охотятся. — Он закурил и выпустил длинную струю дыма. — Если провести жизненную аналогию, то Николас Уэст похож на быка, который слишком далеко забрался в тучные поля секретных архивов. На них он разжирел. И вот уже и фермер считает, что пора пускать его на мясо, да и волки смотрят на него плотоядно из леса, горя желанием слопать. — Торп взглянул на Кэтрин. — Бедный Ник.

19

За столом Патрика О'Брайена вновь все были в сборе. Уэст говорил что-то Кэтрин, О'Брайен беседовал с Китти и Джорджем ван Дорнами, Клаудия разговаривала с Абрамсом. Торп молчал. Несколько пар танцевали под музыку 30-х годов. Абрамс взглянул на Торпа. Питер много пил в этот вечер, но, похоже, не пьянел.

Тони перевел взгляд на Клаудию и ответил на ее вопрос:

— Нет, мои родители не обучали меня русскому специально.

— Жаль. Я знаю русский. Мы могли бы вести на нем конфиденциальные разговоры.

— О чем?

— О чем-нибудь. Я научу вас нескольким словам и уверена, этот язык вернется к вам.

Абрамс не ответил, и Клаудия сменила тему. Она оживленно рассказывала о своей жизни в Америке, время от времени касаясь руки Тони. Посреди рассказа она вдруг спросила:

— Я вас не слишком часто трогаю?

— Дело не в том, что часто, а в том, что трогаете не там, где надо.

Клаудия рассмеялась. Абрамс еще раз мысленно восстановил в памяти картину того, как О'Брайен повел его по главному залу и представлял некоторым из своих друзей и клиентов. Большинство из них, как, например, Джон Вайтс, Джулия Чайлд и Уолт Ростоу, были либо богаты, либо знамениты, либо могущественны, либо же соединяли все эти качества. Абрамс не удивлялся решению О'Брайена познакомить его с этими людьми. Во всех закрытых организациях, начиная с мафии и кончая ФБР, были общие способы привлекать сообщников. Сначала вам дают небольшие поручения, затем приобщают к открытым делам. Потом вводят в свой узкий круг и знакомят с известными людьми, которые с организацией могут быть и не связаны, но производят на вас впечатление, так что вы убеждаетесь в огромных связях организации. Наконец, когда вы психологически созрели, вам поручают настоящее задание. Задание, о котором вам намекали, но в отношении которого вам и в голову не приходило, что его можно получить так скоро. В случае с Тони таким заданием становился Глен-Коув. На нем, как говаривали его итальянские друзья, ему предстояло «сделать себе костяк».

Размышления Абрамса прервала Клаудия:

— Мне кажется, на эту ночь вам следовало бы остаться в представительском доме фирмы.

— Вы так считаете? Но мне может не хватить места. Я полагаю, там останутся Гренвилы.

Клаудия задорно улыбнулась ему:

— Забудьте Джоан. Эта глупышка не для вас.

— Вот как?

Вдруг все в зале стихли: на трибуну поднялся президент союза ветеранов УСС Джефри Смит. Он поприветствовал всех собравшихся, представил находящихся на сцене и в заключение сказал:

— Господа, разрешите представить Президента Соединенных штатов и Главнокомандующего вооруженными силами.

Гости, большинство из которых в какой-то период жизни имели отношение к армии, по традиции выпили за главнокомандующего. Когда президент поднимался на трибуну, его сопровождали аплодисменты. Он произнес небольшую речь и завершил ее словами: