Одиссея Талбота

Кэтрин стояла подле него.

— Может, нам поискать по всей комнате?

— Нет, надо убраться отсюда, пока не приехал лучший сыщик Нью-Йорка.

Они вышли из комнаты и направились по ярко освещенному коридору. У лифта Кэтрин обратилась к охраннику:

— Кроме Арнольда в ту сторону проходил кто-нибудь?

Охранник отрицательно покачал головой:

— Впрочем, мисс, там же ведь есть еще лестница.

Кэтрин опять просмотрела записи в книге и обнаружила фамилии троих сотрудников фирмы.

— Эти люди здесь?

— Полагаю, что да. Я не видел, чтобы они уходили.

— Спасибо. — Кэтрин взглянула на Абрамса. — Не думаю, чтобы он мог впустить кого-то из этих троих.

— Мне кажется, миновать охранника несложно. Вы его знаете?

— Да. Он работает здесь много лет. Хотя это ничего не значит.

— Да, не значит, — согласился Тони. — Полицейские всегда задают такие вопросы: о новых сотрудниках фирмы, уборщиках, горничных… Это же первые подозреваемые. А в ваших играх все по-другому. Человека вводят в дело за двадцать лет до того, как ему прикажут открыть для кого-то дверь или зажечь свет в критический момент.

— Несколько преувеличено, но…

— И все же Спинелли проверит и охранника, и этих троих ребят.

Они вошли в кабину лифта.

— Я чувствую себя виноватой в смерти Арнольда. Если бы я не попросила его, он не пришел бы сегодня, — сказала Кэтрин.

— Это точно.

— Вы могли бы проявить побольше сочувствия.

— Извините, но это ваше рассуждение — глупость. Если бы сегодня не была суббота, то была бы пятница. Если бы отец Гитлера пользовался презервативами, Арнольду не пришлось бы сторожить британские архивы времен Второй мировой войны в Рокфеллеровском центре. Ну и что?

Они в молчании спустились в вестибюль.

— Мне не хотелось бы столкнуться со Спинелли, — сказал Абрамс.

Пригрело солнце, и улица ожила. Туристы с фотоаппаратами спешили в концертный зал Радио-Сити. Появились любители бега трусцой. Абрамс посмотрел на кроссовки Кэтрин. Подошвы у них были достаточно поношенные.

— Вы бегаете?

— Да.

— А бруклинскую трассу знаете?

— Да. Добегаю обычно до Проспект-Парк. Иногда перебегаю через мост до Хайтс Променэйд.

— До Проспект-Парк я тоже добегу. Это миль двенадцать? Давайте как-нибудь попробуем вместе? — предложил Абрамс.

— Как насчет понедельника? С утра?

— Так у меня в День поминовения выходной?

— Конечно, — улыбнулась Кэтрин.

Молча они прошли несколько кварталов. Наконец Кэтрин спросила:

— Ну, и что теперь?

После небольшой паузы Тони ответил:

— Мне нужно попасть на Тридцать шестую, забрать смокинг и вернуть его в «Мюррей». Затем поехать в Бруклин, просмотреть почту и взять кое-какие вещи, если я собираюсь остаться на Тридцать шестой.

— Как банально и скучно.

— Большая часть нашей жизни проходит в этом.

— Трупы. Угроза национальной безопасности…

— В разгар своей знаменитой австрийской кампании Наполеон послал своему портному в Париж длинное письмо с разносом за то, что тот сшил ему неудобное белье. Жизнь всегда берет свое.

— Послушайте, я сегодня обедаю с Ником. Присоединяйтесь.

— Не могу.

— Я хотела бы обсудить эти события: Бромптон-Холл, смерть Арнольда, покушение на вас.

— Мы и так уже многое с вами обсудили. Давайте подождем данные, которые получит Спинелли, и выясним, что там обнаружат в Лондоне. Мне сейчас хочется поработать с фактами.

— Хорошо, а в ожидании новых сведений не могли бы мы чем-нибудь заняться?

— Мне нужно еще кое-что забрать из химчистки. Кроме того, надо постараться, чтобы нас не убили, так что почаще оглядывайтесь. — Они остановились на Сорок второй улице. — Я возвращаюсь в представительский дом фирмы. А вы куда?

— Если кто-то пытается вас убить, зачем вам оставаться там?

— Разве я буду в большей безопасности в своей квартире?

— Пожалуй, нет.

— Вот именно. Так что не беспокойтесь. Позвоните мне завтра и напомните о забеге, хорошо?

— Подождите.

Кэтрин достала из сумки небольшой клочок бумаги. Тони взглянул на него. Почерком Кэтрин там было написано: 1РЕ 78-2763.

— Это было написано рукой Арнольда в книге выдачи материалов. Но это не номер досье. Запись вам о чем-нибудь говорит?

Абрамс внимательно вгляделся в листок.

— Что-то как будто знакомое… Но что конкретно, вспомнить не могу.

— Его убийцы проявили небрежность, — сказала Кэтрин. — Они не просмотрели как следует эту книгу. Вы были правы: Арнольд почуял неладное и попытался оставить некую информацию. Другого объяснения тому, для чего он занес эти буквы и знаки в строчку, на которой я должна была расписаться, нет.

— Звучит довольно логично.

— Вы знаете, что означает эта запись, Абрамс. Не дурачьте меня.

Он улыбнулся и протянул ей листок.

— Зовите меня Тони.

— Я назову вас как-нибудь похлеще, если вы будете продолжать морочить мне голову. Я откровенна с вами и требую того же по отношению к себе.

Он поднял руки в шутливом испуге.

— Хорошо. Успокойтесь. Это библиотечный код какой-то книги.

— Конечно. Вот и давайте пойдем в библиотеку и посмотрим, какой книге он принадлежит.

— В какую библиотеку мы пойдем?

— В ближайшую. Идем налево.

Они повернули на восток и быстро прошагали квартал по Пятой авеню. По ступеням, охраняемым каменными львами, они поднялись ко входу в Центральную библиотеку, открыли высокие бронзовые двери и по широкой лестнице поднялись на третий этаж, в главный читальный зал. Абрамс назвал библиотекарю код книги. Пока они ждали, Тони попросил Кэтрин:

— Расскажите мне о вашей сестре Энн.

Подумав несколько секунд, Кэтрин ответила:

— Она старше меня, намного серьезнее и образованнее. Никогда не была замужем…

— Я не собираюсь к ней на свидание, — прервал ее Абрамс. — Чем она занимается?

Кэтрин с некоторым удивлением посмотрела на него. Смена ролей была для нее неожиданной.

— Ну… Она работает в Агентстве национальной безопасности. Коды, шифры, криптография, электронный шпионаж… Никаких плащей и кинжалов, просто антенны и спутники.

Прежде чем он успел что-нибудь сказать, заказанный ими номер высветился большими красными цифрами на электронном табло, и они заторопились к стойке.

Кэтрин взяла в руки массивный фолиант в зеленом кожаном переплете. Оба посмотрели на тисненные золотом буквы на обложке.

— Это «Одиссея» Гомера. — Она открыла книгу и быстро пролистала страницы. Текст был на греческом. На полях имелось множество пометок, кое-где попадались бумажные закладки, которые Кэтрин оставляла на месте.

— Арнольд читал по-гречески? — спросил Абрамс.

— Однажды я видела книгу на греческом у него на столе. Это, кстати, была одна из причин, почему я усомнилась в том, что он действительно всего лишь сержант. Я всегда подозревала, что он офицер разведки. К тому же это свидетельствует о том, что хранившиеся в архиве досье имеют большую ценность, чем некоторые считали.

Тони следил за тем, как она изучает книгу.

— Ключ не в самой книге. Ключ, если таковой вообще имеется, в названии. «Одиссея». Или в имени автора, Гомер. — Он на секунду задумался. — Говорят ли они вам о чем-нибудь? Может быть, это чей-то псевдоним, кличка?

— Нет…

— А герой? Одиссей? Или на латыни — Улисс?

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда, может быть, сюжет? — допытывался Абрамс. — Одиссей после падения Трои отплывает домой… На его пути препятствия, удары судьбы… Цирцея, сирены и все такое. Его считают мертвым, а через десять лет он возвращается. Может, в этом скрыт смысл записи Арнольда?

— Тони, вспомните конец этой истории… После десяти лет войны и десяти лет скитаний жена Одиссея Пенелопа не узнает его. Но дома у него остался лук, который только он может натянуть. И он простреливает стрелой двенадцать топоров, чтобы доказать, что он — это он. — Кэтрин помолчала, затем тряхнула головой. — И все же мне непонятно, на что намекал Арнольд.

— Во всяком случае, вы знакомы с возможными исполнителями ролей. Обдумайте это на досуге. И мой совет — обдумайте в одиночестве.

Кэтрин взглянула на часы.

— У меня еще есть время. Я могла бы сопровождать вас.

— В Бруклин? А у вас есть паспорт?

— Перестаньте шутить в стиле Питера. Вам это не идет.

Абрамс вернул книгу библиотекарю и направился к комнате, где находились каталоги. Кэтрин пошла рядом.

— Кстати, Тони. Вы держались с Питером молодцом. Не обращайте на него внимания.

Абрамс подумал, что не обращать внимания на Питера — это то же самое, что не замечать своей тени. Они подошли к лестнице.

— Методом дедукции я делаю вывод, что многие ваши вещи остались в «Ломбарди». Почему бы нам не зайти и не забрать их?

После легкого колебания Кэтрин согласилась:

— Хорошо. Но… Вы туда не пройдете.

— А вы можете меня провести?

— Нет.

— Ну, а когда там никого нет? У вас есть ключ?

Она покачала головой.

— Но вы можете попробовать провести меня туда?

Возникла длинная пауза. Достаточно длинная, чтобы Абрамс понял, что Кэтрин привязана к Торпу не на сто процентов.

— Хорошо, я подумаю, — пообещала она. Через вестибюль они вышли на залитую солнцем главную лестницу.

— Пропавшие досье были важными? — спросил Абрамс.

— Видимо, очень. Иначе Арнольда не стали бы убивать.

Тони закурил.

— Логично. Однако они могут знать меньше, чем мы. У них есть секретные данные — имя «Талбота». Мы стараемся этот секрет раскрыть. А они не знают, насколько мы приблизились к разгадке. Поэтому им нужно спрятать все концы.

— Да. Вы ведь говорили, что «Талбот» и его сообщники будут убивать.

— Верно. Будут убивать снова и снова. Для некоторых преступников легче уничтожить любые потенциальные источники опасности, чем посмотреть рационально на проблему в целом. Я, например, знаю очень мало, но тем не менее кто-то все-таки пытался вывести меня из игры.

— Помню, вы говорили, что вам это льстит.

— Это я немного рисовался. Важен мотив. Почему они стремились убрать меня? Найдите мотив — и вы найдете подозреваемого.

— Так в чем же заключается этот мотив? Вы представляете для них какую-то угрозу?

— Думаю, дело здесь лично во мне, а не в той роли, которую я играю во всем этом.

— Лично в вас?

Абрамс кивнул.

— Ну да. Ведь покушение произошло сразу же следом за моей первой и единственной пока встречей с вашими друзьями. Может быть, танцуя, я наступил кому-то на ногу.

— Ну, это вряд ли.

— Теоретически. На практике те, кто убивает, решаются на это по самым невероятным и мелким причинам. Когда вы встаете у убийцы на пути, что-то не то говорите или не так делаете, он вас сразу приговаривает к смерти. Если вы продолжаете жить еще некоторое время, то только потому, что ему требуется спланировать преступление, причем он испытывает необыкновенное возбуждение, ощущая себя хозяином вашей жизни.

— У меня такое впечатление, что вчера вечером мы были с вами в разных местах.

— Вы, наверное, слышали, что некоторые убийцы внешне вполне респектабельны. Они могут носить смокинги и мило шутить. Но на самом деле они исключительно чувствительны к воображаемым обидам или угрозам. Посчитав, что такая угроза существует, они становятся мстительными, вспыльчивыми и крайне опасными. Как ни странно, иногда это может проявляться в демонстрации ими всяческих знаков внимания или даже сердечности по отношению к будущей жертве. Как вы думаете, я не встретил вчера кого-либо, подходящего под это описание?

Кэтрин не ответила. Абрамс отбросил сигарету.

— Знаете, если мне придется столкнуться с таким типом, то, даже не будучи уверенным в его намерениях, я, возможно, последую его же правилам: буду защищать себя самым прямым способом — путем уничтожения этой угрозы для себя. Зачем мне рисковать?

Кэтрин коротко бросила:

— Знаете, лучше я оставлю ваши бытовые проблемы вам и пойду по своим делам.

— Хорошо, только будьте осторожны.

Она направилась было вниз по лестнице, но остановилась в задумчивости и обернулась к Абрамсу.

— Послушайте, Тони. В нашей организации мы избегаем односторонних решений. Прежде чем вы сделаете вывод о необходимости прямых действий, пожалуйста, посоветуйтесь со мной.

Он кивнул.

Кэтрин сбежала вниз по лестнице на Пятую авеню, Абрамс сел на ступени, оказавшись рядом с пьяницей-стариком, державшим в руках бутылку вина.

— Нет ли у вас сорока центов, мистер? — попросил выпивоха.

Тони положил ему на ладонь два четвертака.

— Спасибо, парень, — поблагодарил старик. Затем с гримасой, которая, по его понятиям, должна была, видимо, означать улыбку, продолжил: — Зовут меня Джон. А вас?

— Одиссей, или Улисс.

— Крутое имя. Есть сигареты?

Абрамс дал ему сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Ты знаешь, Джон, человеческий организм способен выдерживать чудовищные перегрузки. Иначе ты не смог бы продержаться столько лет на улице.

Старый алкоголик кивнул.

— Как насчет доллара?

— У Арнольда Брина был замечательный мозг. Думаю, он часто ходил в эту библиотеку. Но ему не удалось выжить, как тебе, Джон. Он видел, что к нему приближалась смерть, но он переборол в себе инстинкт самосохранения и, вместо того чтобы попытаться бежать и спастись, обнаружил присутствие духа и разума, оставив некое послание, которое могло помочь выжить другим.

Старик встал, покачнулся и снова сел. Из нескольких радиоприемников неслась громкая музыка. Группка студентов расположилась возле одного из львов. Абрамс слегка наклонился к Джону.

— «Одиссей». История Одиссея. Если коротко, то это история воина, который после одержанной победы через много лет странствий возвращается домой, где его давно считают мертвым. Так что же пытался сказать нам Арнольд, Джон?

Тот снова встал и осторожно шагнул вперед.

— Да ну тебя!

— Ну, попытайся подумать, Джон.

— Ну тебя. — И пьяница медленно пошел к тротуару.

Встал и Абрамс. Арнольд, подумал он, записывал этот книжный код для посвященных. Скорописью он писал для людей, которые обладали опытом и знаниями, сравнимыми с его собственными. Он писал для людей, которые мыслят быстро и способны в темпе прокрутить в мозгу все вводные и прийти к необходимому выводу. Он логически вычислил возможное значение послания Арнольда. Хотя как раз с точки зрения логики оно было настолько невероятно, что Абрамс с трудом убеждал себя в правильности своей догадки.

29

Старенький двухмоторный «бичкрафт» выровнялся на высоте пятнадцать тысяч футов. Пилот Сонни Беллман посмотрел на приборную панель: 280 километров в час. Он проговорил в микрофон внутренней связи:

— Пустоши Пайн Бэрренс прямо по курсу. Десять минут до места прыжка.

Патрик О'Брайен кивнул сам себе. Они были милях в тридцати к западу от Томз Ривер, Нью-Джерси. Еще через десять минут они будут над одним из самых пустынных уголков штата.

О'Брайен выглянул в иллюминатор. Ночь была ясной, светил месяц. Он отбрасывал голубоватые отсветы на находящуюся внизу равнину. Конечно, совершать боевые прыжки в такую ночь нельзя, а вот спортивные — отлично. О'Брайен сидел, скрестив ноги, опираясь спиной о стенку фюзеляжа.

Эти ночные воскресные прыжки были для О'Брайена своеобразным обрядом — обрядом очищения и поминовения погибших. Он приземлится на полях Пайн Бэрренс, разведет небольшой костер и проведет ночь, беседуя сам с собой, вспоминая и забывая. Перед рассветом он сообщит свои координаты по радио старому другу, местному фермеру, и тот в назначенное время подъедет к назначенному месту на своем фургоне, оборудованном для проживания.

О'Брайен примет в фургоне душ и переоденется. Побриться и позавтракать он успеет еще в полях, но со стариком он выпьет чашечку кофе.

О'Брайен сердцем чувствовал, что нынешнее лето последнее, больше прыжков не будет, и поэтому он наслаждался этими теплыми летними ночами с мерцающими звездами так, как старики наслаждаются всем вокруг, зная, что жизнь идет к закату.

Толчок от снижения тяги двигателя вывел О'Брайена из раздумий. Он понял, что пилот сбавляет скорость до 200 километров в час: при такой скорости можно прыгать.

Его взгляд обежал темный пустой салон с единственной красной сигнальной лампочкой. В красном отсвете ему вдруг привиделись силуэты людей, стоявших по стенкам фюзеляжа. Их восковые лица медленно повернулись к О'Брайену, а глаза сверкали красноватыми отблесками. Он тряхнул головой. Видения исчезли. Через несколько секунд О'Брайен бросил взгляд на часы — скоро Беллман даст ему сигнал.

О'Брайен встал и проверил снаряжение, потом прошел к двери. «Бичкрафт» был модифицирован для парашютистов. Дверь у него откатывалась по специальным направляющим вбок, а не поворачивалась на петлях, как на обычных самолетах. Вместо восьми стандартных сидений по бокам были расположены скамейки, на которых могли усесться двенадцать человек. «Бичкрафт» был также оборудован автопилотом, чтобы после совершения прыжков пилот мог пройти в заднюю часть самолета и закрыть дверь. Это устраняло необходимость присутствия в самолете инструктора или второго пилота.

О'Брайен встал у двери и посмотрел вниз через маленький иллюминатор. Самолет слегка накренился. Внизу то зажигались, то гасли огоньки. Это напомнило О'Брайену сигналы партизан во время войны. Но в то время они не знали, кто на самом деле подает им эти сигналы. В его памяти навсегда остались страшные воспоминания: старт с погруженного в ночь аэродрома на фанерных самолетах, которые, казалось, никогда не взлетят; уход от преследования истребителей противника; обход зенитных батарей; прыжок из относительной безопасности самолета в мрачную негостеприимную темноту и медленный, слишком медленный, спуск на парашюте в неизвестность.

Выжив после всех этих ужасов, ты еще должен был выполнить свою задачу и умудриться вернуться обратно. А ведь для агентов секретных служб захват отнюдь не означал отправку в лагерь для военнопленных. Он предполагал концлагерь, допросы, пытки и почти всегда — ящик с песком, перед которым ставили на колени, прежде чем пустить пулю в затылок. Правда, в запасе оставался и другой выход — в случае захвата попытаться принять яд.

И все же он выжил. Другие — нет. И он чувствовал себя в долгу перед ними. В долгу перед теми, кто окончил жизнь в бою, в камере пыток, от яда или возле ящика с песком. Сразу же после войны он и его коллеги горели желанием посчитаться с господами из гестапо и СС. Но через год у них появился новый страшный враг — советская служба безопасности.

О'Брайен вновь взглянул на часы: десять семнадцать. Интересно, почему Беллман не включает зеленую лампочку? О'Брайен еще раз проверил снаряжение: нож, рюкзак, фляга. Сколько прыжков может совершить человек до той минуты, пока удача не отвернется от него? Как говорится, все, кроме последнего.

Сонни Беллман повернулся к человеку, сидевшему справа от него в кресле второго пилота.

— Подходит время прыжка.

Мужчина кивнул, встал и нагнулся за своим парашютом.

— Он, наверное, рассердится на меня, — сказал Беллман.

— Мистер О'Брайен обожает сюрпризы, — ответил мужчина.

— Он любит прыгать в одиночестве. Но, думаю, все будет в порядке.

— Никто вам ничего не скажет. Обещаю. — Питер Торп взмахнул тяжелой деревянной колотушкой и с большой силой опустил ее на основание черепа пилота. Беллман издал короткий стон и ткнулся лицом в штурвал. Торп откинул его назад, потянулся через Беллмана и включил автопилот. Самолет продолжал ровно лететь вперед, выдерживая прежнюю скорость, курс и высоту.

Торп посмотрел на часы и зевнул. Боже, что за уик-энд!

Он пристегнул парашют, открыл дверцу и шагнул в салон.

О'Брайен обернулся на луч света, вырвавшийся из кабины пилота, и сощурился. Но дверца тут же захлопнулась, вновь погрузив салон в темноту. Лишь слабо горела красная лампочка.

Торп безмолвно приближался к О'Брайену. Тот встревоженно спросил:

— Беллман, что случилось?

Торп снова зевнул.

— Ради Бога, Пат, с какой стати тебе вздумалось прыгать на Пайн Бэрренс ночью в воскресенье? — Он остановился недалеко от О'Брайена. — В такое время людям твоего возраста надо сидеть дома и играть в покер.

Патрик О'Брайен взялся за рукоятку висевшего у пояса ножа.

— Что ты здесь делаешь?

— Да так. А тебе что, не нравится?

— Мне не нравится, что ты не ответил на мой вопрос.

— Извини, Пат. — Торп посмотрел в иллюминатор. — Ясный месяц. Скоро будет полнолуние. Вон звезда упала. Загадай желание!

О'Брайен посмотрел на дверцу, ведущую в кабину пилота. До нее было несколько футов. Торп быстро повернулся к нему:

— Слушай, Пат, меня беспокоит это дело «Талбота». — О'Брайен молчал. Рев двигателей, казалось, заполнил весь салон. Месяц светил в иллюминатор, и фигура Торпа отбрасывала длинную тень на противоположную стенку фюзеляжа. — На самом деле, Патрик, меня беспокоишь ты.

— Это естественно, что ты волнуешься. Мы уже близко.

— Правда? Интересно.

О'Брайен спросил, сдерживая себя:

— Почему ты сделал это?

Торп пожал плечами:

— Не знаю. Но вовсе не из политических убеждений. И действительно, кто может в здравом уме занять сторону этих питекантропов. Разве есть где-нибудь еще такие злые, скучные и плохо воспитанные люди? Я бывал в Москве дважды. Что за дыра!

— Тогда почему же? — О'Брайен тихонько отстегнул защелку на ножнах.

Торп заметил его движение в свете лампочки.

— Не вздумай глупить, Пат.

— Скажи мне, так почему же?

Торп почесал в затылке.

— Ну, как тебе сказать. Все это очень сложно… Жажда пощекотать нервы опасностью… Вот некоторые, например, прыгают с парашютом. Другие участвуют в автомобильных гонках. Я же предаю. Когда ты идешь на тяжкое преступление, каждый день превращается для тебя в приключение — ведь он может стать последним. Вспоминаешь, Пат?

— Ты болен, — тихо проговорил О'Брайен.

— Может быть. Ну и что? Больной, как и наркоман, требует удовлетворения своих желаний. Да, контора мне в этом смысле кое-что дает. Другим этого вполне хватило бы, но мне нужно полное удовлетворение. Мне нужна кровь целой нации.

— Питер, послушай… Если ты хочешь изменить историю — а это, я полагаю, и есть твоя конечная цель, — ты, чтобы добиться этого, можешь помочь нам расстроить их планы. Это будет последний аккорд…

— Помолчи, Пат. Умерь свое красноречие. Подумай, часто ли человеку представляется возможность увидеть смерть целой нации? Ты только вообрази себе — высокоразвитая сложная цивилизация падает жертвой собственной передовой техники. А я могу стоять на холме и наблюдать. Наблюдать за окончанием одной эпохи и рождением другой. Сколько еще людей в истории человечества обладали такой уникальной возможностью — вызвать неожиданное и катастрофическое изменение в жизни планеты?

О'Брайен прислушался к шуму моторов и заговорил таким тоном, будто бы в целом принял сказанное Торпом.

— Хорошо, Питер, но что это будет за новый мир? Ты сможешь в нем жить?

Торп сделал нетерпеливый жест и засмеялся.

— Я легко приспосабливаюсь к действительности.

— А что же ты там будешь делать? Ведь предавать будет некого…

— Ладно, хватит болтать!

О'Брайен хотел спросить Торпа, как все это случится, но, будучи хорошо подготовленным разведчиком и к тому же стоя на пороге смерти, он рассудил, что удовлетворять свое любопытство ни к чему, он уже не смог бы воспользоваться полученной информацией. Кроме того, чем больше он спрашивал бы Торпа, тем легче тому было бы догадаться, что О'Брайен знает и чего не знает.

Торп, казалось, прочитал мысли О'Брайена.

— Как далеко вы продвинулись в преследовании, Пат?

— Я уже говорил тебе. Мы у цели.

— Черт! — Торп потер подбородок. — Кэтрин говорила мне, да я слышал это и от других, что ты один из самых способных разведчиков в мире. Ты смел, деятелен, хитер, изобретателен и все такое. Я знаю, что ты умен. Но… если ты так умен, если ты подозревал меня, то почему не начал действовать раньше, пока я не загнал тебя в угол? Меня должны были схватить, накачать наркотиками, подвергнуть пыткам и допросам по меньшей мере год назад. Или ты стал выдыхаться, ветеран? Или тебя остановили чувства Кэтрин ко мне? А может, ты и не подозревал меня? Да, так оно и есть. Ты ни о чем не догадывался.

— Я несколько лет следил за тобой, Питер.

— Не поверю…

В этот момент «бичкрафт» попал в небольшую воздушную яму и качнулся. Торп потерял равновесие и упал на одно колено. О'Брайен, давно дожидавшийся подобной ситуации, бросился к двери. Торп быстро выхватил пистолет, прицелился и выстрелил. Раздался громкий хлопок. О'Брайен по инерции ткнулся в дверь, отпрянул назад и опрокинулся навзничь на пол. Торп еще раз прицелился и выстрелил. На этот раз хлопок был тише.

О'Брайен, распластавшись, лежал у ног Торпа и держался за грудь. Торп опустился рядом с ним и осветил фонариком рану на груди. Он тихо, почти ласково, сказал О'Брайену:

— Успокойся, Пат. Первая пуля была резиновая. Максимум возможного — трещина ребра. Вторая — капсула с пентоталом. — Торп осмотрел место, где капсула ударилась о толстую нейлоновую лямку парашюта, затем сунул руку под рубашку О'Брайена и нащупал увлажнение в точке, где капсула пробила кожу. — Думаю, ты получил достаточную дозу. — Он сел на корточки. — Нам нужно поговорить, дружище Пат. У нас на два часа горючего и еще шесть капсул. Если они, конечно, потребуются.

О'Брайен почувствовал, что наркотик уже одурманивает его. Он резко встряхнул головой, быстрым движением выхватил нож и ударил Торпа снизу вверх. В последний момент тот успел уклониться, и нож лишь чиркнул его по лицу, поранив левую ноздрю. Он упал назад, зажимая нос рукой. Между пальцами у него сочилась кровь.

— Ах ты ублюдок!

О'Брайен попытался встать, но его отбросило к стенке фюзеляжа. Он сидел, выставив вперед нож. Торп прицелился.

— Ты хочешь узнать, каким будет третий заряд? Это будет не пуля, но после выстрела ты начнешь жалеть, что это не свинец.

О'Брайен бессильно опустил руку с ножом. Торп прижал к носу платок и сидел так около минуты. Затем спросил:

— Ну как, Патрик, тебе лучше? Я сам виноват, что недооценил тебя. Но я не в обиде. Давай начинать. Как тебя зовут?

— Патрик О'Брайен.

— Чем ты занимаешься?

— Я адвокат.

— Не совсем точно, но близко. — Торп задал еще несколько подготовительных вопросов, потом резко спросил: — Ты знаешь человека по кличке «Талбот»?

— Да.

— Его настоящее имя?

— Не знаю, — ответил О'Брайен после продолжительной паузы.

Торп с раздражением хмыкнул.

— Меня ты подозревал?

— Да.

— Правда?

— Да.

Торп секунду подумал, затем достал из кармана одноразовый шприц.

— Мне кажется, того средства тебе не хватило. Надо попробовать вот это.

Питер осторожно приблизился к О'Брайену и свободной рукой отобрал у него нож. После этого быстро вонзил шприц в плечо О'Брайена. Специальное устройство впрыснуло в тело Патрика пять кубиков суритала.

Торп присел на корточки.

— Подождем минутку. — Он нащупал пачку сигарет, достал одну и сунул в рот. Пистолет он вновь направил на О'Брайена. Спрятав сигареты, он вытащил данхилловскую зажигалку и щелкнул ею.

Увидев, как Торп инстинктивно прикрыл глаза от вспышки пламени, О'Брайен сделал бросок, метнулся к двери и потянул за ручку. Замок открылся, дверь поползла по пазам в сторону. В салон ворвался мощный поток холодного воздуха и рев двигателей.

Торп бросился за О'Брайёном и поймал его за лодыжку. Вцепившись в нее изо всех сил, он выворачивал ногу О'Брайена и пытался затащить его внутрь салона. О'Брайен закричал от боли, но продолжал, отталкиваясь руками, выталкивать свое тело наружу в открывшийся проем. Верхняя часть его тела и ноги попали в мощный поток воздуха, который увлекал О'Брайена наружу. Торп уперся ногами в стенки по обе стороны проема и тянул О'Брайена за ногу, изрыгая громкие ругательства.

— Ты, старый сукин сын! — Питер чувствовал, что поток, засасывавший О'Брайена в пустоту за бортом, был сильнее него. Тело Патрика постепенно уползало за дверь. К тому же О'Брайен отчаянно лягался свободной ногой. Наконец, теряя силы, Торп крикнул: — Хорошо, сукин сын, тогда умри! — Он перестал упираться ногами в борт самолета и почувствовал, как могучая сила тащит его вперед, в дверной проем. Торп по-прежнему сжимал руками лодыжку О'Брайена.

Взглянув вверх, он увидел исчезающие где-то высоко бортовые огни «бичкрафта». Они оба падали со скоростью 110 миль в час. С учетом высоты, на которой находился самолет, у них было максимум 80 секунд до того последнего момента, когда нужно будет дернуть за вытяжное кольцо.

Торп еще раз посмотрел вверх. Он заметил, что О'Брайен потянулся к кольцу. Еще плотнее ухватив ногу О'Брайена, он закрутил свое тело вращательным движением. Тело О'Брайена тоже начало вращаться. Центробежная сила не позволяла ему дотянуться рукой до кольца. Торп ухватился за перекрещенные лямки на груди О'Брайена и подтянулся так, что его лицо находилось теперь на одном уровне с лицом Патрика. Он обхватил О'Брайена за плечи и изо всей силы прижал его к себе. Теперь он смотрел прямо в глаза старику.

— Ты знаешь имя «Талбота»? — прокричал Торп.

Глаза О'Брайена были полузакрыты, голова склонилась набок. Он выдавил из себя какие-то звуки, похожие, как показалось Торпу, на слово «да». Он снова прокричал:

— Назови имя!

О'Брайен молчал. Неожиданно черты его лица обострились, по нему пробежала гримаса боли. Старик сильно закусил нижнюю губу, по подбородку у него заструилась кровь. «Сердечный приступ», — подумал Торп. Он посмотрел вниз. По его прикидкам, они пролетели почти десять тысяч футов, оставалось с милю или около того. Торп всмотрелся в мертвенно-бледное лицо О'Брайена и понял, что тот уже никогда не дернет за вытяжное кольцо. Он прокричал в ухо старику: