48

Тяжелая металлическая дверь открылась, и в мансарду зашел очень высокий человек в военной форме. За ним следовал еще один русский, с гладко зачесанными назад волосами, в коричневом костюме. Последним вошел Питер Торп. Русские расступились, пропуская его вперед.

Андров встал и торжественно объявил:

— Майор Генри Кимберли, разрешите представить вам майора Питера Торпа.

Кимберли поднялся и пожал Торпу руку:

— Здравствуйте.

Питер с трудом скрывал удивление. Ведь он полагал, что это человек вот уже сорок лет мертв. Однако ему удалось справиться со своими чувствами. Торп взглянул прямо в голубые глаза Кимберли:

— Очень приятно познакомиться.

Андров бесцеремонно произнес:

— Это может быть последнее приятное событие в твоей жизни, Торп. — На лице у Питера отразились одновременно злоба и страх, но он промолчал.

Андров обратился к Кимберли:

— Генри, вы, видимо, помните этих двух людей. Вот этот — полковник Михаил Карпенко из 8-го управления КГБ, которое, как вы знаете, занимается вопросами обеспечения шифрованной связи. Помещение, в котором мы сейчас находимся, это царство Михаила.

Карпенко, высокий мужчина с лысым черепом, слегка склонил голову в знак приветствия.

— Второй — это Валентин Метков, — продолжил Андров. — Он из системы ПГУ, которое неофициально называют «управление мокрых дел».

Андров жестом пригласил Карпенко, Меткова и Торпа садиться. От его внимания не ускользнуло то, что Карпенко и Метков бросили взгляды на зеленые огоньки, горевшие на дисплее в дальней части комнаты.

— Да, время неумолимо приближается, — сказал он.

Торп заметил, что Алексей Калин, который никак не среагировал на появление Питера, выглядел угрюмым и расстроенным. Он был каким-то помятым, а на щеке у него красовался синяк. Если бы это было в Лэнгли, Торп заключил бы, что Калин попал в переделку при исполнении служебных обязанностей. Здесь же это могло означать, что Калина просто избил его начальник. Питер уже привык к тому, что нравы у русских достаточно крутые. От этих мыслей непривычный комок страха подкатил к горлу.

Андров откинулся на спинку своего кресла. Он нахмурился:

— Итак, Питер, ты пришел сюда, несмотря на то, что тебе было строго-настрого приказано никогда в наших официальных зданиях не появляться. В обычных условиях это можно было бы расценить, как серьезнейшее нарушение правил безопасности. Но, поскольку выяснилось, что «Удар» будет нанесен сегодня ночью, я могу рассмотреть вопрос о снисхождении по отношению к тебе. В том случае, конечно, если ты логично объяснишь причины своего поступка.

Торп покраснел. Во всех предыдущих тайных контактах с русскими именно он всегда занимал наступательную позицию. Его единственная встреча с Андровым два года назад закончилась тем, что Торп прочитал этому русскому нотацию относительно необходимости соблюдения его связными правил личной гигиены. Но теперь ситуация изменилась. Сегодня была последняя ночь, когда Торп был нужен русским и, соответственно, мог выпросить себе право на будущее.

Андров с издевкой продолжил:

— Для человека, который так любит повыступать, ты сегодня что-то очень тихий.

Торп осознавал, что должен держать себя в руках. В то же время, ему нельзя пресмыкаться перед ними. С хорошо взвешенной долей недовольства он произнес:

— Я хотел бы узнать, почему вы не проинформировали меня об изменении времени операции? Я также хотел бы узнать, какие вы приняли меры по обеспечению моей безопасности?

Андров ответил:

— Первое. Время операции сдвинуто в связи с последними событиями, в том числе с полученной тобой от Уэста информацией. Второе. Если бы ты действовал в соответствии с планом и пошел бы на вечеринку к ван Дорнам, то встретился бы там с Клаудией и получил от нее необходимые инструкции. Ты удовлетворен ответами?

Торп кивнул.

— Полагаю, — добавил Андров, — что ты не явился бы сюда, если бы тебя к этому не вынудили какие-то чрезвычайные обстоятельства. Так что это за обстоятельства?

Питер положил ногу на ногу.

— Николас Уэст мертв. Его убила Ева. Я убил ее.

Андров обвел взглядом комнату, посмотрел на Генри Кимберли, затем на Торпа.

— Это прискорбно, но уже не имеет значения. Скажи мне, где ты был сегодня после обеда?

Торп облизнул губы.

— Есть еще одна причина. После смерти Уэста я посчитал необходимым до конца разобраться с той информацией, которую он мне сообщил… В общем… я решил похитить… Кэтрин Кимберли. — Он взглянул на Генри Кимберли, однако лицо его оставалось непроницаемым. — Но она была с Тони Абрамсом, поскольку теперь он тоже влез в это дело…

— Теперь это тоже не имеет значения, — сказал Андров. — Судя по всему, твоя попытка похищения окончилась неудачей? Абрамс был здесь сегодня. А мисс Кимберли находится сейчас у ван Дорна.

Торп почувствовал, что, несмотря на работающий в комнате кондиционер, на лбу у него выступила испарина. Он откашлялся и пробормотал:

— Я не подозревал, что вы…

— Ты о многом не подозревал, Питер, — жестко сказал Андров. — Насколько я понимаю, нет ни политических, ни личных мотивов, которые заставляли бы тебя верить в социализм. Ты же индивидуалист до мозга костей. К тому же ты еще и не очень умен: ведь ты способствовал разрушению системы, которая породила тебя и которая единственная может обеспечить тебе выживание. Поверь мне, в том мире, который ты помогаешь создать, ты долго не протянешь.

Торп вспомнил вдруг то, что говорил ему перед смертью О'Брайен. И предостережения Уэста. Значит, они оба были правы?

Андров вновь откинулся в кресле, сложив руки на животе.

— Но ты прикончил О'Брайена. Это лучшее из того, что ты когда-либо сделал. Ладно, мы, может быть, оставим тебя в живых, если придумаем тебе какое-нибудь занятие.

— Джеймс Аллертон — это второй «Талбот»? — неожиданно спросил Торп.

— Да, — улыбнулся Андров. — И, как ни странно, он тебя любит, хотя ты явно не испытываешь к нему высоких сыновних чувств. Сейчас он обижен на тебя: ты забыл послать ему открытку на День отцов. Видишь, какой неожиданной стороной оборачиваются твои мелкие прегрешения? Ведь одной этой открыткой ты купил бы себе право на некоторую защиту в нынешней чрезвычайной ситуации.

Торп понимал, что Андров издевается над ним, но по тону русского он почувствовал, что смертный приговор еще не вынесен. Более спокойным, чем минуту назад, тоном он спросил:

— Где сейчас мой отец?

— В Кэмп-Дэвиде, — ответил Андров. — И еще до восхода солнца он сообщит президенту кое-что весьма интересное. — Андров перегнулся к стоящему у стены столу и достал кожаный саквояж. — А теперь приступим к следующему вопросу повестки дня. — Он повернул саквояж к Генри Кимберли. — Как утверждает мистер Торп, это принадлежит вам.

Кимберли уставился на старый саквояж. Андров сунул руку внутрь, вытащил перевязанную пачку бумажных листков и передал их Кимберли. Тот внимательно рассмотрел пожелтевшие бумаги. Это были письма, написанные на ходивших во время войны специальных листах, которые складывались в конверты. Адрес был выведен взрослой рукой, а дальше шли детские каракули и рисунки — цветочки, сердечки и буквы "X", означавшие поцелуй. Кимберли прочел наугад несколько строчек:

Генри Кимберли взглянул на Андрова.

— Где вы это взяли?

Андров протянул американцу три плотных листа фотокопий.

— Это все вам объяснит.

Кимберли развернул листы и увидел надпись:

Под надписью начинался текст.

Кимберли не стал читать дальше. Невидящими глазами он уставился в глубину мансарды.

— Вскоре после прибытия в Москву мне сказали, чтобы я не задавал вопросов о своих близких, — задумчиво произнес он. — Мне сказали, что так будет легче для меня самого… Если я умер для них, то и они должны умереть для меня. Правда, на первых порах раз в год мне сообщали о моих дочерях, но со временем я потерял к ним интерес… Мертвых ведь не интересуют дела живых… — Кимберли взглянул на Андрова. — А в последний месяц на меня почему-то нахлынули воспоминания. Я, конечно, не знал, что Элинор еще жива.

Андров коротко заметил:

— Уже нет. Она погибла во время пожара в Бромптон-Холле.

Кимберли никак не отреагировал на это замечание, только склонил голову над письмом и продолжил чтение. Закончив, он сложил листы и вернул их Андрову.

— А где дневник?

— Здесь же, в саквояже.

— Я могу посмотреть его?

— Конечно. Но прежде позвольте вас спросить: вы помните британского офицера по фамилии Карбури?

— Да. Рандольф Карбури служил в советском отделе. Он участвовал в проводившейся О'Брайеном операции «Вольфбэйн». Он, кстати, искал меня тогда.

Андров улыбнулся:

— Видите ли, Генри, Карбури и О'Брайен никогда не переставали вас искать. И настойчивость эта привела их к одинаковому концу. А конец этот наступил от одной и той же руки. — Андров кивнул на Торпа.

— Информация об их гибели, конечно, успокаивает, но когда это условия игры могли меняться настолько, чтобы пешкам было позволено уничтожать королей? — Кимберли посмотрел на Торпа.

— Я и сам иногда этому удивляюсь, — пробормотал Андров. Он вынул из саквояжа дневник и протянул его Кимберли. Тот осмотрел обложку, открыл тетрадь и пролистал ее. По его губам поползла медленная улыбка. — Отличная подделка, — заметил Андров.

— Чья же это работа? — спросил Кимберли, закрывая дневник.

— Думаю, О'Брайена, — пожал плечами Андров. — И выполнена относительно недавно. У вас правда был дневник?

— Да. И я действительно хранил его в той кладовке. Но эта вещь к нему отношения не имеет.

— Бедный О'Брайен, как ему не повезло! — усмехнулся Андров. — Угораздило же его нарваться с этим дневником именно на «Талбота».

— Он редко допускал ошибки, но тут серьезно просчитался, — сказал Кимберли. — Иногда его способности казались мне сверхъестественными. Но он был обыкновенным человеком.

— И к тому же смертным, — добавил Андров. Кимберли кивнул.

— И чего в конце концов добился О'Брайен со всем своим умом? — продолжил Андров. — Этот дневник не заставил нас раскрыться. О'Брайен погиб. А мы сохранили всех трех «Талботов». Да, он вынудил нас ускорить проведение судьбоносной операции, но мы от этого только выиграем. Так что же в результате? Эти старые джентльмены из УСС проиграли свой последний бой КГБ.

49

Тони Абрамс стоял у большого окна в кабинете ван Дорна и смотрел на лужайку, где шумела вечеринка. Его взгляд отыскал Кэтрин. Она разговаривала с каким-то мужчиной, и Тони охватило незнакомое ему прежде чувство ревности. Через несколько секунд Кэтрин отошла от мужчины и присоединилась к двум пожилым женщинам, сидевшим на скамейке. Абрамс отвернулся от окна.

Он подошел к противоположной стене и стал изучать висевшие на ней старые фотографии в красивых рамках. Вот групповое фото: около десятка молодых мужчин в летних костюмах. Тони узнал возвышающегося над всеми ван Дорна. Справа стоит Патрик О'Брайен, совсем молодой, почти юный. Его рука покоится на плече Генри Кимберли.

Марк Пемброук подлил виски в свой бокал и бросил Абрамсу:

— Ничто так не заставляет задуматься о будущем, как старые фотографии.

— Или одно-другое прикосновение к собственной смерти, — в тон ему ответил Тони.

Он перешел к другой фотографии — увеличенному зернистому снимку времен войны. Трое мужчин в военной форме: Джеймс Аллертон, элегантный даже в кителе; Генри Кимберли, выглядящий здесь уже утомленным жизнью человеком, и кто-то третий, очень знакомый. Абрамс всмотрелся в его лицо и подумал, что наверняка много раз видел его на экране телевизора, но кто это, вспомнить так и не смог. Его размышления прервал Пемброук:

— Когда шла война, я был еще мальчишкой. Хотя хорошо помню, как падали бомбы. Через некоторое время меня эвакуировали из Лондона, к тетке в деревню. А ты помнишь войну?

— Плохо.

Он продолжал разглядывать фотографии. Некоторые были подписаны. На одной он узнал отца Тома Гренвила. Тот позировал с Хо Ши Мином. Несколько левее висел настоящий фотопортрет с цветной ретушью. На нем был изображен маленький плотный человек с глубоко посаженными черными глазами. Он был одет в какой-то яркий национальный костюм. Подпись гласила, что этот человек — граф Илие Лепеску. Абрамс вспомнил, что он должен приходиться дедушкой Клаудии Лепеску, хотя особого семейного сходства он не заметил.

В ряду фотопортретов были изображения выдающихся деятелей своего времени, включая Эйзенхауэра, Аллена Даллеса и генерала Донована. Имелась также слегка выцветшая фотография, на которой был изображен сидящий в джипе капитан УСС Джон Берг. Абрамс сообразил, что, очевидно, это его именем названа известная крайне правая организация. Висели на стенах и групповые фото членов различных групп Сопротивления, от чернявых французов до высоких блондинистых скандинавов. Все они выглядели воодушевленными и какими-то светлыми. А может, просто в их глазах отражались единство целей и чистота помыслов.

Марк Пемброук устроился в кожаном кресле и оглядел Абрамса:

— Ты недурно выглядишь в моем сафари.

— Откуда такой прикид? — поинтересовался Абрамс, продолжая рассматривать фотографии.

— Это египетский хлопок. А сшито в Гонконге.

— Какой-нибудь Чарли Чан?

Пемброук сказал несколько обиженно:

— Знаешь, по правде говоря, на мне этот костюм сидит лучше, чем на тебе.

Абрамс обернулся к Марку:

— Извини, я не хотел показаться неблагодарным.

— Ладно, я понимаю, — несколько мягче проговорил Пемброук. — Как сандалии? Не жмут? А повязка в порядке?

— Все отлично, спасибо.

Ранее Марк промыл, продезинфицировал и перевязал глубокую рану на стопе у Абрамса, и в движениях его чувствовались навыки, присущие солдатам, полицейским, пожарным — людям, чья профессия связана с неприятностями, выпадающими на долю человеческой плоти.

Пемброук сказал:

— При ранении ног необходимо принимать антибиотики. Пойду посмотрю, что есть у Джорджа в аптечке.

— Только законченный педант станет думать накануне атомного апокалипсиса о том, как опасно занести инфекцию в рану.

Марк усмехнулся:

— И все же мы рабы своих привычек, устоявшихся стереотипов и безбрежного оптимизма. Ведь мы же бреемся и моемся перед решающими сражениями.

— Это точно. — Тони снова повернулся к фотографиям. На одной он увидел Арнольда Брина. Арнольд был в офицерской форме. Да, эти люди легко манипулируют своими именами и званиями.

Абрамсу хотелось найти фото Элинор Уингэйт, но он все не мог его отыскать, хотя на стене висело большое фотографическое изображение монументального поместья с надписью: «Бромптон-Холл». Рядом с фото располагался портрет симпатичной молодой женщины с темными волосами и задумчивыми глазами.

— Это Элинор Уингэйт? — спросил Тони.

Пемброук оторвал взгляд от журнала.

— Где? Ах, это. Да, думаю, что она. Конечно. Поэтому портрет и висит рядом с изображением дома. Жаль! Прекрасное было поместье.

— Да, действительно жаль.

Абрамс стал разглядывать большую фотографию в серебряной рамке. На ней был запечатлен какой-то военный банкет. Присмотревшись, Тони смог различить американскую и советскую офицерскую форму. Русские и американцы сидели вперемешку, наверное, праздновали какую-то победу. Среди американцев Абрамс узнал Джорджа ван Дорна. Его не то обнимал, не то хлопал по спине ухмыляющийся советский офицер. Судя по выражению лица ван Дорна, этот жест русского не доставлял ему удовольствия. Пемброук отложил журнал.

— Ты уже добрался до предков этого ублюдка? Там, правее. В соответствующей черной рамке.

На несколько передержанной фотографии прежде всего бросался в глаза фюзеляж большого самолета. Перед ним стояли (некоторые на коленях) двенадцать парашютистов, восемь мужчин и четыре женщины. Очевидно, снимок был сделан перед казнью: методичное гестапо перед расстрелом всегда фотографировало пойманных иностранных агентов. Среди имен на надписи под фотографией Абрамс разобрал имена Жанны Бруле и Питера Торпа.

Тони пригляделся к матери Торпа. Даже полицейская фотография не могла скрыть броской красоты этой женщины — высокой блондинки с эффектной фигурой, угадывающейся и под мешковатым комбинезоном парашютиста. Отец Торпа тоже был светловолосым и высоким, определенно красивым, с несколько надменным взглядом.

— Да, — задумчиво произнес Абрамс, — прекрасная пара, ничего не скажешь.

— Какими бы прекрасными они ни были, но, если бы не дали волю своим страстям, уберегли бы мир от большого горя, — сквозь зубы пробурчал Пемброук.

— Аминь, — коротко подытожил Тони. Он быстро просмотрел оставшиеся фотографии, узнав многих из тех, кого он встречал либо в офисе О'Брайена, либо на вечере в честь ветеранов УСС. А с некоторыми виделся только что на лужайке. По сравнению с самими собой на фотографиях они казались привидениями.

Марк снова прервал его мысли:

— Как ты попал в эту организацию?

— Увидел объявление в «Таймс». — Абрамс подошел к столику, где оставил свой стакан с виски, сделал глоток и взял с подноса канапе. — Великолепный печеночный паштет!

Пемброук посмотрел на часы и встал.

— Ну ладно, я тебя доставил. Удачи. — Он протянул руку, и Абрамс крепко ее пожал.

— Ты будешь сегодня здесь? — спросил Тони.

— А я нужен?

— Может быть… У меня тут не особенно много знакомых.

— Я буду поблизости. И следи за ногой. Не стоит рассчитывать, что ты успеешь испариться в атомном облаке прежде, чем подхватишь какую-нибудь инфекцию.

Пемброук не успел взяться за ручку двери, как она распахнулась и на пороге появилась Кэтрин. Они обменялись улыбками и кивнули друг другу. Пемброук вышел, а Кэтрин нерешительно шагнула к Абрамсу. Тони поставил свой стакан и подошел к ней. Кэтрин бросилась в его объятия.

— С тобой все в порядке. Тони? Джордж только что сказал мне, что ты здесь.

— Я прекрасно себя чувствую, если не обращать внимания на это сафари и сандалии.

Она слегка отстранилась, чтобы оглядеть его, затем рассмеялась:

— Это не твое?

— Так же, как и смокинг.

Кэтрин снова прильнула к нему.

— Ты здесь, и это самое главное. Что у тебя со щекой? — Она дотронулась пальцем до пореза.

Вместо ответа Тони спросил:

— Ты будешь присутствовать при моем разговоре с ван Дорном?

— Да, — кивнула Кэтрин. — Ты все тогда расскажешь? Он сейчас подойдет. Я подожду.

Абрамс пошел к бару.

— Тебе виски?

— Я ничего не хочу.

Тони налил ей виски с содовой, поставил стакан на кофейный столик, а сам сел на край дивана. Он взял Кэтрин за руку и притянул к себе. Она пристально смотрела ему в глаза.

— Что случилось, Тони? Что-то с О'Брайеном? Он мертв? Мне ты можешь сказать все, я не ребенок.

Абрамс видел, как у нее на глазах закипают слезы. Он даже не знал, какая новость для нее страшнее: о том, что погиб О'Брайен, или о том, что жив ее отец. Тони тихо сказал:

— В воскресенье ночью разбился самолет О'Брайена. Его тело не нашли. Либо он мертв, либо его похитили. — И, прежде чем она смогла что-либо сказать, Абрамс быстро продолжил: — Когда я был на русской даче, я немного побродил по дому без сопровождения. Там я столкнулся лицом к лицу с Генри Кимберли.

Кэтрин как раз поднесла платок к глазам, и Тони понял, что смысл сказанного до нее не дошел.

Он громко сказал:

— Я видел твоего отца. Он жив.

Похоже, она по-прежнему не понимала. Но вдруг она тряхнула головой и встала. Абрамс тоже поднялся и положил ей руки на плечи. Они обменялись долгими взглядами. Наконец Кэтрин кивнула.

— Ты поняла?

Она опять кивнула, но так ничего и не сказала, хотя Тони увидел, что она сильно побледнела. Тони усадил Кэтрин на диван и сунул ей в руки стакан с виски. Она сделала большой глоток и глубоко вздохнула.

— Одиссей…

— Да. — Абрамс нежно дотронулся до ее щеки. — Воин, воскресший из мертвых. С тобой все нормально?

— Да, да. — Она пристально всматривалась в его глаза. — Ты ведь знал? Ты ведь пытался как-то намекнуть мне… И я даже начала кое о чем догадываться… Так что это для меня не полнейшая неожиданность.

— Раньше я только подозревал. Теперь знаю точно.

Кэтрин схватила его за руку:

— Ты узнал его?

Он выдавил из себя улыбку:

— Глаза клана Кимберли не спутаешь ни с чьими.

Она слабо улыбнулась в ответ, ненадолго задумалась, потом прошептала:

— О Боже… Тони… Что все это значит?

Абрамс пожал плечами:

— Во всяком случае, ничего хорошего.

Кэтрин сжала его руку.

— Да, ничего хорошего.

Абрамс кивнул. Да, появление Генри Кимберли в Америке может означать только одно — отсчет до начала операции пошел на часы.

50

В мансарде было тихо, и Торп хорошо слышал низкое и мощное гудение электронных приборов и даже ощущал легкую вибрацию, идущую от пола. Большая комната напомнила ему о его помещении на третьем этаже в «Ломбарди», где бы он с удовольствием сейчас оказался. Эта мансарда, разумеется, была оснащена гораздо лучше. Сколько ей было посвящено догадок в прессе, при обсуждениях в конгрессе, в телевизионных передачах! Да, Торп находился сейчас непосредственно в русском центре электронно-технического шпионажа. Понятное дело, все это помещение, включая аппаратуру, обладало дипломатическим иммунитетом. Его чердак в «Ломбарди» такой защиты не имел. Кроме того, третий этаж у себя в «Ломбарди» Торпу приходилось использовать и как техническое помещение, и как комнату для дознаний. А русские для грязных дел используют подвал. В этом заключается преимущество загородного дома перед городской квартирой, пусть даже и большой. Торп кисло улыбнулся. Черный юмор.

Русские спустились в подвал, чтобы отдать последние распоряжения насчет перехода на режим повышенной готовности, и еще не вернулись. В комнате остались только русский офицер-связист, который обходил электронные приборы с регистрационной книгой в руках, и Генри Кимберли. Последний сидел недалеко от Торпа и при свете, падающем от экрана монитора компьютера, читал русскую газету.

Питер Торп рассматривал Кимберли. Странный человек. Причем, если собственные странности Торпа, как он понимал, были врожденными, то странности Кимберли были явно приобретенными. На память Торпу пришел старый термин «промывание мозгов». Но дело, видимо, заключалось не только в этом. «Сорок лет!» — подумал Питер. Промытыми, похоже, оказались не только мозги, но и сердце, и душа. Хотя, судя по всему, советские власти относились к Генри Кимберли так же, как и к остальным 270 миллионам. Они просто заставили его жить в этой стране.