Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

      Я поставил итальянское командование в известность о том, что 15% итальянских матросов в команде нам не нужны и брать их с собой в Севастополь мы не будем. Теперь управление всей жизнью на корабле было целиком сосредоточено в наших руках, итальянцы же были как бы гостями у нас на борту.
      В полдень 6 февраля мы подняли Военно-морской флаг и доложили о том в Москву. Линкор назвали "Новороссийск".
      А на другой день в Волону прибыл итальянский транспорт за бывшей командой линкора и экипажами подлодок. Мы предупредили итальянских моряков, что перед уходом они будут построены на верхней палубе для осмотра вещей, чтобы никто не унес с корабля имущество, принадлежащее линкору. Перед уходом итальянская команда была построена, но осмотр вещей производить не стали. Ход был "дипломатический".
      К 15 часам итальянский транспорт подошел к борту, матросы перешли на него и вскоре отбыли на свою родину.
      В тот же день на линкоре и подлодках был произведен осмотр всех помещений, булей, перекачена нефть, осмотрены нефтехранилища, погреба боезапаса, кладовые и все вспомогательные помещения. Ничего подозрительного обнаружено не было.
      Москва нас предупредила, что в итальянских газетах появились сообщения о том, что русские-де не доведут репарационные корабли в Севастополь, что на переходе они взорвутся, а потому итальянская команда и не пошла с русскими в Севастополь. Не знаю, что это было - блеф, запугивание, но только 9 февраля я получил сообщение из Москвы, что к нам вылетает спецгруппа из трех офицеров-саперов с миноискателями, которые помогут нам обнаружить запрятанные на линкоре мины.
      10 февраля прибыли армейские специалисты. Но когда мы показали им помещения линкора, когда они увидели, что переносную лампу можно легко зажечь от корпуса корабля, армейцы от поиска мин отказались. Их миноискатели хороши были в поле... Так они и уехали ни с чем.
      11 февраля получил от главкома Юмашева телеграмму с выражением недовольства тем, что советский флаг был поднят на линкоре в тот день, когда на борту еще были итальянцы. Лично я считаю, что мое решение поднять флаг было правильным. Корабль уже был советским, и обуздать пьяных итальянских матросов было необходимо. А подъем нашего Военно-морского флага подействовал на них отрезвляюще: поняли - теперь они на чужой территории. Вина у них с собой было порядочно, взяли с расчетом, что корабль будут сдавать дней пятнадцать, а то и месяц. Но так не получилось, да еще и от части их команды мы отказались...
      11 февраля провели партийное собрание, подвели итоги работы, определили задачи на поход.
      13 февраля мы принимали на борту линкора членов албанского правительства с женами, нашего посла, работников советского торгпредства, военных советников. Прием прошел очень тепло. Продукты и напитки у нас были свои, доставленные транспортом "Феолент". Матросы дали концерт художественной самодеятельности. Поздно вечером проводили гостей.
      15 февраля мы сделали первый пробный выход линкора в море. После возвращения устранили все выявленные недостатки, а затем еще раз произвели все необходимые испытания в море.
      20 февраля в 8 часов "Новороссийск" снялся с якоря и вышел в Севастополь. Погода - штиль. В 13 часов неопознанный самолет совершил облет корабля.
      24 февраля прошли Дарданеллы.
      25 февраля в 8 часов миновали Босфор и вошли в Черное море. Дали ход 18 узлов.
      26 февраля в 8 часов вошли в Северную бухту родного Севастополя".
      Эта операция, по воспоминаниям бывшего флагманского врача Черноморского флота генерал-майора медицинской службы Н.В. Квасненко, стоила Левченко инфаркта. Почти месяц пролежал он в севастопольском Морском госпитале. Но правительственное задание было выполнено. Линкор "Новороссийск", сняв камуфляжную окраску, занял свое место в строю первомайского парада. Шел 1949 год.
      "У него были героические будни..."
      Ветераны "Новороссийска" говорят о своем корабле: "У линкора не было славного прошлого, но у него были героические будни". И это так.
      Бывший флагманский механик дивизии крейсеров Черноморского флота инженер-капитан 1-го ранга в отставке
      С.Г. Бабенко:
      - Линкор, приведенный в Севастополь из Волоны, производил удручающее впечатление. С 1943 по 1949 год он стоял у англичан на Мальте практически безо всякого ухода. Все обржавело, пришло в невероятное запустение. В тех кубриках, где жили англичане, было столько хлама и мусора, что для вывоза его понадобилась не одна баржа. В общем, шестилетнее бездействие привело линкор в малопригодное состояние. Его надо было отремонтировать, изучить, ввести как можно быстрее в строй боевых кораблей.
      Сталин передал нам свою личную просьбу - ускорить освоение линкора. Шефом корабля был назначен начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал С.Г. Горшков.
      Мы забыли, что такое берег: работали днем и ночью. Камбуз на "Джулио Чезаре" - "Новороссийске" был в страшно запущенном виде. А ведь моряки и в шутку и всерьез говорят, что освоение корабля начинается с камбуза. Поэтому первое время горячую пищу готовили в походных армейских кухнях на колесах, установленных на левом шкафуте.
      Что же касается документации, то ее в том виде, в каком положено иметь на наших кораблях, совсем не было: ни повседневной, ни боевой, ни эксплуатационной. Была навалом сложенная кипа итальянских документов и чертежей, в которой с трудом разбирались два переводчика - армейских лейтенанта. Они слабо владели технической терминологией, так как оба кончали учебное заведение с дипломатическим уклоном. Это обстоятельство иногда приводило к различным недоразумениям. Так, всем нам хорошо знакомый "коленчатый вал" переводчик перевел как "наколенник".
      Наряду с изучением документации велась большая работа по освоению и ремонту механизмов, устройств и систем корабля. Значительную помощь оказывали нам работники технического управления Черноморского флота и судоремонтных предприятий Севастополя.
      Вспоминается, как восстанавливали камбуз на корабле. В то время у Троицкой пристани стоял поднятый после затопления во время войны крейсер "Червона Украина". Оттуда и были демонтированы варочные котлы. На линкоре в средней надстройке убрали часть ненужного оборудования, подготовили помещение, смонтировали котлы, и, к великой радости всей команды, мы наконец избавились от походных кухонь.
      Мастера и рабочие севастопольских предприятий вместе с нашими старшинами и матросами вели восстановительные работы во всех башнях, палубах, отсеках линкора. Очень часто выручал и опыт, и русская смекалка наших матросов. Недаром же во время приемки и сдачи нашими командами ленд-лизовских кораблей в Великобритании некоторые английские газеты писали, что это не простые матросы, а переодетые русские инженеры.
      Но при освоении корабля, как и во всяком большом деле, к сожалению, не обходилось без неприятностей. К счастью, их было немного. Вспоминается ЧП со вспомогательными котлами. Котельные машинисты под руководством инженер-лейтенанта Юрия Городецкого решили ввести в действие вспомогательные котлы. Как и положено в таких случаях, проверили механизмы и системы, очистили топку, произвели наружную очистку водогрейных трубок, но не удалили сажу из дымовой трубы. А ее оказалось так много, что, как только разожгли в топке огонь, из дымовой трубы стало полыхать пламя загорелась сажа. Возгорание быстро потушили, а на корабле еще долго вспоминали кем-то пущенную шутку: мол, кочегары хотели разогреть дымовую трубу, чтобы сделать ее кривой, как на линкоре "Севастополь".
      Был и более серьезный случай. В декабре 1949 года в первом котельном отделении случился пожар - полностью сгорела одна из секций воздухоподогревателя котла. А причиной возгорания послужила ошибка в эксплуатационной инструкции. При ее составлении неточно перевели пункт, по которому при выводе из действия котла вентиляторы сразу не останавливают, а работают ими еще в течение 20-30 минут. Это объяснялось тем, что итальянские воздухоподогреватели были изготовлены из сплава алюминия и без протока воздуха после остановки котла возгорались от высокой температуры в дымоходе. В инструкцию пришлось внести изменения.
      В результате упорного труда всего экипажа и помощи ремонтных предприятий Севастополя к концу апреля корабль приобрел должный вид и флотский лоск.
      В середине мая линкор поставили в Северный док. Теперь мы полностью увидели его подводную часть. Нас поразили изящные обводы и... такое обильное обрастание корпуса ракушками, что даже видавшие виды работники севастопольской биологической станции ахнули! По килограмму ракушек - на одном квадратном метре! Для научных работников это явление представляло большой интерес: они изучали природу обрастания корабля в различных морях.
      "Это был прекрасный корабль"
      Я познакомил своих собеседников, моряков-"новороссийцев", с комментариями итальянского журнала. У одних они вызвали горькую улыбку, у других - непритворное возмущение, третьи разложили свои контрдоводы, что называется, по полочкам.
      Капитан 1-го ранга запаса В.В. Марченко:
      - Если "технический авантюризм большевистских адмиралов", по мнению журнала, состоял в том, что на вооружение нашего флота был принят слишком старый, изношенный, а значит, ненадежный корабль, что никакой боевой ценности он не представлял, а потому, мол, борьбу за его спасение было вести бессмысленно, то это далеко не так. Линкор "Новороссийск", несмотря на свой солидный возраст, представлял собой весьма ценный корабль. Не случайно авторитетная техническая комиссия, которая в середине пятидесятых годов выбраковывала большие корабли довоенной постройки, определила линкор "Севастополь" как выслуживший свой век, а "Новороссийску" (ровеснику "Севастополя") продлила срок службы до 1965 года, то есть до следующего переосвидетельствования.
      Как артиллерист, скажу, что линкор был великолепно вооружен. На всем нашем флоте не было другого такого корабля с подобными орудиями главного калибра - 320 миллиметров. На "Севастополе" - 305.
      Восьмисоттонные башни вращались легко и быстро. Полуавтоматическое заряжание, электрическая тяга, весьма прогрессивная система управления огнем: четырнадцать вариантов! Скорострельность орудий главного калибра два выстрела в минуту (у "Севастополя" - полтора). На самом полном ходу - в двадцать девять узлов, это пятьдесят четыре километра в час, скорость автомобиля, - мои дальномерщики на верхотуре корабля работали, как в комнате, - в окулярах ничего не дрожало, не прыгало, огромный линкор на таком ходу шел плавно, без вибрации.
      Это был прекрасный корабль, и за него стоило бороться. Он нужен был флоту, нашему народу... Хотя шестьсот тридцать жизней - это слишком дорогая плата за любой, пусть самый наисовершеннейший корабль.
      Бывший командир 6-и батареи линкора "Новороссийск" капитан 1-го ранга запаса О.П. Бар-Бирюков:
      - Заявления итальянской печати о нашей технической отсталости, о том, что мы не смогли освоить слишком сложную для себя иностранную технику, рассчитаны лишь на собственную публику, не осведомленную о том, что советские моряки приняли совершенно незнакомый им корабль практически без чертежей, без эксплуатационной документации, приняли в чужом порту и уже через несколько дней вывели его в море, совершили дальний переход из Средиземного в Черное, из Волоны - в Севастополь.
      За полтора года линкор был введен в строй боевых кораблей Черноморского флота. Это значит, что он мог не только развивать любые ходы и маневрировать, но и вести огонь на поражение любых целей.
      Итальянский журнал лицемерно ужасается по поводу того, что трагедия, повлекшая столь большие жертвы, произошла в гавани, вблизи берега. Но при этом журнал умалчивает, что именно в итальянском порту Таранто точно так же, как "Новороссийск", в 1915 году перевернулся и затонул линкор "Леонардо да Винчи", унеся с собой 218 человек. Точно так же в той же гавани погиб в 1940 году итальянский линкор "Кавур", однотипный с "Новороссийском". И если говорить о техническом авантюризме, то надо иметь в виду конструкторов итальянских линкоров, которые живучесть линкоров этого типа приносили в жертву другим боевым качествам.
      Капитан 1-го ранга в отставке В.И. Ходов:
      - На линкоре "Новороссийск" был отличный экипаж, костяк которого составляли коммунисты, офицеры-фронтовики. Как и в экипажах других кораблей нашего флота, на "Новороссийске" служили представители почти всех республик Союза. Взять хотя бы командование корабля. Командир Кухта - украинец, старпом Хуршудов - армянин, помощник Сербулов - молдаванин, инженер-механик Резников - русский...
      "Новороссийцы" гордились своим кораблем. Наши гребцы всегда брали призы на шлюпочных гонках. Офицерская сборная команда гребцов была лучшей на эскадре. А какой у нас был офицерский хор! На всех смотрах как грянем "Амурские волны" - первое место.
      Все умели делать на "отлично" - и петь, и стрелять, и под парусом ходить, и канат в праздники перетягивать. Я потом, где бы ни служил, такого сплаванного, дружного коллектива не встречал.
      Как тут не помянуть добрым словом первого командира "Новороссийска" капитана 1-го ранга Николая Васильевича Кошкарева! Это он заложил линкоровские традиции в жизни экипажа на долгие годы.
      Только такой экипаж и мог стоять на своих боевых постах до конца, до смертного часа.
      Глава третья
      "МЫ ДУМАЛИ, НАЧАЛАСЬ ВОЙНА"
      В тот день - пятницу 28 октября 1955 года - линкор "Новороссийск" выходил в море в последний раз...
      Командир дивизиона противоминного калибра капитан-лейтенант* Я.И. Либерман:
      - Мы вышли в восемь часов утра. Шли в морской полигон, где моему 2-му дивизиону предстояло выполнить стрельбу
      № 13: стрельба в аварийной ситуации, то есть в условиях крена, пожара, выбывших из строя комендоров и тому подобное.
      Меня аттестовывали на должность помощника командира линкора (нынешний - капитан 2-го ранга Сербулов - собирался уходить после ноябрьских праздников в запас). Когда-то я завалил эту стрельбу. Теперь предстояло отдать должок... Отстрелялись мы хорошо.
      Командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант
      В.В. Марченко:
      - После стрельбы мы определяли свою скорость на мерной миле. На все про все у нас ушло десять часов, и к 18.00 мы вернулись на базу. Я стоял на мостике вахтенным офицером. "Новороссийск" ложился на Инкерманские створы, когда с крейсера "Дзержинский", где находился штаб эскадры, мы получили семафор:
      "Вам встать на якорную бочку № З".
      Наша штатная бочка № 12 находилась близ бухты Голландия. На 3-й же всегда стоял линкор "Севастополь". Но с "Дзержинского" к нам на борт должен был перейти штаб эскадры, поэтому нас поставили поближе к крейсеру, то есть на траверзе Морского госпиталя.
      Командир 6-и батареи противоминного калибра старший лейтенант (ныне контр-адмирал запаса) К.И. Жилин:
      - Наш командир - капитан 1-го ранга Кухта - находился в отпуске, и линкором командовал старший помощник, допущенный к самостоятельному управлению кораблем, капитан 2-го ранга Хуршудов. Разумеется, опыта у него было поменьше, поэтому линкор из-за непогашенной вовремя инерции слегка проскочил бочку, пропахав левым якорем грунт. Так или иначе, но мы стали на якорную бочку № 3. С кормы же завели трос на другую бочку, чтобы ветром нас не развернуло поперек бухты.
      Была пятница. Начали увольнять на берег офицеров, сверхсрочников, матросов. Кое-кому выпал "сквозняк", то есть сход с корабля на два дня - до понедельника. Сошел на берег мой сосед по каюте Женя Поторочин, старший лейтенант, командир группы управления. У него был день рождения. Я же заступил дежурным по низам. На стоянке, согласно Корабельному уставу, назначается дежурный по низам, который отвечает за порядок в подпалубных помещениях, за выполнение правил внутреннего распорядка и прочее.
      На верхней палубе хозяин - вахтенный офицер, я же властвую в низах, оба мы подчиняемся дежурному по кораблю. В ту ночь им был старший штурман капитан 3-го ранга Никитенко. Развод суточного наряда начался, как положено, под оркестр: вахта, караул, артдозоры, дежурные по боевым частям и службам. К концу развода подошел Никитенко и принял, как говорится, бразды правления.
      Командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант
      В.В. Марченко:
      - Едва мы стали на бочку, как началось увольнение личного состава на берег. Офицер, которому я должен был передать повязку дежурного по кораблю, прыгнул в баркас и был таков. Проявил, так сказать, расторопность. После ходовой вахты мне совсем не улыбалось заступать на дежурство, тем более что я оставался за командира всей нашей боевой артиллерийской части...
      Командир дивизиона противоминного калибра капитан-лейтенант Я.И. Либерман:
      - Тут нужно внести уточнение. Этим "расторопным" офицером был я. Дело в том, что меня отпустили на занятия в университет марксизма-ленинизма. Был строгий приказ командующего эскадрой, запрещавший пропускать занятия без уважительной причины, и я получил разрешение от помощника командира.
      Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
      - Обязанности командира корабля исполнял старший помощник капитан 2-го ранга Хуршудов. Но он тоже убыл на берег, передав всю полноту власти помощнику командира капитану 2-го ранга Сербулову. Зосима Григорьевич душа-человек, из старых моряков, прекрасно знал корабельную службу. "Не горюй, - говорит, - кого-нибудь найдем". Нашли старшего штурмана Никитенко. Тот что-то задержался у себя в рубке, не успел карты сдать... В общем, он и заступил. Я же попросил дежурного по БЧ-5 (электромеханическая боевая часть) дать на офицерскую душевую горячую воду и пар. Помылся. Сербулов пригласил меня на чай. Вечерний чай по кораблю в 21 час. Значит, это было уже между девятью и десятью часами вечера, когда в кают-компанию заглянул Никитенко и доложил Сербулову, что северо-западный ветер усиливается, и попросил "добро" отдать левый якорь. Сербулов разрешил, и левый якорь ушел в воду... Скорее всего, именно он и вызвал сотрясение старой мины. Но кто это мог предположить тогда?!
      В полночь прибыли баркасы с вернувшимися из увольнения матросами. Прибыли все - без замечаний. И я отправился к себе - в 20-ю каюту по левому борту на броневой палубе, рядом с трапом во вторую орудийную башню...
      Командир отделения артэлектриков старшина 1-й статьи
      Л.И. Бакши:
      - В увольнение на берег я записываться не стал, хотя и была моя очередь. К тому же я, коренной севастополец, мог переночевать на берегу. Все удивились - как же так? Но у меня был свой расчет. 30 октября - день моего рождения, и потому я договорился с командиром группы управления старшим лейтенантом Захарчуком, что он уволит меня 29 октября на "сквозную", то есть до понедельника. 1 ноября я должен был прибыть на корабль к началу утренней приборки.
      Все шло своим чередом. В 24 часа я встретил прибывших с берега наших матросов, так как замещал старшину команды. Ребята прибыли без замечаний. Я покурил на баке, потравил с "корешами" за жизнь и где-то за полночь отправился в наш 1-й кубрик, где жили комендоры. Он находился в носу над жилой палубой - под броней. Забрался в свою коечку - под барбетом первой башни - и уснул...
      Машинист матрос Н.М. Березняк:
      - После возвращения линкора на базу командование объявило всему экипажу благодарность за отлично проведенные стрельбы. С чувством гордости и в приподнятом настроении матросы, старшины, офицеры продолжали свои повседневные дела согласно обычному распорядку: одни ушли в увольнение на берег, другие стирали робы, писали письма домой, пели песни. Очень хорошо играли на баянах братья Полищуки и Калинский.
      Однако письма на берег уйти не успели... Никто из нас не подозревал, что через час-другой мы навсегда расстанемся с линкором, а кто-то навечно и с жизнью.
      Начальник медицинской службы Черноморского флота генерал-майор медицинской службы в отставке Н.В. Квасненко:
      - В тот вечер я был приглашен на квартиру командующего Черноморским флотом вице-адмирала Виктора Александровича Пархоменко. Это было буквально за несколько часов до взрыва. Я приехал вместе с врачом-специалистом. Наш пациент чувствовал себя очень плохо: сильный жар - температура за 39 градусов, систологическое давление - под двести. Мы договорились, что завтра на службу комфлота не пойдет. С тем и уехали. Я вернулся к себе домой - на Большую Морскую. Было душновато, открыл балконную дверь. Лег спать поздно...
      Старший лейтенант К.И. Жилин:
      - Ночью дежурный по низам, согласно Корабельному уставу, имеет право отдыхать, чередуясь с дежурным по кораблю. При этом ни тот, ни другой не должны раздеваться. Мне выпал отдых с полуночи до двух часов ночи, и я отправился в каюту. Наша офицерская трехместка находилась в носу на броневой палубе за 50-й переборкой. Мой сосед, лейтенант Толя Гудзикевич, командир 5-й батареи, уже спал. Койка Жени Поторочина пустовала - он праздновал день рождения на берегу... Я снял ботинки, накрылся кителем, положил фуражку рядом... Только задремал - вернулся с берега Женя Поторочин. Последний баркас отходил от Минной стенки в 24.00 - значит, было где-то половина первого. До взрыва оставался час... Женя был в приподнятом настроении: невеста подарила ему картину - обезьяны в джунглях. Он все тормошил меня, хотел, чтобы я оценил подарок. Я отмахивался: "Да отстань ты, мне через час вставать!" Наконец он улегся. Я задремал...
      В углу каюты стояла связка реек. Кровати у нас были деревянные, итальянские, вместо пружин - тонкие доски. Когда к нам приходили друзья-товарищи и рассаживались по нижним кроватям, доски порой ломались. На заводе в ремонте мы настрогали этих досочек про запас. Так вот, я проснулся от грохота, с каким вся связка рухнула на палубу каюты...
      Помощник вахтенного офицера на баке старшина команды минеров мичман Н.С. Дунько:
      - Я был во второй, "сидячей", смене и потому заступил в ночь помощником вахтенного офицера на баке. В мои обязанности входило следить за порядком на носовой части верхней палубы - от гюйсштока до второй башни. Ничто не предвещало беды. Бельевые леера с сохнущим матросским платьем придавали кораблю особенно мирный вид.
      Во втором часу ночи я еще раз прошелся по баку, постоял у второй башни со старшинами - они курили у обреза. Сам-то я не курец, табачный дым и на дух не выношу - занимался тогда спортом, был чемпионом Черноморского флота по плаванию.
      Потом отправился будить своего сменщика, а по дороге завернул в старшинский гальюн.
      Кого где взрыв застал. А меня - неловко и рассказывать - в гальюне. Только присел, как тряханет, грохот, в иллюминаторе пламя... Взрыв прошил бак метрах в десяти от меня - через маленький тамбур переборка 1-го кубрика. Вот там-то и разворотило все. Меня же лишь ударило, оглушило. Запах тротила узнал сразу. Минер все же... Выскочил на палубу. А там, как кратер вулкана, дымится все, крики... Лохмы железа завернуты аж на стволы первой башни. Вокруг все в иле. В иле куски тел... Кто-то еще дергался.
      Бросился к вахтенному офицеру, как положено, с докладом. А он навстречу летит: "Боевая тревога!"
      Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
      - Огненный выброс взрыва прошел через наш кубрик. Меня вышвырнуло из койки и ударило о переборку.
      Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
      - Грохот... Рев опадающей воды... Столб воды и ила рухнул на палубу возле первой башни. Вскочил. Темно. Первая мысль: рванула бензоцистерна в районе шпилей. Там хранился бензин для корабельных катеров...
      Врио командующего Черноморским флотом вице-адмирал
      В.А. Пархоменко:
      - Я проснулся от приглушенного взрыва. Первая мысль: Что случилось? Где случилось? Привстал с постели и посмотрел телефон. Ну же!.. Эхо любого ЧП - телефонный звонок...
      Адъютант командира линкора мичман И.М. Анжеуров:
      - Проснулся от сильного толчка и крика из кубрика старшин: "Будите мичманов! Бомбой нос оторвало!"
      Какой бомбой?! Война?! Второпях надел разные ботинки и вбежал в коридор...
      Генерал-майор медслужбы Н.В. Квасненко:
      - Меня разбудил звук взрыва. Он ворвался через открытую дверь балкона...
      Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
      - В три часа ночи затрезвонил телефон... Вечером оперативный дежурный пошутил мне вслед: "Разбужу тебя в три ночи". Ну, думаю, шутничок, черти тебя дери! Снимаю трубку. Точно - он. Но голос встревоженный:
      - Срочно прибыть на линкор "Новороссийск"!
      - Что случилось?
      Оперативный дежурный чуть помедлил, видимо не доверяя городскому телефону, но все же сказал:
      - Сильный взрыв в носовой части...
      Старший лейтенант К.И. Жилин:
      - Во время войны в Туапсе взрывом авиабомбы меня завалило в укрытии. На всю жизнь запомнил запах сгоревшего тротила. Едва я втянул в себя каютный воздух, как сразу почуял знакомую гарь. Самого взрыва я не услышал, только грохот упавших реек, а вот носом, чутьем понял - случилось что-то страшное... Наверное, артдозор что-то нарушил! Сейчас рванет, расплющит о броню... На секунду зажмурился...
      Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
      - Я настольно был уверен, что у нас в погребах все нормально, и первое, о чем подумал, - бензоцистерна. Она взорвалась... Однако для бензина взрыв слишком сильный. Бросился в первую башню. Она ближе всех к месту взрыва и потому вся была облеплена илом. Прямо перед дульными срезами орудий - кратер развороченной палубы, шпили* - на сторону...
      Решил осмотреть погреба и башни носовой группы. Вызвал старшину команды подачи 1-й башни Захарова и дежурного по башне, спустился с ними на броневую палубу к люкам снарядного и зарядного погребов. Люки были целы, но вода уже переливала через комингс и затопила их крышки. Открывать нельзя. Тогда мы взбежали на верхнюю палубу и влезли в башню, спустились в перегрузочные отделения-"этажи" и через специальные жаропрочные иллюминаторы заглянули в погреба. Там горело аварийное освещение, и мы увидели, что снаряды и заряды - слава богу! - спокойно лежат в стеллажах, в погребах чисто и сухо. Надо ли говорить, какой камень отвалил от сердца?..
      Почему я так подробно об этом говорю? Да потому, что первое, что всем приходило в голову, - взрыв боезапаса. Накануне мы выгружали часть боекомплекта, и потому у всех, наверное, осталась в памяти опасность этой работы. Тем более что взрывчатые вещества в снарядах были старые, еще итальянские... Тут и аналогия с "Императрицей Марией" сработала (там ведь именно погреба рванули). В общем, так начальству и доложили, так и в Москву пошло, так и Хрущеву сообщили... Тот распорядился: "Виновных - под суд!"
      Самое страшное на флоте - это передоклад. Начальство не любит, когда подчиненные берут свои слова обратно: "Ах, извините, мы ошиблись!"
      Короче говоря, меня "назначили" виновником взрыва, и следователи - это были еще те ребята, не забывайте, после смерти Сталина не прошло и трех лет, - повели дело к взрыву погребов...
      Положение Марченко было преотчаянным: из огня взрыва он попал в полымя допросов. Ему не верили, его не хотели слушать, ему подсовывали протоколы с его переиначенными показаниями. Марченко их не подписывал. В десятый, а может, в сотый раз его спрашивали:
      "Как вы могли допустить взрыв боезапаса?" - "Боезапас цел!" - "Ну, это еще надо доказать..."
      Доказать это можно было, лишь подняв корабль. На подъем должно было уйти не меньше года. Следователи не могли столько ждать. Виновник сидел перед ними. Да и что могло так взорваться, как не артпогреба главного калибра?!
      Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
      - Мне пришлось побывать почти во всех подкомиссиях, образованных по версиям взрыва (боезапас, диверсия, мина, торпеда...) В каждой из них беседу со мной начинали с одного и того же предложения: "Расскажите о причине взрыва боезапаса главного калибра". И каждый раз приходилось рассказывать и доказывать, что с боезапасом все в порядке. На мое счастье (да и на свое, конечно, тоже), остались в живых старшины башен, с которыми я осматривал погреба. Однако нам не хотели верить. Опрокинутый корабль скрылся под водой, признаков наружного взрыва еще не обнаружили. Меня просто убивало это упорное желание доказать недоказуемое - взрыв боезапаса.
      Вскоре меня доставили на заседание Правительственной комиссии. Я сидел на стуле посреди большой комнаты. Кажется, это был кабинет командующего флотом... Председатель Правительственной комиссии по расследованию причин гибели линкора зампредсовмина СССР генерал-полковник В.А. Малышев начал разговор таким образом:
      - Мне доложили председатели подкомиссий, что вы упорно отрицаете взрыв боезапаса главного калибра. Расскажите, на основании каких фактов вы это отрицаете...
      Я рассказал все, что видел, и все, что делал в ту страшную ночь. Рассказал, как со старшинами башен обследовал погреба...
      Вижу по лицам - не верят... Вдруг на подоконнике зазвонил полевой телефон. Трубку снял Малышев.
      - Что? Воронка? Радиус четырнадцать метров? Листы обшивки загнуты внутрь?...
      Это звонили водолазные специалисты. Они обследовали грунт в районе якорной бочки и пришли к бесспорному выводу - взрыв был внешний...
      Малышев подошел ко мне и пожал руку:
      - От имени правительства СССР выношу вам благодарность за грамотные действия!
      - Служу Советскому Союзу!
      Лечу вниз по лестнице как на крыльях.
      У выхода меня поджидал капитан-лейтенант, который на машине доставил меня из учебного отряда в штаб флота. Я думал, что теперь он отвезет меня обратно, сел с легким сердцем, но машина остановилась у здания особого отдела флота. Поднялись.
      Следователь по особо важным делам - подполковник - кладет передо мной лист бумаги: "Напишите, как вы могли допустить взрыв боезапаса... Взорвался - не взорвался, Никите Сергеевичу уже доложено... Ваше дело сознаться".
      И хотя мне уже было объявлена высокая благодарность, я вдруг почувствовал, что пол уходит из-под ног. В который раз стал рассказывать, где был и что видел... Стенографистка исправно строчила за мной, но, когда приносили отпечатанный на машинке текст, я обнаруживал в нем такие фразы, какие не говорил да и не мог говорить... Вдруг на столе следователя зазвонил телефон. Выслушав сообщение, подполковник положил трубку.
      - Да, вы правы, - произнес он. - Боезапас здесь ни при чем.....
      Однако отпускать меня он не спешил. Стал расспрашивать о поведении моряков на корабле и в воде. Потом рассказал о ходе следствия по другим версиям...