Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Черкашин Николай Андреевич / Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска') - Чтение (стр. 23)
Автор: Черкашин Николай Андреевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Морская служба выпала ему, сыну сельского учителя, а не героя Гражданской войны, по максимуму. Пархоменко испытал все, что только может выпасть на долю моряка: и тонул, и горел, и льды давили так, что впору было SOS подавать.
      Вскоре после войны, в бытность Пархоменко начальником штаба эскадры, его поднял с постели тревожный телефонный звонок: штормовой ветер нес на камни крейсер "Куйбышев" вместе с якорной бочкой, на которой тот стоял. Пархоменко немедленно прибыл на дрейфующий крейсер, вступил в командование им и вывел корабль из опасного места в открытое море.
      Одни считали его человеком невезучим, другие, напротив, счастливчиком: из каких только переплетов не выходил. Как бы там ни было, но важно одно: в ту роковую ночь на палубе "Новороссийска" стоял не "партийный флотоводец", не кабинетный теоретик, стоял боевой адмирал.
      В меру своего воображения я пытался представить ночь, жар во всем теле, колотится сердце, раскалывается от боли голова, лекарства на столике, взрыв за окном, телефонный звонок, тревога, тонет лучший корабль, палуба линкора, доклады - деловые, сначала спокойные и в общем-то обнадеживающие, потом все тревожнее и тревожнее...
      Высокий, стройный красавец-адмирал стоял на юте тонущего линкора. На сыром осеннем ветерке его снедал жар. Пархоменко скинул шинель и бросил ее адъютанту. Труп лейтенанта так и поднимут потом вместе с адмиральской шинелью.
      Он расхаживал по палубе, выслушивал доклады, отдавал распоряжения...
      Море не подвластно адмиральским приказам. Оно рвется в отсеки, ломает переборки. Оно без труда находит такие лазейки, о которых не подозревали и создатели корабля; обходные пути возникали сиюминутно в ходе борьбы: кто-то не успел задраить люк, там сдала переборка, тут хлынуло из воздушной магистрали.
      Стихия - слепая, безрассудная - овладевала сложнейшей машинерией корабля быстрее людей, она - без карт, схем и чертежей - мгновенно прокладывала себе дорогу в многоярусных лабиринтах линкора. Матросы сдерживали ее натиск в трюмах, а вода прорывалась над их головами, шла поверху, затапливая кубрики, коридоры, каюты, так что люди, знать того не зная, оказывались отрезанными водой со всех пяти сторон - сверху, снизу, справа, слева, спереди, и только сзади, за спиной, еще был выход. Но туда никто не оборачивался. Стояли как в бою - ни шагу назад. Что он мог сделать?
      Корабля он не знал. То есть знал его тактико-технические данные, знал, как использовать их в бою, но лабиринты его подводных этажей-палуб, хитросплетения креновых, дифферентных и прочих трюмных магистралей он не знал, да и не обязан был знать. Его, строевого офицера, больше всего учили топить корабли - снарядами, минами, торпедами - и меньше всего - спасать их. Тут же развертывался бой, где флотоводческие знания комфлота были бесполезны. Он не мог, не имел права (по крайней мере внутреннего) отдавать какие-либо решительные указания, ибо не знал истинного положения вещей. Судьба корабля решалась внизу, под палубами.
      "Мозг" линкора, как и каждого большого корабля, был разделен на два "полушария". Одно - главный командный пункт (ГКП) - вырабатывает боевые и тактические решения, другое - пост энергетики и живучести (ПЭЖ) - отвечает за внутреннюю физиологию корабля, за его самоспасение, непотопляемость и живучесть. Обе мозговые половины разнесены по разным "черепным коробкам": ГКП - на верхотуре корабля, в броневой рубке; ПЭЖ - упрятан в недрах корпуса; на "Новороссийске" он был размещен в основании фок-мачты. Туда сейчас стекались все доклады о затопленных помещениях, о путях проникновения воды, о задраенных дверях и люках... Там в думных головах инженеров-механиков по-настоящему решалась судьба корабля, исход битвы за его живучесть и жизнь экипажа. Только их расчеты, советы, рекомендации могли питать адмиральские приказы. Только они, офицеры с молоточками на погонах, такие невидные в обыденной жизни и такие жизнесущие сейчас, могли придумать, как спасти корабль, что надо делать.
      Комфлота ничем не мог им помочь. Положение его было в высшей степени драматичным. Фактически он стоял и ждал. Ждал докладов. Ждал неминуемого... Да, он мог вызвать аварийные партии с соседних крейсеров, отдать распоряжение буксирам, поднять на ноги весь флот, но и весь флот не мог остановить рвущуюся, бурлящую, пожирающую жизненное пространство линкора воду. Все решалось в низах, в подпалубных шхерах - у аварийных брусьев, подпиравших выгибающиеся переборки, у перекрытых клинкетов, у осушительных турбонасосов, в ПЭЖе, наконец, где три человека, три инженера, пытались решить неразрешимую задачу, - неразрешимую - это станет ясно потом, и, увы, уже не им, - а тогда начальник Технического правления флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов, командир дивизиона живучести инженер-капитан-лейтенант Городецкий и оставшийся за "главного механика" линкора командир электротехнического дивизиона инженер-капитан 3-го ранга Матусевич ломали голову над тем, от чего задымился бы современный компьютер, ибо в его оперативную память надо было бы вводить множество неизвестных: точное место и площадь пробоины, скорость и массу поступающей воды, число незадраенных по каким-либо причинам дверей и люков, время, какое смогут выдержать давление хилые (алюминиевые) переборки... Самое скверное, что в ПЭЖе не было чертежей корабля; они остались в носу - в затопленном хранилище секретных документов. И как не хватало им там, в стальной капсуле ПЭЖа, человека, который знал корабль лучше, чем кто бы то ни было, - его "электромеханического хозяина", командира БЧ-5 инженер-капитана 1-го ранга Резникова.
      Тем не менее в ПЭЖе шла напряженная мозговая работа. Несколько позже к ней подключился и флагманский механик одного из надводных соединений инженер-капитан 1-го ранга Бабенко, единственный, кто видел и кто смог теперь рассказать, что происходило в ПЭЖе.
      Не моряки-"новороссийцы" виноваты в том, что линкор после отчаянной двух с половиной часовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля высокая Правительственная комиссия признала правильными и самоотверженными.
      У каждой аварии, как принято теперь говорить, есть свои фамилия, имя и отчество. Всякий раз (за редким исключением), когда речь заходит о трагедии "Новороссийска", в этой печальной связи и всплывает имя вице-адмирала в отставке Виктора Александровича Пархоменко.
      Я даже и не пытался разыскивать Пархоменко, полагая, что раз инфаркты и инсульты скосили в разные годы всех трех командиров "Новороссийска", старпома Хуршудова, помощника Сербулова, то нет в живых и человека много старше их годами.
      И вдруг выяснилось, что он живет неподалеку от моего дома, в одном из московских островерхих небоскребов. Сколько раз я проходил мимо этого здания, сколько раз заглядывал в книжный магазин, расположенный в цокольном этаже. Впрочем, в Москве ли удивляться неожиданным соседствам?!
      Я не очень надеялся на встречу. Захочет ли пожилой человек бередить больную память? Так просто отказаться от тягостной беседы под любым благовидным предлогом.
      Вице-адмирал в отставке Пархоменко меня принял. Высокий сухощавый старик в спортивном костюме открыл дверь. У него было лицо человека, не улыбавшегося лет двадцать: хмурый, тяжелый взгляд.
      Есть у человеческой памяти свой защитный механизм - он вытесняет из нее все мрачное, тягостное, страшное... Видимо, эта защитная механика сработала и у Пархоменко, переведя события октябрьской ночи пятьдесят пятого в глубины подкорки. Вольно или невольно, он, я думаю, не вспоминал о "Новороссийске" без нужды, без внешнего повода. А таких поводов с каждым годом находилось все меньше и меньше, поскольку заговор молчания вокруг погибшего линкора становился все глуше и глуше.
      Когда я попросил его вспомнить о трагедии в севастопольской бухте, на лице его отразилась мучительная работа перенапряженной памяти. Поначалу он вспоминал очень общо. Потом стали проявляться детали, подробности, имена, погребенные под толщей времени в треть века.
      Кое-что из рассказа Виктора Александровича приведено выше. Я спросил его, правда ли, что он не захотел дать задний ход, чтобы не повредить винты у Госпитальной стенки.
      - Вздор! Снявши голову, по волосам не плачут. Какие там винты, если речь шла о том, быть линкору или не быть... Мы подтягивали его буксирами... Но, как доказали потом эксперты, даже если бы мы подтянули его к стенке, линкор все равно бы перевернулся.
      - Почему вы были не на мостике, а на юте? Ведь место командира корабля по боевой тревоге - на ГКП.
      - Командир сам определяет, где ему важнее быть в тот или иной момент боя. Я был на юте, так как там я находился в гуще событий, все доклады принимал не по телефону, а лично. Это очень важно - видеть лицо докладывающего. Иногда оно скажет больше, чем сам доклад.
      - Что вы думаете о причинах взрыва?
      - Думаю, что все-таки это была донная мина. Когда линкор становился на бочку, Хуршудов поздновато погасил инерцию, отдал оба якоря. Якоря, как плуги, пропахали грунт и затралили мину. От толчка пустился в ход остановившийся часовой механизм.
      - Но комиссия не исключала и возможность диверсии...
      - Да, не исключала... Но все же более вероятной была признана донная мина. Мне приходилось слышать о боевых пловцах, якобы проникших в севастопольскую бухту и подцепивших к борту "Новороссийска" взрывное устройство... По данным нашей разведки, никаких судов нечерноморских держав в Черном море на 29 октября не было. Никаких следов присутствия боевых пловцов в бухте не обнаружено. Разумеется, если бы в гавань проникли незамеченные диверсанты, я бы нес гораздо большую ответственность за гибель линкора. Но повторяю еще раз: все это не более чем версия, принять ее всерьез мне очень трудно. Человек не верит в то, во что ему не хочется верить... Не подумайте, что я выбираю наиболее удобную для себя версию. Все решала комиссия, в которой работали видные специалисты флота и крупные деятели науки: академики Юлий Александрович Шиманский, Михаил Александрович Лаврентьев... И последний аргумент. Сразу же после трагедии "Новороссийска" мы заново протралили всю Северную бухту. Было извлечено из ила еще несколько немецких ящичных мин, не подлежащих электромагнитному обнаружению. Контрольный взрыв показал, что сейсмические отметки аналогичны тем, что были зарегистрированы сейсмостанциями Ялты и Симферополя...
      Председатель комиссии Малышев мне сказал:
      - Итог ясен. Линкор затонул.
      - Не затонул, а перевернулся, - поправил я его.
      - Какая разница? - спросил он.
      - Разница в скоротечности катастрофы.
      - Зная конечный результат, как бы вы все же поступили?
      - Я не мог знать конечного результата.
      - В первую очередь вы должны были снять команду с линкора.
      - Тогда бы мы не вели сейчас с вами эту приятную беседу.
      Вот такой был диалог.
      Пархоменко достал с полки "Корабельный устав ВМС СССР 1951 года (тот самый, требования которого действовали и в 1955 году), прочитал:
      - Статья 69-я гласит: "Во время аварии командир корабля обязан принять все меры к спасению корабля; только убедившись в невозможности его спасти, он приступает к спасению экипажа и ценного имущества".
      Пархоменко снял еще один томик.
      - После гибели "Новороссийска" редакцию этой статьи в Корабельном уставе ВМФ СССР от 1959 года несколько изменили: "Во время аварии командир обязан принять все меры к спасению корабля. В обстановке, угрожающей кораблю гибелью, командир корабля должен своевременно принять меры к организованному оставлению корабля личным составом".
      Замечу еще вот что, - добавил Виктор Александрович, - русские моряки никогда не бросали свои корабли на произвол судьбы. Принято было бороться за живучесть до последнего. Броненосцы в Цусиме переворачивались вместе с подпалубными командами. Матросы прыгали в воду лишь тогда, когда корабль сам стремительно уходил в нее... Всегда стояли до конца. Это был обычай. Это был закон.
      Я часто думаю: когда именно я должен был приказать оставить линкор? Легко сказать - своевременно. Но как узнать это время? Как "убедиться в невозможности" спасения корабля, если тебя уверяют, что спасение возможно, и сам ты в это веришь, и все в тебе кричит - нельзя бросать линкор в двух шагах от берега.
      Передо мной не было такого выбора: или продолжение борьбы за корабль, или еще 400 трупов к тем 230, погибшим от взрыва. Аварийные работы в такой близости от берега, при таком спокойном море, при такой ничтожной глубине под килем не предвещали столь большого количества жертв. Худший вариант, к которому я был готов, который мы все ожидали, - заваливание линкора на левый борт. Конечно, при этом кто-то мог пострадать. Но это были бы единицы, а не сотни. Жертв было бы еще больше, если бы я не приказал не занятым на аварийных работах построиться на юте. Но даже это распоряжение вызвало разные толки. Тот же председатель комиссии сказал мне: "Сосредоточив столько людей на юте, вы способствовали потере остойчивости корабля". Не буду говорить о несоизмеримости массы линкора с весом людей, собранных на юте. Это очевидно. Но даже если бы такое влияние на остойчивость и в самом деле ощутилось, то только самое благоприятное: каре экипажа "откренивало" правый борт линкора.
      Представьте себе такую вещь: на моем месте в ту ночь оказался бы иной адмирал, и он благополучно бы снял с корабля весь экипаж, хотя бы за десять минут до опрокидывания. Потом ему же, этому адмиралу, обязательно поставили бы в вину, что линкор опрокинулся именно потому, что был брошен экипажем на произвол судьбы. И этих десяти минут, мол, хватило бы для того, чтобы что-то перекрыть, затопить. Разве не так? Хорошо бы, если не так. Но адмирал бы пошел под суд, поверьте мне... Я не суда боялся, и если бы вопрос стоял так - либо Пархоменко пойдет под трибунал, либо все останутся живы, - я бы предпочел первое. Но не было на моих часах этой красной отметки, до которой я должен был успеть снять людей! Да и выбора такого не было.
      Я вдруг понял, кого напоминает мне Пархоменко. Генерала Хлудова из булгаковского "Бега". Он даже внешне походил на того Хлудова, которого сыграл в фильме Дворжецкий: высокий, сухощавый; открытый лоб, большие, чуть навыкате глаза, жесткие, отвыкшие улыбаться губы... То же стойкое отражение вечной пасмури на душе.
      Я не вправе разбирать действия и распоряжения комфлота в ту роковую ночь - это прерогатива специалистов, - но в моих блокнотах осталось множество суждений и оценок коллег Пархоменко - офицеров и адмиралов довольно высоких рангов. Они не все единодушны, и, работая над этой главой, я вдруг обнаружил, что если придать моим разрозненным записям некую систему, то выстраивается своеобразный диалог. Аргументы тех, кто полагает Пархоменко виновным за тяжкие последствия взрыва (опрокидывание линкора, массовая гибель людей), я объединил под условным именем "Обвинитель". Соответствующим образом возник и "Защитник". Думаю, что эта полемика поможет очертить границу личной вины вице-адмирала.
      Суть обвинений ясна, поэтому слово Защитнику.
      Защитник. "Почему вы своевременно не убрали людей?" - вот самый серьезный вопрос обвинения. Но кто мог сказать, когда наступило то время, чтобы снимать экипаж? Кто мог сказать - пора?
      Обвинитель. То время наступило тогда, когда крен на левый борт достиг критического предела, и Пархоменко об этом доложили.
      Защитник. Пусть так. Но дальше, по предположению многих, должно было произойти не гибельное опрокидывание, а заваливание на борт, и только.
      Не было никакой паники, никакой нервозности. Никто не ощущал себя на краю гибели. От последнего трюмного до командующего флотом - все были уверены, что большей беды, чем взрыв на баке, уже не будет. Пархоменко, как и некоторые другие его офицеры, знал из истории Второй мировой войны весьма подходящий к случаю эпизод. В 1941 году в порту Александрии итальянские подводные диверсанты подорвали два английских линкора - "Вэлиент" и "Куин Элизабет". Глубина под их килями была такая же, как ныне у "Новороссийска". Оба корабля сели на грунт так, что надводный борт оставался еще достаточно высоким. Англичане нанесли новую ватерлинию, и, хотя линкоры не могли сдвинуться с места, вид у них был по-прежнему боевой. Аэрофоторазведка противника так ничего и не заподозрила. Из труб шел обманный дымок, на верхней палубе служба правилась как ни в чем не бывало - под оркестр.
      Нечто подобное (ожидалось всеми) должно было случиться и с "Новороссийском". На худой конец - ляжет на борт, и тогда все еще успеют выбраться из внутренних помещений. Это важно отметить, так как до самых последних минут перед командующим флотом ни разу не возник грозный выбор либо немедленное покидание корабля, либо гибель всех находящихся внутри. Никто не ожидал, что высоченный и широченный линкор может опрокинуться на мелководье.
      Обвинитель. Если командир всегда прав, то он же и всегда виноват, ибо командир отвечает за все. За все, что случается на его корабле и с его кораблем. Пархоменко, как комфлота, как старший на борту, обязан был предвидеть все возможные последствия крена, обязан был видеть дальше всех, следовательно, глубже всех, как говорят - на три метра в землю, на семь футов под килем, в случае же с "Новороссийском" - на сорок метров...
      Защитник. По логике этой формулы Пархоменко и был наказан, но не в уголовном, а в административном порядке. Важно сказать вот что: прямых виновников гибели "Новороссийска" нет, если не считать тех, кто сбросил мины в бухте.
      Обвинитель. А вы не пробовали задать себе вопрос: где Пархоменко был тогда нужнее - на ГКП флота, то есть в штабе, или на борту гибнущего линкора? Точнее, где он обязан быть?
      Защитник. Теоретически он обязан был быть на своем штатном посту в здании на площади Нахимова. Но кто на его месте смог бы смотреть из окна кабинета, как гибнет лучший корабль флота?! Дело даже не в том, что его могли упрекнуть в трусости. В конце концов, надо было увидеть все своими глазами, ибо никакой, даже самый исчерпывающий доклад не даст всей полноты картины.
      Его присутствие на "Новороссийске" ничто не могло изменить в судьбе корабля, ибо спасти линкор уже не мог, как говорится, "ни Бог, ни царь и не герой"... Неизбежность гибели линкора от такого взрыва и от такой пробоины была заложена уже на стапелях - проектантами, конструкторами, строителями всеми, кто добивался увеличения хода за счет живучести корабля.
      Оставить штаб и прибыть на гибнущий корабль важно по другой причине: моряки "Новороссийска" должны были знать, что в эту тяжкую минуту командующий флотом рядом с ними...
      Когда в 1916 году взорвалась "Императрица Мария", командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак точно так же поспешил на борт гибнущего линкора. Но пробыл он на нем недолго - отплыл на берег на моторном катере до опрокидывания корабля. Вице-адмирал Пархоменко оставался на своем линкоре до конца. Потом ему был упрек в "ненужном геройстве". Но это было делом личной чести разделить судьбу экипажа. Вместе со всеми, кто стоял на юте, он оказался в воде, под кораблем...
      Обвинитель. Что держало Пархоменко на юте до самого конца? Побывал на линкоре, вник в обстановку, теперь возвращайся на свой КП, в штаб и действуй во всей широте своей комфлотской власти: поднимай службы, координируй их усилия, принимай доклады, вникай, решай... Так требовала элементарная логика.
      Но Пархоменко руководствовался иной логикой - тактикой служебного самоспасения. Он хорошо знал: вернись он в свой кабинет, начальство до конца жизни поминало бы ему и "самоустранение", и "кабинетный стиль управления флотом", и кое-что похлеще.
      Защитник. Давайте судить человека по законам того времени, в котором он жил и действовал, а не с моральной высоты нашего времени и непогрешимости правоты далеких потомков. Вспомните, середина пятидесятых годов. Дух сталинского режима все еще властвовал и в мышлении начальников, и в поведении подчиненных.
      Если начальник проигрывал дело, никто не хотел слушать никаких оправданий и объяснений. "Нет крепостей, которые бы большевики не смогли взять". Если не взял, значит, не настоящий большевик. Либо пан, либо пропал. Победителей не судят, и вообще - цель оправдывает средства.
      Обвинитель. Так вот, как большинство начальников "железной сталинской эпохи", Пархоменко, с одной стороны, не верил подчиненным, с другой страшился своего начальства больше собственного зла. Именно это недоверие и этот страх погнали его на подраненный линкор. Он искренне был убежден, что там, на тонущем корабле, не смогут обойтись без его адмиральского ока, что только он сможет разобраться во всем до конца и найти правильный выход. Он, кто же еще?!
      Почти каждому новоиспеченному начальнику - психологи это знают кажется, что именно ему достались самые бестолковые, самые нерадивые подчиненные. На этом комплексе выросло не одно поколение руководителей как в годы культа, так и во времена застоя. Не был исключением и временно исполняющий дела командующего Черноморским флотом. Не верил он в Сербулова с Хуршудовым, в их качества морских командиров; не верил он инженеру Матусевичу, доложившему из ПЭЖа о приближении опасного крена, не верил он начальнику технического управления Иванову, подтвердившему это опасение.
      Защитник. Нельзя все время оперировать лишь жесткими категориями. А психология? Вера, сомнения, надежды - разве можно все это отбрасывать в столь сложном анализе? По-человечески ведь очень трудно поверить в неизбежную гибель линкора от одного взрыва, зная из свежего опыта Второй мировой войны, что для уничтожения современных крупных кораблей требуется попадание от пяти до двенадцати торпед.
      Обвинитель. Это справедливо по отношению к американским и английским кораблям. Пархоменко же имел дело с бывшим итальянским линкором и обязан был знать на основании все того же "свежего опыта Второй мировой войны", что корабли этого типа в ситуации, подобной "Новороссийску", легко опрокидываются. Пархоменко не знал этого. И в этом он был сын своего времени - властвующая некомпетентность.
      Все же оставим психологию - "знал не знал", "верил не верил"... Уж такую-то простую вещь, что корабль управляется с ГКП, а не с юта, Пархоменко знал с лейтенантских времен.
      Защитник. Командир вправе сам выбирать себе для руководства боем, операцией то место, которое он считает наилучшим.
      Обвинитель. Это справедливо лишь для сражений на суше. На корабле оптимальное местоположение главного командного пункта определено конструктивно. Это стальной череп, куда выведены все нервные окончания. Это голова корабля. И плохо, когда душа уходит в пятки, а ГКП переносится на корму.
      Ют в ту ночь был далеко не самым лучшим местом для ГКП. Беготня рассыльных с распоряжениями и докладами по линкоровским просторам лишь отнимала время. Толкотня нужных и ненужных людей. Плохое освещение. Ведь спасательное судно, вместо того чтобы заниматься своим делом, стояло в дрейфе и работало в режиме "плавучей лампы" - освещало прожекторами ют, на котором Пархоменко, листая чертежи, пытался постичь в эти скоротечные минуты специфику устройства линкора.
      Абсурд!
      Невольно напрашивается мысль: Пархоменко все же сознавал, что находиться на ГКП, расположенном высоко над кораблем, опаснее во всех случаях (даже, как ожидалось, при заваливании на борт), чем пребывание на юте, где и до берега - рукой подать, трап на адмиральский катер - в двух шагах.
      Кстати, опрокидывание застало Пархоменко именно на верхней площадке трапа. Об этом говорят многие очевидцы.
      Все это свидетельствует о том, что комфлота сознавал всю опасность положения линкора и тем не менее приказа покинуть корабль не дал.
      Защитник. В наших морских уставах нет такой команды: "Команде - за борт!"
      Обвинитель. Такой нет. Но даже если бы Пархоменко распорядился: "От мест отойти. Большой сбор", - то и это бы спасло десятки жизней. Матросы бы, по крайней мере, не остались в ловушке корпуса.
      Однако Пархоменко не спешил с "паническими" командами. Это в глазах будущего следствия ему выгоднее было предстать военачальником, до конца выполнявшим свой долг... А люди, они что? Винтики, штифтики, шпалы, по которым проложены рельсы для локомотива истории, бегущего в лучезарное будущее. Лес рубят, щепки летят.
      Защитник. Пархоменко был лишь носитель этих взглядов, а не их творец. В этом его беда, а не вина.
      Обвинитель. В отношении к 630 погибшим на "Новороссийске" это не столь важно.
      Если бы Пархоменко был по-настоящему компетентным моряком, то, оценив размеры пробоины, он бы дал приказ выбросить линкор на ближайшую отмель, благо турбины были еще теплые и корабль в любую минуту готов был дать ход.
      Защитник. Хорошо нам принимать правильные решения за чашкой чая! Уж мы-то, зная наперед, чем все закончится, непременно так и поступили...
      Но посадка на отмель - это крайняя мера, и командир поступает так, когда ничего другого более не остается. Когда Пархоменко прибыл на корабль, вопрос спасения в такой остроте не стоял. Командующий, прежде чем решиться на эту крайнюю меру, был просто-таки обязан испробовать другие варианты. Довольно скоро он принял верное решение - буксировать линкор на мелководье, к Госпитальной стенке. Почему буксировать, а не идти своим ходом? Да потому что корма к тому времени поднялась и винты вышли из воды. Возьмите в расчет то, что Пархоменко прибыл спустя час после взрыва. Дайте ему еще 15-20 минут на то, чтобы выслушать доклады, оценить ситуацию, принять решение. Вот вам и половина срока, отпущенного линкору от взрыва до опрокидывания.
      Буксировка не имела успеха, так же как ничего не дала бы и работа винтами. Подорванный нос опустился на грунт и держал как мощнейший якорь. К тому же и от собственного якоря отделаться не удалось.
      Обвинитель. Вот она где причина! Якорь! А ведь от него, от бриделя носовой бочки можно было освободиться гораздо раньше, чем это сделал Пархоменко. Тогда и буксировка к Госпитальной была бы успешней.
      Вспомните, командир "Карабаха" предлагал обрезать якорь-цепи, не дожидаясь заводского катера. Вот еще одно подобное свидетельство начальника аварийной партии с крейсера "Фрунзе" инженер-капитана 2-го ранга в отставке И.А. Степашкина: "Почему вовремя не срезали якорь-цепи и бридели? Ведь именно они помешали буксировке линкора к Госпитальной стенке. Наша аварийная партия предлагала командованию свою помощь. Был у нас и резчик, были и баллоны. Командование запретило... Тогда нос еще возвышался над водой на полтора метра. Потом спохватились, когда якорь-цепи ушли в воду. А ведь это главное, что могло спасти людей".
      Это был тот самый, может быть, единственный шанс, который так непростительно упустил Пархоменко. Все остальное было следствием этой необъяснимой проволочки.
      Защитник. Можно себе представить, сколько советчиков у него было в те минуты. Даже какой-то мичман вызывался спасти линкор. Немудрено, что в такой лавине предложений и докладов сообщение командира "Карабаха" могло остаться просто неуслышанным. Ведь не забывайте, что человек, который должен был перерабатывать всю эту информацию, находился в состоянии гипертонического криза...
      Обвинитель. Истории известны многие примеры, когда тяжело раненные флотоводцы управляли сражениями, не теряя присутствия духа.
      Защитник. Мы не вправе требовать по закону, чтобы все командующие армиями или флотами обладали качествами Багратиона или Нельсона. В конце концов, это чистая физиология: один может сохранять четкость мышления и при сорокаградусной горячке, у другого разум мутится при виде собственной крови.
      Обвинитель. Не убедили. На таких постах, какой занимал Пархоменко, люди должны подбираться по выдающимся человеческим качествам - ума, воли, мужества, чести.
      Кадровый эскалатор, который порой автоматически доставляет послушных и исправных службистов на высокие посты, должен быть остановлен и переделан.
      Ответственность за выдвижение Пархоменко на должность командующего Черноморским флотом несет и человек, который ему этот флот со всеми его тогдашними нерешенными проблемами и передал, а именно: адмирал С.Г. Горшков. За месяцы недолгого командования флотом вице-адмирал Пархоменко снискал себе славу верхогляда и грубияна.
      Очевидцы, а их немало, утверждают, что в последние минуты Пархоменко потерял самообладание: пытался спасти корабль угрозами о расстреле "трусов и паникеров" (это те, кто предлагал снять с корабля ненужный личный состав). Именно тогда был обруган и послан вниз, в ПЭЖ, поднявшийся для доклада о предельном крене инженер-капитан 1-го ранга Иванов. Он отправился в недра линкора за считанные минуты до гибельного опрокидывания. Его гибель - на совести комфлота, как и тех десятков моряков - сколько их было?! - которые минуты за три до оверкиля выбрались на верхнюю палубу из люка 28-го кубрика. Они так некстати попались на глаза взбешенному адмиралу.
      "Все вниз!" - в запале рявкнул на них Пархоменко, и матросы послушно нырнули в люк, чтобы остаться там навсегда в стальной западне 28-го кубрика. Страшная цена нервного срыва.
      Практически все, что предпринимал Пархоменко, он делал не во спасение корабля, а в свою собственную защиту теми или иными статьями устава. Это выполнил, и это - тоже, и здесь - не подкопаешься. Нужны были аварийные партии с других кораблей? Нет. Они только мешали. Рук для борьбы за живучесть хватало и своих. Но раз устав требует - значит, так и сделали, невзирая на целесообразность, на здравый смысл. Но ведь устав не догма, а руководство к действию.
      Страх и только страх помыкал комфлота в ту ночь. Страх перед обвинением в личной трусости погнал его на корабль, гипнотизирующий страх перед судом будущей комиссии помешал отдать приказ о покидании корабля хотя бы за десять минут до опрокидывания. Хотя бы за пять - и то жертв было бы несравнимо меньше.
      Если пробоину нанесла мина, то опрокинули и окончательно погубили линкор начальствобоязнь и некомпетентность человека, командовавшего флотом и линкором.
      Страх командующего оказался сильнее бесстрашия его матросов.
      Посмею назвать Пархоменко фигурой трагической. Да, он восстановил свое вице-адмиральское звание, свою служебную репутацию, да и пять орденов Красного Знамени вкупе с орденом Ленина тоже о чем-то говорят.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41