Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Черкашин Николай Андреевич / Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска') - Чтение (стр. 17)
Автор: Черкашин Николай Андреевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Вдруг перед нами вырос длинный, полутораметровый барьер - скуловой киль. Ленька Смоляков, он впереди бежал, ухватился за киль и мне кричит: "Держись за мои ноги!" Я схватил его за штанины, но в мои ноги тоже кто-то вцепился, потом еще... Я не удержался, оторвался, и вся цепочка покатилась по острым ракушкам - ладони, локти, колени, все в кровь. Но расцепились, кое-как вскарабкались к проклятой ребрине, перелезли через нее и очутились на спасительно широком днище линкора. Как на огромном плавучем острове. Много нас тут оказалось, человек пятьдесят. В том числе и Ваня Сопронов из Воронежа, тот самый, что в гальюн нас за семь верст водил.
      Мы все бросились в нос, откуда бил из пробоины высокий фонтан. Почему-то все решили, что вот-вот взорвутся погреба кормовых башен, а в носу боезапаса - поменьше... Кое-кто сбрасывал бушлаты, одежду, кидался в воду и плыл к берегу. Пример был заразителен, я тоже начал расстегивать ремень, да вдруг увидел, как парень, что поплыл через бухту к Куриной пристани, вдруг скрылся под водой и уже больше не вынырнул...
      - Ребята, кто на киле, ко мне! - Это кричал помощник начальника штаба эскадры капитан 2-го ранга Соловьев. - В воду не прыгать! утопят! Держаться всем на днище!
      Если бы не он, меня, да и других, на свете давно не было, сейчас бы встретил - в ножки ему поклонился. Удержал нас Соловьев от безрассудства, от горячки. Остались мы на днище.
      Помню, вынырнул из воды курсант, забрался на днище, нашел чью-то брошенную одежду, переоделся в сухое, достал из кармана папиросы, закурил и головой покачал: "Вот это практика-а!.."
      Подошла десантная баржа. Покатость линкоровского борта мешала ей пристать вплотную. Тогда нам стали бросать концы и перетаскивать на борт. Только я перебрался таким макаром, вдруг слышу:
      - Витька, помоги!
      Между корпусом корабля и баржей барахтается Петька Науменко. Бросил ему пожарный шланг. Тот по нему и влез. Потом еще кто-то.
      Доставили нас в госпиталь, налили по полкружки спирта. Опрокинули, а руки все равно трясутся, в кровь изрезаны. Шел мимо врач-подполковник, увидел, как руки у нас дрожат.
      - Ну что, ребята, не можете успокоиться? Налейте им еще.
      Утром нас вызвали на госпитальный причал опознавать погибших. Их было много, они лежали в несколько рядов. Мы ходили между ними, вглядывались в неузнаваемые - распухшие, изъеденные мазутом - лица. Узнали только одного из своей батареи, и то лишь по родимому пятну на ноге. Офицер, шедший за нами, записал его фамилию в блокноте, вынул из робы документы и бросил их в фанерный ящик клиновидной формы. Там было уже много боевых книжек и комсомольских билетов, разбухших от воды.
      Я не смог долго находиться на причале - нервы слабину дали - и попросил, чтобы меня в опознание больше не назначали.
      В войну мы были мальчишками. Но многим из нас война отпустила лишь десять лет мирной жизни. На "Новороссийске" она вернулась к нам, дыхнула в лицо из-под воды. Мы обязаны помнить тех ребят, чьи тела лежали на Госпитальном причале. Они тоже погибли на Великой Отечественной...
      Мой племянник вернулся из Афганистана седым. Его погибшие товарищи получили награды посмертно. Но ведь и мои товарищи по "Новороссийску" были ничуть не хуже той молодежи, что воевала под пулями душманов.
      Матрос Полковников
      Я разыскал его в Москве, на Садовом кольце, в бывшей келье монастыря, превращенной в один из кабинетов Министерства связи РСФСР. На стене под сувенирным штурвалом висел великолепный фотоснимок "Новороссийска".
      У Михаила Ивановича Полковникова - бывшего электрика электротехнического дивизиона - спокойное грустное лицо. Родом он из села Морозова, что под Касимовом, на рязанской земле. И хотя занимает теперь в министерстве большой пост и офицер запаса, все же, знакомясь, представляется порой с флотской лихостью:
      "Матрос Полковников".
      День начинался рабочий, страдный. За окном вовсю ревело Садовое кольцо. Рассказ о "Новороссийске" то и дело прерывался звонками - Михаил Иванович снимал разномастные телефонные трубки, извлекая их порой из самых невероятных мест: из-за спинки кресла, из ящика стола... Приносили бумаги на подпись, врывались в двери посетители. Пока наконец хозяин кабинета не вызвал секретаршу и не взмолился:
      - Полчаса меня ни для кого нет!
      Правда, и в эти полчаса прорывались звонки из Совмина и других важных мест. Полковников нажимал клавиши селектора и слушал с отсутствующим взглядом. В эти минуты он был на "Новороссийске".
      - Я лег поздно. Засиделся в кубрике у своего дружка Коли Шавладзе из Тбилиси. Он учил меня грузинскому языку, и мне никак не давалось сочетание "цхэ"... Мог ли я подумать тогда, что это наш последний урок? Коля погиб при взрыве.
      Через наш кубрик проходила шахта носовой электростанции. Между этой шахтой и барбетом башни главного калибра и висела моя койка во втором ярусе. Наверное, этот закуток и спас меня от удара взрывной волны. Швырнуло меня за левый борт, и очнулся я лишь от холода подступившей к голове воды. Вовремя, а то бы захлебнулся... Уши забиты илом, темень, ничего не вижу и не слышу... Спасибо нашему комдиву Матусевичу, учил нас ориентироваться внутри корабля в полной тьме. Нащупал я дверцы рундука, а одна из них была с приметиной - выпуклая. И сразу понял, где я. Пополз к трапу, ноги побиты, но не переломаны. Когда бросило меня на швеллер коечной стойки, то, видно, размозжило бедренные мышцы. У трапа глянул вверх и увидел звездное небо. Озадачился: как же так - ложился спать на третьей палубе, а оказался на первой? Потом дошло - это пробоина.
      Подняться по трапу я не смог. Но, зная расположение смежных помещений, вспомнил, что один из люков шахты электростанции открывался в наш 14-й кубрик. Через него и выбрался по скоб-трапу наверх. Вот тут нервное напряжение чуток спало, и ноги мне начисто отказали. Упал на палубе, бьюсь в иле... Подбежали ко мне наши электрики. Они в фок-мачте ночевали, там была выгородка для зарядки аккумуляторов, ну, они, чтобы утром на физзарядку из кубрика не бегать, там и спали. Поэтому сразу же нашлась простыня, надрали ее на ленты и забинтовали ноги. Помогли добраться до 17-го кубрика, где была медсанчасть. Матрос-санитар сделал нормальную перевязку, вколол противошоковый укол, дал глотнуть спирту. Тут от всех этих процедур вернулся ко мне слух, я почувствовал, что могу стоять на своих двоих, а раз объявлена боевая тревога, то место мне не в лазарете, а на родном боевом посту - в турбогенераторной 3-й электростанции в корме. По боевому расписанию я обеспечивал подачу электроэнергии на приборы управления кораблем.
      Трансляция не работала. Мы все так и сидели, пока перед самым опрокидыванием в наш отсек не заглянул старшина 1-й статьи Миша Батяев, земляк мой почти - из Мытищ. Закричал он нашему мичману:
      - Эх, дед, войну провоевал, а понять не можешь, что в такой крен кувырнемся к едрене-фене! Команда была: "Покинуть корабль!"
      Только мы выбрались наверх, как все и посыпалось. Прыгнул я на правый борт, что из моря выходил. По счастью, на винты не попал, угодил прямо в воду. А она холодная - ноги вконец отказали. Я до флота штангой занимался, руки сильные были, поплыл на одних руках. Ну и еще раз мне повезло: какой-то матрос (кто - не знаю) стал меня поддерживать на плаву. Устанут руки, он меня за трусы держит. Потом я плыву, он на спине отдыхает. Так до берега и добрались.
      В госпитале отмыли от ила и мазута (ил даже внутрь часов "Победа" попал), выдали халат и кальсоны. Лег в палате. Тут нервы отошли, заныли побитые ноги, да так, что света белого не вижу.
      А раненых все привозили и привозили. Пришел врач и попросил:
      - Товарищи, кто может самостоятельно передвигаться, просьба перейти на плавучий госпиталь.
      Взял я костыли и побрел вслед за командой ходячих.
      Никогда не забуду, как отнеслись к нам севастопольцы - женщины, дети, рабочие приходили к нам в палаты, несли яблоки, дыни, виноград. Пионеры притащили из магазина целый короб "Беломора".
      Потом служил я на крейсере "Куйбышев", но недолго. Комиссовали по ревматизму.
      Вот что интересно: и мне, и деду моему по матери - боцманмату Юмакову Никифору Антоновичу - довелось служить в одной и той же бухте. Только дед Первую мировую прихватил - плавал на подводной лодке "Кит", а мне "Новороссийск" выпал.
      Дед читал много. Еще в Севастополе выписал собрание сочинений Дарвина, прочитал все тома и стал атеистом. Прожил 83 года. Перед смертью просил, чтоб похоронили его в тельняшке. Я свою снял. А бабка сказала, что так нельзя.
      Полчаса, отведенные на беседу, истекли, и в кабинет "матроса Полковникова" ввалились истомленные ожиданием посетители.
      За монастырским оконцем ревело раскаленное Садовое кольцо.
      Лейтенантовы вдовы
      Этим двум милым, интеллигентным москвичкам, моложавым бабушкам, выпал один и тот же жребий - быть вдовами лейтенантов. У той и у другой висят на стенах увеличенные фотопортреты вечно молодых мужей. Строгие, серьезные лица лейтенантов пятидесятых годов. На офицерских погонах инженерные "молоточки". Командир котельной группы инженер-лейтенант Владимир Писарев и командир трюмной группы инженер-лейтенант Анатолий Михалюк... Они так никогда и не увидели своих детей, хотя оба знали - еще месяц-другой, и они станут отцами. Оба сгинули в преисподней перевернутого линкора: один в "трюмах", другой в "котлах".
      Есть ли большие трудяги на корабле, чем командиры котельной и трюмной групп?
      Кто из офицеров поднимался в кают-компанию из таких глубин линкорова чрева, из чудовищных подпалубных лабиринтов, из адовых котельных отделений, где и черти бы свалились от рева форсунок и жара распыленного мазута? У кого из офицеров столь тяжелый "личный состав"? Тяжелый по характеру, к тому ж не бог весть какой грамотешки, изнуренный огненными вахтами, короче, отнюдь не благонравный?..
      Эти инженер-лейтенанты не унывали, и все у них спорилось...
      - Володя, Владимир Евгеньевич, - рассказывает Людмила Борисовна, родом из нижегородского села Возьянка. По семейным преданиям, состоял в дальнем родстве с писателем Писемским. Поступил в военно-морское инженерное училище в Пушкине, потом круто изменил выбор, стал студентом Московского химико-технологического института имени Менделеева. И все же флот перетянул. В 54-м получил кортик и погоны лейтенанта вкупе с дипломом инженера-паросиловика. Сначала его назначили на крейсер "Адмирал Нахимов", а с марта 55-го перевели на линкор "Новороссийск". И всего-то полгода довелось ему на нем послужить...
      Мы снимали комнату на Садовой улице. Это на самом верху Севастополя. Из нашего окна всегда были видны верхушки труб "Новороссийска", и я определяла по ним, где муж: нет их - Володя в море, есть - значит, может ненароком и домой заглянуть. Он ведь сутками пропадал на корабле. Служба.
      Взрыва я не слышала. Утром, как всегда, выглянула в окно. Труб нет. Все ясно - ушли в море. Я ждала ребенка и потому частенько наведывалась на рынок за свежими овощами. В то утро, без всяких дурных предчувствий, отправилась в Артбухту с хозяйственной корзиной. Тетки в очереди гудят: "Новороссийск", "Новороссийск"..." Прислушалась - ушам не верю: взорвался! Первая мысль: наверное, котлы! Володя!
      Кинулась на возвышенность, откуда видна Северная бухта. Вижу: против госпиталя - огромная подводная лодка, только без рубки. Пригляделась - это днище опрокинутого линкора. И люди по нему ходят. По молодости была уверена - жив. Жив Володя! Накупила яблок и - скорей в госпиталь. Он конечно же там! У решетки меня не пускают. Всем женам говорят - либо жив, либо погиб, а мне - "неизвестно". День - "неизвестно", два - "неизвестно". Видимо, была надежда, что из перевернутого корпуса еще выйдут люди. Он был там. Только после того как внутри затихли последние стуки, мне выдали свидетельство о смерти. Я осталась совсем одна. Мужа нет. Жилья нет. Вот-вот должна была родиться дочурка... Что делать? Правда, на произвол судьбы меня не бросили. Дали однокомнатную квартиру на окраине Москвы. Вот в ней и живу, и дочь вырастила... Преподавала в школе русский язык и литературу.
      Однажды пришли в гости Володины матросы. Рассказали, что видели лейтенанта Писарева за несколько минут до опрокидывания линкора. Он надел черные перчатки, сказал: "Приказ есть приказ!" - и полез в котлы...
      Марианна Александровна Михалюк захватила в гости к подруге пачку старых - севастопольских - фотографий. Тоненькая, подтянутая, спортивная, ее легко представить женой 24-летнего лейтенанта. Анатолий Михалюк, ее муж, был самым молодым среди "механических" офицеров линкора.
      - Мы дружили с ним с трех лет. Даже к бабушкам ездили гостить вместе. Они жили по соседству - в старинном городе Александрове. Там же играли в моряков, пиратов, капитанов. Толя мастерил кортики, бескозырки... Учились в одной школе, только он шел классом старше. Но это не мешало мне прорабатывать его на комсомольском бюро за задержку с выпуском стенгазеты. Рисовал он прекрасно! Домой возвращались вместе, он слегка урезонивал меня за принципиальность: "Ну ладно, ну чего ты так напустилась... Сказал, сдам в срок, - сделаю". Это было его золотым правилом - держать слово.
      Конечно же, он поступал только в морское училище - в филиал "Дзержинки" в Пушкино. Учился вместе с Володей Писаревым, только на разных курсах. Защитился на "отлично". Ему предложили выбирать флот. На Черное море была лишь одна вакансия. Он хотел на Север, но пожалел меня. "Ты у меня такая маленькая, худенькая, куда тебя в Заполярье везти?!" И поехали мы в Севастополь. Был март 55-го. В день приезда объявили общефлотское учение. Сирены воют, матросы в касках бегают... Сидим мы в ресторанчике, решаем, где приткнуться. А одна женщина спрашивает его: "Сколько вашей жене лет-то? Школу-то хоть кончила?" А я уж пединститут закончила, романо-германская филология...
      Сняли мы комнатку на Ивана Голубца. Виделись нечасто. Толя вживался в службу, в экипаж, в сложное корабельное хозяйство. Да и не баловали лейтенантов сходами на берег. Я его всегда до самой Минной стенки провожала - на баркас с линкора. Хоть в пять утра, с первым троллейбусом.
      К осени ждали прибавку в семействе. По моим подсчетам, она должна была произойти 25 ноября. Врачи советовали мне рожать дома, в Москве. Я тянула до последнего, не хотелось расставаться. Уехала 27 октября. За два дня до несчастья.
      Сообщили мне не сразу... Прошли ноябрьские праздники, а поздравление от Толи я не получила. Это удивило, он не мог не прислать открытки. 10 ноября у меня день рождения, и снова молчание. Тут уж я встревожилась и послала телеграмму его товарищу. Он тоже не ответил (потом выяснилось, погиб вместе с Толей). Я послала телеграмму на имя командира. 14 ноября почтальон приносит ответную депешу: "Сообщаю, что Михалюк Анатолий Емельянович погиб в море при исполнении служебных обязанностей. Командир части". Я не поверила. Этого просто не могло быть. Что-то напутали... Сели мы с мамой в поезд и поехали в Севастополь. Линкора не было...
      Мама пошла в экипаж, а я слегла дома, на нервной почве отнялась правая рука. Писать не могла. Все бумаги оформляла мама. Я ведь вообще без документов осталась. Толя хранил в своей каюте и мой диплом, и комсомольский билет, и свидетельство о браке. "Линкор, - говорил он, - это же крепость, сейф..." Ну да бог с ними, с бумажками...
      Пришел к нам на квартиру Толин матрос и рассказал: "Лейтенанта Михалюка послали вниз подкреплять переборки. Меня он отправил с докладом на верхнюю палубу за пять минут до переворачивания. Там и спасся..."
      Уехали мы через два дня. Мама очень опасалась за ребенка. Но Иришка родилась благополучно.
      Дали нам пенсию в 58 нынешних рублей, но при Хрущеве ее урезали, так что мне, чтобы продержаться, пришлось выучить голландский язык. Меня взяли референтом-библиографом в Государственную библиотеку иностранной литературы. А потом, когда дочка подросла, мы уехали с ней в Магадан, там я два года преподавала немецкий в местном пединституте. В общем, выжили. Наверное, все-таки физическая закалка помогла. Я ведь мастер спорта по легкой атлетике. В пятьдесят лет на дельтаплане полетела...
      Из училища, которое он кончал, доброе письмо прислали, сообщили, что "за мужество и героизм, проявленные при спасении корабля, инженер-лейтенант Михалюк посмертно представлен к ордену Ленина". Орден так и не дали, но... Вот мой орден!
      Марианна Александровна достала фотографию внука Вадима.
      - Вылитый дед!.. Иришка окончила МАИ, работает инженером-конструктором в КБ Ильюшина.
      Вот и вся история!
      Из потертого конвертика выпал каштановый завиток лейтенантских кудрей...
      В тот вечер лица лейтенантовых вдов были светлы... Корабль их мужей всплывал из ила забвения.
      "Это не газон, это братская могила!.."
      Среди читательских откликов на повесть "Взрыв корабля", опубликованную в журнале "Дружба народов" (речь в ней шла о гибели линкора "Пересвет" в Средиземном море), пришло письмо от дочери погибшего на "Новороссийске" инженер-капитана 3-го ранга Матусевича.
      "Пишу в надежде привлечь Ваше внимание к трагической судьбе линейного корабля "Новороссийск", - обращалась ко мне Ирина Ефимовна Руденко. Сейчас официально этого корабля будто и не существовало. В музее Черноморского флота, где хранятся сведения о каждом буксире, нет ни строчки о флагманском корабле - линкоре "Новороссийск". Все корабли послевоенной эскадры имеют свои советы ветеранов, только "новороссийцы" вынуждены собираться как бы подпольно. Их сторонятся, их чураются. Братская могила моряков-"новороссийцев" осталась безымянной. В краеведческой литературе, в путеводителях по достопримечательностям Севастополя ее стыдливо именуют "газоном". Но ведь живы и жены, и матери, и дети погибших. Каждый год они приезжают на Братское кладбище и ставят на безымянном "газоне" фотографии своих родных. Два года назад здесь появился гранитный камень с именами двадцати восьми моряков крейсера "Кутузов", которые пришли на помощь "Новороссийску" и погибли вместе с его экипажем. Можно понять "кутузовцев", которые не хотят, чтобы имена их товарищей канули в Лету. Но поймите и нас: над могилой, где покоится более шестисот человек, написано только двадцать восемь имен. Это несправедливо!
      Вот уже много лет я веду по этому вопросу бесконечную переписку с местными властями. Вроде бы все "за", но дело ни с места.
      Мне кажется, настало время правдиво написать о тех печальных событиях".
      Прочтя эти горькие строки, я и отправился в Севастополь...
      Ирина познакомила меня со своей мамой - Ольгой Васильевной, обаятельной женщиной, сохранившей следы былой красоты. В голосе ее звенела не утихшая боль...
      О. В. Матусевич, детский врач, вдова командира электротехнического дивизиона инженер-капитана 3-го ранга Е. Матусевича:
      - Можете считать меня пристрастной, но я все равно скажу, что такие люди, каким был мой муж, - величайшая редкость... Я знала его со школьной скамьи, с четвертого класса. Потом он воевал, был курсантом... Спокойный, выдержанный... В училище его называли "эталон спокойствия". Говорил мало. Но поразительно долго, и притом вдумчиво, умел слушать. Мог часами выслушивать какого-нибудь спившегося рыбака, а потом искренне восхищался: "Какая судьба, Оленька!"
      Он из тех людей, что сделали себя сами. Он вышел из очень бедной и многодетной семьи. В 41-м поступил в Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. С первого же курса ушел на фронт - в бригаду морской пехоты, был старшиной десантной роты. Ходил в разведку, в прорывы, в атаки... Раны, ордена, новые бои... После войны учился в Ленинграде - в Высшем военно-морском инженерном училище имени Дзержинского. Учился отлично. Флотский журналист завершил большой очерк о нем такими словами:
      "Лейтенант Матусевич покидает стены родного училища, чтобы нести службу у сложных механизмов боевого корабля. Можно быть уверенным, что он будет нести ее так же отлично, как отлично воевал, учился и защитил перед государственной комиссией свой дипломный проект".
      Можно быть уверенным... Так оно и было.
      - За день до взрыва мы ходили с ним в летний кинотеатр на Приморском бульваре. Смотрели зарубежный фильм "За 13 жизней".
      Это о том, как спасали после обвала в шахте тринадцать засыпанных шахтеров... Незадолго до этого я прочитала роман Сергеева-Ценского "Утренний взрыв" - о гибели линкора "Императрица Мария" - и потому спросила:
      - А если бы "Мария" перевернулась сейчас, смогли бы достать из нее людей?
      - Конечно. Сейчас у нас есть понтоны, кессоны, колокола, мощные плавкраны... Людей обязательно спасли бы.
      Я хорошо запомнила эти его слова, так как он произнес их с большой уверенностью, хотя раньше часто повторял: "При аварии корабля механики всегда гибнут первыми. Они находятся в глубине корпуса, и к ним очень трудно пробраться".
      Это был наш последний с ним разговор, и он не мог не вспомнить о нем в те ужасные часы после взрыва, после опрокидывания корабля... Ефим находился в ПЭЖе - посту энергетики и живучести. Там был инженерный мозговой центр, который искал пути спасения линкора.
      В ту последнюю нашу ночь он долго не мог заснуть. Утром встал, спросил, какую надеть рубашку, и ушел на службу. Никаких особенных слов при прощании не было сказано. Ведь в субботу он должен был прийти домой в "сквозное" - до понедельника - увольнение.
      В пятницу я долго гладила, поздно легла... Меня разбудил крик квартирной хозяйки Ольги Погребной (ее муж - капитан интендантской службы был на "Новороссийске" финансистом):
      - Оля! Линкор взорвался и перевернулся!
      Я вскочила, быстро оделась и все время повторяла:
      - Значит, его уже нет?! Значит, его уже нет?!
      Моя младшенькая, ей было всего несколько месяцев, крепко спала. Сейчас ей тридцать три года. Отца она знает только по фотографиям да моим рассказам.
      Глава вторая
      "ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ" МЕНЯЕТ ИМЯ
      Любая страна гордится своим флотом, даже если весь флот - дюжина патрульных катеров.
      Флоты великих держав стояли на линкорах, как земля на библейских китах. Если шахматную иерархию перенести на корабли, то линкор, безусловно, король, гордо шествующий по морям в окружении блистательной свиты крейсеров и эсминцев.
      Орудийные стволы дредноутов повелевали ходом войн на морях, как дирижерские палочки - оркестрами.
      Правда, ныне эти исполинские корабли вымерли, как когда-то мастодонты, почти повсеместно*. Их вытеснили другие гиганты - авианосцы и атомарины (атомные подводные лодки). Выросло уже не одно поколение морских офицеров, которые никогда не ступали на палубу линейного корабля - законодателя канонов морской культуры, классического уклада флотской жизни, основ Корабельного устава.
      Порядки и обычаи, заведенные на линкорах, остались эталонами и на современных ракетоносцах. Офицера, матроса с линкора отличали и отменная выправка, и особый шик. Линкор - это немыслимое соседство хорошо пристрелянных орудий в башнях и хорошо настроенного рояля в салоне. Это броня и хрусталь, это дворец кают-компании над преисподней котельных шахт и арт-погребов.
      Линкор, наконец, одна из самых громадных военных машин человечества. Машин густонаселенных, как хороший городской квартал. Стальной плавучий остров, опоясанный мощным броневым поясом.
      Сказать, что линкор - это плавучая крепость, сказать очень мало. Я храню листок из отрывного календаря за 1941 год. Там помещен необычный рисунок. Художник, чтобы показать размеры линкора, изобразил корабль в Охотном ряду рядом с многоэтажным зданием Госплана. Откуда-то из-под огромных гребных винтов, выползал трамвай, крохотный грузовик объезжал великанский якорь, дымовые трубы вздымались почти вровень с кремлевскими башнями.
      "Подобно танку, - пояснял текст, - линкор обшит крепкой стальной броней. У танка броня - в два-три сантиметра. А у линкора она толщиной почти в полметра. В длину линкор доходит до четверти километра.
      Могучая, странствующая по океану крепость - вот что такое линкор. У него свои электростанция, радиостанция, обсерватория, телефонная связь, телеграф, водопровод, отопление, склады. Живет на линкоре свыше полутора тысяч человек. И эта чудовищная громадина мчится по морю со скоростью до пятидесяти километров в час - так же быстро, как мчится по рельсам поезд!"
      К этому несколько наивному, но вообще-то верному описанию линкора можно добавить точные цифры. Водоизмещение "Новороссийска" составляло 29 032 тонны, длина - 185,4 метра, ширина - 28 метров, осадка - 10,8 метра, мощность машин - 93 000 лошадиных сил, скорость - 29 узлов. Без пополнения топлива он мог пройти 3100 миль (6 тысяч километров). Вооружен он был, как никакой другой корабль нашего флота, - десять 320-миллиметровых орудий, дюжина 120-миллиметровых орудий, восемь 100-миллиметровых пушек и 36 скорострельных автоматов прикрывали его от самолетов (см. фото на вклейке).
      По сути дела, это была фабрика мощнейшего артиллерийского огня, извергавшая его прежде всего из четырех башен главного калибра - две в носу, две в корме. Башня - многоярусный цех со своим вертикальным конвейером подачи полутонных снарядов из глубины погребов в зарядники орудий. Стальные чушки весом 525 килограммов подкатывали к элеваторам по монорельсовой дороге. Вслед им уходили 147-килограммовые пороховые заряды.
      Сорок три электромотора и девяносто два человека заряжали, вращали, нацеливали каждую из этих башен с быстротой ружейного механизма...
      К середине пятидесятых годов на Черноморском флоте доживали свой многотрудный век два последних линкора: "Севастополь" и "Новороссийск"...
      "Чтобы избежать возможных диверсий..."
      В 1977 году газетные дела привели меня, тогда корреспондента "Красной звезды", в дом бывшего заместителя наркома ВМФ адмирала в отставке Гордея Ивановича Левченко. Старый моряк, участник штурма Зимнего, боец Гражданской войны, в тридцатые годы командир "Авроры", один из крупных военачальников нашего флота в годы Великой Отечественной войны, работал над своими мемуарами. Одну из глав этой, к сожалению, до сих пор неизданной книги я привожу здесь с небольшими сокращениями.
      Адмирал Г. И. Левченко:
      "Правительство Советского Союза договорилось с правительством Албании и Италии о том, что линейный корабль "Джулио Чезаре" и четыре подлодки будут приниматься в албанском порту Волона (Влёра). Я был командирован в Албанию как ответственное лицо для встречи и организации приема этих кораблей с последующим переводом их в Севастополь.
      12 января 1949 года мы вместе с представителем Главного штаба ВМФ капитаном 1-го ранга Куделей вылетели в Тирану. Один крейсер и несколько миноносцев итальянцы перевели своими командами в Одессу, но на переходе сумели их основательно повредить, так что корабли требовали капитального ремонта. Учитывая это, решено было для приемки главных сил послать меня.
      В Тирану, столицу Албании, мы прибыли 13 января. Команды для приема кораблей вышли на транспорте "Украина" из Севастополя и в порт Волона прибыли 15 января. Утром следующего дня наши офицеры и матросы провели траление бухты порта Волона. Вся акватория была тщательно обследована. Мин обнаружено не было.
      С командой будущего "Новороссийска" проводились занятия по специальности, матросам разъяснялись трудности, которые могут встретиться при приемке кораблей, проводились беседы о бдительности и возможных диверсиях фашиствующих итальянцев.
      Был разработан план встречи итальянских кораблей, перевозки на них советских команд, расстановки на боевых постах корабля специалистов у всех действующих механизмов, вплоть до ходового мостика.
      Каждый наш матрос был снабжен суточным сухим пайком, чтобы не питаться вместе с итальянской командой из одного котла. Предупредили всех строго: с боевых постов не уходить, а стоять с итальянцами до тех пор, пока они не покинут корабль. Все это делалось для того, чтобы избежать возможных диверсий или вредительства, как это было на тех кораблях, которые итальянцы сдавали в Одессе.
      Наконец получили извещение из Москвы, что линкор и подлодки вышли из порта Италии в Волону. Мы постоянно вели наблюдение за морем. 3 февраля в 9 часов обнаружили силуэт линкора. Я тут же вышел к нему на транспорте "Феолент", чтобы провести корабль к месту постановки на якорь. В полдень линкор отдал якорь, спустил трап. Тут же наша команда перебралась по трапу на линкор, и под руководством своих офицеров и старшин боевые смены разошлись по постам. Все это было проделано довольно быстро, ибо наши моряки служили тоже на линкоре, так что пути движения по кораблю были им знакомы. На "Чезаре" пришли из Италии и десять советских моряков, командированных туда ранее. Они тоже присоединились к нашей команде, хотя и не понимали до конца, в чем дело, почему такая спешка. Озадачены были и итальянцы. Назначенный командиром линкора капитан 1-го ранга Беляев объяснил им, что наши матросы хотят перенять опыт у своих коллег, посмотреть, как они обслуживают механизмы после похода. Все шло так, как нам хотелось: после остановки машин итальянцы от механизмов отошли, а наши матросы остались на боевых постах. К 24 часам мы перевезли всю советскую команду на линкор. Утром мы предложили итальянскому командованию подписать акт приемки и передачи линкора, но получили отказ. Наши решительные действия привели итальянское командование в некоторое замешательство. Мы же усилили боевые посты, особенно в ночное время, и так было до тех пор, пока итальянская команда не покинула корабль.
      По договору итальянцы должны были оставить 15 % команды на линкоре, чтобы обеспечить переход в Севастополь. Полагаю, среди них могли быть те, кто должен был сделать все для того, чтобы линкор не пришел в советские воды.
      Оценивая возможные неприятности при наличии итальянской команды на линкоре, я послал в Москву радиограмму с просьбой, чтобы нам разрешили отказаться от помощи итальянцев, заверив, что мы справимся своими силами. Согласие получил незамедлительно.
      4 февраля мы хотели поднять свой Военно-морской флаг, поскольку вся наша команда находилась на линкоре, но итальянцы запротестовали. Было принято решение флагов не поднимать - ни итальянского, ни советского - до тех пор, пока не будет подписан акт передачи. Итальянцы для подписания акта потребовали три дня, хотя эти три дня были совершенно для нас излишни.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41