Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

      Матросы стояли на юте, когда линкор стал крениться. К Пархоменко подбежал флагмех Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз - в ПЭЖ - и остался там навсегда...
      Крен нарастал. Задние ряды строя держались за леера, за задних хватались передние ряды... Строй не распадался. Те же, кому удавалось удержаться, скатывались и тут же снова карабкались на палубу, пока замполит не дал команду: "Плыть к берегу!"
      Потом все ссыпались в воду, да так, что и прыгнуть было некуда. Я влез на барбет 4-й башни вместе с флагманским артиллеристом соединения капитаном 2-го ранга И.Г. Смоляковым, который шел на ют с ящиком-сейфом и пеналом с картами. Он тогда был оперативным дежурным по эскадре. Мы стояли на бортовом срезе, пока средний ствол башни не вошел в воду. Попрощались друг с другом и прыгнули вниз.
      Старший лейтенант К.И. Жилин:
      - Когда дали команду "Не занятым в аварийных работах построиться на юте!", я приказал своей батарее покинуть башни. На ют пробирался боком из-за большого крена. Выбрался к самому флагштоку - к тому месту, где был закреплен буксирный конец. Он надраился так, что звенел - вот-вот лопнет. Лопнет - хлестанет - людей побьет. Пришлось отдать буксирный конец - РБ-62 пошел в сторону. В этот-то момент корабль стал быстро валиться левый борт. Корма поднялась метров на двадцать. Люди покатились. Те, кто стоял у лееров, стали прыгать за правый борт. А там дейдвуды, кронштейны... Слышал, как разбивались о них: "шмяк", "шмяк"...
      Я ухватился за кормовой леер: "Что делать?" Прыгнешь за правый борт попадешь на острые лопасти винта, под левый - накроет кораблем. В эти считанные доли секунды надо было на что-то решиться...
      Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
      - Мы втроем - Саня Боголюбов, Леня Серяков и я - остались не у дел и коротали время на своем "объекте приборки" - в адмиральском салоне. Сидели на диванчике против люка и осторожно курили. Неподалеку стояло высокое флотское начальство. Впрочем, ему, конечно, было не до нас. Зато мы находились, что называется, в гуще событий и краем уха ловили обрывки фраз, докладов, пролетавшие с юта через распахнутый люк. Потом крен на левый борт стал ощутимо нарастать. Я забеспокоился:
      - Ребята, давайте вылезать!
      Но вылезать уже было непросто: трап принял отрицательный лон. Я ухватился за упор крышки люка, и ребята меня вытолкнули снизу. Затем таким же макаром выбрался Саня Боголюбов. Вылез Леня Серяков, и тут линкор перевернулся. Мы оказались под кораблем. Темень, холод, на уши давит глубина... Куда плыть?
      Тычешься вверх, как рыба об лед; всюду палуба - не всплыть. Поплыл туда, куда плылось... Это чистая случайность, что поперек палубы, а не вдоль. Метров через десять почувствовал, что верх свободен, и изо всех сил заработал руками. Воздуха в груди уже не оставалось...
      Капитан-лейтенант В.И. Ходов, парторг линкора:
      - Сдав обязанности замполита прибывшему на борт Шестаку, я отправился на среднюю палубу, где у аварийщиков не было ни одного офицера. Спустился в один из кубриков - там только что заделали дверь. Доложили в ПЭЖ. Нам приказали перейти в смежное помещение и загерметизировать его. В ход пошли шинели, куски одеял, все, что попадалось под руку. Однако крен нарастал так, что стоять уже было трудно. Старшина доложил в ПЭЖ, что задание выполнено. Из поста энергетики и живучести приказали всем срочно выйти наверх.
      Я успел забежать в свою каюту, сбросил синий рабочий китель, он был весь в мазуте, надел новый, суконный, переложил в него партбилет. Партбилеты мы всегда носили с собой, в специально нашитых изнутри карманчиках. Забрал с собой партбилеты командира и инженера-механика, уехавших в отпуска. Вышел наверх. Большая часть команды и аварийные партии соседних кораблей стояли в строю на юте вдоль правого борта. Корма уже сильно поднялась. Строй сгрудился. Я подошел к Шестаку и прочему начальству. Только что из ПЭЖа поступил последний доклад: "Корабль спасти не удастся".
      Помощник командира Зосима Григорьевич Сербулов горестно крякнул: "Эх, комиссары нужны, а не замы!"
      Комфлота стоял у верхней площадки трапа. Он приказал отойти всем плавсредствам подальше от "Новороссийска". И вовремя. Иначе бы через минуту накрыло все катера, баркасы, буксиры, стоявшие у нас под бортом.
      Рядом со мной оказался мичман Анжеуров. Линкор неудержимо валился на борт.
      - Прыгай! - крикнул Анжеуров. Мне подумалось, что прыгать еще рано: очень высоко...
      Мичман Ф.С. Степаненко:
      - Якоря проклятущие держали насмерть. Кто отвечает за якорные устройства? Боцман.
      Прибыл я с берега и первым делом на бак... Что увидел - так это не для печати. Шпили разворочены, в палубе рваная дыра, всюду ноги, руки, головы оторванные, ил, кровь, мазут... Начали трупы собирать, раненых... Только нос расчистили, как он стал тонуть. Бридель не успели отдать, так и бочку носовую притопило.
      Якорь-цепь топором не перерубишь. Толщина звена - 34 миллиметра. Правда, на 30-м и 50-м метрах якорь-цепи есть разрывные звенья, но и они ушли в воду. Обе цепи вытравились на 70 метров. Цепной ящик тоже затопило. В него можно было бы залезть и отдать жвака-галсы - концевые быстроразъемные звенья, тогда бы обе якорь-цепи соскользнули бы в воду. Да ведь и туда уже не доберешься: палуба бака ушла в воду на 38 метров.
      Сунулся я вниз, а там на первой же палубе - вода. Тут вот какая история получилась. Итальянцы построили корабль так, что все трубопроводы, коридоры, проходы прокладывались выше ватерлинии. Поэтому вода топила линкор не снизу, а по верхним палубам, выше ватерлинии. Когда ее набежало достаточно, получилось так: низ - пустой, легкий; верх - затопленный, тяжелый. А тут еще буксир дернул с левого сорта. Вода перелилась влево, и пошел он, родимый, валиться...
      Я стоял у второй башни, держался за стойку. Народ посыпался, я держусь. Вишу. Вода подо мной от людей кипит. Потом оторвался и тоже плюх! - в живое море...
      Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
      - После доклада мы с Ивановым, начальником техупра флота, снова направились в пост энергетики. Положение корабля к этому времени уже заметно ухудшилось: крен на левый борт приближался к опасной величине. По кораблю передали команду: "Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным быть на своих боевых постах! Левый борт в опасности!" Когда крен корабля увеличился до 12 градусов, нарушилась телефонная связь, доклады в пост энергетики перестали поступать, а от старших начальников никаких распоряжений не было. Иванов приказал мне лично выяснить обстановку.
      Я вышел из поста энергетики и спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с матросами. Они укрепляли носовую переборку, так как получили доклад, что помещение носовых турбогенераторов начинает затапливать. Писарев доложил мне, что у них мало аварийного леса. Я велел ему послать людей на правый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. Кубрик уже был затоплен примерно на полметра... У носовой переборки матросы под руководством старшины заделывали отверстие от монорельса для транспортировки снарядов. Я спросил:
      - Откуда топит?
      - Через бортовую продольную переборку! - ответил старшина.
      - Не может быть!..
      Я прошел в кормовую часть кубрика и вначале услышал по звуку, затем и увидел, что вода поступает через щели люка из верхнего кубрика. Тогда я понял, что верхний - 8-й - кубрик уже затоплен!
      В обход - через 17-й и 7-й кубрики - выбежал на верхнюю палубу правого шкафута. Крен корабля продолжал расти. У лееров стояли матросы. Двоим из них я велел закрыть люк 8-го кубрика, через который лилась вниз вода. Матрос доложил мне, что люк уже находится в воде и верхняя палуба левого борта затоплена. Понял, что левый борт уже полностью в воде, и быстро направился на ют, чтобы доложить об опасном положении корабля. Но успел добежать только до камбуза. Опрокидывание застало меня между третьей башней среднего калибра и 100-миллиметровой зенитной пушкой. Тут все загрохотало, палуба выскользнула из-под ног, я получил сильный удар по голове и потерял сознание.
      В 4 часа 15 минут линкор перевернулся вверх килем. Уже позже я определил это время по своим часам, которые остановились в воде.
      Я быстро пришел в себя и стал изо всех сил выгребать вверх, но, ударившись головой, с ужасом понял, что где-то под кораблем. Ориентировки никакой, абсолютная темнота. Я беспорядочно метался в разные стороны, почти теряя надежду выбраться из этой ловушки...
      "Мы доплывем!"
      Море победило. Оно отняло у людей корабль, но оно не смогло лишить их мужества. Они стояли до последнего... Они не бежали с поля боя. Они покидали его вплавь.
      В холодной ночной воде, пережив ужас опрокидывания, моряки не превратились в обезумевшее стадо. Они плыли к берегу, помогая друг другу. К берегу плыли остатки экипажа, а не толпа утопающих. Доплыли не все. Подобрали не всех. То были последние жертвы полуночного взрыва...
      Вице-адмирал В.А. Пархоменко:
      - Я очутился под кораблем на глубине 11-12 метров. Попробовал всплыть - тут же ударился о палубу. Ощупал ее и понял, куда надо плыть. Догадка спасла жизнь: я выплыл. У поверхности начал уже глотать забортную воду. Но плавал хорошо с детства, поэтому без труда освободился от тянувших вниз брюк и кителя. Дальше все как во сне... До берега не доплыл. Подошла шлюпка, мне помогли перелезть через борт. Я приказал грести к Графской пристани. Как был в мокром исподнем, так и направился в штаб. Часовой не узнал, не хотел пускать...
      Я еще не мог свыкнуться с мыслью, что все уже кончено. Впрочем, в корпусе линкора оставались люди, и надо было действовать. Я снял телефонную трубку...
      Старшина команды минеров мичман Н.С. Дунько:
      - Самое страшное из того, что я видел в ту ночь, - это как на моих глазах вывалилась при крене из своего гнезда 60-тонная противоминная орудийная башня и ухнула прямо на баркас с людьми. А там была аварийная партия с крейсера "Фрунзе". Погибли все в мгновение ока... Они сели в баркас, когда левый борт уже касался воды...
      Спасибо Сербулову, помощнику командира, вовремя крикнул:
      "Покинуть корабль!" На то, на что не решился адмирал, отважился капитан 2-го ранга. Ему многие жизнью обязаны.
      А адмирала, кстати, я спас. Плавал-то я - дай бог, чемпион флота как-никак... Чувствую, в воде кто-то сзади вцепился в голову. Я и не вижу кто. Кричу только: "Голову отпусти, а то потонем!" Он отпустил, за плечи держится. Так к шлюпке и подплыли.
      Его втаскивают, а я смотрю - мать честная, да ведь это Пархоменко!..
      Капитан-лейтенант В.И. Ходов:
      - Я прыгнул в воду в сторону крена - солдатиком. Вынырнул, чуть отплыл, и тут за моей спиной раздался мощный всплеск - линкор перевернулся. От удара о воду пошла воздушная волна.
      В воде паники не было. Люди сбивались в группки и плыли на огни берега. Метрах в десяти от меня покачивалась фуражка комфлота. Потом увидел, как матросы окружили Пархоменко, готовые в любую минуту прийти к нему на помощь. Неподалеку плыл вице-адмирал Кулаков. Он крикнул матросам: "Ребята, вы сами держитесь! Мы доплывем..."
      Баркасы и катера подбирали плывущих. Некоторые матросы кричали: "Нас не надо! Мы доплывем! Других спасайте!" На днище, на киле перевернувшегося линкора сидели вскарабкавшиеся туда моряки. Они тоже кричали: "У нас нормально! Подбирайте тех, кто тонет".
      Меня втащили на катер с крейсера "Фрунзе". И вовремя. Выбился из сил, так как китель не сбросил: в нем были партбилеты и членские взносы. Всех спасенных катер высадил на крейсер "Фрунзе". У трапа нас встретил корабельный врач.
      - Как себя чувствуете?
      - Нормально.
      Я прошел в каюту секретаря партбюро. Офицеры набились.
      - Расскажи, как там?
      - Дайте переодеться...
      Партбилеты высохли. Чуть покоробились. Но менять их не пришлось...
      Утром начальник политотдела спросил меня, сколько погибло.
      - Человек пятьсот.
      - Не может быть! Преувеличиваешь!
      Увы, я и не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в Учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.
      - А Веры нет. Побежала в госпиталь.
      - Если появится, передайте, что я жив.
      Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы. При расследовании председатель комиссии Малышев сказал мне: "Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу". Рядом стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов. Малышев заметил ему:
      - Николай Герасимович, всех отличившихся надо бы представить к наградам.
      Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности.
      Старший лейтенант К.И. Жилин:
      - Линкор заваливался на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости - все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко... Раз - взмах два, три... Воздуха не хватает. Но вижу - вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности - найти свою фуражку. Да где там... Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы...
      В воде увидел голову Жени Поторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне:
      - Разденься!
      - И так доплыву.
      Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы - от спортивной формы. Думаю, выберусь и буду как дурак в красных трусах. Нет уж... Лучше так доплыву.
      Вижу, какой-то баркас на месте крутится - в нерешительности. Ору:
      - Иди людей собирать!
      Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим.
      Мы доплыли.
      Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил.
      Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: "Жив-здоров, а пленок нет..." Странный текст?
      Летний отдых я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Эх, да что там пленки... В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история.
      Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
      - Прыгнул я довольно неудачно... Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем... Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане - партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не сбросил. Плыть к баркасам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее.
      Рядом со мной плыл корабельный чекист. Здоровый парень. Его подняли на катер вместе со мной. Оглянулся, увидел перевернутый линкор и рухнул замертво. Сердце разорвалось.
      Мичман Ф.С. Степаненко:
      - В воде за меня ухватился юнга. Плавать не умел. Так я и греб - один за двоих. Наверное бы, не сдюжил... На счастье, баркас подошел. Все матросы на нем - к нам спиной: с другого борта людей вылавливают. А нас заметил старший на баркасе - капитан 2-го ранга. Он мне крюк отпорный протянул. "Держи!" - кричит. Я-то держу, а на мне юнга висит. Вижу, капитан не удержит нас двоих. Я подтянулся, схватил его за руку - мертвой хваткой. Тот от боли вскрикнул. Матросы услышали - помогли. На берегу отжался и снова в катер - других спасать.
      Вечером приплелся домой. Сынишка дома один. Плачет. Покормил его и пошел искать жену по больницам. Ее на "скорой" вместе с дочкой увезли. Куда, что - не знаю. Однако нашел. О "Новороссийске" она еще ничего не знала. Я не стал ей ничего говорить. Чтоб не пугать...
      Мичман И.М. Анжеуров:
      - В руку мне вцепился молодой матрос Литеев. Он не умел плавать. Сначала мы, потеряв ориентировку, поплыли к Северной стороне. Затем крейсер "Молотов" осветил прожектором место гибели "Новороссийска", и мы повернули к Аполлоновке. По воде растекался мазут, он забивал рот, трудно было дышать... Нас подобрал баркас, набитый до отказа "новороссийцами". На руке моей так и остался черный след от мертвой хватки Литеева...
      Выбравшись на берег, пошел к госпиталю. Туда уже сбегались жены наших моряков: "Где мой?", "Моего не видели?".
      Меня остановила жена Матусевича - Ольга Васильевна. Что я мог ей сказать?!
      Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
      - Под палубой опрокинувшегося линкора я пробыл несколько минут. Надо ли говорить, что они показались мне вечностью?! Все же каким-то образом я вынырнул на поверхность по левому борту. Вокруг плавали матросы. Я полуоглох: залило уши, и звуки сносились весьма приглушенные. Кормовая часть линкора освещалась сильным прожектором буксира. Возле носа сновали катера, баркасы, которые подбирали людей на воде. До этих катеров было примерно 150-180 метров. Госпитальная стенка не освещалась, в темноте ее не было видно. Поэтому я поплыл по направлению катерам, с трудом доплыл до одного из них. Переполненный катер подошел к госпитальному причалу. В госпитале нас собрали всех в клубе, а затем направили в палаты, на освободившиеся от ходячих больных места. У меня обнаружили двустороннее воспаление легких. Очевидно, потому, что в легкие попало большое количество забортной воды. Дня три держалась высокая температура. Несколько первых ночей я не мог спать, несмотря на значительные дозы снотворного. Порывался как можно быстрее покинуть палату, уйти из госпиталя. На следующий день меня пригласил к телефону флагманский инженер-механик штаба флота В. А. Самарин. Поинтересовавшись здоровьем, он попросил сообщить ему письменно мои наблюдения и выводы о происшедшем. Я написал все, что видел на корабле в ту ночь: как велась борьба за живучесть, как героически действовали при этом "новороссийцы".
      Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
      - Бушлат мой намок. Попробовал стянуть, но только сбил его на плечи. А тут еще в меня двое молодых вцепились. Сразу же головой ушел в воду. Ну, думаю, все, амба... Нет, выбарахтались, глотнули воздуха пополам с мазутом и - снова вниз. Однако вынырнули. Так и бултыхались, пока баркас не подошел. Моряк-спасатель лег на планширь и протянул отпорный крюк. Я дотянулся. Нас втащили. Там уже был Саня Боголюбов. А Леня Сериков погиб...
      Вдруг крик: "Старпом тонет!" Моряки с нашего баркаса попрыгали и саженками - к Хуршудову.
      Старпома мы всегда побаивались. Требователен был, но справедлив. Для кого, для кого - а для него море - вся жизнь. Это каждый понимал. Хуршудов был поражен, когда увидел, как к нему бросились матросы. Он думал, что мы в душе его ненавидим. А мы его любили...
      По счастью, Хуршудов не утонул. Он держался на связке "рыбин"* и стал их расталкивать, чтобы за них могли ухватиться и другие.
      В госпитале мне перевязали голову и руку. На руке были часы "Победа". Циферблат был весь в мазуте, но стрелки видны четко. Они застыли на 4 часах 16 минутах 55 секундах.
      Матрос Н.Я. Ворническу:
      - Когда передали распоряжение подняться на верхнюю палубу, мы по команде нашего офицера (все мы прибыли с крейсера "Михаил Кутузов") старшего лейтенанта Дмитриева выбрались на ют. Дмитриев велел нам встать за надстройками, и это спасло жизнь многим "кутузовцам", так как мы не ссыпались в воду вместе с основной массой людей, а получили возможность прыгать с этих надстроек как можно дальше от корабля.
      Бухта огласилась горестным ревом с берега, когда ярко освещенные мачты линкора, описав в воздухе дугу, ухнули в воду. Широченная палуба накрыла сотни барахтающихся людей.
      Последнее, что промелькнуло у меня в сознании, - огни берега и мысль: "Вижу все это в последний раз!" Под водой меня отбросило в сторону и перевернуло несколько раз. Я потерял ощущение, где верх, где низ. Меня выбросило на поверхность само собой, без моего участия. Но тут я попал в самую гущу барахтающихся, тонущих, утопающих людей. Многие хватались друг за друга и уходили под воду целыми гроздьями. Я почувствовал, что в мои ноги тоже кто-то вцепился. Сразу же пошел ко дну. Поскольку я был обутым, каблуком ботинка удалось сбить схватившие меня руки. Вынырнул и поплыл, почти не соображая куда. Потом дошло, что плыву от берега, и с ужасом понял, что обратно мне уже не дотянуть. И вот тут, на исходе сил, я наткнулся на доску длиной метра три. Это было мое спасение. Только теперь, слегка успокоившись, я обнаружил, что в правой руке у меня зажат довольно тяжелый аккумуляторный фонарь. Выбросил его, держаться стало полегче... Вскоре меня догнал какой-то курсант, ухватился за доску, и мы поплыли вдвоем в сторону Госпитальной стенки. На пути нам попались два матроса, которые держались на спасательных кругах и кричали о помощи. Должно быть, это были новички из недавних солдат. Мы подплыли к ним и стали тащить за собой. Причем кричать они не переставали. На наше счастье, подоспел катер, принял этих двоих, а нас... оставил на воде. То ли места на борту не хватило, то ли еще что. Мне до сих пор обидно и непонятно. Но делать нечего. Плывем дальше. Теперь у нас по крайней мере спасательные круги.
      Заметили мы неподалеку какое-то судно. Курсант бросил круг и доску и поплыл к судну. То же сделал и я. Нам помогли подняться на борт, и тут я почувствовал страшный холод. Крупная, неукротимая дрожь сотрясала тело.
      К борту подошел катер штаба флота (черного цвета), оттуда спросили, нет ли на судне спасенных офицеров из штаба. Я спрыгнул в катер, за мной еще несколько человек. Нас доставили на госпитальный причал. Мы помогли выгрузить офицера в очень тяжелом состоянии. Трудно было кого-то узнать: все в мазуте, грязные, мокрые...
      На берегу стояло множество машин "скорой помощи", сновали десятки людей в белых халатах. Ко мне подошла женщина-медик, спросила, не нужна ли мне помощь. Я ответил "нет" и спросил, куда идти. Она показала в глубь аллеи. Я сделал несколько шагов и потерял сознание. Очнулся в госпитале, в ванне с горячей водой, где меня отмывали от мазута. Спросил у санитарок свою робу - принесли. Достал из кармана служебную книжку, комсомольский билет, немного денег... Мне сказали, что все это будет храниться у замначальника госпиталя, однако документы свои я так и не получил...
      На правой голени у меня оказалась большая ссадина. Думаю, что это след моего же каблука, когда я освобождался под водой от вцепившейся в ногу руки.
      Меня уложили в палате. Но спать я не мог. Едва закрывал глаза, как начинало казаться, что кровать опрокидывается, я вскакивал на ноги. И так всю ночь. Мои соседи тоже вскрикивали... На другой день мне сделали успокоительные уколы, я стал спать. Вскоре вернулся в Учебный отряд.
      18 ноября меня уволили в запас, так как служил я по последнему году. Со мной провели беседу о том, чтобы обо всем, что случилось, что видел и слышал, не распространялся. Я до сего дня держал свое слово и пишу обо всем впервые. Счастлив, что дожил до этого дня.
      Старший лейтенант В.Н. Замуриев, командир 4-й башни главного калибра:
      - Всех спасенных моряков, кто не нуждался в медицинской помощи, переправили в казармы Учебного отряда подплава. В кубриках установили двухъярусные койки, получили матрасы, свежее белье. Интендантская служба во главе с майором Бухтияровым быстро организовала переобмундирование экипажа. Прием пищи наладили в одну - первую - смену. На обед и ужин, по рекомендации медиков, выдавали спирт для успокоения нервной системы.
      Здесь же демонстрировали для команды и фильмы. Однажды смотрели "Кортик", а там есть эпизод гибели линкора "Императрица Мария", который подорвался на нашей же 12-й бочке. Фильм растревожил всех заново. Шестерых отправили на носилках в медпункт.
      Надо было прерывать сеанс, но матросы кричали: "Кортик"! "Кортик"!.." Картину крутили четыре раза. И только после беседы врача-подполковника матросы согласились отправить злополучный фильм на кинобазу.
      Вскоре нам сообщили, что к "новороссийцам" едет председатель Правительственной комиссии В.А. Малышев. Быстро навели порядок.
      Я встретил высокого гостя с докладом на лестничной площадке. Вячеслав Александрович предупредил меня знаком: "Команду "Смирно" не подавать". Собрали людей на беседу. Длилась около двух часов. Малышев сказал, что действия "новороссийцев" можно поставить в ряд с подвигом моряков "Варяга", поблагодарил всех за мужество и стойкость.
      Кто-то его спросил, будет ли восстановлен "Новороссийск". Зампредсовмина ответил, что если линкор восстановить не удастся, то его именем назовут один из строящихся крупных военных кораблей...
      К этим строчкам добавить нечего. Замечу лишь, что, как ни было велико душевное и физическое потрясение, пережитое моими собеседниками, никто из них, моряков-"новороссийцев", не проклял море, опасную флотскую службу, никто не поспешил списаться на берег. Напротив, они еще прочнее связали свою жизнь с морем, многие офицеры линкора "Новороссийск" стали впоследствии известными командирами, адмиралами.
      Бывший дежурный по низам в ту трагическую ночь, командир 6-й батареи Карл Иванович Жилин спустя годы командовал крейсерами "Михаил Кутузов" и "Адмирал Ушаков". Флотскую службу закончил в звании контр-адмирала.
      Старпом Григорий Аркадьевич Хуршудов, уйдя в запас, долго еще продолжал морячить капитаном большого промыслового судна.
      Главный боцман линкора Федор Самойлович Степаненко тоже стал капитаном - учебного судна в морской школе ДОСААФ.
      Много писали наши газеты о командире одного из первых советских вертолетоносцев "Ленинград" капитане 1-го ранга Юрии Гарамове. Он тоже прошел школу линкора "Новороссийск", будучи на нем командиром зенитной батареи.
      "Новороссийск" дал целую плеяду замечательных офицеров и адмиралов. Можно было бы называть имя за именем и каждое сопрягать с громкими титулами, званиями. Но это отдельный рассказ.
      Глава четвертая
      "КАРАБАХ" СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ
      Первым к гибнущему линкору подошло спасательное судно "Карабах"...
      Давно уже нет старого спасателя на море, но жив его славный командир капитан 3-го ранга в отставке Константин Семенович Ковалюков.
      Жизнь этого моряка достойна отдельной книги. В числе первых прокладывал он огненные рейсы в сражавшуюся Испанию, оборонял Севастополь, после войны поднимал корабли, спасал суда... И когда Ковалюков говорит: "Я тут по всему Черному морю знаю, кто, где и на какой глубине лежит", - ему можно верить.
      Я разыскал Константина Семеновича за Артбухтой, в том редкостном уже, заповедно-старом уголке Севастополя, где киношники сразу бы присмотрели натуру для фильма времен "Очакова" и "Потемкина": немощеная улочка в глухой зелени частных садов, толстостенные лепные заборы-дувалы, красная черепица невысоких крыш, цементированные дворики... Во всяком случае, домишко, в котором жил Ковалюков со своим разрастающимся на лето семейством (внуки, невестки, сыновья), насчитывал от роду ровно сто лет, а в эти беленые комнатки, окружавшие кафельную печь, любил заглядывать кондуктор Частник, отважный сподвижник лейтенанта Шмидта; он сиживал с хозяином - матросом "Очакова" - за самоваром, вел тайные беседы, отменно пел и играл на гитаре. Та гитара долго здесь хранилась, пока не сгинула в войну.
      Родословная у Ковалюкова такая: дед - парусный марсофлотец, отец судовой механик, сам - паросиловик, сын - дизелист, капитан 2-го ранга, внук - атомщик, пока еще курсант...
      На маленькой кухоньке, за огромными чашками с кофе, мы сидим втроем. Сын - Александр Константинович, офицер Главного технического управления ВМФ, - тоже участник нашей беседы; "Новороссийск" остался и в его мальчишеской тогда памяти.
      - Надо ж такому случиться, - горестно вздыхает Ковалюков-старший, аварийную ситуацию на "Новороссийске" мы проиграли на учениях за сутки до взрыва.
      Днем на траверзе Стрелецкой бухты "Карабах" подошел к линкору, на котором затопили одну из шахт и устроили имитацию пожара. Мы отрабатывали спасение большого корабля, ничуть не подозревая, что очень скоро нам придется повторять все это здесь, но уже всерьез - не на жизнь, а на смерть.
      Вечером 28 октября "Карабах" стоял у Телефонной стенки, принимал воду, а я отправился домой, сюда вот, на Керченскую. Ночью прибегает мой мичман и кричит, задыхаясь: "Взорвался!" И за сердце рукой хватается. "Кто взорвался?" "Новороссийск".
      Оделся я в минуту, а тут Кулагин, начальник АСС*, на "виллисе" подкатывает, и мы прямо на Телефонку. "Карабах" стоял в часовой готовности, но уложились раньше, снялись и подошли к линкору. Стоял он, сильно просев носом, однако палуба была еще над поверхностью воды. С корабля свозили раненых...
      Мы встали под правой скулой у пробоины. Командую:
      - Водолаза в воду!
      Пошел водолаз. Дали ему свет.
      - Дошел?
      - Дошел.
      Я взял микрофон.
      - Что ты, Вася, видишь?
      - Товарищ командир, пробоина!
      - Какая?
      - Если без мачт и без труб, то "Карабах" наш войдет.
      - Куда загнуты края?
      - Вовнутрь.
      Доложил об этом Кулагину, тот - командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко. Пархоменко стоял на юте, хотя его место было, как требует того Корабельный устав и здравый смысл, на ГКП. Ведь именно туда стекаются все телефонные доклады и именно оттуда опять же по телефону и трансляции отдаются все приказы и распоряжения. Почему Пархоменко выбрал ют, могу объяснить себе только тем, что с юта до трапа, ведущего на адмиральский катер, рукой подать, да и вообще к берегу поближе. Иначе зачем надо было держать связь с ПЭЖ через посыльных? Ведь это ж все-таки линкор: сто метров туда, сто обратно, да сколько трапов вверх-вниз. Минуты шли только так, а ведь каждая из них - на вес золота. А тут еще начальники прибывают всех мастей и рангов - начальник топливного отдела, начальник минно-торпедного управления, несть им числа, и каждый под козырек, каждый с докладом, ну прямо светский прием, черт бы их всех побрал! Одного майора-хозяйственника, который прибыл на линкор миски-ложки пересчитывать, правда, турнули. Ну а в целом-то?! Представьте себе, идет операция на сердце. Вдруг в операционную заявляется министр здравоохранения, который по врачебной специальности своей вовсе не кардиолог, а окулист. И тут же вслед за ним начинают прибывать всякие там начальники главков, ведущие урологи, гинекологи, невропатологи... Да не просто наблюдать собрались, а руководить ходом операции. Чем она закончится, как думаете? Вот именно. Линкор и перевернулся.