Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Черкашин Николай Андреевич / Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска') - Чтение (стр. 22)
Автор: Черкашин Николай Андреевич
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Молодой матрос Семиошко был из электромеханической боевой части, где проходил легководолазную подготовку. А вот Хабибулин из башни пользоваться аппаратом не умел. К тому же от пережитого оба были на грани нервного срыва. И тогда снова неведомо откуда, то ли из затопленного в кубрике динамика, то ли из-за борта - спокойный, обнадеживающий голос.
      - Товарищи, - говорил Смирнов в микрофон, - эти аппараты весьма надежны и просты в обращении. Они спасут вам жизнь. Надо только соблюсти порядок включения...
      И дальше - все девять пунктов, согласно инструкции... В кромешной тьме, на ощупь, они освоили эти аппараты. Вскоре доложили о готовности к выходу.
      - Я сказал им: С богом! - вспоминал Адмирал Флота, - и они пошли...
      Едва погрузились, как один из матросов - Хабибулин - потерял сознание и выскользнул из рук водолаза.
      "Я руководил спуском по телефону, - пишет Романов, - и когда Онуфриенко доложил, что потерял своего подопечного, сжалось сердце: неужели все бесполезно?
      - Поищи его как следует, очень тебя прошу.
      Но водолаз и сам старался не за страх, а за совесть. Не железяку ведь потерял - человека.
      - Как второй себя чувствует?
      - Нормально.
      Но кто даст гарантию, что и ему после всех передряг не станет плохо? Лучше одного спасти, чем двоих потерять. Что, если Хабибулин провалился в какую-нибудь шахту? Да и жив ли он?
      - Жив! - откликается из недр линкора водолаз. - Нашел голубчика!
      Дальше все пошло без приключений. Спасенных передали по цепочке и подняли на борт "Бештау". Хабибулин был без сознания, он получил баротравму легких. Их обоих поместили в рекомпрессионную камеру, где они прошли полный курс лечения.
      Так что всего из корпуса опрокинувшегося линкора сумели выйти только девять счастливцев".
      Любая трагедия сплетена из роковых и счастливых случайностей. Одним из немногих счастливых обстоятельств в истории с "Новороссийском" было то, что неподалеку от места катастрофы - в Балаклаве - работала группа ученых-изыскателей из ВНИРО. Ее возглавлял Аркадий Сергеевич Шеин. Увы, мне не удалось с ним поговорить, Шеин умер в 1972 году, совсем еще не старым человеком. Но его ученик и ближайший помощник - радиоинженер-гидроакустик Виктор Михайлович Жестков прекрасно помнил, как их с Шеиным поднял среди ночи тревожный звонок.
      Радиоинженер В.М. Жестков:
      - В Балаклаве мы работали над созданием подводной беспроводной связи с легководолазами и аквалангистами. Почему-то наши изыскания интересовали больше рыбаков, чем военно-морское ведомство, хотя черноморские подводники во главе с контр-адмиралом Н.И. Смирновым оказывали нам всяческую поддержку.
      На сорок пятые сутки, закончив испытания нашей аппаратуры, мы стали готовиться к отъезду домой. Билеты купили на 29 октября. А накануне прощались с морем, гуляли по севастопольскому Примбулю и любовались, как заходил в бухту красавец-линкор, как становился он на бочки...
      В три часа ночи нас разбудили военные моряки и предложили немедленно подготовить нашу аппаратуру к работе. Нас спросили: "Что вам нужно?"
      Шеин попросил четыре танковых аккумулятора. Их доставили тотчас же. Мы быстро перенесли свои ящики на катер-торпедолов и через час-другой уже входили в Северную бухту Севастополя. Еще издали заметили, как мечутся по воде лучи прожекторов. Подумалось - учения идут. Но вскоре увидели днище опрокинувшегося линкора, толпы людей на береговых откосах, истошный бабий вой, крики и все поняли...
      Из воды торчал лишь один скуловой киль. На него и поставили наш излучатель - железный бочонок с касторовым маслом, внутри которого размещалось сегнетовое кольцо - главное изобретение Шеина.
      Я включил аппаратуру, довел ее до рабочих параметров. И тогда Николай Иванович Смирнов не без волнения взял микрофон.
      Мы работали на связи и день, и два, и три... На третьи сутки прорезался голод. Аркадий Сергеевич попросил меня: "Пошарь по рундукам, может, найдешь чего". На торпедолове, с которого мы не сходили почти две недели, нашлись лишь луковица да полбуханки хлеба. Правда, на следующий день по распоряжению Смирнова нам стали доставлять горячую пищу. Впрочем, что значили все наши неудобства по сравнению с горем, обрушившимся на флот и город?!
      Единственное, что скрасило те дни, так это удачный выход из корпуса семерых моряков. Аппаратура ЗПС сыграла в их спасении решающую роль. Благодаря ей адмирал Смирнов инструктировал новороссийцев, как пользоваться дыхательными аппаратами. Он же все время, пока они были в корпусе, повторял им: "Мужайтесь! Помощь к вам идет!"
      Через 56 часов на поверхность вышли Хабибулин и Семиошко. Для меня эти ребята были как родные.
      Потом, когда все закончилось, мы уезжали в Москву. На перроне севастопольского вокзала к нам с Шеиным подошла группа матросов. Один из них кивнул на нас и спросил приятеля:
      - Они?
      - Они! - ответил тот.
      Мы и охнуть не успели, как нас подхватили на руки и внесли в вагон. Матросы сделали это в знак благодарности за нашу помощь в спасении их товарищей.
      Нас устроили в одном купе с Хабибулиным и Семиошко. Они ехали в подмосковный флотский санаторий.
      В Москве мы пригласили их к директору нашего института, устроили им прием, на котором ребята рассказали все, что выпало им пережить. И конечно же, упомянули при этом, какую веру вселил в них голос из забортных глубин. Кстати, все спасенные из "девятки счастливцев" говорили, что, когда под водой, в темных, полузатопленных, перевернутых помещениях, раздался вдруг уверенный, громкий голос, им показалось, что заработала внутри корабельная трансляция. Во всяком случае, многие из них почувствовали себя гораздо спокойнее.
      После сурового экзамена в севастопольской бухте судьба шеинского изобретения была решена раз и навсегда.
      Адмирал Флота Н.И. Смирнов:
      - Последнее, что я слышал в наушниках гидрофона, - это едва различимое пение. Все, кто был на катере, приникли к выносному динамику.
      "Врагу не сдается наш гордый "Варяг". Пощады никто не желает..."
      Умирая, "новороссийцы" пели "Варяга". Такое - не забудешь...
      "Их всех можно было спасти!"
      И тех, кто боролся после взрыва за жизнь корабля, и тех, кто остался в корпусе после опрокидывания линкора. Так считает бывший офицер технического управления Черноморского флота инженер-капитан 2-го ранга Алексей Федорович Клейносов. Его письмо напоминало кропотливый научный труд, разве что без цифровых выкладок и чертежей.
      "Хочу сказать о тех роковых решениях, которые усугубили трагедию моряков "Новороссийска" и привели к новым жертвам. Я не претендую на то, что мои рассуждения - истина в последней инстанции. Но, как инженер, специалист, офицер, я обязан сказать всю правду, какой бы горькой она ни показалась...
      ...В начале 2-го часа ночи 29 октября 1955 года я был разбужен в постели взрывом очень большой силы. Этот взрыв мне показался необычным, как бы двойным, то есть следовавшим один за другим с весьма незначительным интервалом. Всматриваясь в ночную темень из окна, обращенного на площадь Революции, я подумал, что это были выстрелы береговой батареи.
      Только утром, придя на службу, я узнал от своих товарищей о страшной трагедии... Чуть позже до нас дошла печальная весть, что при опрокидывании корабля, вероятно, погиб и наш начальник - инженер-капитан 1-го ранга Виктор Михайлович Иванов. Вместе с ним был и инженер-капитан 2-го ранга Д.И. Мамонов, которому посчастливилось уцелеть. Вот что он нам рассказал:
      - Иванов поднялся на верхнюю палубу вместе со мной и доложил комфлоту, что корабль находится в критическом состоянии, необходимо принять срочные меры по эвакуации личного состава. Этот доклад вызвал у Пархоменко яростный гнев. Он разразился в адрес начальника Техупра грубой бранью за то, что тот покинул ПЭЖ без его ведома, и приказал ему немедленно вернуться на место и продолжать работы по спрямлению корабля.
      Пробираться среди множества людей по скособоченной палубе было нелегко. Крен быстро нарастал. Я понял, что корабль вот-вот перевернется. Отстав от Иванова, я вскарабкался на высокий борт. Едва успел перелезть через леера и спуститься к привальному брусу, как полетел в воду вместе со всеми...
      Обо всем этом Мамонов рассказал позже. А тогда, в то черное утро, мы вместе с инженер-капитаном 1-го ранга А.С. Жадейко отправились на Графскую пристань. Оттуда нам хорошо было видно, как над водной гладью Северной бухты вздымалась темная громада подводной части перевернувшегося линкора. Мы прикинули высоту его борта - около трех метров... По обширному днищу быстро сновали люди. Несколько газорезчиков со шлангами в руках искали место для безопасной резки. Ступицы гребных винтов и их дейдвуды еще находились над поверхностью моря, так как в воду уходила только нижняя часть лопастей.
      Громадный груз, весом более чем 26 000 тонн, предельно спрессовал воздух в приднищевой части корпуса. Под этим чудовищным стальным колпаком томились в ожидании спасения десятки молодых людей. Они не хотели верить в столь нелепую смерть, не хотели покоряться слепому року. На всю Северную бухту разносились их отчаянные стуки изнутри корпуса. Эта тревожная дробь острой болью отзывалась в наших сердцах. То была боль сострадания и боль бессилия: мы не могли сию минуту прийти им на помощь. Оставалось ждать и надеяться, что будут приняты действенные меры, что большинство пленников все же вызволят из смертельной ловушки.
      Обнадеживало то, что примерно часам к 10 утра погружение корабля фактически приостановилось. Его плавучесть стабилизировалась, и линкор в перевернутом состоянии как бы обрел свою новую ватерлинию. Огромный объем сжатого воздуха, скопившегося и его отсеках, позволял надеяться на выживание тех, кто оставался в "воздушных мешках".
      И тут мы с ужасом увидели, что из кормовой оконечности судна полетели искры. Там резали днище! Два или три человека со шлангами (или проводами) спустились на ступицы гребных винтов. В обшивке транцевой кормы, примерно в районе коридора гребных валов, но выше метра на полтора от дейдвудных втулок, газорезчик за 20 минут вырезал дыру диаметром около 700 мм. Едва была прорезана обшивка корпуса, как из отверстия с нарастающей силой стал вырываться сжатый воздух. Под мощнейшим напором свистящий рев этой бушующей воздушной струи разносился по всей округе, заглушая стуки моряков в корпус...
      Кричать с берега "Что вы делаете?!" было бесполезно. Дыра вскоре была прорезана, и из нее выбралось человек семь моряков - те самые, что сумели пробраться из электростанции через днищевую грязевую цистерну к кингстону.
      Спасать этих матросов, конечно, было нужно, но не в первую очередь!
      Мы с Жадейко поспешили вернуться в Техупр флота. Здесь уже офицеры бурно обсуждали события. К нам заглянул наш куратор - Леонид Георгиевич Сучилин (было часов 12 дня). Мы наперебой стали высказывать ему свои соображения. Предлагали немедленно заварить отверстие и срочно создать воздушный подпор. Для этой цели использовать высоконапорные воздушные компрессоры, имевшиеся у военных строителей и на предприятиях флота. Доказывали, что потребуется создать подпор не больше одной атмосферы. Ведь обшивка корпуса сохраняла герметичность на непрерывном участке от кормы до носовой переборки погребов главного калибра. Это составляло 150 метров, то есть свыше 3/4 длины судна! Таким образом, общая площадь неповрежденного днища простиралась на 3900 квадратных метров. Элементарный расчет говорил, что для поддержания корабля на плаву необходим был подпор всего лишь около 0,7 атмосферы.
      Предлагали мы и приварить к днищу шлюзовой тубус - один из отсеков списанной подводной лодки-"малютки". Этот тубус можно было бы приваривать поочередно в разных частях днища, где позволяли топливные цистерны, прорезать обшивку без опасения стравить "воздушную подушку" в атмосферу и выводить людей.
      Выслушав нас, Леонид Георгиевич тяжело вздохнул: "Все это я уже предлагал в штабе флота. Но что там творится сейчас... Слушают только самих себя".
      Однако часам к 14 из штаба флота позвонили в Техупр и приказали доставить из подплава тубус-шлюз. Для этой цели туда уже был направлен буксир с 10-тонным плавкраном. На меня возложили руководство операцией по срезке тубуса с берегового фундамента, погрузке его на плавкран и доставке на линкор. Срезали мы в темпе.
      Матросов с подплава подгонять было не надо. Все понимали, как дорога каждая минута.
      Примерно в 16.00 плавкран № 84100 подошел к тонущему линкору. Огибая корму, мы слышали, как из прорезанного отверстия выходил воздух. Его вытесняла из чрева корабля подступавшая вода. Казалось, гигантское живое существо испускало последний дух.
      Только мы приготовились выгрузить свой снаряд, как со спасателя "Карабах" вызвали через мегафон старшину плавкрана. Последовала команда: "Отставить выгрузку! Плавкрану немедленно следовать в район кормы, застропить гребные винты и подъемником удерживать на плаву тонущее судно".
      Абсурдность этой затеи нас просто ошеломила. Но продолжать выгрузку тубуса старшина плавкрана отказался. Приказ есть приказ. Что делать? Кричать на "Карабах" что-либо бесполезно: судно далеко. Да и приказ наверняка исходил свыше, с берега... Мы чуть не плакали - упускалось драгоценное время, корабль продолжал погружаться.
      Когда же плавкран натянул стропы и изрядно накренился, только тогда оставили эту глупейшую попытку. Покуда сняли стропы с гребных винтов и буксир снова подвел плавкран к центральной части днища, надводный "борт" линкора возвышался над поверхностью едва ли не больше дециметра... Наконец плавкран перегрузил громадину башни на линкор. Установили в нужном районе, и несколько сварщиков попытались приварить основание тубуса, но вода уже начинала гулять по днищу, судно погружалось все глубже и глубже...
      Страшно было подумать, что там, внизу, под нашими ногами, всего в каких-то считанных метрах от нас, погибали наши боевые товарищи.
      Бездарные невежды утопили корабль окончательно. Кто именно? Пархоменко несет вину за первый этап трагедии, когда он неумело возглавлял борьбу за живучесть. За гибельный финал должны держать ответ те, кто преступно поспешил разгерметизировать корпус.
      Повторюсь еще раз. Будь линкор на плаву, тубус-шлюз можно было бы последовательно перемещать в любой район, в том числе и в кормовые отсеки, предварительно заваривая отверстия, прорезанные в этих местах. Это бы не вызвало стремительного погружения судна и позволило бы спасти большую часть узников стального корпуса. Они были настоящими героями, выполнявшими свой воинский долг до последней минуты. Свидетельство тому и их песнь о "Варяге", которую они пели, прощаясь с жизнью. Я слышал эту песню тогда. Она и сейчас терзает невыносимо мою грешную душу".
      "Об этом жутко вспоминать..."
      Присутствие линкора в городе было повсеместно. Севастополь, Севастополь... Линкор "Новороссийск" был растворен в этом городе, как растворяется память в клетках мозга.
      Вдруг улицы, спуски, набережные, по которому я так безмятежно бродил все свои летние отпуска, стали тревожными и скорбными.
      Горе проступало черными пятнами на белых стенах уютных домиков Корабельной, на лепных фасадах Большой Морской... Здесь живет боцман с линкора, там - искалеченный матрос, тут - семья погибшего офицера...
      Дело мое пугало меня. Сотни "кинолент", на которые гибель линкора была снята с разных точек, разными объективами и на разных "пленках", были разорваны в клочья и рассеяны по всему городу, по всей стране. Я собираю их куски, монтирую эпизоды, отдельные кадры... Жуткие кадры! Но они должны быть выстроены в единую картину.
      "В 1955 году я, Никантонов Александр Федорович, проходил службу при военно-морском госпитале в качества старшины катера. 28 октября заступил на вахту по проходной госпиталя.
      В начале новых суток в бухте рванул взрыв, от которого вылетели стекла в наших корпусах. Я кинулся на госпитальный причал и увидел невдалеке притонувший линкор "Новороссийск", освещенный прожекторами кораблей. Вскоре стали поступать раненые. В операционной работал хирург Николай Кондратьев, который почти сутки не отходил от окровавленного стола, пока его самого не вывели в полуобморочном состоянии..."
      Бывший командир 4-й башни главного калибра капитан
      3-го paнга в отставке Владимир Николаевич Замуриев продолжает этот печальный рассказ в объемистом письме, присланном из Новороссийска. Он навсегда остался в городе, имя которого носил его корабль.
      "Наша команда, одетая в химкомплекты, должна была выгружать погибших и укладывать их в складах на Инженерной пристани. Там же, в конце длинного помещения, были складированы около тысячи гробов увеличенного размера. Мы работали по 4-10 часов. Я доставал из карманов документы, зачитывал фамилии, а матрос, сопровождавший меня, записывал их в журнал. Если документов не оказывалось, я разрезал большими ножницами робу и искал подписи на тельняшках...
      Затем стелили в гроб простыню, укладывали тело погибшего, накрывали его другой простыней и заколачивали крышку с прибитой новенькой бескозыркой. Помечали гроб регистрационным номером и приступали к следующему.
      В тот день мы отправили на Братское кладбище 220 гробов. Их возили 6 автомашин, но порой и они не успевали со своими траурными рейсами.
      На второй или третий день были организованы похороны 42 человек на городском кладбище Коммунаров. Гробы с телами погибших были вывезены ночью и уложены в братскую могилу. Могила была открыта. Наутро весь оставшийся в живых экипаж был выстроен по подразделениям в колонну по четыре - всего около 1200 человек - и во главе с командиром капитаном 1-го ранга Кухтой, старшим помощником капитаном 2-го ранга Хуршудовым и замполитом капитаном 2-го ранга Шестаком направился на похороны. Колонна получилась длинная: если голова ее втягивалась в улицу Адмирала Октябрьского, то хвост был по другую сторону площади Революции - где-то у комендатуры. Горожане смотрели на нас поначалу с недоверием: ходили слухи, что, мол, экипаж погиб почти весь и что в колонну набрали подставных лиц... Ох уж эти слухи! Но вскоре многие стали узнавать в наших рядах своих знакомых, родственников, да и потом линкоровцы всегда выделялись ростом - ниже 175 сантиметров не брали. В общем, поверили и пошли следом.
      Перед преданием тел земле был митинг. Мне запомнилось выступление помощника командира капитана 2-го ранга Зосимы Григорьевича Сербулова. Не скрывая слез, говорил он, как горько хоронить матросов, погибших не на войне, а в мирное время...
      Он, прошедший всю войну на действующем флоте, не раз смотревший смерти в глаза, плакал по матросам, как по родным детям...
      Позже было признано, что похороны организовали неправильно. Нужно было гробы открыть и переносить их на руках. А так снова поползли слухи, что в гробы клали по полчеловека. На самом деле только в два гроба были уложены останки четырех матросов, точнее, то, что от них осталось.
      Мне пришлось выполнять еще одну нелегкую работу. Вместе с замполитом нашего дивизиона М.В. Ямпольским мы собирали адреса погибших и писали похоронки. Писали и письма родственникам - в день по 30-50 писем. Где-то через неделю нам разрешили сообщать в этих письмах, что все-таки произошло. Писали примерно так: "29 октября в 1 час 30 минут под линкором "Новороссийск", на котором служил Ваш сын, произошел взрыв. Корабль перевернулся и затонул, поэтому мы не можем переслать Вам его личные вещи на память. Такого-то числа его тело было найдено (или не найдено) и похоронено в братской могиле на Северной стороне.
      Посмертно Ваш сын представлен к правительственной награде - ордену Красной Звезды".
      Если были известны какие-либо подробности о службе и гибели сына, сообщали и их. Затем подробно разъясняли, какие льготы имеет семья погибшего: получение жилья в трехмесячный срок, на денежное пособие и прочее... Писали в военкоматы с просьбой оказывать помощь семьям "новороссийцев".
      Ответные письма приходили нам мешками... Были среди них такие, какое прислала одна девушка: "Ты оказался подлецом. Обещал писать, а сам... и т. д.". Пришлось и ей написать, хотя она и не считалась близкой родственницей. Потом пришло слезное извинение.
      Мы старались, чтобы никто из пострадавших "новороссийцев" не остался без внимания. В моей башне служил старший матрос - помощник замочного правого орудия. В момент взрыва он стоял с карабином на посту у гюйса, в носовой части линкора. Ударной волной его выбросило за борт. По счастью, он остался жив. Подплыл к якорь-цепи и стал звать на помощь. При этом оружие не выпустил из рук. Вахтенный офицер тут же выслал за ним баркас. Матрос сдал карабин, и его переправили в госпиталь, где поставили суровый диагноз - тяжелое сотрясение мозга. Дали ему 2-ю группу инвалидности (160 рублей в старом исчислении). Но матрос не захотел оформляться, боялся, что ему с такими документами откажут в приемной комиссии института. Тогда мы сделали запрос и убедили парня, что его примут и с инвалидностью.
      Наконец, последнее, чем мне пришлось заниматься в связи с "Новороссийском", - это оформление наградных листов. Для этой цели отрядили группу офицеров в пять человек во главе с командиром артиллерийской боевой части (БЧ-2) капитаном 3-го ранга Ф.И. Тресковским. Работали мы три дня, точнее, трое суток, так как рабочий день заканчивался в 2-3 часа ночи. Наградные листы были написали на всех погибших, на шестерых спасателей-водолазов и на девять человек, спасенных из корпуса опрокинувшегося корабля (семеро из электростанции и двое из кубрика № 31).
      Постановлением Совета Министров СССР от 5 декабря 1955 года, было указано назначать офицеров-"новороссийцев" на повышенные должности...
      Простите, писать больше не могу. Очень тяжело вспоминать..."
      Глава пятая
      "КОГДА Я ДОЛЖЕН БЫЛ ДАТЬ КОМАНДУ?"
      Правительственная комиссия во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР В.А. Малышевым тщательно изучила все обстоятельства гибели линкора "Новороссийск", пришла к выводу, что экипаж корабля во взрыве не виновен, более того, матросы, мичманы, офицеры, спасая корабль, проявили подлинный героизм, высочайшую верность воинскому долгу, самопожертвование.
      Наиболее вероятной причиной взрыва эксперты признали немецкую донную мину с прибором кратности, приостановившим на время свою работу и ожившим после того, как линкор задел мину якорем. Дело в другом: почему не удалось спасти подорванный линкор от опрокидывания? Можно ли было предотвратить его? Почему спустя два с лишним часа после взрыва людей погибло вдвое больше, чем погубил их сам взрыв?
      Все эти вопросы стояли перед комиссией, и она строго спрашивала с тех, кто держал перед нею ответ.
      Должностные лица, в чьем ведении находился корабль, от командира линкора до Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР, понесли наказания в меру их упущений по службе. Командир отвечает за все. Согласно этой суровой, но справедливой формуле были сняты с должности и понижены в воинских званиях командир "Новороссийска" капитан 1-го ранга А.П. Кухта, врио командующего Черноморским флотом вице-адмирал В.А. Пархоменко. Отстранен от руководства военно-морскими силами страны и понижен сразу на две ступени в звании - из Адмиралов Флота Советского Союза в вице-адмиралы - Главнокомандующий ВМФ СССР Н.Г. Кузнецов.
      Среди моряков до недавнего времени шли толки о том, насколько справедливо обошлись с бывшим наркомом (потом министром) ВМФ, под водительством которого флот страны воевал - и как воевал! - четыре долгих года войны.
      Только в июле 1988 года Президиум Верховного Совета СССР восстановил вице-адмирала Николая Герасимовича Кузнецова в прежнем воинском звании Адмирала Флота Советского Союза, сняв с него посмертно вину за гибель "Новороссийска". В честь этого замечательного флотоводца был назван самый большой корабль нашего флота - первый за всю историю России авианосец.
      Однако самый главный спрос был с вице-адмирала Пархоменко. Мое мнение об этом человеке складывалось весьма непросто.
      Молва рисовала комфлота человеком крутым и жестоким, эдаким беспощадным "волевиком", для которого судьба "железа" (корабля) была важнее судьбы людей (матросов), который из страха перед высоким начальством побоялся отдать приказ покинуть линкор до опрокидывания.
      Говорили, что ему все сошло с рук, потому что он сын героя Гражданской войны Александра Пархоменко.
      Кто-то слышал, как на предложение временного командира линкора старпома Хуршудова дать задний ход и подойти как можно ближе к Госпитальной стенке адмирал ответил: "Винты погнем..."
      Кто-то слышал, что на предложение покинуть гибнущий линкор он закричал: "Застрелю!.."
      В этого человека легко бросить камень, ибо с него главный спрос за гибель линкора. Он фактически командовал Черноморским флотом, он лично руководил борьбой за спасение "Новороссийска". На его голову посыпались проклятия вдов и матерей погибших моряков. Страшное бремя.
      - Почему вы не отдали приказ о спасении людей? - спрашивал его председатель Государственной комиссии по расследованию причин и обстоятельств гибели "Новороссийска". - Почему?..
      Пархоменко сняли с должности комфлота, разжаловали в контрадмиралы, отправили на Дальний Восток.
      Имя его предано забвению. Нет его в музеях в хронологическом перечне командующих Черноморским флотом, нет его и в историко-обзорной монографии "Краснознаменный Черноморский флот". И только в относительно недавно вышедшей "Боевой летописи ВМФ" в именном указателе прорвалось единственное упоминание его фамилии:
      В.А. Пархоменко (эсминец "Беспощадный")...
      "Не могу слушать эту песню..."
      Взрывная волна авиабомбы, угодившей в эсминец, швырнула командира с мостика далеко за борт вместе с биноклем. Тяжелый кожаный реглан сразу же потянул вниз... Сбросил его, китель, брюки, ботинки... Эсминец уходил в воду свечой - кормой кверху...
      В набеговую операцию на Феодосию они вышли втроем: лидер "Харьков", эсминцы "Беспощадный" и "Способный". Потом историки отметят: "Когда наши корабли выходили в набеговые операции без авиационного прикрытия, их постигала неудача, а для лидера "Харьков" и эсминцев "Беспощадный" и "Способный" такие выходы закончились трагично: противнику удалось 6 октября 1943 года потопить их".
      В тот день у пикирующих бомбардировщиков была пожива. Как ни огрызались эсминцы огнем, бомбы легли точно. Все три корабля затонули один за другим. Три огромных мазутных пятна - в них барахтались те, кто не ушел сразу на дно... Дольше всех торчала из воды корма "Беспощадного". Но и из нее выходила "воздушная подушка", она погружалась...
      Потом, спустя лет сорок, ведущий телепрограммы клуба "Победители" спросит высокого худощавого старика в вице-адмиральских погонах: "Что вам запомнилось больше всего из минувшей войны?" Пархоменко ответит: "Мотив песни "Раскинулось море широко"... Не могу слушать эту песню..."
      Когда, держась на волнах по-осеннему холодного моря, он услышал поющие голоса, ему показалось, что начинается бред. Потом увидел пять-шесть матросов с "Беспощадного", поддерживая в воде друг друга за плечи, пели, глядя на погружающийся эсминец: "...И волны бушуют вдали..."
      Надежды на спасение не было никакой. Слишком далеко свои берега. Пархоменко ухватился за деревянный ящик из-под 37-миллиметровых снарядов. Ящик держал на плаву только руки, стоило лишь чуть налечь на него, как он тут же начинал тонуть. Холод сводил ноги, плечи. Пархоменко пожалел о сброшенных брюках и кителе - все-таки грели бы. На счастье, попалась распластанная на воде матросская шинель. Изловчившись и нахлебавшись воды, всунул руки в рукава... На ящике он продержался всю ночь. К утру волны притихли, и взгляду открылась безрадостная картина: из сотен спасшихся вчера моряков теперь держались на плаву едва ли полтора десятка. Усталость и холод сделали свое дело.
      Даже в летнюю жару заядлые купальщики, проведя в море час, вылезают на берег слегка посиневшими. А тут пятнадцать часов в осенней воде... Остыло все - надежды на случайный корабль, разум, строивший еще поначалу какие-то штурманские прикидки, остыла кровь, тело, лишь слепая яростная воля, презревшая рассудок и веру, держала его на плаву вместе с набрякшим деревом тяжелеющего ящика. И вдруг самолет. Летающая лодка - морской ближний разведчик - кружила над местом гибели трех эсминцев. На крыльях алели звезды. Наш!
      Во все остальное верилось как в чудо, как в бабкины рассказы об ангелах-спасителях. Самолет сел на воду и подрулил поближе, стараясь не задеть поплавками деревянные обломки...
      "Брать буду только командиров кораблей! - прокричал летчик. - Не обессудьте, братцы! Командованию нужно выяснить обстановку".
      Летчик не сразу поверил, что человек в матросской шинели, черный от мазута и холода, - капитан 3-го ранга, командир "Беспощадного".
      Люди плыли к самолету из последних сил, невзирая на предупреждения летчика. В тесный дюралевый ковчег набилось человек десять.
      "Я же не взлечу, братцы!" - умолял их летчик. Но никто из полузамерзших, полуживых людей, уже уверовавших в свое спасение, не смог заставить себя спрыгнуть в воду, в пучину, в неминуемую смерть... Тогда летчик накинулся на Пархоменко: "Командир ты или нет?! Прикажи им покинуть борт!" Пархоменко ответил ему угрюмо: "Этого я приказать не смогу..."
      "Черт с вами! Попробую взлететь..."
      Он был отчаянный парень, этот летчик... Кое-как разогнал свою амфибию, оторвался, полетел, приподнялся метров на двадцать, и... переутяжеленная машина рухнула в волны. Они снова оказались в воде, такой стылой и такой страшной после пятиминутной передышки. То была жестокая шутка фортуны. Будто после помилования смертников снова вывели на эшафот...
      Из воды торчал только хвост самолета. У него была нулевая плавучесть. Стоило только кому-нибудь схватиться за него, как он тут же начинал погружаться. Люди плавали вокруг, стараясь не замечать этот издевательский поплавок.
      Час шел за часом. Трудно назвать человека, продержавшегося в открытом осеннем море более половины суток, слабым духом, но кто-то и в самом деле терял веру в спасение, и тогда его голова исчезала с поверхности.
      Случилось, однако, второе чудо: на исходе восемнадцатого (!) часа после гибели "Беспощадного" из пригоризонтной синевы вдруг выплыли мачты малого охотника. Он-то и подобрал тех немногих, которые оставались еще на плаву. Среди них был и будущий командующий Черноморским флотом - Виктор Пархоменко.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41