Метнув на Лозневого недобрый взгляд, Марийка шагнула, намереваясь обойти его коня, но он вновь загородил ей дорогу.
      - Одно слово! - сказал он быстро. - Пожелайте мне счастливого пути и всяких удач. Я - не суеверный, но мне кажется, что ваше слово многое значит...
      Марийка на лету схватила широкий зубчатый лист клена. Несколько секунд, держа лист на ладони, разглядывала шитье жилок под его прозрачной багряной кожицей. Затем, не глядя на Лозневого, небрежным жестом кинула его через плечо и так же небрежно сказала:
      - Что ж, счастливого пути!
      - И всяких удач?
      - Да.
      - Вот и все. Благодарю, - ответил Лозневой. - Теперь я знаю, что свое счастье везу в кармане.
      Кивнув Марийке, Лозневой тронул коня. За речкой он обернулся, поглядел Марийке вслед, улыбаясь одной левой щекой, и поскакал дальше...
      IX
      Путь от Ольховки стал еще труднее. Не успело солнце пригреть землю загудело все небо: с запада потянулись большие косяки "юнкерсов". Иногда их трудно было поймать глазом в ослепительной вышине осеннего небосвода, но унылый, надрывный вой их моторов судорогой схватывал душу. Начались бомбежки. Как и вчера, опять тяжко ахала и содрогалась земля и над ней там и сям взлетали, будто вырываясь из ее огненного чрева, кудлатые, тяжелые и угарные дымы, - ветер нес их на восток вместе с опавшей листвой. Над дорогами внезапно с высоким диким свистом проносились сухие хищные "мессершмитты", и люди в ужасе бросались в стороны, спасаясь от злобного птичьего щелканья разрывных пуль.
      В полдень батальон Лозневого остановился на привал в небольшом леске. Тотчас же на бивак прискакал на крупном сером жеребце командир полка майор Волошин. Командира полка сопровождали его заместитель капитан Озеров и группа автоматчиков - все молодые загорелые ребята. Встречные солдаты указали приехавшим, где стоянка Лозневого, и они, растянувшись цепочкой, двинулись, похрустывая валежником, к западной опушке леса.
      Лозневой в это время лежал в своей легкой походной палаточке, раскинутой под молодым дубом, - ветер трепал на его корявых ветвях грязно-желтые лохмотья листвы. За этот ветреный октябрьский день у Лозневого особенно усилилась тревога. С часу на час он ждал внезапных и больших событий. И когда Костя, торопясь, доложил, что приехал командир полка, Лозневой разом поднялся, понимая, что эти события наступают, и быстро выскочил из палатки.
      Майору Волошину было под пятьдесят. Все в его большой фигуре было крупным и грубым. Служил он в армии с весны восемнадцатого года. Рядовым бойцом-пулеметчиком дрался с белогвардейцами на Волге, освобождал Казань, потом участвовал в героическом походе на Колчака - в глубь Сибири. За храбрость, проявленную в те годы, получил орден Красного Знамени. Бойцу Волошину крепко полюбилась военная служба, и он решил пожизненно остаться в армии. Несколько последних лет он уже командовал стрелковым полком и был горд своей службой.
      Еще издали, взглянув на командира полка, Лозневой сразу определил: Волошин сильно встревожен. "Плохи, видно, наши дела, - подумал Лозневой, совсем плохи".
      Тяжело соскочив на землю, майор Волошин не стал выслушивать рапорт, только махнул досадливо рукой. Бросив поводья, отдуваясь, он пошел усталой походкой к палатке Лозневого, на ходу расстегивая и раскидывая полы плаща.
      - Фу, черт возьми! - проворчал он. - Разбило всего.
      - Сюда, сюда! - пригласил Лозневой.
      Устроившись на снарядном ящике под дубом, майор Волошин, не снимая каски, обтер платком лоб и виски.
      С минуту он молчал, жадно дымя папиросой. Лесок полнился шумом ветра. Раздавались голоса солдат, похрапывание лошадей, стук топора о дерево и крик сорок - они всюду разносили вести об осени. В светлом просторном небе гудели невидимые моторы. Где-то далеко шла бомбежка; в земле глуховато стукало, словно с перебоями билось ее сердце. Закашляв, Волошин бросил папироску под ноги, позвал:
      - Озеров, сюда!
      Передав коня автоматчикам, к палатке твердым шагом подошел капитан Озеров. Это был человек тоже крупный, в расстегнутой ватной куртке, с простым, слегка рябоватым лицом сибирского старожила.
      - Комиссара не видел? - спросил его Волошин.
      - Нет, не видел, товарищ майор.
      - Хорошо, что тебя хоть встретил. Очень нужен.
      - Новости?
      - Да. Давай карту.
      Капитан Озеров раскрыл планшет. Взяв карту, майор Волошин пригласил заместителя и комбата присесть рядом. Они быстро устроились: Озеров - на ящике, Лозневой - на своем седле. Майор Волошин тем временем надел на широкий угрястый нос очки, оглянулся по сторонам.
      - Не беспокойтесь, - догадался Лозневой, - поблизости никого нет.
      Майор Волошин повел глазами по карте.
      - Ага, вот где! - Он остановил карандаш на маленьком зеленом пятнышке. - Мы здесь, да? Сколько осталось до Вазузы?
      - Около двадцати, - ответил Озеров.
      - Да, точно, - Волошин оторвался от карты. - Так вот, обстановка следующая. К переправе на Вазузе, как видите, углом сходятся две большие дороги. - Он кинул руку в одну сторону, затем в другую. - Одна - здесь, другая - здесь. По этим дорогам движутся две большие колонны немцев. Они спешат к переправе.
      - Далеко они? - осторожно спросил Лозневой.
      - К сожалению, мы плохо это знаем, - ответил Волошин. - У штаба дивизии точных данных, как видно, нет. - Он притих, помял мясистые губы. Так вот, вся наша дивизия, вслед за другими частями, идет проселками между этими двумя дорогами и к ночи должна, опередив немцев, вырваться к Вазузе. Если вырвется - будет очень хорошо. Но это не все. Для нашего полка как раз не в этом состоит главная задача.
      Он опять с опаской оглянулся по сторонам и затем сообщил совсем тихо:
      - Мы не дойдем до Вазузы... - Вздрагивающей рукой он провел по карте. - Наш полк остановится вот здесь, - сказал он и, заметив, что рука вздрагивает, убрал ее с карты. - На переправе большой затор. Говорят, что там собралось столько частей и беженцев, что не окинешь глазом! Так вот, наша главная задача - стать и задержать немецкие колонны до тех пор, пока все части, в том числе и два полка нашей дивизии, не окажутся за переправой. Мы можем уйти только последними. Вы понимаете, что на нас возложено? - Он строго осмотрел Озерова и Лозневого. - Мы должны стоять насмерть. До последнего. Должны умереть, но спасти других. Ясно?
      Всю неделю отступления Лозневой ждал внезапных и грозных событий, но никак не ожидал того, что случилось: их полк, ради спасения других частей, был обречен на верную гибель. И Лозневой с ужасом почувствовал, что в груди его все заледенело, будто ворвалась в нее, как в распахнутую настежь дверь, лютая сибирская стужа.
      - Да, это ясно, - ответил он, не слыша своего голоса.
      - Что ж, будем стоять, - ответил и Озеров, щелкнув кнопкой на планшете, и быстро поднял отчего-то засиневшие глаза.
      Майор Волошин хотел указать Лозневому рубеж, который должен занять его батальон для обороны, но в этот момент донесся высокий, хватающий за сердце вой мотора.
      - Ложись! - крикнул Озеров.
      Все рухнули на землю. Немецкий истребитель прошел над леском, почти задевая плоскостями вершины деревьев, а через несколько секунд с опушки донеслись голоса:
      - Упал! Упал!
      Вокруг поднялся гомон. С опушки леска, перекликаясь, понеслись солдаты в поле. Послышались выстрелы.
      X
      Вскоре на стоянку Лозневого привели захваченного в плен немецкого летчика. Он был высок и сух, как хвощ, но с энергичным лицом. На нем был изорванный комбинезон с блестящей застежкой-"молнией" на груди. Заложив руки за спину, он остановился близ дуба и осмотрелся неторопливо, спокойно и даже нагло, высоко подняв растрепанный белокурый чуб. Казалось, его нисколько не смутило, что он попал в плен. Он так презирал всех, кого видел у дуба, что не испытывал перед ними страха.
      Майор Волошин впервые увидел фашиста в лицо. Его поразили наглость и самоуверенность врага. Содрогаясь всей грузной фигурой, Волошин закричал:
      - Ты что же, сволочь, а? Что смотришь так?
      Пленный летчик слегка приподнял голову. Губы его тронула едва приметная презрительная улыбка. Волошин сорвал с носа очки, и глаза его, большие, как у филина, глянули на немца, наливаясь кровью и злобой. Бешено стиснув огромные кулаки, он закричал:
      - Как фамилия? Говори! Ну?
      Пленный посмотрел на командира полка с еще большей дерзостью.
      - Молчишь, тварь? Молчишь?
      Еще с минуту майор Волошин подступал к немцу, потрясая кулаками, но тот в ответ на все его вопросы лишь трогал губы презрительной улыбкой или - изредка - легонько покачивал растрепанным чубом. Он не испытывал никакого страха. По щекам Волошина потекли струйки пота. Вытащив из кармана платок, он обернулся назад.
      - Ничего, сволочь, не понимает!
      - Разрешите мне? - спросил Озеров.
      - Ах да, - спохватился Волошин. - Ведь ты, кажется, можешь по-немецки? А ну, валяй!
      В эту минуту пленный успел вытащить из кармана небольшую ярко поблескивающую гармонику. Он легонько - для пробы - провел ею по губам: раздались мягкие, певучие звуки. Не глядя на окружающих, немец начал осматривать и пробовать лады... Озеров бросил на пленного взгляд и мгновенно потемнел лицом - на нем обозначились рябинки. Озеров сделал шаг вперед, и от его сильного голоса дрогнул воздух:
      - Stillgestanden!*
      _______________
      * Смирно!
      Гитлеровец на секунду приподнял глаза, но тут же вновь принялся за свое дело. Тогда Озеров, сделав еще один шаг вперед, без взмаха, но с бешеной силой ударил его кулаком под ребра. Вскинув руки, гитлеровец со стоном отлетел под ближний куст орешника, а его гармоника - еще дальше.
      - Aufstehen!* - крикнул Озеров.
      _______________
      * Встать!
      Фашист быстро вскочил, вытянулся у куста орешника, испуганно вытаращив глаза.
      - О, и дылда! - долетело из ближних кустов.
      - Имя? - неожиданно спросил Озеров по-русски. - Фамилия?
      - Курт Краузе, - крикнул пленный.
      - Ага, вы и по-русски понимаете, - заметил Озеров. - Видите? - сказал он, обращаясь к майору Волошину, но, судя по всему, желая, чтобы его слышали и солдаты, выглядывавшие из кустов. - Когда фашистов начинаешь бить, спесь и наглость слетают с них, как шелуха, и они становятся тем, что они есть. - Он повторил, рубанув воздух рукой: - Бить их надо! Бить! Тогда они поймут, с кем имеют дело!
      - Немецкая армия непобедима! - сказал Курт Краузе. - Вы не можете нас бить!
      - Вот как! - Теперь уже Озеров, посветлев лицом, презрительно смотрел на гитлеровца. - А разрешите спросить: почему вы оказались на земле? Вас сбил наш летчик?
      Курт Краузе молча опустил чуб.
      - Вы прикрывали колонны, которые идут по большим дорогам к переправе, - сказал Озеров. - Это мы знаем. Может быть, скажете, что это неправда?
      - Нет, это правда, - ответил Краузе.
      - Когда они должны быть у переправы?
      - Завтра утром.
      - Не врать! - крикнул Озеров.
      Майор Волошин давно стоял позади. Он торопился дать последние указания Лозневому и скакать дальше - к реке Вазузе. Решив побыстрее закончить допрос, он выступил вперед, переспросил:
      - Значит, завтра?
      - Завтра утром, - повторил Краузе. - Так мне известно.
      - Ну, все! - властно распорядился Волошин. - Конец!
      Курт Краузе дрогнул.
      - Вы меня убьете? - спросил он тихо.
      - Убивать? Зачем? - презрительно сказал Озеров. - Нет, вы еще поживете. Вам будет предоставлена возможность дожить до поражения вашей фашистской Германии. Вы еще...
      - Озеров, все! - крикнул Волошин. - Довольно!
      Подозвав Лозневого, который все время стоял под дубом, пряча под козырьком глаза, Волошин спросил:
      - Где они... твои бойцы эти?
      - Здесь, товарищ майор!
      - Сюда!
      Из кустов орешника вышел сержант с винтовкой, а за ним - четыре бойца. Сержант был высокого роста, немного сутулый, угрюмого лесного вида, - такому только бродить за зверем по тайге. Не по годам, а скорее по выправке да по смелости взгляда, какой поднял сержант на командира полка, можно было безошибочно определить, что он давно в армии и привык к суровой солдатской службе.
      - Фамилия? - спросил его Волошин.
      Выждав секунду, не отрывая от командира смелых карих глаз, сержант ответил не спеша, не повышая голоса:
      - Юргин, товарищ майор.
      - Сибиряк, что ли?
      - Угадали. С Енисея.
      - Он отстреливался?
      - Да, немного, - нехотя ответил Юргин.
      - Вот что, орлы! - заговорил Волошин, обращаясь уже не только к Юргину, но и ко всем бойцам. - От лица службы за смелость благодарю! Солдаты ответили на благодарность, и Волошин тут же добавил: - А теперь отведите его вон туда... Подальше отведите! И покараульте. Ясно?
      - Есть! - не спеша козырнул Юргин.
      Курта Краузе увели.
      - Отправить в штадив, - распорядился Волошин.
      После этого майор Волошин пробыл на стоянке совсем недолго. Расправив на ящике измятую карту, он показал наконец Лозневому, где должен остановиться его батальон для занятия обороны.
      - Батальоны Верховского и Болотина, - пояснил он Лозневому, оседлают большаки и будут сдерживать немецкие колонны, а ты будешь стоять в центре между большаками, по этим вот высоткам, по опушкам лесков...
      Сдерживая волнение, Лозневой начал делать пометки на своей карте. Перед глазами пестрило: казалось, что значки, цифры, зеленые пятна и названия селений ползают по карте, как живые, убегая от ядовитого синего карандаша.
      - Стой! Где метишь? - остановил его Волошин.
      - Ах, вот где! Извините, товарищ майор.
      - Так вот, комбат, - продолжал Волошин, - надо занять рубеж, окопаться и стоять! Без приказа - ни шагу! - Голос его зазвучал твердо. Умереть, но не сходить с места! Стоять до последнего!
      Указав на карте, где намечено устроить его командный пункт, майор Волошин быстро собрался и ускакал с автоматчиками из леска.
      Встреча с майором Волошиным была самым важным событием в жизни Лозневого за последние дни. Проводив командира полка, Лозневой крикнул своего начальника штаба, лейтенанта Хмелько. Тот давно и с нетерпением ожидал этого вызова, чтобы узнать новости. Легкой мальчишеской походкой, позвякивая шпорами, он подбежал к комбату, вскинул ладонь под козырек фуражки. Не глядя на Хмелько, пересыпая на ладони литые бронзовые желуди, Лозневой спросил шепотом:
      - Знаешь, кто мы?
      - Мы? А кто?
      Кинув горсть желудей по земле, посыпанной опавшей золотистой листвой, Лозневой прошел мимо Хмелько, на ходу бросив тому в ухо одно слово:
      - Смертники!
      XI
      Откинув ветку орешника, капитан Озеров увидел Матвея Юргина. Присев на корточки среди еловых и березовых пеньков у небольшой лужицы, посыпанной опавшими листьями, смуглый угрюмый сержант обтирал задымленный бок своего котелка мокрым пучком лесной осоки.
      - А, земляк! - приветливо окликнул его Озеров.
      Юргин поднялся, оставив котелок у лужицы; задерживая на подходившем Озерове смелый взгляд, спросил:
      - А вы, товарищ капитан, тоже из Сибири?
      - Тоже из Сибири. Только с Оби.
      - О, тогда верно: земляки! - улыбнулся Юргин.
      - Да ты делай свое дело, делай! - Озеров подошел к лужице, присел на пень и, когда Юргин опять взялся за пучок осоки, спросил: - Давно из дому?
      - Давно! Я на сверхсрочной.
      - А в полк как попал?
      - Из госпиталя. После лечения.
      - Ранен?
      - В самом начале поцарапало немного...
      Подняв прутик, Озеров разогнал несколько листьев со средины лужицы, на чистом месте выпрямились торчавшие со дна зеленые шильца осоки. Просыпавшись сквозь листву ближней березы, на гладкое темное дно лужицы упали солнечные блестки мелкой и тонкой чеканки.
      - Коммунист?
      - Да, с весны.
      - В Сибири-то чем занимался?
      - Известно, в колхозе... промышлял в тайге.
      - За белкой?
      - Больше за белкой.
      - Ее у вас там, на Енисее, много!
      - Тьма!
      Немного еще помолчали. Юргин старательно оттирал гарь на дне котелка. В леске подзатихли солдатские голоса - все, должно быть, отдыхали после обеда. Издалека, с обоих флангов, доплескивало гул орудий. Иногда легонько встряхивало землю - над лужицей трепетали зеленые жала осоки.
      - Ну как, не надоело еще? - спросил Озеров.
      - Что "не надоело"? - насторожился Юргин.
      - Отступать-то?
      - Эх, товарищ капитан! - Юргин с досадой бросил в лужицу истертый пучок осоки. - Так обидно, что душу рвет!
      - Ты вот что, земляк, скажи мне... - Озеров оглянулся назад, затем спросил потише: - Отчего это у нас немцев так боятся, а? Что такое? В чем дело?
      - А кто боится?
      - Да многие.
      - Ну нет, - спокойно возразил Юргин. - Таких, товарищ капитан, совсем мало. Нет, против немцев особого страху не видать. У кого заячья душа, тот, понятно, и свою тень увидит - без памяти шуганет в кусты.
      - Отчего же... чуть что - паника?
      - А это, товарищ капитан, из-за танков и самолетов, - ответил Юргин. - Немцев наши ребята не боятся, говорить не приходится, а вот их танков да самолетов побаиваются, это верно. Многие ведь и в бою еще не были, не нюхали пороху, а машины - они... От одного их воя, черт возьми, оторопь берет! А ведь у нас... Можно сказать?
      - Конечно, говори все, - разрешил Озеров.
      - Техники у нас маловато, товарищ капитан, вот что! - Юргин кивнул на свою винтовку, что стояла на сухом месте под елкой. - Что с ней сделаешь против танка? Не по этой дичи. Ну, а бутылки эти... Тоже можно?
      - Говори все, не бойсь!
      - Я не боюсь. - Матвей Юргин улыбнулся одними губами. - Когда речь зайдет среди бойцов, я эти бутылки сам хвалю. Зажечь танк этой горючкой можно, она вон как полыхает! Ну, а все же эти бутылки - от большой нужды. Плохая от них утеха.
      Озеров слушал, наблюдая, как листья, разогнанные им, вновь сходятся к средине лужицы. Потом хлестнул по лужице прутиком.
      - Обожди, земляк! Все, что надо, будет!
      - Я верю, что будет.
      - И танки и самолеты! Все! Обожди только.
      - Да мы ничего, потерпим, - пообещал Юргин.
      - А пока и бутылками надо жечь!
      - Что ж сделаешь! Будем жечь! - Юргин помедлил, взглянул на Озерова и продолжал горячее: - Оно, товарищ капитан, и с таким оружием, какое есть, можно бы воевать лучше, да тут одна заковыка... Диву я даюсь! Сколько мы отходим, сколько земель и добра бросаем, сколько нужды терпим, а нет, многим еще не дошла эта война до печенок! Не дошла! Помаленьку начинает доходить, а еще не совсем. Вот когда дойдет - тогда все! Это как на пасеке... Залезет медведь лапой в улей - и вот поднимутся пчелы! И сначала, пока, видно, не поймут толком, что случилось, - вот вьются, вот гудят! А как поймут, что медведь начисто зорит улей, - и пошло! Облепят медведя, и тому только дай бог ноги! Извиняюсь, товарищ капитан, может, я не так соображаю?
      Озеров поднялся, сказал:
      - Ну, земляк, порадовал ты меня! Соображаешь ты правильно, очень правильно! - Опустил глаза. - Ненависть - самое сильное оружие. Но это оружие, Юргин, нам не привезут из тыла. Мы сами, на ходу, должны его ковать. Понял?
      - Я это понимаю, - сказал Юргин.
      - А теперь, земляк, вот что: бери винтовку - и пошли. Он где, немец-то? Надо отправлять его в штадив. Сейчас я крикну людей. Далеко он?
      - А вот тут, недалеко.
      Курт Краузе сидел под маленькой темнокожей липкой. Перед ним стоял новенький зеленый котелок с густой мясной лапшой. Вокруг на поляне сидели солдаты. Они с любопытством наблюдали, как пленный, не скрывая своей природной жадности, орудовал в котелке ложкой.
      - Ешь, ешь! - сказал Андрей, увидев, что пленный заглядывает в котелок. - Мало будет, еще принесу. Ешь!
      - Здоров жрать, - подивился боец Дегтярев.
      - Жрет что надо! - подтвердил и Умрихин. - На удивленье.
      - А сух - в чем душа.
      Раздвинув кусты, на поляну вышел Матвей Юргин, а за ним - капитан Озеров. Раздалась команда:
      - Встать!
      Через минуту автоматчики увели Краузе. Поглядывая на котелок, оставшийся под липкой, Озеров спросил солдат:
      - Кто принес?
      Андрей вытянулся перед командиром:
      - Я, товарищ капитан!
      - Тебе, что же... приказали накормить его?
      Андрей молчал.
      - Его... что же... уже зачислили на довольствие?
      - Он сам попросил, - сдержав вздох, ответил Андрей.
      - Ага, понятно, - тихо сказал капитан Озеров. - И тебе стало жалко его? У тебя добрая душа? Да? - Озеров повысил голос, сказал с издевкой: Ну как же! Он устал! Он с утра летал по дорогам и убивал наших людей! - У Озерова вдруг потемнело лицо, и на нем резко обозначились рябинки. Отчего ты так добр с этим убийцей? Отчего?
      У Андрея быстро багровело лицо. Он смотрел прямо на капитана Озерова, но от волнения не слышал, что говорил тот, подступая все ближе, гневно сводя под опущенными бровями жарко засиневшие глаза.
      XII
      На голом, открытом для ветров пригорке - по обе стороны проселка зияли небольшие свежие воронки; вокруг, по запыленной и помятой целине, были раскиданы сухие, опаленные огнем комья земли. Похоже было, кто-то пытался здесь, да безуспешно, во многих местах сверлить пригорок огромным буравом. У обочин проселка и подальше, между воронок, валялись убитые лошади, обломки крестьянских телег, изорванная сбруя. Подзатихший с полдня ветерок легонько обдувал это скорбное место.
      - Сыпанул он! - покачав головой, сказал Андрей.
      - Да нет, однако, не один, - осмотревшись, сказал Матвей Юргин. - Эх, поганые души, что наделали, а?
      - Не знаю, что и творится.
      - Почему не знаешь? Гляди.
      - Какая же это война?
      - Да, на войну не похоже. Один разбой.
      Их взвод шел первым в походной колонне полка - вслед за головным дозором. Молча, поглядывая по сторонам, солдаты прошли голый пригорок, изрытый бомбами. Легко повиливая, проселок начал спускаться в низину - в темноватый еловый лесок. Так и лежал их путь от леска до леска: богато, густо расшиты причудливым лесным узором ржевские земли. Солнце уже скатилось с зенита. От горизонта, издалека пригнанные ветром, круто шли в поблекшую высь светлые, с сизоватым подбоем облака. Натрудившись с раннего утра, ветер без особого усердия заканчивал свои дневные дела. Деревья в лесу теперь шумели не все сразу, а поочередно: отыграет листвой береза, за ней - по соседству - сухо прошуршит липа, дойдет очередь - и дуб потрясет рыжими космами.
      На опушке леска, по обе стороны дороги, чернели бугорки могил. Над ними стояли свежие, наспех сколоченные кресты. Над одним бугорком крестик был совсем маленький, чуть повыше березового пня, что торчал около, выбросив за лето от себя молодь. Андрей понял: здесь похоронены те, что погибли на пригорке. У нового случайного погостика никого не было, но дальше, в рыжем кустарнике, мелькали бабьи платки, слышались голоса и лай собачонки.
      - Эти, видать, отъездили, - сказал Юргин угрюмо.
      Обернувшись к солдатам, он хотел что-то крикнуть, но тут же, сжав губы, пошел дальше. Хмуро поглядывая на могилы, солдаты шли мимо них молча, стуча котелками и касками.
      Войдя поглубже в лесок, Андрей увидел недалеко от дороги, за кустами крушины, задок телеги, - в нем лежала опутанная веревками молодая черная ярка. Она вытягивала шею, пытаясь достать ветку, реденько обвешанную зеленовато-золотистыми листочками.
      - Наши! - ахнул Андрей. - Я зайду!
      - Из Ольховки? - спросил Юргин.
      - Да, наши колхозники, товарищ сержант!
      - Ну, ступай повидайся...
      С горечью и тоской наблюдал вчера Андрей, как ольховцы-колхозники, напуганные внезапным и быстрым отходом армии, покидали родную деревню. За вечер он успел повидать некоторых соседей, собравшихся в невольный путь на восток, и среди них - председателя колхоза Степана Бояркина. Он отправлялся во главе последнего колхозного обоза. В задке его телеги, загруженной разной поклажей, лежала черная ярка.
      Андрей бросился за куст крушины. У телеги были широко раскинуты оглобли, в траве валялись хомут, седелка, вожжи. Подальше, на лужайке, на жестковатом ковре брусничника, лежала на боку светло-рыжая лошаденка. У ее неловко откинутой головы сидел на корточках Степан Бояркин, высокий и костлявый человек, лет сорока, с гладко выбритым болезненным лицом. Услышав, что кто-то подходит к телеге, он поднялся и, узнав Андрея, сокрушенно махнул рукой:
      - Нет уж, подохла!
      Степан Бояркин был в распахнутом рабочем пиджаке, с непокрытой светлой головой и в одном сапоге. На левой ноге штанина была разорвана и закручена выше колена, а вокруг худой икры торопливо обмотана холщовая тряпица, испятнанная кровью. Высокий и бледный, Степан Бояркин пошел, прихрамывая, к телеге и на ходу крикнул:
      - Видал, что с нами сделали?
      - Неужто, дядя Степан, все наши были?
      - Да нет, из разных мест, - ответил Бояркин. - Наших совсем мало. Ну, были все же...
      - И давно?
      - Утром еще.
      Андрея поразило, как изменился Степан Бояркин за одни сутки. Он давно страдал язвой желудка. Пуще прежнего, как с голодухи, у него запали бледные щеки, а скулы и губы выдались, и светлые ореховые глаза смотрели из больших затененных впадин с жадной силой. Эти сутки обошлись Степану Бояркину дорого. Вчера он обессилел от хлопот по эвакуации колхозников, от неполадок, неизбежных в таком деле, и разных неприятностей. Он злился, что пришлось уезжать в спешке, не сделав перед отъездом необходимых дел в Ольховке. С большой душевной болью он оставлял в деревне семью: старушка мать, разбитая параличом, лежала при смерти, и жена должна была облегчить ее последние дни. А вот сегодня - новая беда, новые хлопоты... Но как Степан Бояркин ни был измучен, во всем его облике чувствовалось большое обновление: то ли он узнал за эти сутки такое, что давно и тщетно хотел узнать, то ли он внезапно достиг в себе какой-то радостной, освежающей и обнадеживающей победы.
      - Видишь ли, как дело вышло... - начал рассказывать он, сматывая вожжи. - Как я ни метался вчера, а с разными делами едва управился к полночи. Доехали утром досюда, а тут нас и попутал дьявол - так валом и повалили на чистень! Все же торопятся, бегут! И только это бабий базар вылез на пригорок, они и настигли. И скажи, как метлой - за один раз смахнули с пригорка! Кто мог, тот дальше ускакал сломя голову, а другие со страху ударились в стороны - в леса. Ну, а мы дотащились вот сюда... Сгоряча-то конь мой проскакал до леса, а тут гляжу - он как во хмелю, бедный. В бок ему попало. Теперь сиди вот тут и кукуй. Да еще ногу вот, как на грех, пулей оцарапало. Теперь куда на одной костылять? И хоть бы, скажем, не видно было, какой обоз идет. Видно же: одно бабье да ребятня! Ведь пролетел один - чуть дугу у меня не сшиб! Это как называется - баб да детишек бить?
      - Убило-то кого? - весь горя, спросил Андрей.
      - Да все баб. И девочку одну убило, - ответил Бояркин. - Девочка-то из нашей деревни.
      - Чья же?
      - Ульяны Шутяевой дочка.
      - Валюшка? Это такая... беленькая-то?
      - Вот она и есть.
      - Да что ты, дядя Степан! Что ты!
      - Она. Сам собирал ее воедино.
      Андрей отвернулся к телеге, попросил:
      - Не рассказывай, не надо!
      Схватив Андрея за рукав, Бояркин приблизил к нему свое худое лицо и сказал сквозь зубы, но с едва сдерживаемой, разгоряченной силой:
      - Знаешь что? Меня теперь всего огнем налило! Вот как! - Передохнув, он вдруг заговорил в полный, немного крикливый голос: - А дальше мне не уйти! Куда я на одной ноге? Да и уходить, пожалуй, не надо! Обязательно, что ли, бить по их морде? А если по затылку? Чем хуже? Не пойду я никуда, Андрей! Подберу вот ребят - и мы тут такое им огненное пекло устроим, что они взвоют смертным воем! Плакать будут! Горючими слезами плакать, что пришли сюда! Кровью умываться будут!
      Бояркин говорил это с такой силой и лютой злобой, что на его щеках даже выступил румянец, а в расширенных горячих глазах засверкали слезы. И в эту минуту Андрей опять подумал, что перед ним совсем не тот Степан Бояркин, каким он знал его не только давно, но даже и вчера. Все в нем изменилось: и лицо и Душа...
      XIII
      - Вот здесь и рой! - сказал Юргин.
      - Тверда здесь земля, - заметил Андрей.
      - Оно и лучше. Земля - защита наша...
      Вытащив из чехла лопату, Андрей поглядел вперед. Перед ним расстилался клин целины, густо покрытый травами. На их серовато-ржавом фоне выделялись кусты почерневшего от заморозков чертополоха, круговинка помятой осыпающейся липучки, в которой задержалось с десяток янтарных листьев лип и берез. За целиной катилась на запад крупная зыбь осеннего поля, и вдали над ней стояли, как острова, еловые леса, а позади них, как всегда в эти дни, чернили небо большие дымы.
      Андрей потрогал пальцем острие лопаты и оглянулся назад - на восток. По отлогому склону, изрытому овражками, золотисто рябил мелкий березнячок, впервые за лето прикрывший собой травы, за ним - полоса белесоватого жнивья, а еще дальше - гряда нарядного осеннего леса, пронизанного косыми лучами солнца.
      День угасал в безветрии.
      В лесах затих листопад.
      Сегодня отступал Андрей с более тяжелым чувством, чем вчера. Позади остались дом и семья. Позади остался с детства любимый край. Всей душой Андрей познал горечь утраты родного и, познав ее, особенно хорошо понял, как тяжела она, эта горечь, для других, уходящих сейчас на восток.
      Взглянув на места, где остановился батальон, полные диковатой и торжественной северной красоты, Андрей вдруг подумал, что он вновь, как и вчера с ольховского взгорья, видит не только то, что близко, но и широкие просторы родной страны. И Андрей понял, что он не может идти отсюда дальше на восток, никак не может!.. "До каких же пор отступать? - возбужденно подумал он. - До каких мест? Вот встать тут и стоять!" И он начал часто и сильно бить лопатой в землю.
      Андрей работал с большим усердием, и с каждой минутой работы крепла его надежда, что враг будет остановлен на занятом рубеже. Изредка он оглядывался по сторонам. Торопливо и молча работал весь батальон, растянувшись по полям, с которых были убраны хлеба, по склонам пригорков с хохолками кустов. Позади стрелковой линии, в двух местах, артиллеристы оборудовали огневые позиции для своих орудий. Всюду звякали лопаты о камни. В лесах тюкали топоры. Из окопов и щелей, как из отдушин, растекались прохладные запахи земных глубин. "Сколько ведь народу! подумал Андрей. - Да неужели опять отступим?" На этот раз ему особенно не хотелось отступать дальше, и его надежда, что полк здесь задержит немцев, в этот вечер стала такой сильной, как никогда...