Вернулись разведчики. Они доложили, что деревенька наполовину сожжена гитлеровцами и в ней осталось совсем немного жителей. Озеров и Яхно решили разместить в деревне только раненых, больных и ослабевших, а всех остальных на всякий случай расположить на отдых по обе стороны от нее, под покровом леса.
      Светало медленно. За лесом, по восточному краю неба мертвенно-пепельного цвета пробегали дрожь и неясные блики. Предзимний ветер тряс голые деревья и изредка порошил снежной крупкой.
      Для выбывших из строя отвели просторную избу на краю деревни. При дрожащем свете коптилки Андрей и Умрихин, исполнявшие обязанности санитаров, устлали весь свободный пол избы, за исключением кути, ржаной соломой, пропитанной злой осенней стужей. В переднем углу уложили тяжелораненого Степана Дятлова и больного Целуйко. Ближе к дверям расположились легкораненые и те больные, которые могли еще обходиться без посторонней помощи.
      Степан Дятлов, раненный в живот, сухой и желтый, дышал редко, беззвучно и все время молчал, закрыв провалившиеся в темные ямки глаза. Целуйко метался в жару, продолжая бредить, хотя и реже, и беспрестанно хватался за все, что попадало, правой рукой, - так ему, видно, хотелось ухватиться за что-нибудь крепкое в этом мире. Остальные стонали и тряслись, продрогнув за ночь, и кто-то один часто поскрипывал зубами. В просторной крестьянской избе сразу стало тесно и душно от запахов ружейной гари, солдатского пота, грязной одежды и тряпья, пропитанного кровью.
      Вскоре в разных углах избы послышался храп. Андрей присел к Умрихину, - тот дремал, сидя на полу, прислонясь правым виском к стене.
      - Слава богу, затихли немного, - сказал Андрей.
      - Теперь отмаялись. Отдохнут.
      - С хозяйкой-то кто говорить будет, а?
      - Успеется, - сказал Умрихин. - Ты сам-то как?
      - Ломота прошла, а в голове шумит.
      - А в глазах?
      - Сумрачно.
      - Ты ложись, усни малость.
      - Я потерплю...
      Хозяйка оказалась неразговорчивой, угрюмой женщиной. Высокая, сухопарая, с проседью в волосах, она ходила по кути, раскидывая ногами длинный подол темной юбки. Дочь ее, некрасивая и тоже угрюмая, сидела у лохани и чистила картофель. Они молча справляли свои дела и редко обращали вимание на то, что делают пришлые люди. В окна, наполовину забитые досками, тряпьем и паклей, начинал вливаться слабый утренний свет. Иногда ветер хлестал снежной крупкой по стеклам.
      Андрей решил все же заговорить с хозяйкой.
      - Как она, ваша деревня-то зовется? - обратился он к ней. - Занесло и не знаем куда.
      - Сухая Поляна - наша деревня, - не сразу ответила хозяйка, поправляя дрова в печи.
      - От вас до Москвы далеко?
      - Не очень-то и далеко.
      - Побывали у вас немцы-то?
      - Или не видите, что были? - неохотно ответила хозяйка. - Почитай, всю деревню сожгли.
      Хозяйка сложила руки на черень ухвата и с минуту молча смотрела в огонь. И точно там, в отблесках огня, разглядев что-то, сообщила сама, не ожидая вопроса:
      - И людей многих побили.
      Дочь осторожно взглянула на мать, сказала умоляюще тихо:
      - Мама, не надо.
      - Не буду я плакать, - сердито ответила ей мать. - Нет у меня больше ни одной слезинки. Запеклось все.
      Она обернулась к Андрею и Умрихину.
      - Мужика моего, Петра Матвеича, тоже сгубили, - сказала она просто и сурово. - Он заикнись им что-то, а они его привязали к танке своей черной - да во всю мочь по кочкам.
      Не ожидая вопросов, но скупо, избегая подробностей, она начала рассказывать о расправе немцев над деревней:
      - За околицей у нас яма была вырыта для силоса. Так они согнали к ней стариков, баб да малолеток - и давай! Всю завалили! А кто ударился бечь тех с пулеметов побили да танками помяли.
      Минуту назад, докуривая цигарку, Андрей думал прилечь и подремать, чтобы лучше осилить хворь. Но теперь его сон как рукой сняло. Сколько он слышал уже таких рассказов за дни похода! "Как у нас-то теперь в Ольховке? - подумал он о родной деревне и родном доме. - Может, так же вот?"
      - Пропала наша Сухая Поляна, - заключила свой рассказ хозяйка. Которые живы остались, те бежали куда глаза глядят. А вот мы вернулись. Будем уж, видно, до скончания жить. Все одно!
      - Фу, даже муторно! - поежился Умрихин.
      - Да за что? - спросил Андрей. - За что такой разбой, а?
      - А вот за таких, как вы, - ответила хозяйка и, выдернув ухват из печи, пояснила: - Забрели к нам ночью такие вот, как вы, наши красные армейцы, их и попрятали в деревне. У нас-то их, к слову сказать, не было. У соседей вон были... А все одно Петра моего Матвеича привязали к танке да по кочкам! - Голос ее задребезжал. - И давай всех, кого попало! А тут и огонь пошел хлестать!
      - Мама! - опять прошептала дочь.
      - Отвяжись, не буду! - резко сказала хозяйка. - Теперь у меня не выбьешь ее, слезу-то. Отплакалась. Чисти, знай! Теперь во мне все каменное да черное.
      Хозяйка начала шевелить ухватом дрова в печи, а Умрихин и Андрей, поглядывая на нее, долго молчали. В избе становилось светлее. Все больные и раненые спали. Даже Целуйко умолк и перестал хватать солому рукой. Вновь вытащив кисет, Андрей сокрушенно прошептал:
      - Плохо! Что же делать будем?
      - До капитана надо дойти, - отозвался Умрихин.
      - Сходи-ка и расскажи все.
      - Да, тут теперь ничего не выйдет, - более самому себе, чем Андрею, прошептал Умрихин. - Такой случай, что ты! Надо искать другое место.
      Он поднялся и пошел разыскивать капитана Озерова. Свернув цигарку, Андрей прикурил от коптилки и, окинув взглядом избу, спросил, считая, что его услышит хозяйка:
      - Задуть огонь-то?
      Но из переднего угла вдруг подал голос Степан Дятлов.
      - Не надо, - сказал он слабо, - погоди...
      - Не спишь? - удивился Андрей. - Тебе полегче стало?
      - Легче, - ответил Дятлов. - Я хочу поглядеть на огонь. Вон он какой... как трепещет! Я давно гляжу.
      Он лежал на носилках между двумя березовыми жердями, закрытый до шеи ватником и шинелью. Он не проявлял даже признаков, что хочет пошевелиться, - и казалось странным, что он, такой высохший и желтый, еще может подавать голос. От него шел нехороший гнилостный запах.
      Андрей встал около него на колени, сказал с горечью:
      - В больницу бы тебя, Степа!
      - Отойди, - сказал Дятлов и тут же тихонько спросил неизвестно кого: - И зачем меня убило?
      Андрей поднялся и быстро вышел из избы. В одной гимнастерке, с неприкрытой головой, он встал на крыльце, где хлестал резкий ветер, и долго стоял, смотря вдаль и не видя ничего...
      ...Вернулся Умрихин. Вслед за ним пришел капитан Озеров. Его ватник и ушанка были запорошены снежной крупкой. Он расспросил военфельдшера о состоянии раненых и больных, присел у стола - тяжело, устало... К нему подошла косматая пестрая кошка. Хозяйка видела, как он взял ее на колени, начал гладить красной от холода жилистой рукой. Обернувшись к печи, он спросил так, словно продолжал начатый разговор:
      - Ну что, хозяйка? Что надумала? - Он кивнул на раненых и больных. А?
      - Чего ж тут думать?
      - А как же?
      - Тут нечего думать, - сурово продолжала хозяйка. - Оставляйте у нас, вот и все! Куда их вам тащить с собой? Легкое ли дело? Бог милостив, сберегем, выходим. Какая нам жизнь, если вы не будете жить?
      Андрей и Умрихин были поражены неожиданным решением угрюмой хозяйки, а капитан Озеров, приняв ее решение, как должное, коротко поблагодарил:
      - Спасибо тебе, хозяйка! Не забудем.
      - Сколько их оставите?
      - Во-первых, вот этого. - Озеров повернулся в передний угол. - Он ранен тяжело. Его, дорогая хозяюшка, надо бы...
      Дятлов вдруг зашевелился.
      - Меня? - прохрипел он. - Оставить?
      Все бросились в передний угол.
      - Не-ет! - Дятлов забился под одеждой. - Не-ет?
      Он взглянул на всех с ужасом, и глаза его пошли под лоб, сверкнув белками. Потом он, будто выгибаясь, чтобы сползти с носилок, сильно поднял грудь.
      - Отходит, - прошептала хозяйка.
      Все раненые и больные, словно почуяв, что в избу пришла она, смерть, которая всюду шла за ними, начали просыпаться и вставать со своих мест...
      V
      У западной окраины деревушки, в небольшой, дочерна задымленной баньке, находились на карауле два бойца. Голодные, продрогшие и усталые, они с трудом коротали время в затишке. На лесной дороге, по которой пришел полк в Сухую Поляну, стоял еще один пост, и они, надеясь на него, редко выглядывали из баньки. Но как раз в те минуты, когда умирал Дятлов, один из бойцов, обросший, синий от холода, с чирьями на шее, докурив цигарку, глянул в окошечко на дорогу, что выходила из лесу, и сразу схватил товарища за плечо.
      - Глянь-ка! Это кто же?
      - Чего паникуешь, там стоят же...
      Из лесу, раскидываясь в цепь, к деревушке быстро бежали люди в шинелях. В руках у них мелькали автоматы.
      - Мать святая, немцы!
      - Бей! Дьявол!
      По стрельбе капитан Озеров мгновенно догадался: у деревушки гитлеровцы. Отрываясь от Дятлова, крикнул назад:
      - К бою!
      Все, кто мог, похватали оружие.
      - Спрячешь? - крикнул Озеров хозяйке.
      Поняв, что речь идет о раненых, хозяйка кинулась открывать подпол, закричала дочери:
      - Мотря, давай сюда! Давай соломы!
      - За мной! - скомандовал Озеров, бросаясь из избы.
      Выскочив на крыльцо, Андрей в несколько прыжков оказался у развалин какой-то каменной постройки, вероятно, кладовой. Пальба шла такая, что второпях нелегко было понять, откуда и кто стрелял. Приподнявшись над глыбами серых камней, хотя вокруг и не стихал посвист пуль, Андрей увидел, что все остальные бойцы, которые были в избе и могли биться, бросились в палисадник, к сарайчику и в огород. Впереди за раскиданными пряслами, за пепелищами, где возвышались голые печи, на двух крайних дворах деревни метались люди, стреляя куда-то из винтовок и что-то крича. Позади - по всей деревушке - поднималась, рвалась сквозь пальбу разноголосица.
      Зарядив винтовку, Андрей вновь поднялся над грудой камней, соображая, куда надо стрелять. На крайнем дворе два высоких человека в шинелях сшибли с ног бойца в ватнике и, пробежав в направлении Андрея несколько метров, упали за изгородью, где были низенькие помятые кусты акации. В ту же минуту на дворе еще показались люди в шинелях - они тоже неслись к изгороди.
      - Немцы! - допахнуло ветром чей-то голос.
      Где-то позади, с другой стороны улицы, начал давать короткие злобные очереди ручной пулемет. Один из тех людей в шинелях, что бежали через крайний двор к изгороди, запнулся, затем выпрямился во весь свой огромный рост, и в его вскинутой руке на фоне неба блеснул автомат. И как только он опрокинулся навзничь, Андрей наконец-то понял, что кричали со стороны ему и кричали не зря: прямо на него бежали гитлеровцы.
      Глаза Андрея вдруг налились густой смолевой чернотой, и в ней остро сверкнули зрачки. В эту секунду - впервые за жизнь - Андрей почувствовал в себе такое ожесточение, что даже не мог крикнуть, а только страшно, судорожно скривил бескровные дрожащие губы:
      - А-а, поганые души!
      Один гитлеровец из той группы, что залегла на крайнем дворе под огнем озеровцев, бросился вперед - к изгороди, к кустам акации. Почти не целясь, Андрей выстрелил в этого гитлеровца. Схватившись за грудь, будто поймав пулю, немец кособоко шагнул еще три шага и рухнул на землю.
      Но тут же из кустов акации выскочил другой гитлеровец. Одним махом он хотел перепрыгнуть изгородь, но Андрей успел выстрелить второй раз, и гитлеровец, оторвавшись от изгороди, круто обернулся и замертво свалился в кусты.
      - А-а, змеиные души! - опять прохрипел Андрей.
      С каждой секундой он чувствовал в себе все больше и больше непривычной для него властной злой силы. В нем все клокотало и горело. "Так уж и думаете - ваша взяла? - рвались в нем мысли. - А ну, змеиные души, где вы?"
      Раз за разом он начал бить по кустам акации. Он действовал с лихорадочной, но расчетливой и зоркой быстротой. То и дело в сторону от него летели звонкие пустые гильзы.
      В этот момент Андрей впервые услышал, что бой идет не только по всей окраине деревушки, но и за нею, по всей западной части лесной поляны. Что-то призывное, обнадеживающее и даже освежающее послышалось ему в грохоте боя. Андрей почувствовал себя уверенным и смелым. Он поднялся, чтобы броситься вперед, хотя и не подумал о том, для чего это нужно; в правой стороне - у сарайчика - раздались крики и выстрелы. Несколько гитлеровцев, незаметно пробравшись с правого фланга, неожиданно выскочили из-за сарайчика на двор. Не замечая Андрея в развалинах кладовки, они начали бить из автоматов по дверям избы.
      Андрей рванул с пояса гранату и бросил ее в гитлеровцев с такой силой, что она засвистела в воздухе. Не успев разглядеть, что произошло после взрыва, он бросил в дым, поплывший над двором, вторую гранату и только после того, как услышал у сарайчика смертные крики, подумал, что ему надо бы, бросая гранаты, падать в развалины. Но эта мысль мелькнула, не оставив следа. Андрей тут же выскочил из развалин и, захваченный порывом ярости, бросился вперед.
      В несколько больших прыжков он оказался на соседнем дворе, где у изгороди торчали кустики акации. Он не отдавал себе точного отчета, зачем бежит именно на этот двор, но, оглянувшись, с удовольствием заметил, что вслед за ним бегут другие озеровцы, и закричал во весь голос:
      - Сюда! За мно-о-ой!
      Выскочив на пепелище, он обернулся и, махая рукой, еще раз закричал, защищая слова от ветра:
      - Сюда-а! Дава-ай!
      Среди пепелища, груды битого кирпича, покореженной огнем жести и головней могуче высилась русская печь с высокой задымленной трубой. Она стояла как символ бессмертия разоренного крестьянского двора. Кроша и разбрасывая сильными ногами хлам сгоревшей избы, Андрей подскочил к печи, прижался к ней, холодной и ободранной, плечом и, заметив на крайнем огороде гитлеровца, рванул затвор винтовки. Ее магазин оказался пустым. Андрей схватился за подсумок, - и там не было патронов.
      - Тьфу, черт! - выругался Андрей.
      Из-за печи выскочил гитлеровец в каске. Длинные полы шинели, чтобы не мешали бежать, были пристегнуты у него за ремень. Держа у живота автомат, он нажал спуск, - автомат дал мимо Андрея струю пуль. Андрей мгновенно понял, что гитлеровец не заметил его, а бьет, сам не зная куда, и в ту же секунду, изловчась, ударил его наотмашь прикладом винтовки.
      - Э-эк! - крикнул гитлеровец, опрокидываясь у печи.
      У винтовки сломалось ложе. Андрей бросил ее и кинулся на гитлеровца, который дергался, хватаясь за кирпичи, стараясь перевалиться на живот. Андрей схватил его за плечи и разом уложил на лопатки. Из ноздрей гитлеровца текла кровь. Он щерил большие желтые зубы, думая, видно, закричать. Андрей не знал, что делать с ним, не успел подумать об этом, как почувствовал, что рука сама собой схватилась за нож, который он стал носить у пояса в дни похода. Увидев в руке нож, он понял, что должен сделать, и закричал, навалясь на гитлеровца:
      - На, собака! На! На!
      Андрей не помнил, сколько раз бил ножом. Очнулся он, услышав, что кто-то рванул его сзади от гитлеровца. Он ударил последний раз ножом в золу и кирпичи.
      - Стой! - крикнул Озеров, приседая около. - Погоди!
      Андрей не сразу узнал капитана Озерова. Обессилев, он привалился спиной к печи и, тяжко поводя грудью, некоторое время смотрел на него, не разжимая занемевших зубов. Через двор, крича, бежали озеровцы. Стрельба продолжалась за околицей деревушки. Заметив, что вся правая рука в крови и золе, Андрей весь передернулся и начал обтирать руку о штаны.
      - Вот! - сказал он неопределенно. - Видали, а?
      Взглянув на гитлеровца, Озеров удивился: он был похож на Курта Краузе, пленного летчика, самолет которого сбили недалеко от Ольховки. И Озеров ярко вспомнил тот лесок, где допрашивали пленного, темнокожую липку, под которой стоял котелок с недоеденной лапшой, и Андрея с дрожащими у швов руками...
      За деревней стихала стрельба.
      VI
      Почти вся рота обер-лейтенанта Рудольфа Митмана погибла у Сухой Поляны. Когда был снят передовой пост русских на лесной дороге и рота стремительно вырвалась к деревушке, Рудольф Митман решил, что небольшая "советская банда", захваченная врасплох, будет уничтожена за несколько минут. Командир немецкой роты не знал, что в Сухой Поляне только небольшая часть русских, а все остальные расположены по обе стороны от нее, под прикрытием леса. Он понял это, когда сотни русских солдат бросились в атаку с двух сторон, пустив в дело гранаты и штыки. Но в это время уже нельзя было ничего сделать, чтобы спасти роту от гибели. Две цепи русских ударили по ней, как две дуги капкана.
      В этом бою озеровцы дали полную волю своему чувству мести. Из роты Рудольфа Митмана чудом осталось в живых пять человек. Озеровцы захватили их в плен и пригнали к избе, где размещался штаб полка.
      Вскоре сюда же подошли крытые брезентами двенадцать тяжелых немецких повозок, захваченных на лесной дороге. На первой повозке, погоняя вожжами куцехвостых рыжих коней, сидел Семен Дегтярев - весь грязный, но веселый, разгоряченный, как от вина. Проворно соскочив с повозки у крыльца штабной избы, он закричал, подбирая вожжи:
      - Принимай, дружки, мой пай!
      - О, Семка! - шагнул с крыльца Умрихин. - Жив, Сема?
      - А ты помер? - съязвил Дегтярев. - Принимай!
      - Чего принимать-то! Где?
      - Ослеп? Вон, на повозке!
      На повозке, связанный веревкой, лежал немецкий офицер в темном прорезиненном плаще и в каске.
      - О, - подивился Умрихин. - Не их ли ротный?
      - Точно! С крестом! - хвастливо объявил Дегтярев подбегавшим солдатам, по-хозяйски разнуздывая коней. - А вот, поди ты, очумел от страха, идти не может! Офицер, а жилка слаба! Не дюжит!
      Капитан Озеров попросил комиссара Яхно заняться всей подготовкой к выступлению из Сухой Поляны, а сам отправился допрашивать захваченного в плен командира немецкой роты.
      ...Дней пять назад пехотный полк, в котором служил обер-лейтенант Митман, был снят с передовой линии, где он безуспешно вел наступательные бои, и отведен в тыл на отдых и пополнение. Но отдохнуть и здесь не удалось, хотя Рудольф Митман крайне нуждался в этом: в последнее время он ощущал большой упадок сил и тяжелое расстройство нервной системы. Вчера ночью близ пункта, где расположился полк, произошел взрыв большого артиллерийского склада. Через несколько минут после того, как расплескался в осенней ночи грохот взрывов, командир полка, старый полковник фон Гротт, вызвал к себе обер-лейтенанта Митмана. Полковник приказал немедленно выступить с ротой на поиски небольшой "банды", которая нанесла такой огромный ущерб немецкой армии.
      - Vernichten!* - кратко приказал фон Гротт.
      _______________
      * Уничтожить!
      По следу, найденному собаками, рота Митмана двинулась в путь. Темной ночью на мерзлой земле немцам не удалось заметить никаких признаков того, что они движутся не вслед за маленькой группой, а за колонной. Обер-лейтенант Митман, хотя и чувствовал себя больным, был уверен в успехе своей неожиданной и, как он думал, пустяковой экспедиции.
      И вдруг - внезапный и полный разгром. И где? Не на передовой линии, а на территории, сплошь занятой немецкой армией, где, казалось бы, русский ветер должен был бояться шевельнуть волосы на его голове. Вокруг - тысячи немецких войск, а он, Рудольф Митман, в плену у русских. Не сон ли это?
      Когда Рудольф Митман немного пришел в себя, в избе уже не было ни его солдат, ни того грузного русского офицера, который пытался говорить с ним на чистом немецком языке. Лишь у порога мирно стоял одинокий молчаливый часовой. Тяжело дыша, Митман поднялся с пола, глянул в окно. Молоденькая березка, стоявшая в палисаднике, точно на посту, замахала на него голыми ветками. За околицей деревеньки раздался винтовочный залп. Это был прощальный залп озеровцев над могилой товарищей, погибших в бою у Сухой Поляны, а Митман решил, что русские расстреляли остальных его солдат, попавших в плен, и что ему тоже осталось жить недолго, - и с Рудольфом Митманом случился припадок истерии.
      Капитану Озерову, когда он вернулся с похорон, очень долго не удавалось заставить пленного отвечать спокойно, связно и толково. Обер-лейтенант Рудольф Митман то дергался всем телом на лавке, то вскакивал и, становясь перед столом, за которым сидел Озеров, начинал выкрикивать что-то бессвязное, тараща в потолок закровеневшие глаза, обдирая с мундира Пуговицы.
      - Садитесь и успокойтесь, мне нужно разговаривать с вами, - сказал Озеров пленному по-немецки, выбрав минуту, когда тот мог слышать его. Очень плохо, господин офицер, иметь такие нервы на войне. Успокойтесь. Если угодно, выпейте воды.
      - Я сражался в Бельгии! - для чего-то выкрикивал Митман. - Я был в Греции!
      - А здесь Россия, - сказал Озеров. - Так?
      - О-о, Россия! - застонал Митман, падая на лавку, дергаясь, стуча о подоконник взлохмаченной головой. - Будь проклята! Эта страна... Такая страна! Такой народ!
      - Народ у нас такой, - подтвердил Озеров. - А вы не знали? Не думали, что он такой?
      - Я ничего не знал! Ничего! - закричал Митман, вскидывая на Озерова одичалые, кровавые глаза. - Полковник фон Гротт сказал ночью, что это банда! Он обманул меня! - Он опять вскочил, заметался перед столом. - Будь все проклято! Все! Все! И поход и армия! Зачем мне все? Я ничто! - Он начал хвататься за погоны, пытаясь их сорвать. - Вот! Нет больше обер-лейтенанта Рудольфа Митмана!
      Озеров пристукнул по столу обоймой из пистолета.
      - Не срывать! Вы - офицер, да?
      - Да, я офицер германской армии!
      - Садитесь! И выпейте воды! - резко приказал капитан Озеров. - Плохой вы офицер. Как же вы собрались воевать, если не уважаете свои погоны? Пейте!
      Захлебываясь, Митман выпил стакан воды. Затем спросил тихо и удивленно:
      - Вы не расстреляете меня?
      - Нет, - ответил Озеров твердо.
      - Да? Это верно?
      - Это слово советского офицера.
      - О-о! - застонал Митман и вдруг закричал облегченно, полной грудью, хватаясь руками за край стола. - Я верю! Верю! Ваше слово...
      - Встать!
      И когда Рудольф Митман успокоился окончательно, капитан Озеров заявил резко:
      - Да, я обещаю: вы будете жить. Но при одном условии: вы должны правдиво, точно отвечать на все мои вопросы!
      - Я скажу, - заторопился Митман. - Все скажу.
      Начался допрос. Капитан Озеров развернул на столе карту, найденную в полевой сумке обер-лейтенанта Митмана. В центре ее были сделаны разноцветными карандашами различные пометки, - будто птички истоптали это место грязными лапками.
      - Вы знаете, где ваши передовые части? - спросил Озеров. - Они стоят? Далеко до них?
      - Да, они стоят, и я знаю, где они, - ответил Митман. - Пять дней назад наш полк сняли с передовой линии. Но там пока остались другие полки нашей дивизии. Это недалеко.
      - Покажите, - приказал Озеров.
      Рудольф Митман наклонился над тем местом карты, где были сделаны разные пометки Он показал, с какого участка ушел на отдых его полк, какой район до сих пор занимает дивизия, и, поняв, зачем все эти сведения нужны Озерову, спросил задумчиво:
      - Вы хотите пройти туда, к Москве?
      - Да, - ответил Озеров.
      - Не пройти, - сказал Рудольф Митман. - Я говорю честно. Я могу сказать, что перейти линию фронта сейчас нетрудно, но дойти до нее невозможно. Почти до самой линии фронта здесь, как видите, нет лесов. Открытое место. Укрыться негде. И весь этот район - я говорю честно сплошь занят нашими войсками. Они в каждой деревне, на любой дороге... Не пройти!
      - Не пройти?
      - Нет! Я говорю честно!
      Озеров вдруг ударил кулаком по карте.
      - Пройдем! - крикнул он в бешенстве, и суженные Глаза его блеснули жаркой синевой. - То, что кажется для вас невозможным, для нас возможно. Мы пройдем как раз по этим вот местам, где так много ваших войск! И сегодня же ночью мы будем у линии фронта!
      VII
      С полудня неожиданно ярко засветило солнце. Там и сям в низинах, невидимые в непогодь, обозначались под раскидистыми ветлами большие и малые селения; ветер тянул от них, низко и порывисто, серенькие дымы. Волнистые поля неожиданно заблестели, точно покрытые глазурью. Одинокие вороны, задумчиво сидевшие до этого на заброшенных токах, начали взлетать против ветра. Если с озими поднимался заяц, глаз уставал смотреть, пока он, мелькая, скрывался на посветлевшем поле.
      В длиннополом черном плаще, похожий на монаха, обер-лейтенант Рудольф Митман крупно шагал пустой кочковатой дорогой. Следом за ним шли фельдфебель и два рядовых немецких солдата с автоматами, а немного позади них шумно двигалась большая колонна русских в грязных ватниках и обтрепанных шинелях. Они шли без оружия. За плечами у них болтались пустые вещевые мешки да задымленные котелки. Это были озеровцы. Двигались они в колонне поротно. За каждой ротой стучали по мерзлой земле две немецкие повозки, запряженные парами дюжих ломовых коней; из-под брезентов на многих повозках виднелись ломы и лопаты. По обе стороны колонны и позади нее шли немецкие солдаты с винтовками, автоматами и даже ручными пулеметами.
      Обер-лейтенант Митман, борясь с ветром, поднялся на крутой пригорок. Впереди, в большой котловине, залитой солнцем, показалась деревня. С пригорка хорошо было видно, как по деревне, по ее пепелищам бродили группы немецких солдат и передвигались темные немецкие танки.
      От деревни навстречу колонне летела, встряхиваясь на кочках, приземистая легковая машина, раскрашенная в серо-желтые осенние тона. Когда она подошла совсем близко, Рудольф Митман, щелкнув каблуками сапог, повернулся к ней и вскинул к виску два пальца. У машины зашипели тормоза. Открылась дверца. Держась за ручку, пожилой седоватый немецкий офицер, в фуражке с необычайно высокой тульей и в накидке с куньим воротником, выглянул из машины, спросил с одышкой:
      - Пленные?
      - Так точно, господин полковник!
      - Куда ведете?
      - На позиции сорок седьмой пехотной дивизии, господин полковник! быстро, но четко отрапортовал Митман. - В район пункта Еловка.
      - Для использования в атаке?
      - На строительство укреплений, господин полковник!
      - А-а! - разочарованно протянул полковник. - Можете идти. - И сильно лязгнул дверцей машины.
      Пропуская машину мимо колонны, конвойные, стараясь показать проезжему начальству свое усердие в службе, начали помахивать оружием и торопить озеровцев:
      - Vorwarts!
      Шагая крупно, размашисто, обер-лейтенант Митман начал спускаться с пригорка к деревне. Грузный фельдфебель, идущий позади, спросил его, имея в виду проехавшего в машине полковника.
      - Кто он такой? Не знаете?
      - Это командир танкового полка, - живо обернувшись, ответил Митман. Его полк стоит вот в этой деревне. В последних боях он, как мне кажется, понес значительные потери...
      - Отлично! - сказал фельдфебель. - Ведите дальше.
      Это был капитан Озеров.
      ...Обер-лейтенант Рудольф Митман был ошарашен, когда капитан Озеров, твердо пообещав сохранить ему и его солдатам жизнь, потребовал, чтобы они провели полк до передовой линии под видом пленных, направляемых для строительства различных укреплений. Рудольф Митман очень боялся смерти и поэтому хотя и с тревогой, но быстро принял это предложение капитана Озерова.
      После этого пленным немецким солдатам выдали незаряженные винтовки и строго-настрого запретили разговаривать в пути со встречными: им разрешалось только одно - при встречах с немцами торопить людей в колонне. Около двадцати озеровцев были переодеты в немецкое обмундирование и получили различное немецкое оружие. Так Озеров создал "конвой" для своего полка. Все остальные озеровцы сложили оружие на трофейные немецкие повозки и закрыли его брезентом, на отдельные повозки, для виду, набросали собранные по деревне ломы и лопаты. На всякий случай Озеров решил пустить по две повозки с оружием вслед за каждой ротой. Если бы потребовалось, озеровцы могли в несколько секунд вооружиться и принять бой.
      Тяжелораненых и больных уже нельзя было оставлять в Сухой Поляне. Но мрачная хозяйка дома, где умер Степан Дятлов, - ее звали Прасковьей Михеевной, как она сообщила на прощание, - все же попросила поручить их ее попечениям. Раненых и больных уложили в крестьянские телеги, и Прасковья Михеевна, показав кнутом на лес, куда направился ее обоз, твердо пообещала:
      - Сохраним! Там везде свои люди.
      - Долго жить тебе, Михеевна! - сказал ей Озеров.
      - Спасибо. И вам так же.
      И полк Озерова, не задерживаясь больше ни одной минуты, выступил из Сухой Поляны. Время было дорого, как никогда за дни похода. Оно было рассчитано строго. До наступления темноты, пока фон Гротт не знает о гибели своей роты, нужно было пройти зону открытых полей, где много немецких войск, и вступить в большой лес, за которым и находилась линия фронта.
      Полк двигался быстро.
      Полковник в машине был первым немцем, которого встретили озеровцы на пути от Сухой Поляны. Без страха, но все же с некоторым волнением готовились озеровцы к этой встрече, а когда она произошла так просто и благополучно, заметно повеселели. Иных потянуло даже к шутке.
      - Вот одурачили!
      - Известно, губошлепы!
      Но тут же озеровцы увидели, что деревня, куда движется их колонна, занята большой немецкой частью, и вновь примолкли. Все невольно потеснее сомкнулись в шеренгах и еще поспешнее застучали обувью по кочковатой дороге.
      На одной из повозок правил лошадьми Семен Дегтярев. В повозке лежал Андрей, прикрытый пестрой, под, цвет желтеющей листвы, немецкой плащ-палаткой. После боя Андрей почувствовал себя особенно плохо. Но когда узнал, что всех раненых и больных оставляют в лесу близ Сухой Поляны, собрал последние силы, стал в строй и вышел из деревни в колонне. Но сил хватило ненадолго. На пятом километре пути он упал, и его уложили в повозку Семена Дегтярева. Сознание вернулось к Андрею быстро, но слабость и теперь была так сильна, что он лишь изредка мог приподниматься, чтобы взглянуть на товарищей да на такие светлые в этот день подмосковные поля.